Левый берег Стикса

Диана, которая первое лето за много лет никуда не ездила, поинтересовалась:

– Ну и как там Сочи? – В ответ на что Оля махнула рукой.

– Как в анекдоте: «А что, тут и море есть?» У него темперамент, как у африканца. Он меня на руках носит – от постели к постели. Говорит, что у него в Тбилиси дом, а женщины нет. Замуж зовет.

– А ты?

– Что я? Он мужик, конечно, ничего. Я его пыталась насмерть затрахать – чуть наоборот не получилось. И ласковый. Но замуж за него я не выйду.

– Почему?

– Потому что не люблю.

– Ты ему об этом говорила?

– Да, говорила дураку. А он: «Гиви нельзя не любить!» Привез перстень – обручиться хотел. Я не взяла – он плакать. На усах слезы… Анекдот!

– Стерва ты, Кияшко! Он к тебе со всем сердцем…

– У него сердце в штанах! – отрезала прямая, как портновский метр, Кияшко. – Мне свобода дороже. Он меня в своем Тбилиси запрет в клетку. У них там и из дому одна не выйдешь.

– Между прочим, – вмешался Костя из кухни, – Тбилиси – очень даже европейский город.

– А ты не подслушивай бабий треп, – возмутилась Кияшко. – Тебе рано еще такие вещи слушать. Охмурил свою королеву, а меня – в Тбилиси. Ты лучше меня со своим замом познакомь.

– Так он женат.

– И лысый, – добавила Диана. – И противный, как теплое пиво.

– Класс, – восхитилась Оля. – Ты где таких подбираешь, Краснов? У вас где-то склад?

– Мы их культивируем, – отозвался Костя. – Чтобы красавицы вроде тебя не отрывали их от общественно важной работы.

Кияшко фыркнула.

– Ничего достойного в этом городишке. Брошу все – и в Тбилиси.

Они еще потрепались, похохмили, вспоминая прошлое, Диана выслушала все последние новости в юморном, чисто кияшкинском варианте. После чаепития Ольга ушла, оставив после себя крепкий аромат духов.

– Мне ее жаль, – сказала Диана. – Никого у нее нет. Она одна. Гиви этот из анекдота.

Костя улыбнулся.

– Она, Ди, по-своему очень счастливый человек, и жалеть ее не надо. Она кошка, которая гуляет сама по себе. Веселая, умная и гордящаяся своей независимостью.

– Глупый, на кой черт ей ее независимость? Все мы независимые – до тех пор, пока никого не любим. Ты вот у меня был независимым, и я была. Ты что, жалеешь, что мы зависим друг от друга?

– Ди, люди разные…

– В чем-то все одинаковы, Костик. Все хотят счастья, покоя и любви.

– Принято. Но они по-разному понимают счастье, покой и любовь. Так что нос не задирай! Ты своей логикой меня не задавишь! Ты у меня мудрая старая змея, но и муж у тебя тоже – старый мудрый змей.

– Очень старый.

– Молчи уж, детеныш.

– И очень мудрый. Как чукча: «Умный-умный, а дурак». Ты что думаешь, она не хочет иметь любимого мужа, детей, дом?..

– Не уверен, Ди. Она никому не верит, кроме себя. В общем-то, и так жить можно. У меня, например, получалось. Но это грустно. И его мне тоже жаль.

– Ты об этом Гиви?

– Да, детеныш! Я знаю многих грузин. Они очень мужественные и сильные люди. Если грузин плачет, то он очень сильно огорчен. Даже не огорчен – у него большое горе. Думаю, что наша подруга Кияшко для него очень много значит. И мне он вовсе не показался смешным по ее рассказам. Мне его слезы даже симпатичны.

– Но она его не любит… Костя хитро блеснул глазами.

– А ты не думаешь, что она приходила советоваться.

– Мне это, если честно, в голову не приходило… – сказала Диана задумчиво.

– И посмотреть, как живешь ты. Ты ведь, по ее мнению, теперь тоже женщина несвободная.

– Глупости!

– Естественно, глупости! Глупее не бывает. Но Кияшко любит все пощупать, рассмотреть. Ей советы вроде бы как и не нужны. В жизни не спросит. Только мы с тобой ей этот совет уже дали.

– Быть того не может!

– Может, Ди. У тебя подруги такие же хитрые, как ты. Увидишь, что будет. Ты что делала, когда со мной познакомилась?

– Пила шампанское и танцевала.

– Это я и сам видел. Но я не об этом… Ты видела во мне врага, но я тебе нравился?

– Еще чего!

– Отшлепаю.

– С удовольствием. Прямо здесь?

– Ты прятала свои положительные эмоции под враждебностью, а она – под бравадой…

– Ты самоуверенный тип, Краснов.

– Конечно, именно поэтому мы муж и жена. Спорим, что эта история с продолжением?

– И спорить не буду. Ты почему-то всегда выигрываешь. Это нечестно!

– Это потому, что я старый мудрый змей.

Через месяц вечером в двери позвонили, и румяная Кияшко возникла на пороге с бутылкой шампанского. За ее спиной маячил высокий худой молодой человек – с буденновскими усами и великолепными черными сверкающими глазами. От него так и веяло теплом и общительностью.

– Это Гиви, – представила его Кияшко. – Мы к вам, ребята, познакомиться и попрощаться.

Гиви протянул Диане огромный букет.

– Не попрощаться, Оленька, – заявил Гиви густым тенором, заполнившим всю прихожую. Он говорил по-русски совершенно без акцента. – Только познакомиться! С хорошими людьми не прощаются! Гиви! – он протянул руку Косте. – Гиви Водачкория.

Пока мужчины беседовали в комнате, Оля с Дианой на скорую руку мастерили ужин. Кияшко была взволнованна и цвела, как пион.

– Ну, мать, все, отгуляла… Не могу больше. Я его два раза выгоняла, не уходит.

Диана улыбнулась как можно незаметнее.

– Значит – уступила.

– Он меня взял, как Суворов – Альпы.

– Суворов Альпы не брал. Он их переходил. Он брал Измаил.

– Какая разница, мать! Значит, как Измаил. Завтра в Тбилиси. На свадьбу не зову, с твоим пузом не полетаешь, но летом чтобы была обязательно.

– Ты давай, сначала замуж выйди.

– Если я за него не выйду, он меня зарежет!

– Врешь, подруга. Сама аж пищишь от счастья, но врешь.

– Вру, – призналась Кияшко. – Я так подумала-подумала и решила: на хера мне эта независимость?

Они рассмеялись. Уже не только как подруги, но и как сообщницы.

– Детей нарожаю, – сказала Оля. – Он хочет троих. Кстати, он по профессии – юрист. А юрист в Грузии – очень уважаемый человек. И судя по тому, сколько он зарабатывает, – он хороший юрист.

– Какая разница, – Диана внимательно посмотрела на подругу, – пусть он хоть отары пасет. Я тебя, дурища чертова, ни разу такой не видела. У тебя счастье из ушей лезет. Гиви из анекдота… Сама ты из анекдота. Хватай тарелки и пошли в комнату, мужчины заждались.

Они выпили весь коньяк в доме и съели все, что было в холодильнике. Диана, правда, не пила, но тоже была весела и радостна. Водачкория оказался прекрасным рассказчиком, веселым интеллигентным парнем, а пел так, что заслушаешься. Кияшко смотрела на него влюбленными глупыми глазами, и Диана не могла поверить в это превращение. Куда делись кияшкины грубоватая речь и ехидство? Милая, образованная девушка. Сама невинность. Костя уловил удивление Дианы и хитро подмигнул.

В прихожей они долго целовались и обнимались. Подвыпившие мужчины хлопали друг друга по плечам. Гиви своим громогласным голосом приглашал их в гости летом, а Кияшко щебетала, как канарейка. Диана, целуя Гиви в гладко выбритую щеку, шепнула ему на ухо, так, чтобы Оля не слышала.

– Береги ее.

И услышала ответный шепот, причем совершенно трезвый, будто бы и не было выпито ничего.

– Не волнуйся. Спасибо вам.

«Ну шельмец, – подумала Диана. – Обо всем догадался ведь».

Она расцеловала подругу. Дверь закрылась.

И внезапно стало тихо. Только лязгал старый лифт, увозя будущую чету Водачкория вниз, в аэропорт, в Тбилиси – далекий и солнечный город.

Они с Костей остались вдвоем.

– Что я тебе говорил?

– Ты старый змей.

– Я мудрый. И именно я скормил яблоко твоей прапра-прабабушке.

Он обнял ее.

– А теперь пошли спать. Тебе уже час положено быть в постели, гулена.

– А убирать весь этот раскардаш?

– В постель. Я сам уберу.

– Тебе понравился Гиви?

– Мне симпатичны мужчины, способные настоять на своем. И способные плакать от неразделенной любви.

– От неразделенной? Да он хитрюга!

– Значит, мне нравятся хитрюги.

– Потому что ты сам такой!

– Да. Я тоже такой.

– Но поешь фальшиво.

– Я вижу, тебе тоже понравился Гиви.

– Я очень за нее рада.

У двери в ванную она обернулась:

– Ты знаешь, если бы он был хоть чуть-чуть другим, Оля так и осталась бы одна.

– А зачем, по-твоему, в мире существует судьба? – спросил он серьезно.

Супруги Водачкория писали им часто, звали к себе, но Красновы так и не выбрались. Они перезванивались, обменивались фотографиями в конвертах, но повидаться им было не суждено. Диана направила несколько безответных писем и получила ответ от родителей Гиви.

Ни его самого, ни Оли, ни их близнецов, Артура и Давида, не было в живых. Во время боев в столице новой независимой Грузии в окно их квартиры на проспекте Шота Руставели бросили ручную гранату. Шеварднадзе и Гамсахурдиа выясняли свои отношения, а гранату почему-то бросили именно в это окно.

Диана весь день проплакала, а Костя молчал и курил сигарету за сигаретой.

Но тогда, в 1985-м, до этого печального дня было еще так далеко. Они были молоды, счастливы и любимы. Сегодня. И кто знал, что завтра может не быть, а судьба не всегда бывает счастливой?

Костины приятели были удивительно разношерстной компанией. Наверное, потому, что круг его знакомств не ограничивался студенческой, университетской братией и сословной академической спеси он подвержен не был. Общался тесно он только с теми, с кем не был связан по работе, но не потому, что держал себя заносчиво с подчиненными, а вполне искренно полагал, что подобное положение вещей может повредить служебным отношениям.

Диана была с ним не согласна, но особо не настаивала. Ребята, работавшие в горкоме, ей в принципе нравились, но виделись они только на протокольных мероприятиях. Костя называл это «держать дистанцию».

У них в доме часто бывали: Андрюша Тоцкий – бывший капитан КВН университета, очаровательный еврейский юноша, злой и остроумный, хотя, по Дианиному мнению, больше злой, так как ни одной обычной остроты она от него не слышала.

– Добрая шутка, – говорил Андрюша, – удел сытого общества. Я так не умею. С детства чувствую себя так, будто мне кое-что зажали дверью, а теперь меня же через эту дверь выгоняют. Вот тебе бы, Костя, понравилось, чтобы тебе кое-что зажали дверью?

– Мне бы это не понравилось! – вмешивалась Диана.

– Вот! Голос народа! – радовался Тоцкий. – Хотя, прошу заметить, Диане в дверях зажать нечего!

– Тебе бы в дверях язык зажать, – добродушно огрызался Костя, – договоришься. На тебя досье, как «Капитал» толщиной. Ты остановись, пока не поздно.

На Андрея был «зуб» у главного городского идеолога – Лидии Матвеевны Равлюк, но он относился к неприятностям философски, считая их почетными и неизбежными. А Равлюк называл «главной жопой города» (надо сказать, что для удобства Лидия Матвеевна действительно должна была сидеть на двух стульях как минимум), и Костя подозревал, что ей об этой шутке Андрюши рассказали прихлебатели.

Он предупредил Тоцкого, но тот только отмахнулся.

– Нашел кого бояться!

– Ты хоть иногда задумывайся, что говоришь и где. Вышибут из универа, а тебе полгода осталось.

– Ничего. Вышибут – отращу себе большую-большую жопу и пойду в идеологи. Слушай, Костя, а тебе идеологи не нужны? У меня и фамилия подходящая, только букву «р» вставим.

Он таки дошутился. Его срезали на госэкзаменах по марксистско-ленинской философии и научному коммунизму. Равлюк добралась до него через ректора и друзей по кафедре.

Тоцкий, однако, головы не опустил и, сообразив, что его валят намеренно, устроил комедию прямо на экзамене, перед комиссией.

– Меня, понимаешь, просто понесло, как Остапа, – рассказывал он потом, когда Диана и Костя отпаивали его коньяком у себя дома. – Я остановиться физически не мог. Сидят за столом эти суконные, пардон, Дианочка, хлебала с глазами дохлых котов и слушают, как я отвечаю. Причем выражение у них на мордах одинаковые. Типа «Пой, ласточка, пой». Ну я пою… Тут председательствующая склоняет так, по-ленински, свою голову набок и цедит сквозь зубы: «Вы, Тоцкий, по нашему мнению, неправильно понимаете политику партии…» А я, Костик, как ты понимаешь, к экзамену готовился и чесал как по учебнику, с цитатами и прочей, пардон, Дианочка, вашей херней. Ну я и говорю: «Простите, а откуда у вас эта информация? Из моего ответа по билету? Или, может быть, рассказывал кто?» Тут вступает Коляда, ты его знаешь…

– Да знаю, знаю…

– «Вы, Тоцкий, не умничайте, у нас уже сложилось о вас вполне определенное мнение. Вы идеологически вредный тип, и мне лично непонятно, как вы доучились до пятого курса». – «Что тут непонятного, – говорю, – учился-учился и доучился. Я, если вы помните, Иван Федорович, физик по образованию». Тут опять Калмыкова, уже злее… «Вы, Тоцкий, человек без образования пока. И имеете шанс его так и не получить». Я сделал невинные глаза и спрашиваю: «Из идеологических соображений?» Она величаво так, царственно кивает. Ну, думаю, сейчас я устрою бенефис, мать вашу, я вам запомнюсь, как кошмарный сон. «Можно, – спрашиваю, – узнать, в чем, собственно, меня обвиняют?» – «Можно, – говорит Коляда. – Вы, Тоцкий, постоянно позволяете себе идеологически опасные высказывания, в неприглядном свете выставляете уважаемых всеми людей, критикуете политику партии и правительства. Я считаю, что среди советских студентов вам не место. Вы, Тоцкий, неблагодарный человек. Страна вас вырастила, выкормила, дала вам возможность учиться, а вы о нас неуважительно отзываетесь».

Тут меня замкнуло. Копец! Планка упала – и все. «Во-первых, – говорю я, – вы мне ничего не давали. Вырастили и выкормили меня мои собственные родители – на две инженерные зарплаты. А что касается образования, то моя семья платит налоги и, как известно из курса экономики, оплачивает этими деньгами социальные программы».

Калмыкова стала слегка багроветь, а Коляда не унимается: «Ваше образование стоило государству сорок тысяч рублей…» – «А оно могло сэкономить эти деньги, – говорю, – на вашей зарплате. Я физик, а не идеологический работник».

Тут Калмыкова как заорет. Пасть открыла, красная вся, слюна летит… «Вы прежде всего советский студент!» – «А можно, – отвечаю, – без титулов. Просто студент, мне, честное слово, хватит». – «Вы ведете себя вызывающе!..» – «Не может быть, а я и не подозревал». – «Вы мыслите не по-социалистически!» – «Вы мне льстите!» – «Вы не получите диплома…» – «Вот это действительно огорчает». – «И у вас будут неприятности!» – «Они у меня уже есть».

«Вы отдаете себе отчет, – вкрадчиво так говорит Коляда, – в том, что только что заработали «волчий билет»?» – «Да оставь его, Иван, – рычит Калмыкова, – он теперь и дворником не устроится, я ему обещаю». – «Таких как вы, – говорит Коляда, – надо лечить или гнать из страны в три шеи». – «Пройденный этап, Иван Федорович, устаревшие методы. У нас теперь гласность, ускорение и перестройка». – «Ну что ж, – отвечает Коляда, – поживем – увидим. Вы свободны». – «Это я и так знаю. Разрешите зачетку?» – «А она вам больше не понадобится, Тоцкий, – заявляет Калмыкова. – Вы бы ехали в свой Израиль, там вам выдадут новую. Вам там самое место». – «Мадам, – говорю, – я счастлив, что вы антисемитка. Если бы вы были еврейкой, я бы повесился от стыда». И иду к дверям. Потом, уже на выходе, не выдержал и добавляю: «Привет от меня Лидии Матвеевне. Передайте ей, будьте так любезны, что некоторые ее черты я запомню на всю жизнь».

– И дверью, небось, хлопнул? – спросила Диана.

– Ага. Штукатурка посыпалась.

– Дурак ты, братец, – сказал Костя. – Настоящий, круглый дурак. Они тебя затравят, как зайца.

– Послушай, Краснов, – жестко сказал Тоцкий, – рано или поздно это все равно бы случилось. Случилось сейчас. Ну и хрен с ним. Я же знаю, ты такой же верный коммунист, как я араб. Я от тебя запах соответствующий слышу. Ты умный и злой. Ты их враг. Но трус. И можешь на меня обижаться, если тебе угодно. Ты будешь молчать, а я молчать не могу. Я так устроен. Мне душно, Краснов.

– Андрей… – начала было Диана, но Костя положил ей руку на плечо, и она замолчала.

– Давай по порядку. Хорошо, ты наконец высказался. Я скажу тебе, что будет дальше. Диплома тебе не видать как своих ушей. Это раз. Два. Работу тебе в городе не получить. И в другом городе тоже, вполне возможно. Три. Могут уволить с работы твоих родителей. Четыре. Ты у комитета в черных списках и, если не успокоишься, можешь загреметь в психушку – это недалеко, только Днепр переехать. А в лучшем случае – в тюрьму. Отличный результат за пять минут удовольствия. Я, как ты говоришь, трус. Не будем трогать мои убеждения, это мое личное дело, и я никогда и ни с кем, кроме жены, их не обсуждаю. Я коммунист, номенклатурный работник. Так?

– Так, – сказал Тоцкий.

– Теперь скажи, ты помнишь, чтобы я кого-то травил по идеологическим соображениям? Я кого-то заставлял работать в комсомоле, в стройотрядах? Я устраивал вам тягомотные политучебы? Я лгал? Ты просто не понимаешь, что, поднявшись на определенный уровень, я уже не обязан постоянно доказывать свою лояльность строю, имею право на свое мнение среди вышестоящих и могу навязывать его нижестоящим. Они приходят работать в комсомол – я заставляю их работать так, как положено, и не даю делать пакости—в моем понимании. Ты уж извини, что я об этом напоминаю, но пока я работал в универе, тебя никто выгнать не мог. Ты комсомолец – значит, ты в моей епархии. И я решаю, что с тобой делать. Коммунисты у власти, хочешь ты того или нет. И чем больше в партии порядочных людей, тем тебе же, дураку, лучше.

Тоцкий молчал.

– Так, значит… – сказал он чуть погодя. – Знаешь, Костя, может, кому-нибудь и понравится твоя позиция, но это буду не я. Я бы с ними на одном гектаре срать не сел, не то что работать. Дай тебе Бог здоровья! Выручал ты нас крепко и много раз. Но время людей меняет. Скурвиться не боишься?

– Не боюсь.

– Смелый ты, Костя, парень…

– Ты ж говорил – трус.

– А это с какой кочки на проблему глянуть. Прагматизм, Краснов, штука опасная, как граната в заднице. Вдруг кто колечко дернет?

– Значит – судьба. Что теперь делать будешь?

– Пока не решил. Похожу, подумаю, дождусь, когда желчь стечет.

Диана, которой был очень неприятен спор между ними, чувствовала себя неуютно. Она принимала позицию мужа, но и позиция Тоцкого ей была понятна. Каждый из них был в чем-то прав, но решения Кости были решениями пожившего на свете человека, а Андрей вел себя как мальчишка – честный, смелый мальчишка. Его было жаль. И Диана почему-то подумала, что Костя, спокойный, уравновешенный Костя Краснов в чем-то чувствует себя обделенным и в душе завидует отчаянному кавээновскому капитану, его «сломанным тормозам», его «упавшей планке». Ведь Диана знала, что ее муж думает почти так же, как Тоцкий, – только глубже понимая причины и возможные последствия. И, пожалуй, Андрей был бы приятно поражен, узнав о Костиных взглядах на окружающее. Но у них были разные пути и разное понимание цели.

Они остались в нормальных отношениях даже после этого разговора, и Андрей был частым гостем в их доме после рождения Марика. Работать он пошел грузчиком, в гастроном, но пить не начал, круг общения не сменил, стал мускулистее и еще злее. Но ни о чем не жалел. Если Тоцкий по своей сути был экстремистом, то остальные Костины приятели скорее занимали в жизни центристскую позицию.

Шурик Дасаев, жизнерадостный работник советской торговли, поэт весов и прилавка, угловатый, нескладный и длинный, всегда приносил в дом шум и веселую неразбериху. Артур Гельфер, вдумчивый экономист-философ, рыжий, как веснушки, с красивыми зелеными глазами и пухлым женским ртом, который он скрывал под большими усами, распространял вокруг себя запах одеколона, табака и уравновешенности.

Гарка Комов, толстый, рыхлый и важный, как боров-медалист, большой ценитель искусств и изящной словесности, с вечно длинными нечесаными волосами (этакий престарелый хиппи шестидесятых), приносил с собой ворох парадоксальных суждений и невероятных новостей из потустороннего мира, в существование которого верил безоговорочно.

Самым необычным из всех был аристократ Миша Калинин, всегда безукоризненно одетый, отглаженный, старый холостяк и оголтелый бабник. Он с удовольствием брал на себя роль третейского судьи во всех застольных спорах и считал, что его мнение единственное, заслуживающее внимания. При этом он был грамотным юристом-хозяйственником, спас немало народу от тюрьмы и единственный в городе разбирался в международном и корпоративном праве, которое освоил по литературе, присланной родственником-юристом из Америки.

Вся эта компания, с женами и без жен, собиралась не реже одного раза в две недели, попивала коньяк из рюмочек величиной с наперсток и философствовала с ленцой. Сначала Диана чувствовала себя лишней – женские разговоры не задавались и быстро затухали, хотя и были приятны вначале. Но потом ей понравилась спокойная атмосфера этих вечеров, которые Костя называл «встречами в английском клубе».

Диана, правда, сделала свои выводы и видела в мужской части компании скорее мозговой центр, чем английский клуб: слишком часто разговоры уходили в профессиональную сторону, причем, несмотря на разницу в образовании, собеседники прекрасно друг друга понимали.

Впрочем, и веселиться они умели – особенно отличались Шурик и Миша. В такие минуты они молодели «и чушь прекрасную несли», все проблемы отправлялись в «бабушкин сундук», и Диана хваталась за живот, опасаясь, что от смеха малыш родится преждевременно. А когда к шутникам присоединялся Тоцкий – Диана сбегала, вытирая с глаз слезы от смеха.

Когда подошел срок, и Марк благополучно появился на свет, вся компания явилась к окнам роддома, где уже три часа на морозе подпрыгивал гордый молодой отец.

Через пять дней Костя привез их домой. В пустой прежде комнате стояли детская мебель, кроватка, в шкафу высились стопки пеленок, подгузников, распашонок, а в ванной стояла стиральная машина.

Диана была счастлива рождением сына и вся светилась от переполнявших ее чувств, хотя проблемы с кормлением возникли с первых дней. Дико болели груди, налившиеся молоком, – малыш был с ленцой и, почмокав пять минут, засыпал. Диане приходилось сцеживаться чуть ли не круглосуточно, она недосыпала и даже плакала тайком. Мысль о том, что эти хлопоты неизбежны, была слабым утешением, но пока Диана размышляла о тяжелой женской судьбе, все устроилось. Малыш оказался обжорой, и после нескольких недель мучений Диана вздохнула свободней.

Костя помогал ей как мог: стирал пеленки, подгузники, привозил домой массажистку, таскал сумки с продуктами, звонил с работы по двадцать раз в день и мчался к Диане по первому ее зову.

На четвертой неделе жизни малыш стал называться Марком Константиновичем и при звуках своего имени совершенно очаровательно улыбался беззубым ртом.

Дела у Кости на работе приняли совершенно неожиданный поворот: теперь, с милостивого разрешения власть предержащих, Костя на свой страх и риск организовывал под эгидой горкома молодежные центры, кооперативы и кафе, хозрасчетные организации. Сначала – единицы, но к концу 1986 года уже по несколько в неделю.

– Перспективная штука, Ди, – рассказывал он, приходя с работы. – Конечно, девяносто процентов из них проворуются или разорятся, но десять выживут обязательно. Как говорит наш лидер: «Процесс пошел».

Диана, имеющая о кооперативных товарах нелестное мнение, поднимала бровь и предрекала скорую кончину халтурщикам, но ей возражал рассудительный Артур Гельфер.

– Дианочка, – говорил он, развалившись в кресле в гостиной, – ты глубоко заблуждаешься в своих выводах. Вымрут не халтурщики, а как раз те, кто работает на совесть. В нашем «Зазеркалье» нужно быть наглым и удачливым халтурщиком, и то, помяни мои слова, их задавят налогами, как мух. Год, два – и кооперативы канут в Лету. Кто поумнее, сделают на этом капитал для серьезных дел, кто-то сядет, кто-то улизнет с полными карманами. Рынок этими товарами не наполнить. Экономику полумерами не спасешь – это ей как мертвому припарки, но кое-кто на самом верху станет почти Рокфеллером. Или покруче. Смотри, кому это выгодно, Дианочка. У нас вор на воре сидит и им же погоняет. Вор у нас – двигатель прогресса, в этом основное отличие социализма от капитализма как экономической системы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.