Смерть на кончике хвоста

– Учти. Завтра я тебя с ней на порог не пущу.

– Завтра вечером ее не будет, – тут же дала задний ход Наталья. Господи, сколько же можно пресмыкаться перед люмпен-пролетариатом?..

Подождав, пока старуха скроется в своей комнате, Наталья и Тума выскочили за дверь.

Все очень просто.

Я выпускаю собаку на улицу и захлопываю дверь подъезда. Только и всего. И никаких проблем, никаких грязных луж под батареей и измордованных остатков сухарей. Никаких склок с Ядвигой, тишь да гладь, да божья благодать. В моем нынешнем положении только собаки не хватало.

Но даже эта спасительная мысль не успокоила Наталью.

Имя.

Все дело в имени. Вернее, в кличке, выведенной на ошейнике. Кличка переводила абстрактную собаку в разряд конкретной. А предать конкретную собаку Туму – невозможно. Наталья вздохнула и открыла тугую дверь подъезда. Но Тума, проявлявшая до этого все признаки нетерпения, даже не подумала сдвинуться с места. Она повернула голову к Наталье и заскулила: одна я и шага на улицу не сделаю, так и знай. Стоит мне выйти, как ты тотчас же захлопнешь дверь.

Все-то ты понимаешь, псина.

– Ты что, решила, что я тебя выгоняю? – преувеличенно громко спросила Наталья доберманиху. – И в мыслях не было. Но если ты мне не доверяешь, можем выйти вместе…

…Они вернулись в квартиру спустя полчаса. И Наталья тотчас же принялась накручивать телефонный диск: к половине четвертого утра должны закончиться все рауты в посольствах и все фишки в казино. Кислотные вечеринки в расчет не берутся, вряд ли холеные (под стать ошейнику!) хозяева Тумы их посещают.

Но телефон молчал.

Он молчал и в четыре, и в без пятнадцати пять, и в шесть, когда в комнате Ядвиги заорала радиоточка. Выслушав сквозь дверь малоутешительные последние известия, Наталья пришла к единственно верному решению: сегодня после работы она вместе с Тумой отправится по адресу, указанному на ошейнике. Оставлять чужую собаку в коммуналке – безумие чистой воды. А в доме № 62/3 по Большому проспекту наверняка есть консьержка, какая-нибудь милейшая старушка, тайная поклонница фильма «Благословите детей и зверей». Она-то и присмотрит за собакой, и передаст ее с рук на руки хозяевам. О вознаграждении, конечно, придется забыть, но относительный покой в стае коммунальных пираний – дороже…

На этом и остановимся.

7 февраля. Воронов

Кризис начался два месяца назад.

Он, как змея, вполз в размеренную жизнь Воронова, играючи развалил крепко сбитый сюжет очередной книги и задушил в своих объятиях уже написанные главы. Начало кризиса совпало с вирусным гриппом и потому не особенно обеспокоило Воронова: он привык болеть. Вороновские болезни делились на сезонные и демисезонные и варьировались в зависимости от времени года. Летом его мучили приступы сенной лихорадки, куриная слепота и трофические язвы; зимой приходил черед острых респираторных заболеваний, ячменей и экссудативных плевритов. Три раза Воронов болел крупозным воспалением легких с подозрением на туберкулез; дважды лежал с гастроэнтероколитом в окружном госпитале моряков-подводников – протекция его литературного агента, вопиющего здоровяка Семена Марголиса. А на такие мелочи, как гипертоническая болезнь и аллергия на кошек, собак и мед «Разнотравье», он научился и вовсе не обращать внимания.

Большую часть гонораров Воронов тратил на новейшие медицинские препараты и фармакотерапевтические справочники. И на свое последнее увлечение – атласы редких и экзотических болезней. Эта нервная, беспокоящая, как стригущий лишай, страсть к атласам началась еще в прошлом году, за неделю до его первой зарубежной поездки – в Египет. Энергичному Марголису удалось выйти на египетских издателей, и Воронов был приглашен в Каир для заключения договора. Билеты на самолет были куплены, гостиница заказана, проживание оплачено… И надо же было такому случиться, что именно в этот радужный момент всеобщего мира и согласия Воронову попалась на глаза подметная статейка из «Аргументов и фактов» – «ОТДОХНУЛ? ТЕПЕРЬ ВСЮ ЖИЗНЬ ЛЕЧИСЬ!». Статейка произвела на Воронова неизгладимое впечатление. Всю ночь ему мерещились скопища малярийных комаров в носоглотке и личинки мухи цеце в области среднего уха. Ощущения были такими непередаваемо яркими, что Воронов едва дождался утра.

Утром он позвонил Марголису.

– Я никуда не еду, Семен, – сообщил Воронов своему агенту.

– В смысле? – Спросонья Марголис соображал туго.

– Если я отправлюсь в Египет, то живым оттуда не вернусь. – Воронов, художественно подвывая, зачитал Марголису статью.

Когда он закончил чтение, на другом конце провода воцарилась гробовая тишина.

– Ну? – Воронов даже подул в трубку, чтобы убедиться, что их не разъединили.

Их не разъединили.

– Даже не знаю, что мне делать: смеяться или плакать, – выдохнул Марголис и разразился потоком самого отборного площадного мата. – Ты понял меня, идиот?!

– Можешь говорить что угодно, – тихо заметил Воронов. – Я и с места не двинусь.

Через полчаса Марголис ломился в двери вороновской квартиры, бессильно угрожая ОМОНом, СОБРом и психиатрической лечебницей. К вечеру, измотанный неприступностью Воронова, он изменил тактику. Никаких матов, никаких угроз, доброта и кротость агнца на заклании. Голос агнца был таким смиренным, а интонации – такими умиротворяющими, что Воронов дрогнул. И открыл двери.

Агнец Марголис пришел не один. Он привел с собой трех цветущего вида козочек. Козочки были отрекомендованы Воронову давними приятельницами литагента – Викой, Никой и Гелей. При этом по странному стечению обстоятельств Ника и Вика оказались владелицами турфирм, а Геля – врачом-эпидемиологом. Весь вечер дамы (под ирландский ликер «Старый Дублин» и «Дом Периньон» урожая 1956 года) втолковывали упрямцу о полной безопасности Египта, демонстрировали щиколотки, украшенные хольхаль[3], и сувенирные свитки папирусов с изображением бога Ра. Ближе к полуночи в ход пошел танец живота. Но Воронов, весь вечер лакавший боржоми, на танец живота не клюнул. Не клюнул он и на лекцию эпидемиолога Гели о полной стерильности долины Нила и окрестностей.

– Вы, конечно, можете мне не поверить, Владимир Владимирович, но самое страшное, что может ждать вас в Египте, – это кухня. Если вы, конечно, предпочитаете бессолевую диету и неострую пищу. И все. Никаких вредных насекомых, разве что нищие в историческом центре, да и то они в это время года предпочитают отсыпаться…

– Ну да. И вся вода там – святая, – иронически хмыкнул Воронов. – А как насчет геморрагической лихорадки Эбола?

Удивительное дело, но «дипломированный эпидемиолог» к такому простейшему вопросу оказалась не готова. А вполне невинное определение «геморрагическая» заставило ее покраснеть. Воронов отнес это на счет ирландского ликера «Старый Дублин» и вызвал Семена на кухню: переговорить.

– Кого ты мне привел?

– Какого черта, Володенька! Это мои старые подруги, еще институтские…

– Ты же никогда не учился в институте. – В жизни Воронова было слишком мало людей, чтобы не помнить их биографии.

– Умолчал. Скрыл. Выгнали с третьего курса за аморалку, – Марголис даже не подумал капитулировать. – Собирай чемодан и не дури. Девочки – специалистки, им вполне можно доверять…

– В каком стриптиз-клубе ты нашел этих специалисток?

Последняя, неосмотрительно брошенная реплика заставила Марголиса взорваться:

– Помолчал бы ты, последний девственник заповедника «Горный Алтай»! Как ты вообще можешь рассуждать о стриптиз-клубах? У тебя даже трехрублевой вокзальной шлюхи не ночевало!..

Это была чистая правда.

В декабре Воронову стукнуло тридцать шесть, но его знание прекрасного пола ограничивалось бунинскими «Темными аллеями» и книжицей Карен Хорни «Женская психология». Впрочем, дальше первой главы – «О происхождении комплекса кастрации у женщин» – Воронов не пошел. Названия всех последующих глав пугали его так же, как и сами женщины. Это был застарелый мальчишеский страх – страх щуплого прыщавого подростка перед существами высшего порядка. Все свое детство – в перерывах между болезнями и клиниками – Воронов провел за благополучным и вполне добропорядочным собиранием марок. Он никогда не подглядывал за девочками в школьной раздевалке, никогда не занимался онанизмом, а первая поллюция спровоцировала у него экзему на нервной почве. Чтобы избежать гормональных трудностей и излишних эмоциональных переживаний, Воронов переключился на научно-популярную литературу, где не было места любовным страстям и войне полов. Впрочем, его роман с естествознанием продолжался недолго: до того знаменательного дня, когда Воронов прочел фундаментальный труд о каракуртах. И о коварной женской половине каракуртов – «черных вдовах». «Черные вдовы» сжирали самцов сразу же после оплодотворения, и это произвело на юного Воронова неизгладимое впечатление. А первый (и единственный!) роман в возрасте двадцати одного года не закончился ничем – после того, как Воронов узнал, что его возлюбленная и потенциальная невеста уже успела побывать замужем и овдоветь.

С тех пор в близких знакомых у Воронова числились только три женщины: редактор Ольга Рябчикова, корректор Зинуля и дама бальзаковского возраста, ежемесячно снимающая в вороновской квартире показания счетчика. Даже когда он начал писать книги и – совершенно неожиданно для себя – стал популярным беллетристом, даже тогда его отношения с женщинами не претерпели кардинальных изменений. Формула «успех всегда сексуален» в вороновском случае не сработала. Воронов панически боялся интервью (источник воздушно-капельных инфекций), пресс-конференций (источник сквозняков) и приглашений на телевидение (источник вредных электромагнитных излучений). По этой же причине он игнорировал компьютер и до сих пор ваял все свои романы на стареньком «Ундервуде», купленном в комиссионке за смешные деньги. Старания сердобольного Марголиса найти ему подходящую бабенку на какой-нибудь высокохудожественной вечеринке ни к чему не привели: вечеринки Воронов стойко игнорировал.

Все это привело к тому, что безобидный и вяло бредущий по жизни Воронов приобрел в литературном мире репутацию сноба, хама и беллетриста-террориста. Его обожали читатели, снисходительно похваливали критики и ненавидели собратья по перу. О Воронове ходили самые невероятные слухи: ему приписывали недвижимость во Флориде, роман с американской актрисой Вупи Голдберг, внебрачного ребенка от польской певицы Марыли Радович, целый автопарк раритетных «Роллс-Ройсов» и членство в тамбовской преступной группировке. Одна из многочисленных статей о Воронове называлась «Писатель-фантом». И это тоже было правдой.

Воронова никто и никогда не видел.

Поговаривали, что за фамилией «Воронов» скрывается команда молодых борзописцев из Литературного института или – как вариант – команда вышедших в тираж интеллектуалов-шестидесятников, мастеров «городского романа». За Воронова дрались два питерских Союза писателей – продвинутые западники и кондовые славянофилы, – но он так и не вступил ни в один из них. Членство в союзе требовало присутствия на заседаниях секции, а большое скопление людей – этих распространителей бацилл, микробов и палочек Коха – нервировало Воронова. Поход в соседний супермаркет за провиантом (такие вылазки с величайшими предосторожностями Воронов предпринимал два раза в месяц) становился для него самым настоящим приключением. И – источником сюжета. Особенно вдохновляли Воронова овощные ряды. Банальная луковица или тривиальное авокадо подсказывали ему завязку и развязку. А головка брюссельской капусты – коллизии и героев. В соавторах Воронова числились также Большой энциклопедический словарь и иллюстрированный англо-французско-немецко-русский разговорник Сольмана. Именно из этих нехитрых ингредиентов Воронов и стряпал свои романы. И лишь у его постоянного героя – сыщика-любителя Кривули – был настоящий прототип: зав. хирургическим отделением больницы № 18 А. П. Кривуля. Шесть лет назад Воронов попал под нож А. П. Кривули с гнойным перитонитом, и хирург с трудом вытащил будущего беллетриста с того света. А после операции с надомником Володей Вороновым, шившим на заказ чехлы для автомобилей, произошло чудо: он почувствовал непреодолимую тягу к писательству.

Свою первую рукопись Воронов направил сразу в четыре издательства.

Откликнулось последнее по счету, специализирующееся на дешевых боевиках и не менее дешевых любовных романах. Воронова вызвали в Москву, и в предбаннике у заместителя генерального директора он познакомился с Семеном Марголисом. Марголис тоже приехал из Питера – по делам одного из своих авторов. Ожидая аудиенции у Великого и Ужасного Заместителя, Марголис и Воронов разговорились. Воронов показал литагенту первую главу своей рукописи и с ходу получил предложение о сотрудничестве: у Марголиса оказался фантастический нюх на литературную конъюнктуру. И Воронов с ходу согласился; он слишком хорошо помнил причитания покойной матери: «Как же ты жить будешь, бедняжка? Тебя же куры клюют». Воронов согласился – и ни разу об этом не пожалел. Марголис оказался идеальной машиной для защиты – и от кур, и от всего остального.

К заместителю генерального они вошли вместе.

Марголис, представленный заместителю как литературный агент начинающего писателя Воронова, хорошо знал свое дело. Прикрыв веки и ласково улыбаясь, он выдвинул три неоспоримых тезиса:

1. Мы с вами умные люди и хорошо понимаем, сколько на самом деле стоит эта рукопись. 2. В ваши руки попал материал победы. 3. Воронов – это надолго.

Из кабинета заместителя Воронов и Марголис вышли, отягощенные тремя тысячами долларов. Они получили на тысячу больше, чем ожидал Марголис, и на две – чем рассчитывал сам Воронов. На обратном пути, в купейном вагоне «Красной стрелы», Воронов заработал воспаление носовых пазух, и с тех пор в Москву ездил только Марголис.

К тому времени, как первая книга Воронова «Смерть ходит с туза» заняла почетное третье место в списке бестселлеров месяца, Семен расстался со своими прежними авторами – с такой же легкостью, с какой расстаются с надоевшими любовницами. А расставшись, целиком сосредоточился на Воронове.

– Еще пара лет, и мы сделаем из тебя русскую Агату Кристи.

Это показалось Воронову оскорбительным: участвовать в одном забеге с целой сворой литературных дамочек.

– Нет. Агату Кристи не надо. Лучше уж Себастьена Жапризо[4]…

– Жапризо так Жапризо. Будет тебе Жапризо, – для Семена Марголиса не существовало ничего невозможного.

В этом Воронов убедился сразу же. Марголис оказался незаменимым: он взял на себя все финансовые дела Воронова, отдав на откуп болезненному писателю лишь покупку снеди, лекарств и горчичников. Он переполошил журналистов, он подбрасывал книги Воронова в редакции газет и почтовые ящики критиков. Он пробил радиопостановки по первым двум романам и продал права на экранизацию третьего. Он окружил мизантропа Воронова ореолом таинственности («Ты будешь везде и нигде, как господь наш всемогущий. Ты понял меня, идиот? Делай так, как говорит тебе Семен Марголис, и ты проснешься знаменитым»). Многочисленные родственники Марголиса, разбросанные по всему миру, от Израиля до Биробиджана, организовали такие же многочисленные фан-клубы. У Воронова стараниями Марголиса даже появился свой сайт в Интернете; в нем было все – от художественного описания детства писателя до его музыкальных и гастрономических предпочтений. Не было только фотографий – и в этом тоже заключался дальний умысел Марголиса.

– Посмотри на себя, Володенька. У тебя же физиономия раввина. Такие, с позволения сказать, ряхи могут возбудить только диссидентов и спившихся интеллектуалок. Людей нашего круга, одним словом. А простому народу нужно что-нибудь побрутальнее…

– Побрутальнее? – это слово всегда заставало Воронова врасплох.

– Ну да. Хемингуэй, например. Или Джек Лондон.

– Они не писали детективов…

– Какая разница? Важно, чтобы с писателем хотелось переспать. Это же азы массовой культуры. Без этого – никуда. Пусть плебс думает, что ты служил в убойном отделе, вычислил парочку серийных маньяков, а в плановый отпуск совершил восхождение на Эверест.

– Не согласен.

– С чем?

– С серийными маньяками. Это уже не детектив, а триллер…

– Триллер, детектив – не все ли тебе равно? Пиши шедевры, а я позабочусь обо всем остальном…

И Воронов писал. За три года он издал пятнадцать романов. Все они были объединены одним героем: это тоже был совет доки Марголиса. Читатель должен воспринимать главное действующее лицо книги как своего близкого родственника. А за судьбой близкого родственника всегда хочется следить; всегда хочется знать, что он ест на завтрак, как вычисляет преступников, с кем ходит в кино на последний сеанс, а с кем – на выставку японской гравюры семнадцатого века. Благодаря чуткому руководству Марголиса романный Кривуля обзавелся милыми привычками, аквариумом емкостью сто литров и специальностью «прикладная математика» – «Ничего не поделаешь, Володенька, люди гораздо больше доверяют представителям абстрактных профессий. Это возвышает их в собственных глазах».

К третьему роману Кривуля оперился и наконец-то выбрал для себя специализацию: хорошо спланированные и блестяще исполненные убийства с самыми изощренными мотивами. Герой Воронова – с подачи автора, разумеется, – укладывал преступные схемы в математические формулы, алгебраические и трансцендентные уравнения. И уравнения из смежных областей знаний, включая уравнение Лапласа и уравнение Ван-дер-Ваальса. Не брезговал Кривуля и теоремами – и тогда злодеи штабелями прыгали в «Пифагоровы штаны».

Вот только с женщинами у героя не заладилось с самого первого романа: все они были либо свидетелями, либо потерпевшими. Все они либо помахивали Кривуле мертвыми ресницами с прозекторских столов, либо давали путаные показания.

Без каких-либо промежуточных вариантов.

Вначале Марголис как мог боролся с женоненавистническими тенденциями в творчестве подопечного. А потом смирился и даже стал находить в этом мрачную прелесть.

– Ну что ж, Володенька, хоть этим ты отличаешься от остальных соискателей на должность Жапризо. Никаких страстей, никаких силиконовых сисек, никаких обручальных колец. Твой аскетизм должны оценить по достоинству.

Марголис как в воду глядел. Популярность Воронова росла от романа к роману. О нем писали статьи и монографии, он занимал первые места в лучших «семерках», «десятках» и «двадцатках», но…

Но в жизни Воронова ничего не изменилось. Он по-прежнему жил в двухкомнатной квартире, оставленной ему покойной матерью, по-прежнему ел геркулес на завтрак и тертые овощи на обед. И по-прежнему одевался в старую клетчатую ковбойку с заплатками на рукавах и такие же старые джинсы с заплатками на заднице.

Марголис, стараниями Воронова сменивший подержанную «шестерку» на роскошный джип, так и не смог втолковать Володеньке, что его популярность требует совершенно иного статуса.

– Я не призываю тебя ездить на уик-энд в Монте-Карло, но хотя бы купи себе приличный костюм! Денег же – море!..

Воронов внял совету своего агента и обзавелся… фильтрами для воды, душем с вибромассажем и немецким аппаратом для измерения артериального давления. А все свободное время проводил за классификацией и сортировкой таблеток, микстур и аэрозолей. Марголис, два раза в неделю посещавший «приют убогого чухонца», только руками разводил.

– Ну что ты за отстойный человек, Володенька? Видели бы тебя твои поклонницы!.. Ноль романтики, ноль поэзии, сплошная кружка Эсмарха и катетер в придачу.

– Гонадотропин менопаузный для инъекций, – вяло защищался в таких случаях Воронов. – Лиофилизированный стерильный порошок во флаконах. Семьдесят пять единиц препарата. По-моему, звучит очень романтично, ты не находишь?..

Названия лекарств менялись, но в этом месте Марголис всегда сникал: бороться с Вороновым не представлялось никакой возможности. Они работали вместе три года, и за эти три года Воронов успел стать одним из самых высокооплачиваемых беллетристов. Деньги Воронова Марголис исправно переводил на счет одного из коммерческих банков в Германии (в этом банке работал деверь Марголиса по материнской линии). А во все остальное с некоторых пор предпочитал не вмешиваться: пусть живет как хочет, ипохондрик проклятый. Главное, чтобы гнал макулатуру.

Обжегшись на неудавшейся поездке Воронова в Египет, литагент стал осторожнее. Он состряпал доверенность на свое имя и теперь подписывал договора от имени писателя. И все было безоблачно – до тех самых пор, пока Воронова не настиг творческий кризис.

Два месяца.

Ровно два месяца Воронов не мог написать на своем «Ундервуде» ни строчки. Слова, казалось, разбитые церебральным параличом, не складывались в предложения. А сами предложения больше напоминали престарелых инсультников. Воронов вставал в шесть утра и после добросовестного приема целого комплекса лекарственных препаратов усаживался за письменный стол. Он добросовестно проводил за столом часы и дни, но былая легкость не приходила. Сначала он впал в панику, потом – в неистовство, потом – в апатию. И когда до сдачи рукописи очередного романа оставалась неделя, а ни одной приличной строчки так и не было написано, Воронов решил открыться Марголису.

Он вытащил своего литагента с очередной презентации очередного телесериала о суровых буднях работников правоохранительных органов. Марголис успел изрядно накачаться дармовой фуршетной водкой и потому даже не сразу понял суть происходящего.

– Я исписался, – трагизм происходящего заставил Воронова перейти на фальцет. – Я исписался и завалил книгу.

– Что за бред ты несешь, Володенька? У тебя же сдача тринадцатого…

– Именно. А в наличии только три абзаца.

– Только не злоупотребляй успокоительным. Скоро буду.

Как ни странно, но, переложив всю ответственность за свою так неожиданно забуксовавшую карьеру на литагента, Воронов почувствовал себя лучше. Сейчас прилетит ангел-хранитель с деловитой проплешиной на макушке – и все разрешится само собой.

Марголис не заставил себя ждать: от вороновской способности выплевывать шедевры зависело и его благополучие. С порога он потребовал скелетик рукописи, перечитал три квелых абзаца и глубоко задумался.

– Что скажешь, Семен?

– Да-а… Похоже, что тебе необходим творческий отпуск. Невозможно работать в таком режиме. Пять полноценных детективов в год – и так на протяжении трех лет… Умом тронуться можно. Отдохнешь где-нибудь на Канарах…

– Семен! – упреждающе поднял палец Воронов.

– Пардон… Отдохнешь на кушетке в дальней комнате. Месячишко-другой. А там видно будет.

– А издательство?

– Забудь об издательстве. Спишем все на форс-мажорные обстоятельства. В конце концов, автор твоего масштаба имеет право на каприз. Они же не варвары, должны понимать.

– А если… если она не вернется?

– Кто?!

– Ну… способность писать. Как пришло, так и ушло. Такие случаи уже бывали… в мировой художественной литературе.

– Ну, во-первых, ты имеешь дело не с литературой, а с беллетристикой, – Марголис умел быть безжалостным. – И во-вторых, куда ты денешься? Владимир Воронов – это даже уже и не писатель…

– А кто? – испугался Воронов.

– Владимир Воронов – это торговая марка. Если твой чертов кризис затянется на неопределенное время – наймем литературных негров. Пускай корячатся, руку набивают.

– О чем ты говоришь? Каких негров?

– Обыкновенных. Голодных мальчиков без амбиций. Такое практикуется.

– Нет! Я не могу… – Воронову вдруг стало нечем дышать, и он несколько раз беспомощно взмахнул рукой.

– Да ладно тебе. До этого еще далеко. Это я так сказал, на всякий случай.

Марголис потрепал Воронова по плечу, близко придвинулся и обнажил в улыбке острые желтоватые клыки. Три года назад он оставил всех своих малоперспективных авторов ради одного – многообещающего. Но стоит Воронову сойти с дистанции, как Семен тотчас же найдет себе еще одного Воронова, но гораздо более талантливого. Семен будет носиться с этим новым дарованием как курица с яйцом, утирать ему нос и придумывать биографию и повадки. И так же, поблескивая лысиной, умело окучивать все заинтересованные стороны….

От этой мысли Воронову стало страшно. Семен был его единственным другом, единственным окошком в большой и вопиюще антисанитарный мир. Мир, в который он, Воронов, не войдет никогда. Потерять его было равносильно смерти от асфиксии. Или от сердечной недостаточности – ни один нитроглицерин не поможет.

– О чем ты думаешь, Володенька? – настороженно спросил Марголис.

– По-моему, у тебя слишком много зубов.

– Это для того, чтобы вовремя загрызть всех наших врагов, идиот! А вообще, баба тебе нужна, Воронов. Баба.

– Зачем? – искренне удивился Воронов.

– Да, действительно. – Марголис почесал лысину и подмигнул Воронову. – Действительно, зачем? Баба будет отвлекать тебя от фармакотерапевтического справочника под общей редакцией профессора Ф. П. Тринуса. Ладно… К машинке пока не подходи, а я завтра позвоню в Москву и все утрясу. А то, может, поедем на банкет? Вечеринка еще не закончилась…