Полная версия
Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.
В 1988–1989 гг. автор вернулся к работе над книгой и полностью подготовил к изданию расширенную почти в полтора раза версию книги. Но это издание так и не вышло в свет по ряду причин, главной из которой было опасение автора оказать невольную помощь различным силам, начавшим в то время яростную атаку против Московской патриархии. Наряду с некоторыми полусектантскими движениями, во главе этой атаки встала Зарубежная синодальная церковь. Надо сказать, что использование бывшими «карловчанами» жупела «сергианства» носит чисто политический и конъюнктурный характер. Будучи сами откровенными узурпаторами церковной власти за рубежом, они не имеют никакого морального права обвинять в узурпации митрополита Сергия.
Зарубежные «синодалы» превзошли самого митрополита Сергия в развитии худших традиций эпохи Победоносцева. Суть этой новоявленной «традиции» – глубокое презрение к человеческой личности и связанной с ней соборности, пугливая подозрительность ко всем проявлениям творческого духа, несокрушимая вера в административное принуждение как высший аргумент в любом церковном споре. К несчастью, достаточно широкая поддержка в определенных кругах верующих им обеспечена. Спекулируя на неизбежных муках запоздалого роста, которые обрушились сейчас на Россию, эти лжефундаменталисты (ибо фундамент подлинной традиции они как раз и разрушают) пытаются законсервировать в душах отдельных верующих состояние личной и национальной инфантильности, причем злобной и агрессивной.
Но есть и другая опасность – отрыв от корней во имя мнимого творчества, отказ от традиции во имя ложно понятой свободы, стремление к поверхностному, иллюзорному межконфессиональному сближению, готовность к безответственным реформам, ведущим не к харизматическому возрождению, но к эмоциональному разгорячению при «теплохладности» духа. Тот духовный вакуум, который образовался за десятилетия господства примитивной и принудительной государственной идеологии, легко заполняется внешне привлекательными суррогатами духовности.
Наша надежда на преодоление этих болезней – в творческом, молитвенно сосредоточенном усвоении подлинной, глубинной традиции, в ее живом и плодотворном развитии в соответствии с новыми реалиями, перед которыми Господь поставил Свою Церковь.
Глубоко символичным и не случайным является тот факт, что обе враждующие друг с другом ложные тенденции церковной жизни возглавляются иерархами, для которых митрополит Сергий служит кумиром и образцом. Поэтому фигура этого церковного деятеля, споры вокруг оценки его деятельности становятся особенно актуальными.
За годы, прошедшие со времени выхода в свет парижского издания «Трагедии Русской церкви», было опубликовано множество материалов и документов, и поток публикаций продолжается. Многие пробелы в нашей работе можно было бы восполнить, но, насколько мы можем судить, каких-либо серьезных ошибок в нашем издании не обнаружено. Когда в мае 1990 г. «Известия КПСС» вынуждены были опубликовать подлинник печально знаменитого письма В.И. Ленина по делу о церковных ценностях, мы обнаружили большое число мелких разночтений с нашей версией, не меняющих самого смысла текста. Это обусловлено тем, что письмо было заучено наизусть одним из сотрудников секретного ленинского архива, и разночтения обусловлены характерными при устном запоминании ошибками памяти.
Автор пользуется случаем отвести от себя незаслуженную похвалу ныне покойного протопресвитера Иоанна Мейендорфа за «героический», как он выразился, труд по собиранию уникальных церковных документов. Как было подробно объяснено в предисловии автора к первому изданию, этот действительно героический труд совершили другие. Задача же автора состояла в отборе, осмыслении и удобной для читателя подаче этого обширного материала.
Для православных читателей будет важно узнать, что первое издание этой книги было одобрено в рукописи такими авторитетными деятелями Русской церкви, как архиепископ Леонид (Поляков), архиепископ Ермоген (Голубев) (ему привез в Жировицы и вслух прочитал книгу в рукописи отец Павел Адельгейм), а также иеромонах Таврион (Батозский). Назвать их имена в предисловии к изданию 1997 г. было невозможно ввиду обстоятельств того времени.
Москва, 1996 г.
Послесловие автора к третьему изданию[5]
В те времена, когда готовилось первое издание этой книги, в сердцах многих ревнителей веры жила глубокая надежда, что сразу после ожидаемого крушения атеистической идеологии в России начнется стремительное возрождение православной духовности. Эту надежду подкрепляли пророчества русских святых. Так, преподобный Серафим Вырицкий в конце 1940-х гг. предсказывал: «Спасение миру – от России. Наступит такое время, когда будет в России духовный расцвет. Откроются храмы и монастыри, даже иноверцы будут к нам приезжать креститься… Весь мир небесный молится о просвещении Востока. Восток будет креститься в России».
Это ли мы видим сейчас?
Храмы и монастыри открываются, но все остальное…
Сейчас вспоминаются скорее другие слова того же святого:
«С одной стороны, будут возводить церкви и золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла».
Что же преграждает путь тому «духовному расцвету», для которого, казалось бы, сложились все необходимые предпосылки?
Подвиг российских новомучеников привел к небывалому возрастанию духовной мощи Церкви Небесной, а их канонизация открыла тот молитвенный канал, через который эта новая духовная сила может реализоваться в жизни Церкви Земной. Однако этого пока не происходит. Почему?
Видимо, само по себе прославление исповедников и мучеников еще не достаточно – необходимо понять и принять глубинный смысл их подвига. Во имя чего они принесли себя в жертву, исповедниками какой истины они были? Ведь речь шла не просто об исповедании христианской веры, как было во времена римских гонений. Во всяком случае, до середины 1930-х гг. преследовали не за веру как таковую, а за что-то другое. В глазах гонителей это было преследование за враждебность к советской власти, а, по существу, за неприятие новой, коммунистической идеологии. С церковных позиций эта идеология может рассматриваться как своего рода ересь на христианскую тему Царства Божия на земле. Ведь объявленной целью коммунизма было построение всемирного царства справедливости, но без участия Божественной благодати.
Однако христианство в целом, а православие в особенности, своей высшей целью ставит именно осуществление воли Божией, постепенное созидание своего рода «островков» Царства Божия на земле. «Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как и на небе», – ежедневно молится каждый христианин. Согласно святоотеческому пониманию, Царство Божие утвердилось там, где устойчиво действует божественная благодать, свободно принятая человеческой волей. В православной России главными такими «островками» Царства Божия на земле были: царский престол, молитвенное сердце подвижника и православный храм. Влияние этих «островков», обуреваемых вихрями человеческих страстей и вторжениями «духов злобы поднебесных», то распространялось на весь народ, то сокращалось почти до полного исчезновения.
Особенно яростным нападениям подвергался царский престол – в силу огромных возможностей благодатного воздействия через него на все сферы народной жизни. Однако, в силу предельного могущества человеческой воли, которым был наделен самодержавный монарх, он имел возможность осуществить на деле те греховные и преступные побуждения, которые для обычного человека остаются бессильными мечтами. Страстные помыслы, даже не осуществленные, изгоняют из сердца христианина благодать, которая даруется ему в таинствах и молитвах. Преступления и злодейства царей имеют неизмеримо более тяжкие последствия, поскольку они не только губят его собственную душу, но и ставят преграду для благодатного воздействия могущественной харизмы царского престола на жизнь целого народа.
Начало ХХ века в России ознаменовано рядом великих отречений церкви и народа от православной традиции.
Официальные акты церковной власти, предшествовавшие революции, были связаны с вероучительным отрицанием молитвенного имяславческого движения, которое стало набирать силу среди русского монашества на Афоне. Пассивно принятое церковным большинством, при неуверенном сопротивлении государя, это «имяборчество» было свидетельством глубинного кризиса веры, опустошительных потерь в недрах церковного духа. Знаменателен и тот факт, что главными инициаторами осуждения и разгрома имяславия оказались будущие церковные лидеры: Антоний Храповицкий и Сергий Страгородский. Не понимая благодатной сущности этого движения, они все внимание сосредоточили на отдельных неточных выражениях имяславцев, вместо того чтобы своей иерархической властью поддержать их, помогая избежать мистического прельщения и фанатических крайностей. Собором 1917–1918 гг. была создана специальная комиссия по имяславчеству, которая успела собраться только три раза. Попытка уточнить и развить богословскую позицию имяславия была предпринята членами этой комиссии Флоренским и Булгаковым, а позднее – Лосевым.
Вскоре после разгрома имяславия синодальной церковной властью русский народ в принципе отверг идею божественной власти, осуществлявшуюся через царя – помазанника. Отречение от монархии совершила не династия, но именно народ. Действия последних представителей династии Романовых нельзя рассматривать как отказ от выполнения своего монархического долга; напротив, это были исповеднические акты, свидетельствующие о божественном характере монархической власти. Согласно православному пониманию, «благодать не насилует» – Бог, в отличие от земных тиранов, не навязывает Свою власть принудительно. В марте 1917 г., впервые после Земского собора 1612 г., торжественным актом великого князя Михаила русскому народу было предложено, через своих представителей в Учредительном собрании, заново подтвердить свое глубинное, принципиальное согласие на монархию. При этом не исключалось ни избрание новой династии, ни установление новых форм отношений между монархом и органами народного представительства. Однако подобного народного согласия так и не было выражено, а без этого никакая монархия дарована быть не может.
После того как церковь отреклась от прославления Имени Божия, а народ отказался от богоустановленной монархии, последним «островком благодати» в России остался только Храм и совершаемые в нем тайнодействия, но и он оказался под угрозой исчезновения.
Декрет об отделении церкви от государства (отнятие у церковного народа права собственности на молитвенные здания) означал в глазах верующих отмену статуса Храма как Божьего достояния. Следующим этапом наступления на Церковь было принудительное изъятие церковных ценностей. Верующие не могли воспринять это иначе как святотатство, т. е. хищение и осквернение священных предметов православного культа. Сопротивление верующих этому святотатству послужило главным предлогом для обновленческого раскола, поощряемого властью. Отвержение этого раскола большинством православного народа было связано с его убеждением, что обновленческое духовенство потеряло тайносовершительную благодать. И, наконец, сергианский идейный компромисс с безблагодатным царством коммунизма был воспринят народом как отказ от самого стремления к утверждению на земле Царства Божия. Этот компромисс к тому же оказался неразрывно связан с разрушением канонических основ церковной жизни, только что восстановленных собором 1917–1918 гг.
После того как были отняты храмы, остался последний «островок», последний рубеж церковности – внехрамовая, «катакомбная» евхаристия. Для ее совершения были необходимы только антиминс и сохранившее апостольскую преемственность духовенство, готовое отдать жизнь за возможность причастия верующего народа к Телу и Крови Спасителя. На этом последнем рубеже богоборческая атака исчерпала свои силы и захлебнулась. Попытка стереть с русской земли всякий след божественной благодати так и не удалась. После этого возобновилось – и поныне продолжается – медленное, трудное, с перерывами и отступлениями, но неуклонное расширение Царствия Божия на земле.
Первые шаги к преодолению глубинного кризиса православия предпринял Великий собор 1917–1918 гг., которым были утверждены два фундаментальных принципа церковной жизни: патриаршество и соборность. Вся последующая эпоха, вплоть до сегодняшнего дня, наполнена борьбой за усвоение и правильное понимание этих принципов. Лучшие люди Церкви все это время свидетельствовали о том, что Боговластие неразрывно связано с практикой соборности и абсолютно несовместимо с бюрократическим клерикализмом. Подлинная теократическая, божественная по своему источнику власть всегда обращена к свободной, соборной человеческой воле. Реализованная сначала в Церкви, соборно-теократическая идея могла бы в дальнейшем стать и принципом устройства всей народной жизни.
Необходимо признать, что хотя с принятием сергианства эта идея потерпела видимое поражение, но внутренне, духовно она победила. Мощное и убедительное свидетельство ее истинности было явлено в слове, силе духа и жертвенном подвиге исповедников. Именно этой идее принадлежит будущее, тогда как «административный» принцип организации церковной жизни есть простой слепок с военно-бюрократической, имперской системы власти и вместе с этой системой обречен на историческое небытие.
Два крупнейших имени в послереволюционной церковной истории символизируют драматическое противостояние харизматического и бюрократического принципов организации церковной жизни: речь идет о патриархе Тихоне и митрополите Сергии.
Короткая, но богатая событиями история патриаршего служения святителя Тихона дает убедительное доказательство того, что принцип синергизма, сочетания божественной и человеческой воли в церковной власти – это не абстрактная догматическая формула, но реальная, практически осуществимая жизненная возможность. Патриарх Тихон не был непогрешимым оракулом в церковных делах: его свободная человеческая воля оставалась несовершенной и подверженной колебаниям. Наряду с пророческой мудростью и несокрушимой исповеднической твердостью он иногда проявлял слабость, неуверенность и подверженность противоречивым внешним влияниям. Но удивительным образом даже его ошибки, будучи им же исправленными, оказывались в конечном счете поучительными и благотворными для Церкви. По существу, вся его деятельность была своего рода чудом, постоянно возобновляемым чудом действия харизмы первосвятительской власти. И это действие было тем более явным и полным, что ее законный, соборно избранный носитель обладал еще и личной святостью: постоянным предстоянием перед Богом и предельной искренностью в поисках правильных решений. Соборность для него не была формальным принципом: он был чуток ко всем, даже слабым, но искренним голосам, доносившимся от церковного народа. Патриарх Тихон отличался исключительной терпимостью к творческим поискам и реформаторским стремлениям российского духовенства и мирян, пусть не всегда безупречным с точки зрения строгой церковности. Очевидцы свидетельствуют о позиции широкой «икономии», которую он занимал во многих спорных и неясных вопросах.
«Тем и хорошо православие, – говорил он, – что оно может многое вместить в свое глубокое русло».
Уникальность фигуры патриарха Тихона состоит еще и в том, что может быть впервые лик Святителя такого ранга явлен в мельчайших деталях его человеческой биографии, а не только в его крупных церковных деяниях и в обобщенных формулах его «жития». Промыслительно явленный в самом начале критической, возможно, даже апокалиптической эпохи, этот светоносный образ православной церковности служит тем маяком, который поможет провести церковный корабль сквозь предстоящие исторические бури и смятения.
Промыслительно и то, что рядом с патриархом Тихоном стоит человек совсем другого типа, которому суждено было назваться следующим патриархом Русской церкви. Митрополит Сергий по масштабу человеческой личности вполне соизмерим с патриархом Тихоном. Глубокая образованность, широта ума, церковная опытность, энергия и настойчивость, способность брать на себя бремя ответственности за трудные решения – во всем этом митрополит Сергий не уступает патриарху Тихону, а в чем-то и превосходит его. Можно согласиться и с тем, что в политическом плане – в тяжелом и далекоидущем компромиссе с требованиями государства, враждебного Церкви, – митрополит Сергий был преемником и последователем святейшего Тихона. Но в церковном, духовном отношении он – его противоположность, антипод.
Общее впечатление от личности патриарха Тихона – благодатная наполненность, стремление всегда и во всем, по мере сил согласовывать свою человеческую волю с волей Божественной. Напротив, весь облик митрополита Сергия несет отпечаток своего рода «практического атеизма» – постоянной готовности выделить ту или иную сферу жизни, в пределах которой человеческая воля не нуждается в участии божественной благодати.
Но суть дела – не в личной харизматичности или ее отсутствии. Самое главное, решающее для судьбы Церкви различие: у патриарха Тихона – полнота переживания и осознания институциональной, управленческой харизмы первосвятительской власти; у митрополита Сергия – глубокое непонимание и последовательное отвержение этой харизмы. Хорошо зная психологию церковного народа, митрополит Сергий не мог грубо и прямо отрицать ее существование. Его концепция была достаточно изощренной и потому представляла особый соблазн для церковного сознания.
Сущность лжеучения митрополита Сергия – в разделении мистического и практического аспектов первосвятительской власти. Мистический аспект (в представлении Сергия – чисто символический) выражался в поминовении имени первоиерарха на великом входе во время литургии. Подлинный первый епископ страны – митрополит Петр (утвержденный в этом качестве соборным актом церковной иерархии), отправленный в далекую ссылку, потерял возможность практического управления церковными делами. Несмотря на это, митрополит Сергий настаивал на продолжении литургического поминовения митрополита Петра как первоиерарха, и этим, в согласии со всем церковным народом, подтверждал невозможность какого-либо иного возглавления Русской церкви. Несмотря на это, митрополит Сергий самовольно взял на себя управленческую власть и потребовал, чтобы наряду с митрополитом Петром во время великого входа поминали также и его – как полноправного «соуправителя» Церкви. Таким образом, идея раздвоения, расщепления власти на мистическую и практическую получила свое зримое выражение. Неприятие этой ложной идеи было весьма точно выражено в самоназвании церковных оппонентов митрополита Сергия – «непоминающие». Продолжая поминать митрополита Петра и отказывая в этом митрополиту Сергию, они утверждали истину о том, что мистический и практический аспекты власти неотделимы один от другого.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Париж. ИМКА-Пресс, 1977.
2
Речь идет об анонимном машинописном сборнике документов, который был мне передан Е. Барабановым, когда работа над книгой близилась к завершению. Во всяком случае, после 9 лет размышлений, собеседований и анализа доступных материалов основные выводы и оценки по поводу церковных событий 1920-х гг. были уже сделаны. Тем не менее новый сборник оказал неоценимую помощь, т. к. позволил сделать эти выводы более убедительными и всю картину – значительно более полной. Я обозначил выписки из этого сборника ссылкой «Сб. док. 2», тогда как ссылкой «Сб. док. 1» отмечены документы из архива, собранного отцами Н. Эшлиманом и Г. Якуниным.
Часть документов из обоих архивов я уточнил по первоисточникам, которые удалось тогда найти в библиотеках – в основном из советской печати 20-х гг., и ссылаюсь уже на них. В дальнейшем я заменил ссылку «Сб. док. 2» на «М. Губонин».
Значительно позже мне стало известно имя человека, составившего этот, для того времени уникальный по своей полноте, сборник: Губонин Михаил Ефимович. В качестве оценки его труда, которую я полностью разделяю, приведу слова д.и.н. С.С. Бычкова (Большевики против Русской церкви. М, 2006. С. 21–22): «Потомки вряд ли смогут по достоинству оценить подвиг М.Е. Губонина. Но мы, пережившие последние гонения агонизирующего большевистского режима, обыски и допросы, вполне представляем тот риск, на который сознательно пошел М.Е. Губонин, собирая и храня документы 20–30-х годов. В случае обнаружения этих церковных документов во время обыска он неминуемо был бы осужден на долгие годы тюрьмы или лагеря. Михаил Ефимович был не только собирателем и составителем летописи. Он, быть может, первым попытался осмыслить ключевые события в жизни Русской церкви… Мы, потомки, должны склонить голову перед исповедническим трудом М.Е. Губонина». Сборник М.И. Губонина был издан только в 1994 г., причем с большими купюрами. С.С. Бычков пишет об этом: «Печально, что издатели собранной им летописи, преподаватели Свято-Тихоновского богословского института, сочли возможным цензуровать его труд. Вместо того, чтобы дополнить его новыми, уже опубликованными в начале 90-х годов документами, они сознательно опускали те документы, которые искажали их концепцию. Суть этой концепции можно выразить очень просто – прошлое должно представать перед нами подобно ученической работе, выправленной всезнающим учителем, без присущих истории трагических ошибок…»
3
Париж: ИМКА-Пресс, 1977.
4
Москва. Крутицкое подворье, 1996.
5
Москва. Крутицкое подворье, 2007.