Искупление

– Да пока вроде все обходилось, – отвечала его собеседница. – Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить, – она постучала костяшками пальцев по стоявшему у стены древнему столу. Такие столы Стас видел только в советских фильмах середины прошлого века, они были неотъемлемой деталью интерьера каждой конторы во времена, когда еще никому не приходило в голову употреблять слово «офис» по отношению к отечественной действительности. – Камин все-таки греет, только коптит слегка.

– А кто такой Толян? – спросил Стас, с удовлетворением констатируя, что понемногу начинает согреваться. Во всяком случае, чувства озноба, которое навалилось на него на улице, уже не было. Только вот раненое плечо не давало ни на секунду забыть о себе.

– Местный дворник, – ответила девочка с такой неприязнью, что у нее даже голосок зазвенел от ненависти. – Мерзейший тип.

Порывшись под столом, она извлекла огарок церковной свечки и зажгла ее, ловко укрепив на крышке стоявшего тут же поблизости небольшого допотопного сейфа. Судя по многочисленным следам расплавленного воска на его поверхности, играть роль канделябра сейфу было явно не впервой. Нельзя сказать, чтобы от одной маленькой свечечки в комнате стало намного светлее, но все же глаза уже начали привыкать к темноте, и Стас сумел получше рассмотреть помещение, в котором находился. Кроме стола и сейфа здесь имелось и еще кое-что, что могло претендовать на гордое звание мебели – колченогий стул с остатками разодранной в клочья матерчатой обивки и матрас на деревянном каркасе, служивший, очевидно, в лучшие свои времена основанием дивана. Впрочем, судя по всему, он и теперь употреблялся по тому же назначению, так как сверху него было постелено ватное одеяло, все в прорехах и пятнах, а с одного края лежал тугой тряпичный узелок, который, как догадался Стас, хозяйка дома использовала как подушку.

– Садись, – радушно пригласила девочка.

Стас с опаской поглядел на стул, потом на «кровать», наконец решился опустился на край матраса и, привалившись к стене, вытянул ноги и закрыл глаза. После долгого утомительного перехода по коридорам это могло бы показаться блаженством – если б не боль в плече. Неловко повернувшись, он застонал так громко, что девочка даже вздрогнула.

– Давай я осмотрю твою рану, – предложила она после небольшой паузы.

– Зачем? – усмехнулся Стас. – Не думаю, что ты разбираешься в медицине…

– Ты думаешь, что будет гораздо лучше умереть здесь от потери или заражения крови? – тут же парировала девочка. – Я, конечно, не врач, но перевязать рану сумею.

От этих простых слов Стасу вдруг стало неловко. И правда, зачем он, как это сейчас называется, наехал на девчонку? Да, она бомжиха, она грязная и оборванная, и вид ее вызывает чувство брезгливости… Но она подобрала его, можно сказать, на улице, раненого, истекающего кровью, привела в более или менее теплое место, готова дать приют и оказать помощь… А он позволяет себе язвить в ее адрес.

– Знаешь, я буду тебе очень признателен, если ты это сделаешь, – проговорил Стас, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно более миролюбиво.

Он размотал шарф, снял сильно пропитавшиеся кровью пальто и пиджак. Раздевался Стас со всеми возможными предосторожностями, но все равно каждое движение еще больше усиливало и без того резкую боль, так что вскоре, увидев его мучения, девочка принялась помогать ему. В четыре руки (или, точнее, в три с половиной, потому что левая рука Стаса шевелилась еле-еле) стало не в пример легче. Но когда дело дошло до рубашки, раненый и его добровольная помощница столкнулись с неразрешимой проблемой. Тонкая хлопковая ткань из белоснежной стала бурой и так сильно прилипла к плечу, что оторвать ее не представлялось возможным. После нескольких попыток, причинивших Стасу невыносимые страдания, девочка отказалась от этой затеи и, снова порывшись под столом, извлекла на свет божий небольшой кухонный нож, у которого отсутствовала одна из пластиковых накладок на рукоятке, и принялась кромсать им ткань вокруг раны. Нож никак нельзя было назвать острым, резать пришлось долго, но наконец старания «сестры милосердия» увенчались успехом. Бережно собрав из стоявшего в камине чайника остатки воды, девочка промыла рану.

– Посмотри, не осталась ли там пуля, – морщась, попросил Стас. – Если осталась, ее обязательно нужно вытащить…

– Пуля? – снова перепугалась девочка. – В тебя стреляли?

– Нет, блин, я сам ее себе туда засунул! – он сорвался было на крик, но заставил себя сдержаться невероятным усилием воли.

– Я ничего такого не вижу…

– Ладно, давай я сам…

Толком рассмотреть что-то при таком освещении было и впрямь невозможно, и он, чуть не воя от боли, заставил себя ощупать рану здоровой рукой. К счастью, пуля и вправду не обнаружилась. Стас был не слишком силен в медицине, но все же осмелился предположить, что его рана не слишком опасна. Кость, похоже, не задета. Очевидно, пуля прошла по краю, повредив лишь кожу и мышцу, а раз так, значит, еще можно жить. После этого открытия Стасу даже стало полегче, и они приступили к перевязке.

Тем же самым ножом девочка при содействии Стаса, который помогал ей здоровой рукой, отрезала полу его рубашки, которую решено было использовать вместо бинта. Опасения раненого оказались напрасны – девчонка довольно успешно справлялась с перевязкой.

– Кстати, если кому интересно, меня зовут Таня, – сообщила она, обматывая его плечо самодельным бинтом. – А тебя?

– Станислав Михайл… – начал было он, но тут же оборвал сам себя. – Стас. А тебе сколько лет, Таня?

– Летом исполнилось двенадцать.

– А где твои родители? – задал он вполне естественный для подобной ситуации вопрос.

– Умерли, – коротко отвечала девочка.

– Что, оба? И папа, и мама?

– Да, и бабушка тоже. Ну вот и все, – удовлетворенно заметила Таня, завязав узел на обрывке рубашки. – Давай помогу тебе одеться, а то замерзнешь.

Он принялся натягивать с ее помощью пиджак и пальто. Влезать в грязную и мокрую, перепачканную кровью и еще бог знает чем одежду было крайне неприятно, но из двух зол пришлось выбрать наименьшее. Лучше быть одетым хоть так, чем сидеть голышом в неотапливаемой комнате. Закончив мучительный процесс облачения, застегнув пуговицы, замотавшись в шарф и как можно глубже упрятав руки в карманы, совершенно обессиленный Стас прислонился спиной к стене и закрыл глаза. После перевязки боль в плече немного утихла, во всяком случае, ему очень хотелось в это верить.

– Ты как? – осторожно поинтересовалась Таня. Голос ее был полон сочувствия.

– Спасибо, благодаря тебе намного лучше, – отвечал он. – Вот только пить очень хочется.

Его давно уже мучила жажда, но не было случая сообщить об этом.

– Сейчас. Вот, возьми, – проговорила она после небольшой паузы.

Неохотно разлепив веки, Стас увидел, что девочка протягивает ему полулитровую пластиковую бутылку, заполненную примерно на треть каким-то фруктовым напитком ядовито-кислотного цвета.

– Может, дашь мне просто обычной воды? – поморщился Стас, который никогда в жизни не пил никакой сладкой газировки, включая пепси, колу и прочее. Не враг же он своему здоровью! – Хотя бы из-под крана?

– Извините, ваше величество, водопроводными кранами мой дворец не оборудован, – сердито отшутилась Таня. И тут же добавила, уже без ехидства в голосе:

– Вообще-то, вода – это самый большой дефицит. Еду еще можно найти, а вот питьевую воду только покупать приходится. Взять-то негде… В смысле, можно взять из трубы, тут неподалеку, но ее пить нельзя, она ржавая. Только если в камине вскипятить…

Скривившись, Стас сделал глоток приторно-сладкой газировки. Жажды это не утолило, наоборот, еще больше захотелось пить. Он глотнул еще и еще, но понял, что никогда не напьется этой бурдой, и отнял от губ бутылку.

Таня, очевидно, неправильно его поняла, потому что поспешила его заверить:

– Да ты пей, пей, не жалей. Я эту бутылку не покупала, я ее на улице нашла…

Не сдержавшись, Стас смачно выплюнул газировку прямо на пол и с трудом подавил рвотный рефлекс. Таня с сожалением поглядела на него:

– Надо же, какой ты брезгливый… Только зачем плеваться-то было, продукт переводить? Не хочешь – оставил бы мне…

– Извини, – буркнул Стас, снова откидываясь назад и прислоняясь к стене. Ему снова стало хуже, голова закружилась, темная комната поплыла перед глазами. Уже плохо контролируя себя, Стас завалился на бок и снова впал в тревожное забытье, полное смутных пугающих видений. Несколько раз он словно бы выныривал из этого вязкого мутного омута и вновь проваливался в него, так и не успев осознать, что происходит. В какой-то из моментов частичного прояснения, очнувшись, но снова не полностью, Стас вдруг ощутил, что стало намного теплее, услышал тихое потрескивание и уловил запах гари, показавшийся ему самым приятным из всех ароматов на свете. Он поплотнее завернулся в свое пальто и вновь отключился. Кошмары больше не тревожили его, обморок превратился в крепкий сон – тяжелый, вязкий, но зато без всяких мучительных сновидений.

Глава четвертая

За восемь дней до Нового года

Как раз в тот момент, когда Стас забылся мутным сном в развалинах особняка, доживающего свой век в тихом переулке рядом с Тверской, по другому переулку, выходящему на ту же улицу, только чуть подальше от центра и гораздо более оживленному, катил новенький «Бентли». За ним следовал по пятам (если такое выражение уместно для описания автомобиля, но не говорить же «по задним колесам»!) «Сабурбан» с охраной. Сбавив скорость, обе машины приблизились к кованой ограде, за которой виднелся в глубине двора недавно отреставрированный дом в стиле модерн. Ажурные ворота распахнулись, и автомобили въехали во двор, который даже в это затянувшееся слякотное межсезонье выглядел чистеньким и ухоженным – аккуратно подстриженные деревья, выложенные тротуарной плиткой сухие дорожки, скамейки с изящно изогнутыми спинками, оригинальной формы клумбы, заботливо укрытые на зиму. Имелся тут даже небольшой фонтан, который сейчас, конечно, не работал, но все равно очень украшал двор.

Когда «Бентли» остановился, из предупредительно открытой водителем двери вышла невысокая, стройная и по виду моложавая белокурая женщина, закутанная в соболиную шубку. Цокая острыми каблуками высоких серебристых сапог, она, сопровождаемая охраной, вошла в украшенный цветами и зеркалами подъезд, шагнула в лифт, где имелась даже бархатная скамеечка, и сама нажала третью кнопку маленькой рукой, затянутой в длинную перчатку под цвет сапог. Войдя в квартиру, занимавшую весь этаж, женщина небрежным движением руки отпустила секьюрити, кинула, не глядя, на столик серебристую сумочку-клатч, сбросила шубу и встала перед зеркалом. Теперь, в ярко освещенном холле, если бы какой-нибудь досужий наблюдатель вроде старого вяза во дворе полуразрушенного особняка заглянул ей через плечо, он сразу понял бы, что эта женщина совсем не так молода, как хочет казаться. Морщины в уголках глаз, дряблая кожа на шее, пятнышки на лице, предательски выглянувшие из-под стершегося за день слоя косметики – все это выдавало далеко, увы, не юный возраст. Но, к счастью для женщины, вяз находился далеко, и подглядывать за ней сейчас было некому.

Женщина, ее звали Раисой Ивановной Ветровой, опустилась на меховой пуфик, стянула с уставших ног сапожки, отшвырнула их и, как была, в одних колготках, прошла по теплому дубовому паркету через роскошно, но со вкусом обставленные комнаты в самую дальнюю – спальню. Упала без сил на огромную скругленную кровать с кисейным пологом, положила ноги на подушку и подняла взгляд к высокому, больше трех метров, потолку, расписанному цветами и амурами, как в дворянской усадьбе восемнадцатого столетия. Сам вид этой комнаты в бежевых и коричневых тонах, с обстановкой, почти полностью стилизованной под старину, с аутентичным трехстворчатым зеркалом, с туалетными столиками на гнутых ножках, с тяжелыми портьерами, бывшими точной копией так понравившихся ей штор в Версальском дворце (не только рисунок, но даже материал точно такой же), уже действовал на нее успокаивающе. Раиса удовлетворенно вздохнула и закрыла глаза. Как же все-таки хорошо быть состоятельной женщиной! Можно обладать всем, что понравится. Неважно, что это – вещи или люди…

Разумеется, подобная возможность досталась ей не легко и не сразу. Прежде чем Раиса научилась добиваться своего, причем кратчайшим путем, ей пришлось пережить множество разочарований и расстаться со многими иллюзиями. И раньше всего с той, что в этом мире все ждут ее с распростертыми объятиями и готовы швырнуть к ее ногам все, что она пожелает. С годами она поняла, что за все, что хочешь иметь, нужно побороться. И всю жизнь только этим и занималась, потому что знала – она, Раиса, достойна самого лучшего.

Эта уверенность в своей избранности, особости, уникальности осталась у нее с детства. Она была единственным ребенком у родителей, и те души не чаяли в своей умненькой и красивой дочурке. Как и вся их многочисленная родня. Рая появилась на свет спустя всего четыре года после войны, на которой Федотовы, как практически все семьи Советского Союза, потеряли многих своих близких. Оставшиеся без мужей и детей тетушки, бабушки, двоюродные и троюродные сестры перенесли всю свою любовь на девочку и баловали ее, как могли.

Городок, где она родилась и провела детство, был маленьким и тихим. И, как потом поняла подросшая Раечка Федотова, донельзя провинциальным и захолустным. Это поначалу ей нравились его зеленые улицы, высокий берег над Окой, с которого открывались убегающие к горизонту просторы, к которому доносились гудки пароходиков, пение птиц и ароматы цветов на лугу, начинающемся сразу за городской окраиной. Девочке нравилась школа, бывшая гимназия, находившаяся в старинном здании с небольшими окошками и толстыми надежными стенами, нравилась мощенная булыжником центральная площадь, уютная, точно мягкое кресло, нравились разбегавшиеся от нее вверх по склонам узкие улочки и дома за высокими заборами с массивными воротами, с каменным первым этажом и деревянным вторым. Город казался ей особняком со множеством комнат, чуланов, террас и балконов. Или шкатулкой с секретом. Или старинным шкафчиком со множеством всяких ящичков и отделений, вроде того, что стоял в областном краеведческом музее. А потом этот «особняк» как-то съежился, потускнел, стал невыносимо скучным и убогим.

Но это произошло потом, а в детстве ей было здесь легко и хорошо. Отец Раи был секретарем горкома партии, и потому Раечке легко доставалось то, о чем большинство ее сверстниц в голодные послевоенные годы не могли и мечтать. В то время только-только были отменены продовольственные карточки, люди ютились в бараках без всяких удобств, дети донашивали одежду с чужого плеча, кое-как перешитую и перелицованную – а Рая жила с родителями в отдельной квартире с отоплением и водопроводом, каталась на папиной персональной машине с водителем, ела конфеты, колбасу и крабы и щеголяла в модных платьицах. У нее было много игрушек, притом настоящих, а не самодельных, лаковые туфельки и отдельная комната, где стояло сверкающее пианино. Каждое лето она ездила отдыхать на море в пионерский лагерь «Артек», и минимум два раза в год папа брал ее в командировку в Москву, где они ходили в цирк, на концерты, в кафе-мороженое и в красивые магазины ГУМ, ЦУМ и «Детский мир». Москва Рае всегда нравилась, и когда девочка повзрослела настолько, что пришла пора задуматься о будущем, у нее и вариантов не было – конечно, она поедет учиться в столицу. Вся семья горячо поддержала ее. Разумеется, в Москву, не в областной же пединститут поступать такой умненькой красавице! Рая и впрямь училась на одни пятерки и школу окончила с золотой медалью, но то, что причиной таких успехов были отнюдь не ее собственные заслуги, а желание педагогов угодить ее папе, она поняла уже значительно позже. А пока на семейном совете был выбран вуз – Финансово-экономический институт. Профессия экономиста по тем временам считалась весьма почетной и престижной. С крышей над головой проблем не было – две престарелые Раины тетушки жили в Москве, в самом центре, у Никитских ворот, в большой трехкомнатной квартире, и были только счастливы приютить у себя милую племянницу.

В столицу Раечка ехала полная самых радужных надежд. Она не сомневалась, что станет лучшей студенткой на курсе, а может быть, и во всем вузе, и преподаватели устанут хвалить ее. Но это, конечно, было не самое главное. Больше всего мечтала Рая о том, как ее сразу же после приезда окружит толпа поклонников, среди которых будут известные артисты и герои-летчики, и, может быть, даже сыновья министров. Что все они потеряют голову от ее красоты, будут красиво ухаживать за ней, осыпать цветами и подарками и наперебой умолять ее счастливить их, отдав руку и сердце. К моменту окончания школы в родном городе она наблюдала уже нечто похожее, на нее действительно обращали внимание несколько молодых людей, которые были совсем не прочь породниться с Федотовыми, одной из самых высокопоставленных семей района, но Рая даже не глядела в сторону местных поклонников. Она всегда была уверена, что заслуживает совершенно иной, куда более лучшей жизни.

Однако судьба распорядилась иначе. То есть с поступлением проблем не возникло, папины хорошие знакомые помогли, Раю зачислили на первый курс, и тетушки приняли ее к себе с распростертыми объятиями. Но на этом везение закончилось.

Во-первых, оказалось, что учиться в институте – это совсем не то, что без особых усилий получать пятерки в школе. Здесь требовалось ежедневно сидеть над учебниками лишь для того, чтоб хотя бы понимать, о чем говорит на лекции преподаватель. Впрочем, Рая действительно была умной, способной, а главное – целеустремленной девочкой, и это помогало ей справиться с «гранитом науки». Она умела и быстро схватить суть того или иного предмета, и удержать в голове, благодаря прекрасной памяти, большой объем информации. И потому училась хорошо, пусть и не была круглой отличницей, но до отметок «удовлетворительно» тоже никогда не скатывалась.

Так что с учебой все более или менее складывалось, а вот со всем остальным оказалось гораздо сложнее. К своему удивлению и разочарованию, Рая быстро поняла, что в Москве никто не замечает ее исключительности и избранности. Мало того, она обнаружила, что умненьких, хорошеньких и модно одетых девочек здесь пруд пруди, что она всего лишь одна из многих и никто не спешит бросать к ее ногам свои сердца и обещать ей все блага мира.

С этим трудно было смириться, да она и не хотела так легко сдаваться, становиться одной из многих и сливаться с серой толпой. Рая из кожи вон лезла, чтобы быть лучшей и в учебе, и в институтской команде КВН, и на вузовских вечерах. Но в глубине души она чувствовала, что это все не то. Да, она хорошо училась, была яркой привлекательной девушкой, парни обращали на нее внимание. Но все то же самое было как минимум у половины студенток ее института. А Рае хотелось, чтобы ее жизнь складывалась как-то особенно, чтобы в ней имелось то, чего нет и никогда не будет у других.

Именно потому на втором курсе Рая и влюбилась в Ника – самого популярного, яркого и модного парня в институте. Вообще-то его звали Колей Семеренко, но об этом помнили только преподаватели, студенты же именовали его исключительно на английский манер, так, как он сам себя называл. Будучи сыном сотрудника Внешторга, Ник очень модно одевался, носил брюки-дудочки, нейлоновую сорочку с маленьким воротником, тонкий черный галстук, ботинки с узкими носами и куртку из искусственной кожи на молнии. Он прекрасно танцевал твист и шейк, отлично разбирался в современном искусстве и обладал огромной коллекцией пластинок и магнитофонных записей. И если добавить к этому, что Ник был высоким красивым и спортивным блондином с веселыми карими глазами и почти круглый год загорелым лицом, то нетрудно будет понять, какой популярностью он пользовался у девушек.

Рая приложила все усилия, чтобы завоевать Ника. Она следила за модой, старалась лучше всех одеваться, покупала у спекулянтов вещи и косметику, брала уроки танцев – деньги на все это, естественно, присылали родители. Учеба отошла на второй план, поскольку главной задачей Раи теперь стало оказаться на той вечеринке, где может быть Ник. И через какое-то время она добилась своего. Ник обратил на нее внимание, завязался роман, который продолжался больше года. На курсе уже никто не сомневался, что отношения у них более чем серьезные и дело, несомненно, закончится свадьбой. Идя по коридорам института, Рая то и дело слышала, как шепчутся за ее спиной в бессильной злобе завистницы-неудачницы – вот ведь, сама приезжая, а ради столичной прописки подцепила москвича, да какого! Ее эти пересуды нисколько не расстраивали, даже наоборот, доставляли ей удовольствие. Наконец-то она получила по заслугам и приобрела то, чего нет у других, но что всем хотелось бы иметь…

Все рухнуло за какой-то месяц, когда Ник вдруг переключил свое внимание на ничем не примечательную девчонку со смешной фамилией Бублик. С точки зрения Раи, эта Наташка вообще ничего собой не представляла. Маленькая, меньше ее, Раисы, ростом и при этом еще и толстая, под стать фамилии – аж сорок восьмой размер, глаза круглые, волосы вьются какими-то глупыми кудряшками… Фу, смотреть не на что! Но Ник, как оказалось, считал иначе. Он перестал приглашать Раю на свидания, избегал встречи с ней, а когда она звонила ему, просил домашних сказать, что его нет дома. А потом сам вдруг позвонил и сообщил, что у них с Наташей все очень серьезно и, вероятно, они скоро поженятся.

Это сообщение буквально убило Раису. Парень, в которого она была влюблена и на будущее с которым уже строила планы, бросил ее, просто выкинул из своей жизни, как опустевшую сигаретную пачку. А ведь Ник стал ее первым мужчиной, у них, как это называли Раины подружки, уже все было. Но больше всего она оскорбилась тем, что ее, признанную красавицу, обаятельную и эрудированную девушку, не просто бросили, а променяли на какое-то ничтожество. Была бы на месте Наташки московская фифа из приличной семьи, Ника еще можно было бы понять. А тут «толстый бублик» без роду без племени откуда-то из Поволжья.

Никто не видел Раиных слез, кроме подушки. Со временем слезы кончились, но в сердце осталась, как говорится, незаживающая рана. От предательского и, как считала Рая, несправедливого удара она долго не могла оправиться. В мыслях она перебирала все возможные варианты мести, включая даже убийство соперницы и/или коварного изменника. Но потом решила, что не опустится до такого. Нет, она отомстит по-другому, более изящно, более изощренно. Она достигнет самых высот и покажет Нику, как много он потерял. И он пожалеет – но будет уже поздно. В мечтах Рая с наслаждением рисовала картину того, как она – богатая, успешная, процветающая женщина, достигшая всего, когда-нибудь встретит Ника, сломленного неудачника, брошенного женой, возможно даже, спивающегося. Он, разумеется, сначала ее не узнает, а потом… Что будет потом, она никак не могла себе представить. Простит ли она его? Или, наоборот, презрительно рассмеется? Но сам этот момент их встречи, расстановка фигур на черно-белом жизненном поле, ей чрезвычайно нравились. Было в них что-то упоительно сладкое и справедливое.

А пока надо было жить и любой ценой добиваться своей цели, выбивать у жизни то, чего она, Рая, достойна. И после обмана со стороны Ника чувство собственной избранности у Раисы никуда не исчезло. Просто она отчетливо поняла, что без приложения собственных усилий ничего не получит.

Поразмыслив, Рая решила, что неплохо было бы выйти замуж. Не за первого встречного, конечно, а как можно более удачно. И метод для устройства своей судьбы она выбрала самый что ни на есть классический – старое доброе сватовство. На поиски подходящего жениха для Раечки московские тетушки мобилизовали всех своих многочисленных подруг и знакомых. Вскоре было подобрано несколько подходящих кандидатур. Внимательно рассмотрев и оценив каждую из них, Рая предпочла всем поклонникам бездетного вдовца Павла Петровича Ветрова. Жениху минуло уже пятьдесят восемь, то есть он был на тридцать с лишком лет старше своей невесты, но ту это нисколько не смущало, потому что Павел Петрович занимал солидный пост не где-нибудь, а в Министерстве финансов.

Свадьбу сыграли роскошную, в ресторане «Седьмое небо», располагавшемся на недавно построенной Останкинской телевизионной башне. Поселились молодые в пятикомнатной квартире на Мясницкой улице, прямо напротив знаменитого на всю столицу чайного магазина. Теперь Раиса, в отличие от всей остальной серой массы иногородних студентов, да и москвичей тоже, могла не беспокоиться больше о распределении. Ей не грозило ни быть засланной в какую-нибудь глушь, ни даже возвращение в родной город. К тому моменту, когда Рая получила диплом, ее уже дожидалось тепленькое местечко заместителя директора в одном из столичных филиалов Сбербанка, называвшегося тогда сберкассой.