История цивилизации в Европе

Рассмотрим теперь королевскую власть с другой точки зрения, т. е. в ее изменчивости, в разнообразии исполненных ею ролей и произведенных ею последствий; мы должны дать себе отчет в этом явлении и определить его причины.

При этом анализе мы немедленно можем возвратиться к истории, и именно к занимающей нас истории европейской цивилизации. По странному стечению обстоятельств, королевская власть в новейшей Европе проявилась во всех тех формах, в каких представляет ее вообще всемирная история. Если бы можно было употребить математическое выражение, то я сказал бы, что королевская власть в Европе была как бы производною всех возможных родов королевской власти. Я изложу ее историю между V и XII веками; вы увидите, сколько различных форм она принимала, и до какой степени проявился в ней характер разнообразия, сложности, борьбы, свойственный вообще всей европейской цивилизации.

В V веке, в эпоху вторжения германцев, две королевские власти стоят одна против другой: власть варварская и императорская – власть Хлодвига и власть Константина – весьма различные как в своих началах, так и в результатах. Варварская королевская власть по существу своему есть власть избирательная; германские короли были избираемы, хотя избрание их совершалось и не в тех формах, с которыми мы теперь привыкли соединять эту идею; это были военачальники, власть которых должна была быть свободно признана множеством товарищей, дружинников, повинующихся храбрейшему, искуснейшему из их среды. Избрание – вот источник варварской королевской власти, ее первоначальный, существенный характер. Но уже в пятом веке этот характер королевской власти несколько изменился: в состав ее уже в то время вошли другие, разнородные элементы. Начальники некоторых племен властвовали довольно долго: одни семейства сделались более влиятельными, могущественными, богатыми, нежели другие. Отсюда начало наследственности: военачальников стали избирать почти исключительно из этих семейств. Вот первый посторонний элемент, присоединившийся к господствовавшему избирательному началу. Другая идея, другой элемент также проник в институт королевской власти – это элемент религиозный. У некоторых варварских народов, например у готов, существовало убеждение, что семейства королей происходят от семейств богов или героев, признанных богами, как например Одина. В таком же положении находились цари, описываемые Гомером: они также происходили от богов и полубогов и потому пользовались особым религиозным почитанием, несмотря на всю ограниченность их власти.

Такова варварская королевская власть в V веке, уже успевшая сделаться разнохарактерною и неопределенною, хотя в ней и господствует еще первоначальный ее принцип.

Перехожу к римской императорской, монархической власти. Она представляется в совершенно другом виде: она – олицетворение государства, преемница державных прав и величия римского народа. Взгляните на монархию Августа, Тиберия: император – это представитель сената, коммис целой республики, он наследует ее; она сосредоточивается в его лице. Не доказывается ли это скромностью речей первых императоров, по крайней мере тех из них, которые были люди со смыслом и понимали свое положение? Они чувствовали себя в присутствии народа, незадолго пред тем еще обладавшего державностью, а теперь отрекшегося от нее в их пользу; они говорили с ним как его представители, уполномоченные, но на самом деле пользовались с ужасающею силою всею властью народа. Такое преобразование для нас весьма понятно; мы сами были свидетелями подобного явления: мы видели, как верховная власть от народа перешла к одному человеку – это история Наполеона. И он был олицетворением державного народа, он беспрестанно вспоминал о том. Он говорил: «Кто, подобно мне, был избран 18 миллионами людей? Кто, подобно мне, был истинным представителем народа?» И когда на его монетах вычеканено было с одной стороны «Французская республика», а с другой – «Наполеон Император», не подходило ли это к вышеизложенному факту, не было ли это олицетворением народа, сделавшегося монархом?

Таков был основной характер императорской монархической власти; она удержала его в продолжение первых трех веков империи, и даже не ранее, как при Диоклетиане, выработала окончательную форму свою. Но уже в это время она была близка к великой перемене: уже зарождался новый вид королевской власти. В течение трех веков христианство старалось ввести в империю религиозный элемент. При Константине ему удалось доставить этому элементу, если не преобладающее, то по крайней мере важное значение. Здесь монархическая власть представляется с совершенно другой стороны; происхождение ее не на земле; государь уже не представитель общественной верховной власти: он образ Божий, представитель, посланник Божества. Власть нисходит к нему сверху вниз, между тем как в императорской монархии власть восходила снизу вверх. Положения эти совершенно несходны между собою; столь же различны и последствия их. С принципом религиозной королевской власти трудно совместить свободу и политические гарантии, но самый принцип – возвышенный, нравственный, благотворный. Вот идея, сложившаяся о короле в VII веке, под влиянием системы религиозной королевской власти; мы видим ее в положениях Толедского собора:

«Король зовется королем (rex) оттого, что он управляет справедливо (recte). Действуя справедливо, он законно обладает именем короля; но действуя без справедливости, он презренно теряет его. Поэтому предки наши не без причины говорили: rex ejus eris si resta facis; si autem non facis, non eris. (Действуя справедливо, будешь их королем; действуя несправедливо – не будешь). Две главные королевские доблести суть справедливость и истина.

Королевская власть, как и народы, обязана уважать законы. Повинуясь воле небес, мы даем самим себе, наравне с нашими подданными, мудрые законы, которым наше собственное величество и величество наших преемников обязано повиноваться, подобно тому как повинуется им все народонаселение нашего королевства.

Бог, создатель всего мира, организуя человеческое тело, вверху его поставил голову и оттуда провел нервы во все части его. Он поместил в голове и светильник очей, с тем чтобы она могла различать все вредное. Он установил силу разума, возложив на нее управление всеми частями тела и мудрое распоряжение их действиями. Поэтому нужно прежде всего определить то, что касается государей, озаботиться о безопасности их, оградить его жизнь, и потом устроить все то, что относится к народам таким образом, чтобы обеспечивая как следует безопасность королей, обеспечить вместе с тем и безопасность народов»[14].

Но в систему религиозной королевской власти с течением времени всегда входит другой, независимый от нее элемент. Рядом с нею появляется новая сила, более нежели сама королевская власть приближенная к Богу, т. е. к источнику этой власти. Между Богом и королями, между королями и народами становится духовенство, церковная власть; так что королевская власть, образ Божества на земле, подвергается опасности снизойти на степень орудия земных истолкователей божественной воли. Новая причина колебания самого учреждения.

Вот различные роды королевской власти, проявлявшиеся в V веке на развалинах Римской империи: власть варварская, власть императорская и власть религиозная, – последняя еще в самом начале своего развития. Участь их столь же разнородна, как и их начала. Во Франции варварская королевская власть преобладает во все время царствования первой династии. Были, правда, попытки духовенства сообщить ей императорский или религиозный характер; но господствующим принципом ее тем не менее остается избрание из среды королевского семейства, с некоторою примесью наследственности и религиозных идей.

В Италии, у остготов, императорская королевская власть обуздывает варварские обычаи. Теодорих признает себя преемником императоров. Чтобы удостовериться в этом, достаточно прочесть сочинения Кассиодора.

В Испании королевская власть представляется более религиозною, чем где бы то ни было. Верховная власть или, по крайней мере, преобладающее влияние принадлежит толедским соборам; поэтому религиозный характер господствует, если не собственно в управлении вестготских королей, то в законах, в принципах, которые внушает им духовенство.

В Англии, у саксов, почти вполне сохраняются варварские нравы. Королевства гептархии суть не что иное, как владения различных дружин, из которых каждая имеет своего начальника. Военное избрание здесь очевиднее, чем где-либо. У англосаксов мы находим коренной тип варварской королевской власти.

Таким образом, между V и VII веками, в ту эпоху, когда обнаруживаются все три рода королевской власти, каждый из них, смотря по обстоятельствам, получает перевес в одном из различных государств Европы.

Царивший в то время хаос был так велик, что не могло утвердиться никакого общего, постоянного учреждения. Переходя от одной превратности к другой, королевская власть достигла XIII столетия, не выработав никакого определенного характера.

Около половины VIII века, одновременно с торжеством второй династии франкских королей, события обобщаются, уясняются; они совершаются в больших размерах и потому легче могут быть поняты; последствия их становятся более заметными. В короткий промежуток времени все роды королевской власти сменяют друг друга, смешиваются, оставляя очевидные следы своего существования.

Когда Карловинги заступают место Меровингов, то при этом происходит заметное возвращение к принципу варварской королевской власти; опять проявляется избирательное начало, Пипина Короткого избирают в Суассоне. Первые Карловинги, наделяя своих сыновей королевствами, заботятся о том, чтобы важнейшие лица назначаемых государств признали новых королей; производя раздел, они не упускают из виду утверждение его народными собраниями. Словом, избирательное начало, в форме народного согласия, снова получает некоторое значение. Припомним, что воцарение династии Карловингов было до некоторой степени новым нашествием германцев на запад Европы и принесло с собою как бы призрак их древних учреждений, древних нравов.

В то же время религиозное начало яснее прежнего входит в состав королевской власти и начинает играть в ней более важную роль. Пипин признан и посвящен папою; она нуждается в религиозной санкции; папская власть уже могущественная сила, и потому он заискивает в ней. У Карла Великого та же забота, религиозная королевская власть развивается все более и более. Однако не она является господствующею отличительною чертою царствования Карла Великого; он очевидно стремится к восстановлению императорской монархической власти. Хотя он и вступает в союз с духовенством, но не служит орудием его, а скорее употребляет его для своих целей. Идея обширного государства, сильной политической единицы, восстановление Римской империи – вот любимая идея, любимая мечта Карла Великого.

Он умирает; ему наследует Людовик Благочестивый. Всем известно, каким характером облеклась на время королевская власть; король подпадает влиянию духовенства, которое судит его, низлагает, снова восстановляет, управляет им; по-видимому, религиозная королевская власть готовится окончательно снизойти на степень власти подчиненной. Итак, между срединою VIII и срединою IX века, проявляются три различных рода королевской власти.

По смерти Людовика Благочестивого, при том разъединении, в которое впадает Европа, все три рода королевской власти исчезают почти совершенно; все смешивается в одну нестройную массу. Чрез несколько времени, когда феодальное устройство получает преобладание, является четвертый род королевской власти, отличный от всех, до этих пор рассмотренных нами, – это феодальная королевская власть. Она весьма сложна и с трудом поддается определению. Говорили, что король в феодальной системе был сюзереном из сюзеренов, сеньором из сеньоров, что он находился в прочной иерархической связи с целым обществом и что, собирая вокруг себя своих вассалов, потом вассалов своих вассалов и т. д., он собирал весь народ и являлся королем в полном смысле этого слова. Правда, такова теория феодальной королевской власти; но это чистая, отвлеченная теория, никогда не имевшая приложения на практике. Это общее влияние короля чрез посредство иерархической организации, эта связь, соединявшая королевскую власть с целым феодальным обществом, – все это не что иное, как мечты историков. На самом деле большинство феодальных владельцев были в эту эпоху совершенно независимы от королевской власти; многие из них едва знали ее по имени и имели с нею весьма мало сношений, а иногда и вовсе не имели их. Все власти были местные, независимые. Имя короля, носимое одним из феодальных владык, представляло собою скорее воспоминание, нежели факт.

Вот состояние королевской власти в X и XI веках. В XII веке, в царствование Людовика Толстого, положение дел начинает изменяться: чаще слышится имя короля, влияние его проникает в такие места, которые были для него прежде недоступны, роль его в обществе становится более деятельною. Если мы спросим себя, на основании какого права совершалось такое преобразование, то не узнаем ни одного из прав, во имя которых до тех пор действовала королевская власть. Теперь она расширяется и укрепляется уже не как наследствие римских императоров, не во имя императорской монархии и не в силу избирательного права, а также не в силу права Божественного. Всякие признаки избирательного права исчезли: принцип наследственности престола восторжествовал окончательно, и хотя религия и освящает еще воцарение королей, но никто, по-видимому, не обращает больше внимания на религиозный характер королевской власти. Новый элемент, небывалый прежде, появляется в королевской власти; она вступает в новый период своего существования.

Общество, как уже сказано, находилось в то время в состоянии анархическом; оно было жертвою беспрестанных насилий. Оно само не обладало никакими средствами к выходу из этого печального состояния, оно не могло восстановить в своей среде никакой правильности, никакого единства. Феодальные учреждения, парламенты баронов, сеньоральные суды, все формы, под которыми в новейшее время выставляли феодализм как систематическую и правильную организацию, – все это в действительности было лишено силы и не могло служить к водворению порядка и справедливости. Среди общественных бедствий не знали к кому прибегнуть, чтобы прекратить вопиющую несправедливость, загладить великое зло, словом, чтобы устроить государство. Оставалось имя короля; его носил феодальный владелец, – к нему и обратились в этой крайности. Различные права, которыми до того времени обладала королевская власть, не имели большого значения, но память о них сохранялась во многих умах; в некоторых случаях они, впрочем, давали себя чувствовать. К королю начали прибегать, когда нужно было остановить возмутительное насилие, водворить некоторый порядок в местах, соседних с королевскою резиденциею, прекратить какой-либо продолжительный спор. На разрешение короля стали поступать дела, не имевшие прямого отношения к его собственным интересам; он начал действовать как покровитель общественного порядка, как посредник, как гонитель неправды. Властью этою, увеличивавшеюся все более и более, он был обязан нравственному авторитету, с которым не переставало соединяться его имя.

Таков характер, который носит королевская власть со времен Людовика Толстого и аббата Сугерия. В первый раз зарождается в умах, хотя и слабо, неполно, неопределенно, идея общественной власти, отличной от всех местных властей, в руках которых находится общество, – власти предназначенной воздавать справедливость тем, кто не может получить ее обыкновенными средствами, способной установить или, по крайней мере, узаконить порядок; зарождается идея высшей власти, существенное призвание которой – поддерживать и восстановлять спокойствие, покровительствовать слабым, разрешать споры, которым никто не может положить конца. Вот совершенно иной характер, который с XII века в Европе, и особенно во Франции, становится принадлежностью королевской власти. Она уже не может быть признана ни религиозною, ни варварскою, ни императорскою; сила ее ограничена, неполна, случайна; это как бы власть (я не знаю более точного выражения) высшего мирового судьи в государстве.

Таково истинное происхождение новейшей королевской власти, ее жизненный принцип, развившийся в ее деятельности и, скажу не колеблясь, решивший успех ее. В различные эпохи истории мы встречаемся вновь с различными, описанными мною, родами королевской власти; каждый из них по очереди пытается возвратить себе утраченное господство. Так, например, духовенство постоянно проповедывало религиозную королевскую власть; юристы старались воскресить императорскую монархию; дворянство иногда обнаруживало желание восстановить избирательную или поддержать феодальную королевскую власть. И не только духовенство, юристы, дворянство старались дать перевес той или другой королевской власти, но и она сама пользовалась всеми ими для расширения своего могущества. Короли называли себя то посланными от Бога, то наследниками императоров, то первыми дворянами страны, смотря по надобности или по духу времени; они незаконно присваивали себе эти различные качества, ни одно из которых не составляет настоящего могущества новейшей королевской власти, не служит источником преобладающего ее влияния. Она явилась пред народами, повторяю, как охранительница и покровительница общественного порядка, общей справедливости и общей пользы, как высшая общественная функция, как центр и связь общества; в силу этого она была принята народами, в силу этого она соединила в себе все народные силы. В дальнейшем изложении мы увидим, каким образом это свойство новейшей королевской власти, возникшее, повторяю, в XII веке, при Людовике Толстом, будет расти, укрепляться и наконец, в политическом отношении, сделается отличительною чертою ее. Этим именно королевская власть и содействовала великому результату, характеризующему ныне европейские общества, – соединению всех общественных элементов в две силы: правительство и народ.

Итак, с началом крестовых походов Европа вступила на тот путь, который должен был привести к настоящему ее состоянию; вы видели, какую роль королевская власть играла в этом великом преобразовании. В следующей лекции мы рассмотрим различные попытки политической организации, совершившиеся между XII и XVI веками, с целью устроить и поддержать это преобразование, несмотря на усилия феодализма, церкви и городских общин, старавшихся устроить общество на основании его прежних первообразных начал, и тем отстоять или, вернее, вернуть свои утраченные привилегии.

Лекция десятая

Попытки согласить различные элементы Новой Европы, сосредоточить их в одном и том же обществе под одною и тою же центральною властью. – Попытка теократической организации. – Почему она не удалась. – Четыре главных препятствия. – Ошибки Григория VII. – Реакция против господства церкви: со стороны народов, со стороны государей. – 2) Попытки республиканской организации. – Итальянские республики. – Их недостатки. – Города Южной Франции. – Крестовый поход альбигойцев. – Швейцарский союз. – Фландрские и рейнские городские общины. – Ганзейский союз. – Борьба феодального дворянства и городских общин. – 3) Попытки смешанной организации. – Генеральные штаты во Франции. – Испанские и португальские кортесы. – Английский парламент. – Особенность состояния Германии. – Безуспешность всех этих попыток. – Причины ее. – Общие стремления Европы.

Прежде всего нам необходимо с точностью определить предмет настоящей лекции. Вспомним, что один из первых фактов, указанных мною, – это разнообразие, разъединение, независимость элементов первобытного европейского общества. Феодальное дворянство, духовенство, городские общины имели совершенно различное положение, различные законы и нравы; каждое из этих учреждений было как бы отдельным обществом, управлялось собственными средствами и властью, по своим особым законам. Они находились между собою в сношениях, в соприкосновении, но не в истинном единстве; они не составляли, строго говоря, ни государства, ни нации.

Слияние всех этих обществ в одно совершилось; оно, как мы уже видели, является отличительным признаком новейшего общества. Прежние общественные элементы сведены к двум: правительству и народу; различие исчезло, сходство привело к единству. Но прежде, нежели совершился этот результат, было много попыток предупредить его, дать всем отдельным элементам общую жизнь и деятельность, не уничтожая ни различия, ни независимости их. Хотели соединить их в одно государство, образовать из них одно национальное тело, связать их одним и тем же правительством, не касаясь ни положения, ни привилегий их, ни особенных свойств их. Ни одна из этих попыток не имела успеха. Доказательством тому служит именно упомянутый мною результат – единство новейшего общества. Правда, в некоторых странах Европы еще сохранились остатки прежнего разнообразия общественных элементов; так, например, в Германии есть еще настоящее феодальное дворянство, настоящая буржуазия; в Англии национальная церковь имеет еще общественные доходы и особый порядок судопроизводства; но отдельная жизнь всех этих учреждений только кажущаяся; в политическом отношении они все слились в одно общество, вошли в состав государства, управляются общественными властями, подчиняются одной и той же системе, увлекаются потоком одних и тех же идей и нравов. Повторяю, даже там, где еще существует форма прежних общественных элементов, разделение и независимость их не имеют уже более никакого реального значения.

Несмотря на то, попытки привести в порядок общественные элементы, не изменяя ни самой сущности их, ни разнообразия, играли важную роль в истории Европы; к ним относится значительная часть событий рассматриваемой нами эпохи, которою первобытная Европа отличается от новейшей, эпохи, в которой совершилось преобразование европейского общества. Они не только играли в ней важную роль, но имели сильное влияние и на последующие события, на способ приведения всех общественных элементов к двум – правительству и народу. Вот почему весьма важно изучить и понять попытки политической организации, имевшие место в промежуток времени между XII и XVI веками с целью создать народы и правительства, не уничтожая различия второстепенных обществ, боровшихся между собою. Такова задача настоящей лекции – задача очень трудная.

Не все попытки политической организации были задуманы и совершены с добрым намерением: многие из них сделаны были исключительно в видах эгоизма и тирании. Некоторые, однако, были вполне бескорыстны и действительно имели предметом нравственное и общественное благо людей. Состояние разъединения, насилия, неправды, в котором находилось тогдашнее общество, было невыносимо для великих умов, для возвышенных сердец и заставляло их беспрестанно искать средств к выходу из него. Но даже самые лучшие из этих благородных попыток не имели успеха, столько мужества, жертв, усилий, доблестей не привели к желанной цели: не печальное ли это зрелище? Но в действительности оно еще печальнее. Эти попытки общественного усовершенствования не только остались без успеха, но к ним присоединилась огромная масса заблуждений и зла. Вопреки благому намерению, они по большей части были бессмысленны и свидетельствуют о совершенном отсутствии разума и справедливости, о глубоком непонимании прав человеческого рода и условий общественного быта; виновники попыток заслуживали своей неудачи. Итак, мы видим здесь не только бедственную судьбу человеческого рода, но и нравственную немощь его. Мы видим, до какой степени самая малая доля истины может поразить величайшие умы, до какой степени она заставляет их совершенно забыть все окружающее, делает их слепыми для всего того, что не входит в тесный круг их излюбленной идеи; мы видим также, как одна хорошая сторона предприятия может затмить все несправедливости, заключающиеся в нем и допускаемые им. Это доказательство порочности и несовершенства человека наводит на нас еще большую грусть, чем все бедствия его земной жизни; заблуждения его ужаснее его страданий. Попытки, о которых я буду говорить, богаты и заблуждениями, и страданиями; решимся взглянуть на это зрелище, сохраняя полное беспристрастие к этим людям, к этим векам, которые так часто заблуждались, потерпели такие страшные неудачи, но тем не менее обнаружили столь великие доблести, выказали столь благородные усилия и заслужили столь громкую славу.

Попытки политической организации, совершившиеся между XII и XVI веками, были двух родов: одни имели предметом доставить преобладание одному из общественных элементов – духовенству, феодальному дворянству или городским общинам, – подчинить ему все другие и этою ценою купить единство. Другие старались согласить все отдельные элементы и дать им общую деятельность, гарантируя каждому из них свободу и обеспечивая за ним известную долю влияния.

Попытки первого рода больше возбуждают подозрение в эгоизме и тирании. Действительно, они чаще носили в себе эти недостатки; они по самой природе своей должны были прибегать к исключительно тираническим способам действия; однако многие из них могли быть и на самом деле были предприняты бескорыстно, в видах блага и прогресса человеческого рода. Раньше всех других представляется попытка теократической организации, т. е. стремление подчинить все различные общества началам и власти церкви.