Последние желания

Они ехали молча. Все темнее и лучше становилось. Генерал и Вава были очень молоды, потому что у них было самое маленькое прошлое. Жизнь отошла и стала поодаль.

Когда во тьме стали спускаться вниз, по дурной дороге, – генерал подумал, что рессоры все-таки плохи; он почувствовал свои больные ноги. Но Вава осторожно поправила плед, и ему стало лучше. Кое-как доехали. На крыльцо вышла со свечой Катерина. Генерал взглянул на ее сухое лицо и сжатые губы в желтом пламени свечи – и ему показалось, что сразу кости его отяжелели, и он трудно вылез из коляски. Они простились с Вавой молча. Она отказалась от чаю и ушла спать.

VII

Няня Кузьминишна осторожно вошла в комнату, озаренную лампадкой. Она не хотела тревожить Ваву, которая давно легла.

Но когда няня помолилась Богу и, тихонько кряхтя, начала укладываться, Вава повернулась и вздохнула.

– Спи со Христом, – сказала няня.

Но Вава опять вздохнула и немного погодя произнесла:

– Я не могу спать, няня.

В голосе ее не было никакого сна.

– Что ты, матушка? Нездорова, что ли?

– Нет, я здорова. Ты послушай, – сказала она вдруг, совсем громко и села на постели. – Я тебе, так и быть, скажу. Я его безумно люблю.

– Что? Кого еще? Господи, Царь Небесный? В кого опять влюбилась? Кажись бы, не в кого.

– Его, няня, люблю. Константина Павловича, – прибавила она шепотом.

Няня плюнула.

– Да ты лоб-то перекрести. Винограду, что ли, обкушалась? Ему саван шить, а не любить его. Из него песок сыплется. Ты что? Ты у нас разумом не вышла, да зато красавица. На сколько годов-то ты его моложе?

– Что ж, няня? Любовь не спрашивает о годах. Это совсем все равно. Он чудный. Красивый, изящный, умный. Я никогда не думала, старый он или молодой. И он меня любит, я чувствую, что любит.

– Уж и любит, – усомнилась няня.

– Честное слово. Няня, вот ты сердишься, я ты подумай: я буду генеральша, он меня в высшее общество введет, потом за границу поедем… И такой, такой, как он! С его характером, с его умом! Ой, я задохнусь от счастья.

Няня молча встала и зажгла лампу. Потом аккуратно поправила поплавок у лампадки и, перекрестившись на образ, медленно подошла к Вавиной постели.

– Толком говори, – сказала она сурово. – Что он тебе предложение, что ли, сделал? Как было?

Вава начала рассказывать свою поездку в Ливадию. Говорила поспешно, несвязно и повторяла, что любит и что непременно будет генеральшей.

– Больше-то ничего? – спросила опять няня.

– А что же? Разве не ясно, что он думает… что хотел намекнуть… что он…

Она вдруг испугалась.

– Вот как я рассуждаю, милая моя, – начала няня. – Этот ты вздор из головы лучше выкинь. Ему не жениться. Что ты там влюблена в него – это пустое; ты и сама не знаешь, его ли, старого, любишь, либо генеральшей хочешь быть. Все у тебя вместе. Да пусть бы, коли бы так сразу вышло, а только не выйдет. Хлопоты одне да срам наживать. У него, вон, сыновья большие. Тоже им не лестно. Приедут, да вступятся – куда тягаться? Он же старик слабый – старик уж всегда слаб. Впутают тебя, скажут невесть что. Верно тебе говорю – брось. Стыдно. А думаешь, Катерина эта? Она, небось, тоже им по-своему вертит. Ох, дела!

– Няня, что ты? – в ужасе вскрикнула Вава. – Зачем ты меня пугаешь? Никто у меня его не отнимет, если я его люблю! И генеральшей буду! Я никогда так не любила!

– Э, матушка! Такие ли были! И почище этого на твою красоту, бывало, зарились! И тоже «люблю, люблю»! А потом, глядишь, – и не надо. Делишки-то врозь.

Это было уж очень давно, и Вава тех едва помнила. Но она сказала:

– Ах, няня, что вспоминать! Ну, были тряпки, не люди, а какие-то так; и мил сейчас противен делается, если по моей дудке пляшет. А этот настоящий.

– Убила бобра. А только погоди, что еще Катерина скажет. И поверь моему слову – ничему не быть.

Вава всплеснула руками и заплакала. Сразу исчезла радость, кругом делалось темно, и ей стало невыносимо жаль себя. Она поверила, что ничего не будет, что опять потянется прежняя жизнь и надо опять надеяться на новое, а новое неизвестно когда начнется.

«Нет, я лучше умру», – опять подумала она, и умереть ей показалось неважно и мало перед таким великим жизненным горем.

Няня, не утешая, смотрела на свою любимицу. Очень ей это не нравилось.

– Няня, послушай, – заговорила Вава, поднимая от подушки заплаканное лицо. Оно было некрасиво, измято, волосы растрепались. Углы увядших губ горько и капризно опустились. – Няня, ты вот осуждаешь, а ты подумай. Разве я виновата? Ведь какая моя жизнь? И уж как это долго тянется? У сестры жила, у брата живу, – не говорят, а думают: чего замуж не выходит? Чего к своему месту нейдет? Все, ей-Богу, это думают, только не говорят. Хоть бы чулки меня научили вязать, платья шить, – ну бы и знала, что живу, чтоб платья шить. А то все к одному шло, я для того жила, чтоб замуж выйти. Да я бы вышла, няня… Да те, прежние-то… гадкие оказывались, не годные… а потом и не было. Я разве не готова любить? Вот встретился настоящий человек, и богатый, и умный, и нравится мне… а вот нельзя… Почему же, няня? Нет, я буду бороться! Это вздор, это не может быть! Хочу, и случится так, как хочу! Умру – а будет, вот как хочу!

– Не понимаешь, что и говоришь, – сердито возразила няня. – Умру, экое слово! Умирать тоже из-за такого вздора. Умереть-то легко.

– Очень легко. Разве не умирают от любви? Если жизнь обманывает – сердце разрывается. И пусть смерть! Я всегда боялась смерти – но и жить, если его не будет, не хочу! Умру – с его именем!.. Я его очень люблю, – прибавила она вдруг без напыщенности, тихо и просто, и стала жалкая, как ребенок. Она хваталась за свои мечтанья и плакала.

– У всякого свое, – сказала няня жестко. – Делай, как знаешь. Рай себе какой придумала, за мешок с костями замуж. Кому что любо. Да он еще тебе и руки не предлагал, еще посмотрим, что будет. Мое дело сторона, я тебе указывать не стану, а только пустое затеяно. Уж хоть не болтай ты на все стороны, скрывайся ты хоть по малости!

– Что я, няня, не человек? – всхлипывая, говорила Вава. – Ты моей жизни понять не хочешь! Ну, не выйду замуж – опять на меня с теми же мыслями глядеть станут, опять у брата жить, опять ждать… Разве есть на свете кто-нибудь, кто бы меня любил? Ты вот разве одна… Нюра любит меня? Или хоть Андрюша? А я всех люблю… И не могу так… Не могу… Умру из-за этого…

– Заладила… – заворчала няня.

Она что-то досадливо и ненужно прибирала на столе. Вава устала спорить и горько и бесконечно всхлипывала, уткнувшись в подушки. Слезы давали ей облегчение и нагоняли легкий и сладкий сон, прозрачный, как дремота.

VIII

Приезд Радунцева, несомненно, внес оживление в замкнутую жизнь Сайменовых. У него были знакомые в Ялте, которые его посещали и которых он неизменно представлял Андрею Нилычу и барышням. Правда, барышням они не очень нравились, потому что, как на подбор, оказывались весьма пожилыми и скучными. Были две приятельницы, сестры-вдовы, живущие вместе. Одна из них была баронесса и обожала собачонок. Генерала они обе знали лет двадцать, вечно с ним спорили, он их поддразнивал, но очень уважал и ценил. Каждая была немного старше Вавы, – но Вава с ними приняла тон задорной институтки; они говорили с ней покровительственно и недружелюбно. Вава к ним, особенно к старшей, баронессе, втайне ревновала.

Как-то в начале августа приятельницы генерала пригласили всех принять участие в пикнике. К ним приехала еще одна дама, подруга из Петербурга, и они решили повести ее на водопад в большой компании. Вообще Ялта становилась к осени многолюднее и шумнее.

Андрей Нилыч, конечно, отказался. Нюра и Маргарита тоже ехать не хотели. Но генерал пришел сам, так упрашивал их, так мило и шутливо умолял, что нельзя было не согласиться! Решили приехать после, на полчаса, прямо туда, а чтоб не ехать одним, придумали взять Васю.

Вася не очень радовался. Он последнее время особенно пристрастился к духовному пению, не пропускал ни одной службы в ближней церкви и завел себе там приятеля-дьячка, который знал все гласы и даже слыхивал про Бортнянского. Бортнянского же Вася обожал превыше всех и оставался верным своей страсти, несмотря ни на какие случайные увлечения.

Накануне пикника, назначенного на понедельник, Вася сидел вечером на перилах балкона, мурлыкая про себя какой-то восьмой глас. Генерал только что был и ушел. Маргарита и Нюра сидели рядом на ступеньках крыльца. Вавы не было.

Нюра смотрела на Маргариту. Ее смуглое, увядшее личико было бы красиво под горячими лучами низкого солнца, если б не вечное теперь выражение брезгливости и досады, которое портило ее маленький, красивый рот. Нюра усмехнулась.

– Что это вы, Маргарита, с Вавой почти не разговариваете? Поссорились, что ли?

– Я? С чего вы взяли? Из-за чего нам ссориться? Да и могу ли я с ней ссориться?

– Однако вы на нее дуетесь, – настаивала Нюра. – Знаете, мне иногда преинтересно наблюдать, какие вещи у нас происходят. Так, знаете, безмолвно наблюдать…

– Если вы говорите про эту красивую историю Варвары Ниловны, то я не понимаю… На вашем месте, – ведь она вам тетка, – я бы приняла какие-нибудь меры… Это такое посмешище… Андрей Нилыч просто слеп… Возмутительно…

Нюра спокойно пожала плечами.

– Мне все равно, – сказала она. – Забавно, разве посмотреть, что в конце концов выйдет. А вы возмущены – знаете почему? Вам завидно, а вдруг Вава будет генеральшей, дачку эту получит и всякое такое… Идеалы-то у вас жизненные очень схожие… Вы и беситесь…

Маргарита вспыхнула.

– Что же, вы думаете, что я стала бы кокетничать с. этим генералом и пошла бы за него замуж? Скажите, скажите, докажите вашу проницательность.

– Нет, – произнесла Нюра, колеблясь. – Может, и не пошли бы. А все-таки завидуете. Вы сами лучше устройтесь. Всякий сам себя должен устроить, будущее от самого себя зависит.

– Вы что же, в сельские учительницы пойдете? – насмешливо проговорила Маргарита.

– Во всяком случае у меня идеал – небогатый жених, у меня есть святое, честное.

В голосе Нюры была детская важность. И лицо у нее приняло совсем детское выражение.

Вася услыхал последние слова, прекратил мурлыканье и произнес:

– А как же ты, Нюра, давеча мне говорила, что святых вообще нет? А теперь уж, значит, есть?

– Ты ничего не понимаешь, – досадливо ответила Нюра. – Не с тобой говорят.

– Напрасно ты так о себе много воображаешь, Нюра, – укоризненно сказал Вася. – Сейчас сердиться, не понимаю! Отлично понимаю. Какие тут секреты? Вообще нет никаких секретов. Преясно все. И ты, и Маргарита, и Вава… И Пшеничка, – прибавил он, подумав.

Нюра захохотала, а Маргарита смутилась.

– Вот так мудрец! – смеялась Нюра. – Ну скажи, скажи, Васенька, что ж тебе ясно? Что я влюблена в генерала и хочу за него замуж? Это, что ли?

Вечер был красный и желтый. Солнце спустилось ниже гор, наполняя узкую долину густым, мглисто-янтарным дымом. Лиловые, затененные хребты гор были неясны, но приветны. Все опускалось в тишину. Знойный, ветреной день умирал кротко, светло и благоговейно. Где-то очень далеко заиграли зорю. Простые, робкие звуки, онеженные отдалением, не тревожили успокоенного вечера. Они тоже были словно подернуты предзакатным дымком и негреющим светом.

Варвара Ниловна тихонько вошла из комнаты на балкон и остановилась у перил, щуря вдаль близорукие глаза. Нюра перестала смеяться. Маргарите захотелось уйти, но лень было подняться.

Вася помолчал, послушал зорю, а когда она кончилась и кончились чуть слышные ее отзвуки по горам, серьезно произнес:

– Это ты, Нюра, ничего не понимаешь. Сейчас видно. Почему это по-твоему самое важное, кто за кого замуж выйдет? Пусть себе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Без предварительных условий (фр.).

2

«Ферзь!», «Король!» (фр.).