Исторический сборник «Память». Исследования и материалы

И вовсе не малодушие заставляет нас составить список преступлений, совершенных Сталиным и другими адептами культа личности. Этого требует в первую очередь уважение к памяти наших погибших отцов и братьев, сотен тысяч, миллионов людей нашей страны, которые стали жертвой произвола и беззаконий, совершенных Сталиным. Ибо если мы не сумеем извлечь из этой трагедии всех необходимых уроков, то гибель целого поколения революционеров, а также миллионов других ни в чем не повинных людей останется в истории советского общества не более как бессмысленной катастрофой[72].

С другой стороны, этические мотивы тесно переплетались с политическими. Искать смысл катастрофы и предотвратить ее повторение было необходимо для того, чтобы очистить советскую систему от прошлых извращений и придать ему новую легитимность.

В действительности беззакония Сталина нанесли в глазах миллионов людей заметный удар и по самой идее социализма. И наша задача состоит в том, чтобы, преодолев все последствия культа личности, вернуть этим людям идею социализма. И в первую очередь мы должны преодолеть в себе главное и наиболее опасное последствие культа личности – боязнь говорить правду[73].

Медведев не был профессиональным историком; кандидат педагогических наук, он с 1962 по 1971 год работал научным сотрудником в Академии педагогических наук СССР. Тем не менее он считал себя вправе заниматься историей в свое свободное время и искренне верил, что его исследование будет способствовать демократизации партии и преодолению последствий культа личности Сталина. Медведев действовал открыто, не скрываясь от глаз партии. Летом 1964 года по просьбе Юрия Андропова он прислал ему свою рукопись и встретился с ним[74]. Однако свержение Хрущева существенно изменило положение историка:

Исторические исследования не преследовались тогда, в 1962 – 1964 гг. Я брал свой предмет для исследования шире, чем это было в печати, но все-таки я считал, что это идет в русле партийной политики. Я не считал себя диссидентом. Диссидентом ‹…› я стал считать себя после отставки Хрущева, когда я продолжил и даже расширил эти исследования. А официальная политическая позиция была остановить, прекратить, восстановить уважение к Сталину в нашей партии. ‹…› А я продолжал работать в прежнем направлении, поэтому меня можно было бы уже считать диссидентом с 1965 года. Моя линия и линия, по которой шла партия, они разошлись[75].

Не получив официального разрешения для исследовательской деятельности, Медведев не имел и доступа к архивам. Он мог работать на основе газетных и журнальных статей, появившихся в центральных и республиканских печатных органах во время оттепели и посвященных сталинским репрессиям. Очень важными источниками информации оказались устные и письменные свидетельства так называемых старых большевиков, членов КПСС с дореволюционным стажем или вступивших в партию во время революции или Гражданской войны и занимавших при Сталине высокие посты в партийных и государственных органах власти. Многие из них стали жертвами террора 1930-х, а среди тех, кто уцелел, антисталинские настроения не были редкостью. Пожалуй, самой заметной фигурой среди них был Алексей Снегов, отважно открывший глаза Хрущеву и Микояну на необходимость выступить перед XX съездом с разоблачением Сталина[76]. Снегов, как и другие старые большевики, не только поделился воспоминаниями с Медведевым, но и читал и дополнял разные версии его рукописи. Историк вспоминал:

И метод работы был такой: я отвозил свою рукопись, например, старому большевику Снегову. Я просил его прочесть и просил его сделать добавления, замечания, пожелания. И после того, как он прочитывал, я приезжал к нему. Я был с магнитофоном ‹…›. Я с ним беседовал, он мне делал замечания, он делал добавления, чаще всего я записывал это. Потом я приходил домой и делал вставки в свою работу, я расширял. Каждые полгода я писал новый вариант. Люди, прочитавшие рукопись, видели, что это еще не окончательный вариант. Они сами многие хотели поделиться своими знаниями, своими соображениями. Каждый говорил мне, что он знал и что он хотел. Это мне заменяло архивные документы[77].

По мере расширения круга очевидцев Медведев все более отклонялся от официальной трактовки сталинского прошлого. В частности, он расширил хронологические рамки своего исследования: не сосредотачиваясь всецело на 1937 – 1938 годах, он стал рассматривать более ранние волны репрессий, в том числе направленные против внутрипартийных и социалистических оппозиций, а также те извращения, которые возникли в ходе коллективизации и индустриализации.

В 1966 – 1967 годах рукопись значительно разрослась, обогатившись сотнями свидетельств, мемуаров и самиздатских воспоминаний. Медведев познакомился с видными писателями, которые заинтересовались его работой и предложили ему свою помощь. Например, Александр Твардовский предоставил ему доступ к присланным в «Новый мир» и неопубликованным рукописям, а Константин Симонов открыл свой личный архив, содержавший большое количество переданных ему воспоминаний[78].

Но именно в то время официальный идеологический курс все более отклонялся от линии XX и XXII съездов, и перспектива публикации книги в Советском Союзе отдалялась. В сентябре 1967 года, после того как копия рукописи «К суду истории» была обнаружена во время обыска на квартире друга Медведева в Ленинграде, историка вызвали в Партийную контрольную комиссию (КПК) и потребовали предоставить новую версию его работы[79]. Вместо того чтобы подчиниться этому требованию, Медведев решил обратиться напрямую к Михаилу Суслову, члену Политбюро, ответственному за идеологию, с просьбой принять его. И 13 октября состоялась встреча между Медведевым и Ф.Ф. Макаровым, помощником В. Степакова, заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС. Во время беседы Медведев выразил сожаление о том, что все его просьбы к ЦК по поводу предоставления доступа к архивам и спецхранам библиотек игнорировались. На вопросы о распространении его работы ученый ответил: «Если перечисленные выше отделы и службы ЦК отказались мне помочь, то я могу отклонить и требования о контроле за моей работой. Те ненормальности в ее обсуждении и распространении, которые имеют место, связаны в первую очередь с теми ненормальными условиями, в которых ведется эта работа»[80].

По итогам этой встречи Степаков написал Суслову отрицательный отзыв о рукописи Медведева, датированный 14 ноября 1967 года[81]. Знакомство с первыми главами книги показало, что автор готовит «политически вредный труд», который «от начала до конца является сплошным негативом». «Автор обвиняет Сталина ‹…›. Но за всем этим нельзя не видеть обвинений всей партии и ее руководству». Особенно проблематичным представлялось отношение историка к внутрипартийной оппозиции: согласно Степакову, Медведев «поет дифирамбы [Троцкому], Зиновьеву, Каменеву, Бухарину, Рыкову, Томскому и др.» – то есть нереабилитированным оппонентам Сталина. «Оценки и выводы, к которым приходит автор, носят тенденциозный, субъективистский характер, находятся в противоречии с исторической правдой». Озабоченный возможным распространением данной рукописи, Степаков предлагал «поручить московскому горкому КПСС заняться вопросами научной деятельности Р.А. Медведева ‹…› и вместе с тем рассмотреть вопрос о партийности автора»[82].

30 ноября Медведева повторно вызывали в КПК, и он снова отказался отдать свою рукопись, во-первых, потому, что он уже предоставил ее ЦК КПСС, а во-вторых, в знак протеста против исключения А.М. Некрича из партии.

По вопросу о мотивах моей работы я сказал также, что этим делом, конечно, должны были бы заниматься такие, например, учреждения, как Институт марксизма-ленинизма. Однако этот институт в вопросах истории партии, как показывают многие последние публикации, продолжает заниматься фальсификацией ‹…›. Если государственные органы перестанут завтра выпекать хлеб, то этим делом займутся частные лица. Правда нужна людям не меньше, чем хлеб. И если выяснением правды не занимаются те, кому это положено по должности, то неизбежно появление на свет таких частных исследований, как мое[83].

С конца 1967 по май 1969 года Медведева неоднократно вызывали в Московский горком партии, где его делом занималась заведующая отделением школ. Однако значимые решения в отношении автора крамольной рукописи принимались на более высоком уровне. 4 августа 1968 года, получив «оперативным путем» последнюю версию книги «Перед судом истории», председатель КГБ Андропов обратил внимание ЦК КПСС на риск бесконтрольного распространения этой работы. При этом он отдавал предпочтение методу «нейтрализации» вместо репрессии и советовал: «…не исключать возможности привлечения МЕДВЕДЕВА к написанию работы по интересующему его периоду жизни нашего государства под соответствующим партийным контролем»[84].

Тем не менее в связи с вводом советских войск в Чехословакию репрессии против инакомыслящих усилились. И в «деле Медведева» также возобладал более суровый подход: 7 августа 1969 года Рой Медведев был исключен из КПСС районным комитетом партии за «убеждения, несовместимые с членством в партии» и «клевету на советский общественный и государственный строй»[85].

Несмотря на попытки обжаловать этот приговор, Медведев принял ситуацию и осенью 1969 года дал сигнал на Запад опубликовать отправленную им несколько месяцев назад рукопись «К суду истории». Книга вышла в США в конце 1971 года и пользовалась большим успехом не только у западных историков, но и у широкой публики. Весьма реальной угрозы ареста осенью 1971 года Медведев избежал, скрывшись на несколько месяцев в ожидании публикации, а пришедшая вскоре известность послужила ему самой эффективной формой защиты[86]. Уволившись из Академии педагогических наук и получая заграничные гонорары, Медведев смог всецело посвятить себя историческим исследованиям и публицистике. Несмотря на большую активность в западной прессе, Роя Медведева не коснулись серьезные репрессии (в отличие от его брата-близнеца Жореса, который в 1970 году был помещен в психиатрическую больницу, а во время заграничной поездки в 1973-м лишен советского гражданства). До перестройки Р. Медведев опубликовал около двадцати книг по советской истории, политике и международным отношениям, переведенных на десятки языков.

«Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына

Одновременный выход в свет двух самых крупных диссидентских работ, посвященных белым пятнам советской истории, – «К суду истории» Роя Медведева и «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына – не следует рассматривать как случайность. Политическая и общественная обстановка, в частности прямой призыв к изучению до сих пор табуированных страниц прошлого, родившийся на самом верхнем уровне власти, в совокупности с продолжающимся параличом официальной исторической науки во многом определили возникновение таких неофициальных исследований. Неслучайно и то, что устным и письменным свидетельствам жертв сталинских репрессий уделено в них центральное место. Одинаково лишенные доступа к архивным документам, оба автора прибегали к самой очевидной альтернативе – к беседам с очевидцами. Эти рассказы не только раскрывали неизвестную до тех пор информацию, но и придавали исследованиям особую нравственную ценность, складываясь в коллективное свидетельство о прошлом. В предисловии к первому тому «Архипелага ГУЛАГ» Солженицын – сам бывший заключенный – отдавал должное рассказчикам:

Эту книгу непосильно было бы создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес из Архипелага – шкурой своей, памятью, ухом и глазом, – материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах ‹…›.

[Перечень из 227 имен]

Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым[87].

В свое время небывалая волна читательских откликов на «Один день Ивана Денисовича» (1962), конечно, польстила автору, но главное – эти письма легли в основу его самого прославленного произведения. Среди читателей повести было немало бывших заключенных, прошедших, как и ее герой, «семь кругов ада» ГУЛАГа. Многие из них призывали Солженицына создать всеохватывающий роман о тех временах. Бывший зэк из Латвии Ю.Т. Вайшнорас писал:

Хочется верить, что Вы, тов[арищ] Солженицын, с такой наблюдательностью, с такой художественной зрелостью вошедший в советскую литературу, расширивший тематические рамки советской литературы, не отложите перо, а продолжите успешно начатую литературную работу. Хочется верить, что повесть «Один день Ивана Денисовича» – только начало большой творческой работы.

Этого просят, этого желают бывшие друзья Ивана Денисовича. А надо сказать, что многие из них стоят того, чтобы про них написали. ‹…›

Вы, тов[арищ] Солженицын, уже положили начало. Вы показали себя наблюдательным художником, умеющим владеть словом, поэтому друзья Ивана Денисовича были бы благодарны Вам, если бы Вы и дальше продолжали работу и еще глубже и всесторонней отразили жизнь бывших «зэков», еще шире показали черты их характера[88].

Эти надежды читателей оправдались с появлением на свет «Архипелага ГУЛАГ». Солженицын начал писать его уже в 1958 году, однако произведение такого масштаба казалось непосильным:

Эту книгу писать бы не мне одному, а раздать бы главы знающим людям на редакционном совете, друг другу помогая, выправить всю.

Но время тому не пришло. ‹…›

Уж я начинал эту книгу, я и бросал ее. Никак я не мог понять: нужно или нет, чтоб я один такую написал? И насколько я это выдюжу? Но когда вдобавок к уже собранному скрестились на мне еще многие арестантские письма со всей страны, – понял я, что раз дано это все мне, значит, я и должен[89].

Солженицын не был историком и не претендовал на такую роль: «Я не дерзну писать историю Архипелага: мне не довелось читать документы»[90]. Однако автор имел ценный для художника пера личный опыт описанного им мира, и, «почти полюбив» его, он надеялся суметь донести до читателей суть этого чудовищного исторического явления[91].

Будучи писателем, Солженицын не чувствовал себя связанным историческими научными стандартами. Он определил жанр своего произведения как «опыт художественного исследования». «Это такое использование фактического (не преображенного) жизненного материала, чтобы из отдельных фактов, фрагментов, соединенных, однако, возможностями художника, – общая мысль выступала бы с полной доказательностью, никак не слабей, чем в исследовании научном»[92]. В одном ряду с историческими главами, написанными на основе документов и вторичных источников, стояли и главы в жанре «устной истории», иногда даже с антропологическим подходом, а также автобиографические сегменты.

В отличие от Медведева Солженицын не ограничивался сухим научным стилем, а, наоборот, обильно пользовался иронией и всеми доступными риторическими приемами, чтобы донести свою мысль до читателя с максимальной эффективностью. Объективность, беспристрастность и аполитичность не были первостепенными заботами писателя, так же как и многих других диссидентов. «Объективное отношение к палачу – тоже факт нравственной патологии», – писали Якир, Габай и Ким в 1968 году[93]. Официальная история не была ни объективной, ни аполитичной, следовательно, альтернативные контристории чаще всего следовали по той же схеме, только в обратном направлении.

Евгения Иванова[94] объяснила уникальный жанр «Архипелага ГУЛАГ» особенными обстоятельствами его появления. Согласно ее концепции, история обычно складывалась в ходе нескольких исторически разграниченных этапов. Сначала она существовала в виде преданий, закрепленных в летописях; потом историки, критически изучив и сопоставив разные источники, писали научные труды; и, наконец, писатели и публицисты доносили эту историю в упрощенном виде до широкой публики, иногда используя ее в своих собственных целях.

Но в силу исторических обстоятельств Солженицын все эти роли применительно к истории ГУЛАГа исполнил один. ‹…› Время и исключительная историческая миссия этой книги позволили соединиться воедино жанрам, которые обычно существуют в культуре порознь, и соединиться в новом для литературы жанре, который мы бы назвали историческим свидетельством, обвинительной речью на суде истории и публицистическим обращением urbi et orbi от лица безмолвно сошедших в могилу жертв. И хотя отдельные смысловые части этого повествования имеют разную жанровую природу, все вместе они доносят единую правду – правду свидетельства[95].

Однако донести эту правду широкой советской публике в то время было невозможно. Брежневское руководство видело в Солженицыне прежде всего символ хрущевской десталинизации, и отделить свою литературную судьбу в Советском Союзе от отвергнутой идеологической линии писателю оказалось не под силу, даже несмотря на молниеносно приобретенную популярность. Все усилия Твардовского, пытавшегося опубликовать «Раковый корпус» и «В круге первом», пропали даром, и постепенно автор этих романов лишился всякого доступа к печати. Да и сам «Новый мир» все чаще подвергался критике на высоком уровне. В сентябре 1965 года, спустя несколько дней после ареста Андрея Синявского КГБ «арестовал» четыре экземпляра рукописи романа «В круге первом», оставленных Солженицыным на квартире у знакомых на хранение. Понимая безысходность своего положения, писатель решил обойти цензуру, распространив свои неопубликованные произведения через самиздат и тамиздат. Уже в 1964 году, после свержения Хрущева, он переправил за железный занавес по секретным каналам микрофильм «Круга…», а организовать распространение «Ракового корпуса» в СССР решил сам (затем он публично опротестовал неавторизованную публикацию последнего на Западе).

В 1967 году, когда в Политбюро уже обсуждался вопрос об исключении Солженицына из Союза советских писателей (ССП)[96], он нанес небывалый символический удар по цензуре, написав открытое «Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей». В нем Солженицын «просил делегатов обсудить произвол литературно неграмотных людей над писателями ‹…› требовал – упразднить цензуру над художественными произведениями. Обвинял Союз Писателей, что он защищает своих членов ‹…› а часто выступает первым среди гонителей»[97]. Также автор письма обратил внимание съезда на те «запреты и преследования», которым подвергался сам. Подготовив 250 копий письма, Солженицын разослал его «подлинным писателям» среди делегатов, и около сотни адресатов потребовали – правда, безуспешно – обсудить письмо на съезде[98].

Благодаря публикации на Западе этого письма и романов Солженицын приобрел всемирную известность. В 1970 году ему присудили Нобелевскую премию по литературе с формулировкой «за нравственную силу, с которой он продолжил извечную традицию русской литературы»[99]. На родине же писателя исключили из ССП (в декабре 1969 года), а после присуждения премии он стал объектом клеветнической кампании в прессе.

Однако Солженицын прятал главный козырь – рукопись «Архипелага ГУЛАГ». Законченное в 1968 году исследование в глубокой тайне готовилось к публикации в США, но намеренно задерживалось автором. Во-первых, он знал, что после взрыва, который непременно вызовет эта политическая бомба, он едва ли сможет продолжать работать в СССР. А рисковать судьбой своего главного литературного произведения – многотомного романа о Первой мировой войне и революции «Красное колесо» – Солженицын не мог: для работы ему требовались источники, которые бы он едва ли нашел за границей. Да и кто знал, какая судьба ожидает автора крамольного произведения? Во-вторых, преждевременное обнародование «Архипелага…» угрожало сотням свидетелей, чьи имена, хотя и не полностью раскрывались в книге, могли быть идентифицированы.

Окончательное решение о публикации «Архипелага…» было принято под воздействием непредвиденных и трагических обстоятельств. В конце августа 1973 года Елизавету Воронянскую, верную помощницу Солженицына, арестовали. Пожилая женщина, напечатавшая раннюю версию «Архипелага…» на машинке и тайно сохранившая экземпляр рукописи, не выдержала пятидневного допроса и открыла следователям местонахождение тайника. А по возвращении домой повесилась. Узнав о гибели Воронянской 5 сентября, Солженицын сразу дал сигнал на Запад. И 28 декабря 1973 года парижское издательство «ИМКА-Пресс» выпустило первый том русского издания «Архипелага ГУЛАГ».

Начался последний бой в затяжной войне между Солженицыным и советским режимом. В январе 1974 года вся мировая печать восхищалась мужеством писателя-диссидента, а в советской прессе началось поношение «литературного власовца» и «отщепенца». В «Правде» писали:

В последние дни буржуазная печать развернула антисоветскую шумиху в связи с публикацией на Западе очередного клеветнического сочинения А. Солженицына под названием «Архипелаг ГУЛАГ». ‹…›

Книгу эту, замаскированную под документальность, можно было бы назвать плодом больного воображения, если бы она не была начинена циничной фальсификацией, состряпанной в угоду силам империалистической реакции[100].

Судьба Солженицына решилась: 12 февраля он был арестован, а 13-го выслан в ФРГ. На следующий день в самиздате стал расспространяться его обращенный к интеллигенции манифест «Жить не по лжи».

И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь все покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!

И это – прорез во мнимом кольце нашего бездействия! – самый легкий для нас и самый разрушительный для лжи. Ибо когда люди отшатываются ото лжи – она просто перестает существовать. Как зараза, она может существовать только на людях[101].

Заключение: Появление исторических сборников «Память» в контексте диссидентской историографии

Из вышеизложенного следует, что появление в 1975 году исторического сборника «Память» было подготовлено рядом политических и общественных обстоятельств и, главным образом, диссидентскими экспериментами по «восстановлению исторической правды». За свержением Хрущева, положившим конец литературной оттепели и политике десталинизации, последовал поворот к консерватизму и частичной реабилитации Сталина. Общественная реакция либеральной интеллигенции приняла форму открытых – индивидуальных и коллективных – письменных протестов, адресованных советскому правительству. А последовавшее усиление преследований инакомыслящих привело к тому, что открытые антисталинские выступления постепенно сложились в более целостное движение за защиту гражданских прав, со своими ценностями и методами борьбы. Одной из центральных моральных ценностей диссидентов было стремление «жить не по лжи», в формулировке Солженицына. Относительно прошлого это подразумевало императив восстановления правды (в значении не только «истины», но и «справедливости») о прошлых преступлениях режима, а в отношении к настоящему – требование к власти уважать свои собственные законы и отстаивание гласности.

Тогда же внутри диссидентского движения наметился альтернативный подход к гласности в отношении к прошлому. Некоторые участники движения, например А. Солженицын или Р. Медведев, решили бороться с брежневским идеологическим курсом, исследуя такие запретные темы, как история сталинских репрессий и ГУЛАГа. Причем опровержение лжи официальной истории означало для них не только восполнение пробелов, но и предложение собственного, альтернативного прочтения прошлого.

В качестве реакции на такую повторную политизацию исторической науки и появился сборник «Память». Чем отличался этот проект от предыдущих? Во-первых, члены неформальной редколлегии принадлежали к молодому поколению, выросшему в послевоенные годы. В отличие от «поколения оттепели» они испытывали к коммунистической идеологии равнодушие, а то и враждебность. Если диссиденты поколения Р. Медведева отошли от конформизма в результате долгого созревания и пересмотра прежних убеждений, то Арсений Рогинский и его друзья выросли уже в новой политической обстановке. Для них самиздат и тамиздат, жизнь вне официальных рамок были не ценными завоеваниями, а естественной данностью. Отличались создатели «Памяти» и от своих сверстников-конформистов: они, например, не считали членство в комсомоле или участие в советских ритуалах для себя обязательными[102]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Анна Комароми из Торонтского университета, Канада, – автор книги «Uncensored: Samizdat Novels and the Quest for Autonomy in Soviet Dissidence» (Northwestern University Press, 2015) и ряда статей о самиздате. Кроме того, она составила онлайн-базу данных о самиздатской периодике (https://samizdat.library.utoronto.ca), которая в 2018 году должна появиться и в печатном виде под названием «Советская самиздатская периодика» (под общ. ред. Анны Комароми и Геннадия Кузовкина). – Прим. ред.