Совсем другая история

И вообще, если брать шире, то вся нынешняя российская действительность мифологизирована. Например, только что один из замов руководителя пенсионного фонда страны заманчиво сообщил по ТВ, что если отложить получение пенсии на десять лет, то она может увеличиться почти в два раза. И это, притом, что средняя продолжительность жизни в России 71 год, а российский мужик вообще живёт в среднем не более 65 лет. Как известно, на пенсию он выходит в 60. То есть если ему отложить получение пенсии на 10 лет, он начнёт получать её в 70. Иными словами, российский госслужащий призывает россиян получать пенсию либо после смерти, либо в преддверии её, так сказать, себе на достойные похороны. Ну, скажите, чем не миф? Своего рода мифом является официальное обоснование наших бомбёжек в Сирии – что де надо уничтожать террористов на дальних подступах к нашим границам. Как известно уже с давних пор, и всякий честный военный подтвердит вам это, – для того, чтобы террористы не проникали на территорию РФ, необходимо, прежде всего, укрепить наши границы, то есть дооснастить их современной техникой, увеличить численность пограничных войск, ужесточить пропускной режим и тому подобное. Это в разы дешевле, надёжнее и умнее: и у террористов не будет новых веских причин для мщения, и у Запада – для введения новых санкций, и у нас останется больше денег для инвестиций в нашу измученную «внешними неувязками» экономику. И что удивительно, когда я садился за работу над этим эссе, за стенкой выступал наш популярный военный ансамбль песни и пляски, и до меня явственно донеслись слова исполняемой Иосифом Кобзоном песни: «Нам не надо чужой территории, мы ни с кем не хотим воевать!». Комментарии, как говорится, излишни.

В сущности, мифом является всё официальное информирование россиян через государственные СМИ: скоро добрую часть ведущих российских спортсменов отлучат от спорта за употребление допинга, а министр спорта РФ сразу после оглашения ВАДА положительных проб брякнул нечто невразумительное о неучастии государства в этом процессе. Друзья мои, а зачем нам тогда вообще министерство спорта и сам министр? Характерно, когда такого министерства у нас не было, не было и проблемы допинга (Когда этот материал был уже написан, министр «взял всю ответственность за допинговую проблему на себя». Не иначе, «вставили» ему старшие товарищи за постоянную изворотливость.).

Мы добровольно свернули почти все экономические проекты с Турцией в ситуации развёрнутых против нас жёстких европейских и американских санкций. Эрдоган, конечно же, не подарок, но экономика не терпит резких перемен, она в принципе консервативна. Может, ради этого, то есть сохранения некого достойного уровня благосостояния россиян, можно было отреагировать на сбитый турками самолёт сугубо в дипломатической плоскости? Ну, нельзя сразу, стремглав заменить обширный турецкий рынок африканским или латиноамериканским. Естественно, резко выросли цены на мандарины и апельсины, которые по весне только и могут восполнять в организме недостаток витамина «Ц». И это уже государственная проблема, ибо нехватка вышеуказанного элемента ведёт к резкому понижению жизненного тонуса. И, конечно же, стремительное свёртывание отношений с Турцией не измеряется лишь цитрусовыми и помидорами. Ну, например, многие наши женщины, на фоне длительных дружеских отношений между нашими странами, вышли за турок замуж. А интеграция этносов, культур, наук, экономических интересов в целом? Поэтому, сдаётся мне, что «экономически просчитанная» переориентация на некие нам дружественные страны – это тоже миф. Кстати, даже небогатые россияне успели недолго пожить в достаточно «хорошо оборудованной» стране, то есть в том же 2010-м году, когда они, получающие невысокие зарплаты, имели возможность ездить в ту же Грецию. Лично путешествовал и по Родосу, и по Криту, то есть там, где изначально создавались мифы. Мне было ох как хорошо, потому что я вот так запросто стоял в бурных водах легендарного Эгейского моря! И вот это, скажем так, свободное перемещение миллионов простых россиян по огромному, не придуманному миру, согласитесь, может поколебать мифы, созданные вокруг их политических лидеров! Почему? Да, потому, что становясь частью Европы, россияне волей-неволей начинают сравнивать и в перспективе соответственно презирать всех этих мифотворцев за то, что они, грубо говоря, пудрят им мозги. Европа-то, оказывается, живёт несравненно лучше, а почему же мы? Вот и вся нехитрая мудрость российского мифотворчества сегодня.

Выше я уже писал о «турецкой проблеме». Что ж, Турция для себя решает и её, – например, посредством заключения выгодных экономических контрактов с Украиной – между прочим, более чем на 20 млрд. долларов! Брошенную нами Кубу уже «подхватили» Штаты. И после визита на Остров Свободы американского президента это уже не миф! Не промах и наш самый надёжный на Востоке союзник Иран, который, словно в пику возможным российским анти – санкциям по газу, настойчиво прокладывает газопровод в Европу, а другой союзник, член придуманного Россией БРИГС Китай в значительно большей мере, чем на РФ, экономически ориентирован на США и страны Африки (посмотрите статистические финансовые данные!). Принимают – и по большому счёту, не в ущерб себе – очередные антироссийские меры страны Скандинавии, Прибалтики и западной Европы. Крупнейшие банки, например, и торгово-промышленные кампании, которые всерьёз встревожены спадом нашего производства и матереющей день ото дня коррупцией. Скоро нашим «равноправным» торговым партнёром останется одна лишь Северная Корея, если, конечно, просуществует в её нынешнем виде ещё хотя бы пару лет. И если вскоре и в самом деле будут задействованы новые энергетические разработки, а всё идёт именно к этому, то добыча нефти, газа и иные, связанные с эксплуатацией земных недр технологии и соответственно их купля-продажа, уйдут на задний план. И на чём тогда будем держаться мы? Правильно, на одном лишь безумно высоком рейтинге, то есть созданном пропагандой мифе, согласно которому «нынешнему Гераклу» по силам всё, даже повышение цен на нефть. «Вы только посмотрите, – захлёбываясь от восхищения, обращается к нам один из ведущих российского телеканала. – Стоило нашему президенту поговорить с представителями стран ОПЕК, как цена на нефть тут же поползла вверх! А ведь впереди московская встреча с лидерами нефтедобывающих отраслей!».

А между тем, не только политические оппозиционеры с 90-х годов говорят о необходимости инвестировать в реальное производство. Перечтите речи лидеров «Единой России», КПРФ, «Справедливой России» и даже нашего главного геополитика, более других довольного российским продвижением к Индийскому океану Жириновского. Все сходятся на том, что без современной развитой экономики Россия обречена скатываться на обочину цивилизации. Нынешний лидер находится у власти уже более пятнадцати лет, и что крупного в реальной промышленности за это время построено? В сущности, очень немного. Танки, самолёты, ракеты, разного рода спортивные комплексы, мосты под проведение международных саммитов, «экологические тоннели», олимпийские и иные «потёмкинские деревни», рассчитанные на один лишь внешний эффект, на укоренение российской государственной мифологии. Сегодня некоторые аналитики уже открыто сожалеют о том, что в так называемые «тучные годы» правительство инвестировало во что угодно, только не в промышленность, а нынче уже и инвестировать нечего. Остаётся летать на истребителях и играть в хоккей с правительством Москвы. При таком политическом раскладе существенную позитивную роль в оздоровлении российской экономики мог бы сыграть премьер, который по идее как раз и должен заниматься расчисткой «авгиевых конюшен». Однако, он, по чести говоря, уж совершенно не мифологический типаж. Лично мне не ясно, а зачем он при нынешнем президенте нужен вообще? Ведь невооружённым глазом видно, что все члены правительства, без исключения, напрямую подчиняются исключительно президенту. Причём, подчиняются безоговорочно, почти трепетно – как «рядовые» греки подчинялись Гераклу, как олимпийские небожители – Зевсу. В мифе, что ни говори, все действия и поступки героев проистекают по строгим законам жанра. Дошло до того, что нынешние министры экономики, финансов, глава Центробанка более всего походят на некие говорящие головы с кнопками, на которые время от времени жмёт президент, когда ему необходимо получить заранее загнанный в эти «устройства» ответ. Остальные устройства типа министров образования и социальной защиты вообще кнопок не имеют, а запрограммированы по релейному типу. То есть прорезаются самостоятельно, примерно один раз в месяц, а то и в квартал. Думаете, я преувеличиваю, сгущаю краски? Отнюдь. Попробуйте перенести своё мироощущение хотя бы в 2010-й год. Перенесли? Непривычно, правда? Всё равно, что, вы переобулись из ставшего тесным 43-го сразу в 45-й. Не знаю, как вы, а я предпочитаю носить на размер больше, нежели наоборот. Не жмёт, не трёт и к тому же можно надеть толстый шерстяной носок. Словом, есть возможность маневрировать, пробовать, ВЫБИРАТЬ! Нынче же выбирать, в сущности, не приходится: со всех сторон лишь жим и трение… даже у тех же мифотворцев. Впрочем, у этих «патриотов России» на всякий случай имеются «запасные родины», куда они, если вдруг мифологизация российской жизни «невзначай» будет пресечена, проворно переберутся. А вот нам – провинциалам с этим рейтингом, над увеличением которого мучаются десятки и сотни руководителей разного рода столичных общественно-политических институтов и фондов, оставаться до скончания веку: кому дольше, кому короче, а кому и до своей гробовой доски, ибо не факт, что главному герою нынешних мифов завтра не найдут «достойную» смену – примерно с теми же привычками: летать, плавать и лично спасать тигров и леопардов на Дальнем Востоке. Ведь, больше некому, правда?

Знаете, рассуждая вот так скептически о всероссийских лидерах, я вдруг поймал себя на мысли, что наши региональные начальники в большинстве своём вовсе не такие. Во-первых, они неважно плавают, не играют в хоккей и не выходят на татами. Во-вторых, многие курят, имеют лишний вес и не любят встречать Новый год или Рождество в медвежьих углах вверенной территории и так далее. Но роднит их, безусловно, одно. Это нежная привязанность к процедуре вручения разного рода поощрений, призов, премий и наград от имени стоящего за их спиной государства (в прежние времена русские цари метали в народ то монеты, а то и бисквиты, а подданные, давя друг друга до смерти, эти дары с энтузиазмом расхватывали!). Именно такое персонифицированное ощущение государственности в России является самым укоренённым. И, прежде всего, поэтому мы и находимся сегодня в глубокой-преглубокой экономической яме, из которой не видно уже ни 1913-го (год подведения экономических итогов, согласно которым Россия, как нынешний Китай, развивалась стремительней всех в мире!), ни даже 1945-го (год распространения русского влияния на большую часть Европы), а маячит одна лишь безальтернативная некрасовская перспектива: вот приедет лидер, лидер нас рассудит. Ну, если не сам лидер, то губернатор, мэр или какой-нибудь местный олигарх, который решил пожертвовать «на бедных» толику у них же отъятых денег. Главное, как явствует из современной мифологии, надо уповать на «вертикали», и тогда ледяная глыба с нагретой весенним солнышком крыши неминуемо «поправит» твою вечно повинную, больную со вчерашнего голову. Ведь мифы всегда призывали простой демос к терпению и позитиву!

Кострома, 2015 год

Сто лет без одиночества

«Мир был ещё таким новым, что многие вещи ещё не имели названия и на них приходилось показывать пальцем» / Габриэль Гарсиа Маркес /.

Ценность отдельной жизни – ничто в сравнении с ценностью стада: как животного, так и человеческого. Стадо затопчет любого, кто стоит на пути, и даже не заметит». / Дмитрий Травин /

Впервые я совершенно отчётливо понял, что время и пространство связаны не где-то там, в умных книжках и хитрых математических формулах, а в аккурат в моём холодном, беспристрастном мозгу убеждённого материалиста, никогда не доверявшего ни мороку экстрасенсорных аллюзий, ни чувственности широко употребляемых метафор. Увиденное ошеломило. Я стоял на обочине только что приведшей меня в этот край дороги и не имел возможности поверить, что я здесь родился, вырос и жил так долго, что успел запомнить на этом лоне земном каждый бугорок и выступ, а все его избы, бани и колодцы даже во сне приходили ко мне только при своих конкретных именах и интонационных окрасах. Ничего этого не просто не было, но и не могло здесь быть… никогда! Не было не только моего родного дома, о чём я заранее знал, но и самого лона, то есть уходящих к горизонту бескрайних среднерусских полей с пологими холмами и аккуратными рощами, с подпирающей горизонт горой, по которой разбегались на две стороны игрушечные выселки, опутанные нитями дорог в разноцветных заплатах сельскохозяйственных угодий. Да, не было ничего. Лишь беспорядочная лесная «дрянь»: мелкий березняк вперемешку с ивой, ольхой и занесённым сюда невесть как борщевиком да кое-где изрядно полинявшие купы вётел, которыми некогда славилось родное село. Пожалуй, только они больно кольнули что-то внутри, и это что-то нехотя запустило перед мысленным взором череду сомнений: нет, это не дикая сельва, не случайная безликая пустошь, а родной Эдем, у входа в который меня тщится спасти впервые усомнившаяся в себе Память.

Я вспомнил, что в последний раз был здесь «на стрежне веков», сразу после ухода первого российского президента, когда то и дело вертелись в общественном пространстве полузабытые остроты застойной поры типа «прошлое наше ужасно, будущее – прекрасно» и «партия нас учит, что газы от нагревания расширяются». Они, очевидно, весьма прозорливо обозначали обширные цели инициаторов создания «Единой России», ибо в настоящем, которое не брали в расчёт ни коммунисты, ни демократы, у России натурально остались одни только газовые (нефтяные) потоки да вот эта «дрянь» мелколесья. А тогда, помнится, я ещё спускался к знакомым крышам по вполне себе причёсанной равнине, и старые вётлы отчётливо обозначали и русло обмелевшей речки, и береговое полукружье пруда, и даже край родной лужайки, на которой я – после гриппозного осложнения – второй раз в жизни учился ходить. И вот не минуло и двадцати лет нового века, и не стало ровным счётом НИ – ЧЕ – ГО. Кое-как раздвигая спутанные пряди беспорядочного подлеска, я никак не мог поверить, что бестолково оступаюсь ровно на тех уклонах, по которым некогда мог с закрытыми глазами пронести и не расплескать кринку парного молока, а июльской грозой наугад носился здесь, купаясь до беспамятства в духмяных парах цветущей гречихи. Но такого не могло случиться! – то появлялся, то вновь исчезал внутренний голос. – Такие чудовищные перемены предопределяют века! И я вдруг вспомнил, как мой дед рассказывал примерно о таком же вот оцепенении, которое сковало его в двадцатые (почти век назад!), когда он, после долгих артельных странствий по дальним городам и весям, помятый изнурительными допросами в райотделе НКВД, вернулся вот этой же дорогой к родным дымам. Тогда он не увидел ни церкви, ни барского дома, ни мельниц, ни кожевенной мануфактуры, ни целого порядка самых богатых на селе изб. Село менее чем за десяток лет стало чужим, кургузым, совершенно не похожим на самоё себя. «Уходил из одного места, а чуть погодя вернулся в совсем другое», – поведал он мне тогда своё странное ощущение, которое стойко держалось в нём до конца дней. Я потом не единожды задавал ему очень больные по тем временам вопросы: зачем? и почему? Он несколько раз пытался объяснять мне что-то из того, что сам понял только потом, на фронте. А точнее – маясь в госпиталях с прострелянными руками и ногами. Но тогда я не понял: то ли ещё не дорос, то ли просто духу не хватило. Лишь долго недоумевал: за что моему работящему деду пришили «связь с врагами народа», если после всех революций, «гражданки», продразвёрстки и раскулачиваний и самого народа-то в нашем краю почти не осталось? Но именно с той поры я стал мучительно размышлять над тем, чем правда моего мудрого деда отличается от правды самодовольных гоблинов НКВД, а правда одного честного человека от правды «спаянного коллектива»? И выводы чем далее – тем всё более делал не в пользу последнего. Всё окончательно стало по своим местам, когда до тошноты спаявшийся коллектив провинциального ВУЗа, где я преподавал, отправил меня (как и деда когда-то) сначала в солдаты (при содействии КГБ), а затем – в одиночное плавание по бурлящим водам перестройки. Помню то пронзительное ощущение, которое вдруг посетило меня на очередном протестном митинге: самое невозвратное, что несправедливо и незаконно отняли Ленин и большевики у русского человека, – это право быть собой, возможность думать и принимать самостоятельные решения, то есть, в сущности, иногда, от случая к случаю, быть одиноким. А умному человеку это порой жизненно необходимо… ну, хотя для того, чтобы оставаться умным, то есть, прежде всего, самостоятельным и не повторяющим чужих глупостей. Много позже, уже с возрастом, я научился практически с первого взгляда узнавать эту людскую единичность, независимость почти в каждом, с кем меня на время сводил случай. И, к сожалению, чрезвычайно редко такие люди попадались мне сперва на митингах, а затем и в кабинетах власти.

Итак, почему так быстро меняется пространство? И случалось ли такое раньше? Что понял мой дед в те давние военные годы? Думаю, понял он ровно то, что и всякий другой, у кого на руках за короткое время умерли десятки изодранных железом родных сельских мужиков, наспех переодетых в мешковатые фуфайки и галифе. Понял он, что и сам едва не оказался там, куда прямо под окнами палаты везли и везли каждый день его отмаявшихся госпитальных соседей, как, случалось, возили их и раньше по красной улице села в аккурат к «обчему двору» в ледник, где до прихода большевиков сельчане хранили артельное мясо и молоко. «Красный террор»! Разумеется, в голове у единицы такой варварский «проект» вызреть не мог, только коллективный разум «рождает чудовищ»: царскую семью убивали взводом, зажиточных крестьян Юга – армией Тухачевского, русское казачество – фронтом Троцкого. При этом окрестные пространства менялись в считанные дни: «Четвёртые сутки пылают станицы…». Коллегиально можно «истратить» на лоне земном не только крестьянские избы, но и престольные храмы, не только станицы, но и целые города, не только отдельные области (Костромскую, например), но и целые страны. «Единица, кому она нужна? – вопрошал моего деда с односельчанами глашатай Революции и, сам же отвечая, убеждал доверчивых мужиков учиться жить чужим умом: «А если в партию сгрудились малые, сдайся враг, замри и ляг!». Это так вдохновило отца народов, что почти все его подданные, как говорится, замерли и легли. Именно это дед мой и понял, когда после недели пребывания на передовой под Можайском больше года лежал в госпиталях, а, едва поднявшись, вернулся хромым и одноруким в обнищавшее село – кормить свою большую оголодавшую без него семью …

Впрочем, справедливости ради заметим, что не все и не сразу вот так взяли замерли и легли. До массовых посадок ещё встречались коллективы, представители которых с вызовом предлагали Поэту: «А Вы прочтите свою поэму «Хорошо – с!». Не оттого ли и пальнул в себя из браунинга, что поэтический порыв – одно, а вот противостоять в реальном времени «спаянному коллективу» – совсем другое. Да и моё село долго противостояло сжимающемуся окрест пространству. Помню, как деда едва не посадили в шестидесятые за то, что он прирезал к огороду по метру – полтора с каждой стороны. Не из корысти прирезал, а просто так было удобней – поставить новый забор вместо прогнившего, зацепив десяток квадратов бестолково пустовавшей кругом земли. Но большевики и через пятьдесят лет после своей победы упрямо продолжали бороться за сплачивающую бедность и полную победу над корыстным единоличником. «Вступай в колхоз. Там поглядим!» – оправдывали свою нелепую на нашей пустоши «принципиальность» районные землемеры. Но дед с фронта и до самой смерти так и остался «боевой единицей», то есть одноруким частником, который так и не снял со стен портретов Бухарина и Чаянова, истреблённых разоблачителями уклонов за крамольное учение о «мирном врастании кулака в социализм».

…Кое-как миновав дикую поросль и заросшие ямы «родного пепелища», я продираюсь наугад к спуску, который сливает воду после паводков и дождей из верхнего сельского пруда в нижний. Раньше над спуском пролегал весьма изящный мост, по которому наши отцы и деды по какой-либо надобности легко проходили к центру села. Но с ходу пройти мне не удалось: вместо моста на двух бетонных сваях кое-как висели над глубокой вымоиной два ненадёжных горбыля. Постояв перед ними с минуту, я решительно спустился к ручью и, расшнуровав ботинки и подогнув брюки, легко перешёл вброд. Вода в пруду была темнее торфа, и внимательно к нему приглядевшись, я понял, что это уже не пруд, а нечто среднее между заилившейся канавой и обыкновенным лесным болотом, по берегам которого кое-где угадывались охотничьи лёжки. И это почти в самом центре села! Собственно, теперь центра в его прежнем значении у села не было. От него остались разве что магазин да здание сельсовета, где, вероятно, гнездился теперь орган с равнодушным, не обещающим ничего доброго названием – Администрация. Они, администрации, нынче есть практически везде и при всём – от президента России и бесчисленных пропрезидентских фондов и институтов до городских барахолок и пыльных поселковых базаров. Но один уцелевший «объект» меня искренне порадовал, хоть и плохо просматривался в разросшихся кустах сирени и рваных клоках матёрой крапивы. Это был изрядно полинявший от осадков и солнца обелиск, возведённый здесь ещё в брежневское время. Было заметно, что его всё же время от времени кое-как подлатывали и подкрашивали, поспешно тратя скудно отпущенные на текущий ремонт материалы. Сначала я нашёл на одной из порыжевших плит более десятка носителей родной фамилии, а потом не поленился посчитать и все фамилии вместе. И набралось их ровно двести пятьдесят! Нет, вы только попытайтесь представить этих молодых крепких мужиков на щербатой не выкошенной улочке возле просевшего на один бок магазина, амбарных руин и каких-то напоминающих не сказать что бугров… Негде! Не на чем! Почитай, одно пустое, продуваемое сквозными ветрами пространство. Вот он, провозглашённый верховной властью патриотизм, наша российская связь поколений! Одно почти полностью полегло ради сохранения светлого будущего, а другое взяло и вбило в это будущее и светлое осиновый кол, то есть попросту бросило здесь всё на произвол судьбы, хоть, по правде говоря, и не могло этого сделать… без посторонней помощи. А помощников в России!.. Я тут же вспомнил, как студентом – стройотрядовцем пошёл на ферму за мясом, где тщедушный мужичок из местных попытался привычным движением зарезать телёнка, но у него, с утра пьяного, не получилось: телёнок долго не умирал и, харкая кровью, жалобно смотрел на своего мучителя. Тогда тот, участливо посмотрев телёнку в глаза, предложил с пониманием: «Давай помогу!» и… осторожно увеличил ножом прореху на телячьем горле. Тот, ещё дважды или трижды дёрнув ногой, наконец-то отмучился. Помог, короче. Вот и нам, деревенским по рождению, помогли, чтобы затем, уже городским, указать, как было и задумано ещё большевиками, наше истинное место… всё там же, «у той же параши»! Но сейчас я не о том, не про бесполезную обиду, а про гибель целой мужичьей цивилизации. Самодостаточной автономной системы, имевшей всё плоть от плоти своё, русское, даже демократию, увы, уничтоженную Иваном Грозным в 16-ом веке. А потом, четырьмя веками позже, близкая по генезису сила распылила и всю Россию с её тысячами и тысячами деревень, выселков, сёл и малых городов с церквями и погостами. Впрочем, кладбище в моём родном селе оказалось единственным абсолютно сохранённым в своём тридцатилетней давности состоянии. Кресты, убогие в большинстве своём памятники и ограды, выцветшие веночки с траурными лентами и букеты из искусственных цветов – всё на нём сохранилось в полном порядке. Ходи узкими проходами, всматривайся в кое-где уцелевшие надписи и даже фотографии, читай и узнавай своих пращуров и дальних-дальних родственников. А здесь почти все они кем-то да тебе приходятся – двоюродными да троюродными тётками, дядьками, дедушками да прадедушками, родившимися аж в позапрошлом веке и, в конце концов, бережно принесёнными сюда своими близкими и соседями. А теперь, говорят, особенно в зимнее время, и закопать новопреставленных некому. И лежат себе покойники, где Господь прибрал, по нескольку дней до случайно заглянувшего на непогашенный свет прохожего. И не только старики высохшие, но и оставленные судьбой и страной вполне ещё молодые люди. Они виновато смотрят на меня со свежих ещё могильных холмов, на которых успели поставить цинковые кресты с выпуклыми фото и стандартными табличками. Этой покойнице чуть больше тридцати, а этому и того нету! И даже узнать не у кого: отчего умерли эти Ольга Л. и Миша К.? Впрочем, перед самым отъездом сюда я узнал от одной обосновавшейся в райцентре родственницы, как здесь погиб едва ли не последний молодой мужик. Привычно подоив оставшуюся в хозяйстве козу и переодевшись во всё чистое, бросился он вниз головой с ветлы, успев крикнуть в сторону Москвы и президента: «Прощевайте покудова!». Почему? История обычная. Вернулся из армии, жил случайными заработками, на постоянную работу устроиться некуда, жениться не на ком, уехать не к кому, от одиночества начал пить, от одиночества и шагнул прочь, в пустое пространство. Какая разница: ветла ли, петля ли, ружейный ли выстрел, болезнь ли какая, от которой на селе не вылечиться, одиночество ли звенящее, в котором за сто лет жить отучили? «Дрянь» кругом берёзовая и полное равнодушие администраций, дум, президентов. Точнее сказать, не равнодушие, а несовпадение интересов и взглядов: оставшиеся на российских пространствах, фактически брошенные властью люди смотрят в одну сторону, а российские администрации и президенты – в другую. Предвижу, что отдельные, несельские в большинстве своём инициаторы российского патриотизма могут привычно разоблачить пишущего эти строки, что, дескать, он – не иначе либерал, ибо даже берёзку русскую «дрянью» называет? Замечу им для широты кругозора, что берёза, лишь когда она растёт возле обихоженного жилья или той же дачи, тогда только стройна и красива. Но стоит человеку оставить местность, как брошенное на произвол судьбы дерево даёт окрест себя (разбрасывает серёжками) никем и ничем не контролируемое потомство. Так вот, оно со временем и зовётся людьми «дрянью», ибо представляет из себя беспорядочно растущее мелколесье: кривой мелкий («дрянной») березняк вперемешку с ивняком, ольшаником, осинником и опутавшими поросль вьюном и бурьяном. Всё это крайне не породисто и ничем не радует глаз. И, разумеется, не из чего тут извлекать ни практической пользы, ни российского патриотизма. Замечу, что первое необходимо, прежде всего, отдельным работящим лицам, а последнее – безликим массам, которые бездумно маршируют вот уже сотню лет по стране некогда склонных к мудрствованиям одиночек. Ещё раз повторю для полной ясности: я отнюдь не противопоставляю человека человечеству, ибо разница в данном случае лежит всего лишь в плоскости грамматической категории. Я говорю о категории разума, как главном мериле всякой личности. Когда это личностное преднамеренно стирают, как это упрямо практиковали большевики после 17-го года, то общественное сознание почти автоматически заполняется коллективным «безумием», то есть отсутствием в человечестве собственно человеческого, характерного отдельно взятому индивиду. Были в России отдельные писатели – стали писательские союзы, действовали в русской литературе узнаваемые литературные герои – стали действовать обезличенные «людские множества», как в «Железном потоке» или «России, кровью пьяной». Эта литература с пролетарской непосредственностью утверждала: нет в принципе никакой отдельной личности в нашем обществе, есть людские массы с коллективной волей, движущей их к какой-то там победе… неважно над кем. Враги по ходу менялись. Неизменным было само коллективное движение к победе… вплоть до 1941-го, пока сразу несколькими миллионами переодетых в военное рабочих и крестьян ни угодили в плен к немецкому капитализму – милитаризму, успевшему к этому времени мозгами отдельных гениев и мастеров своего дела создать самую профессиональную и боеспособную армию мира. Казалось бы, миллионные потери людских ресурсов и почти всей материальной базы взывали: надо отойти, сосредоточиться и осознать. Отошли и сосредоточились, но осознали – едва ли. Сразу после победы под Москвой повторили лето 41-го подо Ржевом и в Мясном Бору. Об этом стараются до сих пор помалкивать, но под крохотным Ржевом Сталин и его НКВДешники положили более двух миллионов солдат и офицеров, которые покрыли многие километры некогда славной тверской земли тремя слоями. Спрашивается, почему помалкивают, ведь мы, как неоднократно заявлял наш президент, живём в свободной стране. Увы, стало быть, или есть реальная причина, или нынешнюю свободу наш официоз мерит «свободами» 37-го года и чудесным образом дожившей до наших дней северокорейской дурью. А причина чрезвычайно проста и вполне осязаема. О ней ещё в 80-е годы я слышал сразу от нескольких русских авторитетов, приехавших в древний Новгород на Дни славянской письменности: от гениальных писателей Распутина и Астафьева до блистательных деятелей кино Бондарчука и Жжёнова. Их общий взгляд на русские пространства выразило тогда одно ходившее в кулуарах форума стихотворение. Помню, там есть такая категоричная констатация уже свершившейся этнической трагедии: