Сент-Ив

– Хорошие вести с театра военных действий, – сказал майор.

– Да, пока, – заметил я. – Но не скажет ли нам мисс Гилькрист своего личного мнения о войне? Не примешивается ли в вашей душе, мисс Гилькрист, к восхищению победителями маленькая доля жалости к побежденным?

– Да, сэр, – живо сказала Флора, – я испытываю большое сострадание к побежденным. Мне кажется, с молодыми девушками не следует говорить о войне… Я… как это говорится? – не сражающаяся сторона. Напоминать же мне о том, что приходится выносить другим, что они терпят… право, нехорошо.

– У вас, мисс Гилькрист, нежное женское сердце, – заметил Чевеникс.

– Не будьте слишком уверены в его нежности, – с жаром возразила она. – Я с удовольствием сама пошла бы в бой!

– За которую из сторон? – спросил я.

– Как можете вы сомневаться, – ответила Флора. – Я – шотландка.

– Мисс Гилькрист шотландка! – повторил майор, взглянув на меня. – Никто не мешает вам чувствовать сострадание, мисс Гилькрист.

– И я с восторгом преклоняюсь перед каждым малейшим проблеском его, – проговорил я. – Жалость так близка к любви.

– Предоставим самой мисс Гилькрист решить, так ли это, мы подчиняемся приговору. Скажите же, мисс Флора, что ближе к любви – жалость или восхищение?

– Постойте, – заметил я. – Будем конкретнее. Майор, опишите одного из победителей, о которых говорите вы, потом настанет моя очередь, и пусть мисс Флора произнесет свое решение.

– Мне кажется, я понимаю вас, – произнес Чевеникс. – Постараюсь сделать то, о чем вы говорите. Вы полагаете, что сострадание и тому подобные чувства имеют над сердцем женщины особенно сильную власть? Я же считаю женщин выше, благороднее. Мне кажется, что любовь может внушить им только человек, которого они уважают. Он должен быть тверд, горд, если вам угодно, пожалуй, даже сух, но тверд, непременно тверд. Сперва женщина с сомнением взглянет на такого человека, но в конце концов она увидит, что лицо, суровое для всех, становится кротким и нежным для нее. Ей прежде всего необходима вера в силу мужчины. Вот почему женщина любит только человека, достойного звания героя.

– Ваш герой очень честолюбив, сэр, – сказал я. – Я опишу скромное существо, но, как мне кажется, обладающее более человеческими свойствами, нежели ваш идеал. Это человек, не безусловно верящий в свои силы; он не отличается непоколебимой твердостью; взглянув на прекрасное лицо, услышав чудный голос, он отдается чувству любви, не рассуждая. Чего же ему еще просить от женщины, кроме жалости или сострадания к нему, к его любви, в которой вся его жизнь? Вы изображаете женщин существами низшего порядка, смотрящими с восхищением на своих возлюбленных, которые, точно мраморные статуи, стоят на пьедесталах, подняв носы кверху! Господь был мудрее вас, и самый твердый из ваших героев может оказаться человеком в полном значении этого слова. Мы просим королеву рассудить нас, – прибавил я, кланяясь Флоре.

– Что же королеве сказать? – спросила она. – Мне придется дать вам ответ, который не будет ответом, – ветер веет, где хочет. Женщина следует влечению своего сердца.

Флора вспыхнула, я тоже, потому что в ее словах я услышал признание; Чевеникс побледнел.

– Вы превращаете жизнь в страшную лотерею, мисс Гилькрист, – произнес он. – Но я не впаду в отчаяние. Быть честным и простым – вот по-прежнему мой лозунг.

Следует сознаться, что в эту минуту он был удивительно хорош, хотя до смешного походил на одну из тех мраморных статуй с поднятыми носами, о которых я только что упоминал.

– Я не понимаю, почему мы заговорили обо всем этом, – заметила Флора.

– Причиной была война, – ответил Чевеникс.

– Все дороги ведут в Рим, – объяснил я. – О чем же ином мы могли бы говорить с мистером Чевениксом.

Уже некоторое время в комнате, находившейся за моей спиной, слышался шум, но я не обращал на него особенного внимания, хотя, быть может, мне следовало принять его к сведению. Вдруг лицо Флоры заметно изменилось. Она несколько раз выразительно обмахнулась веером и умоляющими глазами взглянула на меня. Очевидно, молодая девушка о чем-то просила меня, мне казалось, что Флора требует, чтобы я ушел, очистив поле действий для моего соперника. Я же, конечно, не желал оставлять с ней Чевеникса. Наконец Флора нетерпеливо поднялась со стула.

– Мне кажется, вам пора проститься, мистер Дьюси, – шепнула мне она.

Я не понимал, почему и высказал ей это. Тогда она произнесла страшные слова:

– Моя тетка выходит из игральной комнаты.

Скорее, чем можно передать это словами, я поклонился Флоре и ушел. В дверях я на мгновение обернулся и имел счастье увидеть профиль старой мисс Гилькрист и ее золотой лорнет. Благодаря взгляду на тетушку, показавшуюся из соседней комнаты, у меня как бы выросли крылья, и через мгновение я уже шел по Замковой улице. Наверху блестели освещенные окна, и неопределенные тени гостей, оставшихся у Робби, мелькали через четырехугольники света, лежавшие под моими ногами.

Глава XXIX

Вторник. В тенетах

Вторник начался с неожиданности. На столе за завтраком я нашел письмо, адресованное Эдуарду Дьюси, эсквайру. Это поразило меня. Совесть превращает нас в трусов! Распечатав конверт, я увидел, что в нем лежала только записка от адвоката и билет на бал в четверг. Позавтракав, я сел у окна, успокаивая волнение сигарой; Роулей, окончив ту небольшую долю уборки, которая теперь составляла его обязанность, сидел недалеко от меня и с одушевлением играл на дудочке, с особенным увлечением выводя высокие ноты. Вдруг совершенно неожиданно в комнате очутился Рональд. Я предложил ему сигару, придвинул стул к камину и усадил на него моего гостя (чуть было я не написал «спокойно усадил моего гостя», между тем Рональд был неспокоен). Он был как на иголках и не знал, взять ему сигару или отказаться от нее, взяв же ее, он недоумевал, должен ли он закурить ее или отдать мне обратно. Я ясно видел, что ему хотелось что-то сказать мне, и при этом я чувствовал, что он будет говорить с чужих слов, и именно со слов майора Чевеникса. Последнее казалось мне вполне несомненным.

– Вот и вы здесь, – вежливо и радушно заметил я, решившись не выводить моего юного друга из затруднительного положения. «Если он пришел ко мне с поручением от моего соперника, – думалось мне, – я предоставлю ему свободу действовать, но не окажу ни малейшей помощи».

– Дело в том, – начал юноша, – что мне хотелось бы говорить с вами наедине.

– Понятно, – ответил я и прибавил: – Роулей, вы можете пройти в спальню. Мой дорогой, – продолжал я, обращаясь к Рональду, – ваши слова предвещают нечто серьезное. Надеюсь, не случилось ничего дурного?

– Буду откровенно говорить, – сказал Рональд. – Я очень рассержен и расстроен.

– Держу пари, что я знаю причину вашего неудовольствия, и что мне будет легко успокоить вас!

– О чем вы говорите? – спросил он.

– Вероятно, вы попали в несколько затруднительное положение, – проговорил я, – и могу только заметить, что вы пришли именно туда, куда вам следовало прийти. Если вам нужна сотня-другая фунтов или иная маленькая сумма в этом роде, прошу вас не стесняться. Мой кошелек к вашим услугам.

– Вы очень добры, – сказал Рональд, – и хотя я не знаю, как вы могли угадать истину, но я действительно в несколько стесненном положении. Однако я пришел не затем, чтобы говорить о деньгах.

– Да и не стоит говорить о них! – воскликнул я. – Однако, Рональд, вы должны понимать, что я отношусь к вопросу о ваших денежных затруднениях совершенно иначе, нежели относитесь к нему вы. Вспомните, что вы оказали мне одну из тех услуг, которые поселяют в душе человека чувство вечной дружбы… Теперь я получил довольно значительное состояние и считал бы себя счастливым, если бы вы смотрели на него как на свою собственность.

– Нет, – сказал Рональд, – я не могу взять от вас денег, право, не могу… кроме того, я пришел по другому делу… я хотел говорить с вами о моей сестре, Сент-Ив, – и юноша с угрозой повернулся ко мне.

– Право, – настаивал я, – в вашем распоряжении около пятисот фунтов. Во всяком случае, помните, что как только деньги понадобятся вам, вы их найдете у меня.

– Ах, замолчите пожалуйста! – вскрикнул Рональд. – Я пришел, чтобы сказать вам много неприятных вещей. Но решусь ли я на это, раз вы отнимаете у меня положительно всякую возможность начать вас упрекать! Как я уже заметил вам, я пришел сюда, чтобы говорить о сестре. Вы сами понимаете, что необходимо изменить положение вещей. Вы компрометируете ее, и ваше знакомство с нею не может привести ровно ни к чему. Вдобавок я не согласился бы, чтобы какая-либо из моих родственниц сближалась с человеком вроде вас (вы сами должны это чувствовать). Мне очень неприятно говорить вам такие вещи. Знаете, мне все кажется, что я бью лежачего, и я даже сообщил майору о моем чувстве. Между тем я должен был вам высказать правду, дело сделано и нам незачем снова поднимать этот вопрос.

– Я компрометирую вашу сестру, знакомство со мной не может привести ни к чему… люди вроде меня… – задумчиво повторил я. – Мне кажется, я понимаю вас, и мне следует поскорее официально объясниться с вами.

Я поднялся со стула, отложил сигару в сторону и, поклонившись, произнес:

– Мистер Гилькрист, в ответ на ваши вполне естественные замечания я имею честь просить у вас руки вашей сестры. Я ношу титул, во Франции мы довольно легко смотрим на титулы, но, кроме того, я происхожу из очень древнего рода, что ценится решительно везде. Я могу указать вам на тридцать два поколения моих предков, незапятнанных ни единым позорным деянием. В будущем я рассчитываю обладать богатством, которое, конечно, превысит размер среднего состояния. Доходы моего внучатого дяди, кажется, равняются тридцати тысячам фунтов в год, хотя я и не справлялся об этом. Скажем, что они не менее пятнадцати и не более пятидесяти тысяч фунтов.

– Подобные вещи легко говорить, – сказал Рональд, улыбаясь с выражением сострадания. – К сожалению, все это так… в воздухе.

– Прошу прощения, не в воздухе, а в Бекингэм-шире, – заметил я с усмешкой.

– Я хотел сказать, дорогой Сент-Ив, что вы не в состоянии доказать ваших слов, – продолжал он. – Все, что вы говорите, может быть совершенно ложно, – вы слушаете меня? – вы ничем не можете подтвердить справедливость ваших утверждений.

– Постойте! – крикнул я, вскочив и подбегая к столу. – Постойте.

Я написал адрес Ромэна.

– Вот на кого я ссылаюсь, мистер Гилькрист. Пока вы не напишете Ромэну и не получите от него отрицательного ответа, вы должны обращаться со мной как с джентльменом.

Мои слова подействовали на Рональда.

– Прошу извинить меня, Сент-Ив, – сказал он, – поверьте, я не хотел оскорбить вас. Но вот в чем беда: я не могу сказать ни слова возражения, ни обидеть вас; простите меня, я делаю это неумышленно. Во всяком случае, вы сами видите, что вашего предложения невозможно принять… Оно не имеет смысла. Наши страны воюют. Вы – пленник.

– Один из моих предков во времена лиги, – возразил я, – женился на гугенотке. Он проехал двести миль по враждебной стране, чтобы увезти свою невесту. И они были очень счастливы.

– Ну… – начал было Рональд, но замолчал, опустив глаза.

– Что же? – спросил я.

– Ну… а Гогела?.. – произнес юноша, смотря в камин на уголья.

Я так и подскочил, вскрикнув:

– Что, что вы говорите?

– История с Гогелой, – повторил он.

– Рональд! – произнес я. – Вы говорите не по собственному побуждению. Я знаю, кто вам подсказал эти слова, – низкий человек шепнул их вам.

– Сент-Ив, – возразил юноша, – зачем вы стараетесь сделать этот разговор еще тяжелее для меня? Зачем вы оскорбляете других людей? Я не могу принять предложения человека, на котором лежит чересчур тяжелое обвинение! Вы сами должны понять это. Ваше намерение жениться на моей сестре – самая нелепая вещь в мире.

– И только потому, что я дрался на дуэли, только потому, что эта дуэль окончилась несчастливо, вы – юный солдат или почти солдат, отказываете мне в руке вашей сестры? Так ли я понял вас? – спросил я.

– Милый мой, – жалобно произнес Рональд, – конечно, вы можете превратно истолковывать мои слова. Вы говорите, что это была дуэль… Я же не могу сказать вам, что… я не могу… мне кажется… вы сами видите, в чем заключается вопрос. Это была дуэль? Я не знаю.

– Я имел честь сказать вам, что дрался на дуэли, – произнес я.

– Видите ли, другие утверждают иное.

– Они лгут, Рональд, и я докажу это.

– Одним словом, тот человек, который так несчастлив, что о нем говорят подобные вещи, не может быть мужем моей сестры! – крикнул Рональд.

– Вы знаете, кто на суде будет первым свидетелем в мою пользу? Артур Чевеникс, – сказал я.

– Мне все равно, – произнес юноша, встав со стула и принимаясь ходить взад и вперед по комнате. – Чего вы хотите, Сент-Ив? О чем мы говорим? Я как во сне! Вы сделали предложение, я отказал вам. Мне оно не нравится, мне его не нужно. Кроме того, не во мне вопрос: моя тетка ни за что и слышать о нем не захочет! Разве вам недостаточно этого?

– Помните, Рональд, что мы с вами играем обоюдоострым оружием, – сказал я. – Предложение руки – щекотливый предмет. Вы отказали мне и привели множество причин вашего отказа. Прежде всего вы называли меня обманщиком, затем напомнили о войне, далее вы сказали, что я бесчестно убил Гогелу, или что на меня возводят подобное обвинение. Ну, милейший мой, все это жалкие причины для отказа! Если бы кто-либо другой говорил со мной таким образом, я был бы страшно возмущен; полагаю, вы сами понимаете это. Но в настоящем случае у меня связаны руки. Не говоря уже о том, что я люблю вашу сестру, я настолько благодарен вам за прошлое, что вы можете вполне безнаказанно оскорблять меня! Мне приходится жестоко страдать, не имея возможности защищаться.

В начале моей речи Рональд порывался перебить меня, но, когда я замолчал, он долгое время стоял, не произнося ни слова.

– Сент-Ив, – сказал наконец Рональд, – полагаю, мне лучше уйти. Все это ужасно раздосадовало нас обоих. Право, я не желал обижать вас, и я прошу у вас прощения. Я уважаю вас как джентльмена. Мне хотелось только сказать вам, почему я считаю невозможным принять ваше предложение. Будьте уверены в одном: «я» и не подумаю предпринимать что-либо против вас. Вы пожмете мне на прощанье руку? – пробормотал он в заключение.

– Да, – подтвердил я, – действительно, этот разговор раздосадовал нас обоих. Ну, что прошло, то прошло! Прощайте Рональд!

– Прощайте, Сент-Ив, мне очень грустно, что все произошло таким образом, – и он ушел.

Окна моей гостиной выходили на север, но входной коридор освещался со стороны сквера, а потому я мог следить за печальным отступлением Рональда. Вскоре к нему подошла какая-то фигура, в которой я узнал майора Чевеникса. При виде встречи двух друзей я чуть не захохотал: я предвидел, какой разговор начнется между ними, и даже мысленно слышал замечания: «Я вам говорил», или «Но я же не говорил вам!», звучащие, как лязг мечей. Без сомнения, они немного выиграли от визита Рональда, но мое положение было еще хуже, нежели положение моих противников, и вдобавок беседа с юным Рональдом произвела на меня удручающее впечатление. Рональд закусил удила и окончательно отказал мне. Это не представляло для меня неожиданности, но все же я не мог причислить к хорошим новостям отказ брата Флоры. Теперь я твердо знал, что когда я уеду во Францию, будет сделано решительно все, чтобы заставить любимую мной девушку отказаться от навязчивого француза и принять предложение майора. Конечно, Флора устоит, но мысль о тех просьбах и доводах, которыми будут осаждать бедняжку, была мне неприятна, и я решил, что ее необходимо предупредить и подготовить к борьбе.

Я считал бесполезным стараться увидеть Флору днем, но задумал сегодня же рано вечером попытаться пробраться в Суанстон. Мне следовало также подумать и о путешествии во Францию. Тут, в Эдинбурге, море было всего в четырех милях от меня; я мог явиться наудачу к рыбакам, держа в одной руке шляпу, а в другой нож, однако подобное предприятие показалось мне таким отчаянным, что я решил лучше вернуться к дому Берчеля Фенна и вторично постучаться в его двери. Для этого мне были нужны деньги. Отдав Флоре бумаги, я сохранил у себя тысячи полторы фунтов, но эта сумма и была у меня, и не была: после завтрака в доме Робби я, удержав тридцать фунтов, отнес остальные деньги в банк на Джордж-стрит и положил их на имя мистера Роулея; в то время я думал оставить их моему слуге, если мне придется поспешно уехать. Теперь мне самому понадобилась эта сумма, и я отправил в банк моего юного слугу, с его кокардой и прочей амуницией, приказав юноше взять обратно полторы тысячи фунтов. Роулей долго не возвращался, а когда снова явился ко мне, его лицо горело. В руке Роулей держал квитанцию.

– Дело не подходящее, мистер Анн, – сказал он.

– Как так?

– Я нашел банк, сэр, и все как следует, – продолжал юноша. – Но, Боже Ты мой, как я перепугался! У дверей стоял вкладчик. И знаете, мистер Анн, кто это был? Тот самый красножилетник, с которым я завтракал близ Эйльсбери!

– Вы не ошиблись?

– Нет, наверно не ошибся, – отвечал Роулей. – Я не говорю, что это был мистер Лавендер, нет, я узнал бывшего с ним товарища и подумал: «Это неладно».

– Да, неладно, – согласился я.

Я в раздумье ходил по комнате. Конечно, этот сыщик лондонской полиции мог случайно быть в Эдинбурге. Однако, конечно, странное стечение обстоятельств заставило его разговаривать с моим слугой в трактире «Зеленого Дракона» и теперь привело в Шотландию, как раз к дверям того банка, в котором хранились деньги Роулея!

– Роулей, – сказал я, – он не видел вас?

– Не бойтесь, – проговорил Роулей, – поверьте, мистер Анн, сэр, если бы он заметил меня, вы меня больше не видали бы! Ведь я не осел, сэр.

– Ну, мой мальчик, вы можете спрятать в карман эту квитанцию и представить ее в банк только тогда, когда совершенно отделаетесь от меня. Смотрите только, не потеряйте бумажку. Это ваша доля из волшебной рождественской шкатулки – тысяча пятьсот фунтов.

– Простите меня, мистер Анн, сэр, но зачем мне эти деньги? – сказал Роулей.

– Чтобы открыть харчевню, – продолжал я.

– Извините меня, сэр, но у меня нет призвания открыть трактир, сэр, – гордо ответил он. – Мне кажется, сэр, я слишком молод для этих денег. Я ваш слуга или никто.

– Ну, Роулей, – заметил я, – я скажу, за что даю вам эти деньги. Я дарю их за оказанную вами услугу, о которой я не хочу и не смею говорить, за вашу честность относительно меня, за вашу душевную свежесть и бодрость, мой друг. Я предназначаю эти деньги вам. Так как сыщик ждет подле банка, деньги должны лежать в кассе, пока я не уеду.

– Пока вы не уедете, сэр? – повторил Роулей. – Могу вам сказать мистер Анн, сэр, что куда бы вы ни направились, я не оставлю вас.

– Милый мой мальчик, – проговорил я, – нам придется расстаться в очень скором времени, вероятно, завтра. Это нужно, нужно для меня, Роулей. Поверьте, сыщик стоит подле банка не ради вас! Каким образом они могли так скоро узнать о вложенной мною в банк сумме, я не понимаю! Вероятно, какое-нибудь странное стечение обстоятельств выдало им меня. Однако факт налицо. Теперь мне не только нужно будет проститься с вами, но и попросить вас до последней минуты не выходить из дому. Помните, мой мальчик, что только этим путем вы будете в состоянии оказать мне услугу.

– Раз вы это говорите, сэр, так и будет, – с жаром произнес Роулей. – Ничего не делать вполовину – вот мой девиз. Я ваш телом и душой, в счастье и в беде, я готов для вас жить и умереть!

До заката приходилось бездействовать. Я видел только один выход из своего положения, а именно: мне следовало как можно скорее найти возможность поговорить с Флорой, моим единственным банкиром, но до наступления темноты нечего было и думать об этом. В ожидании вечера мне приходилось сидеть дома, развлекаясь чтением «Каледонского Меркурия», сообщавшего о неудачах французов и передававшего запоздалые известия о нашем отступлении из России; порой при чтении газеты чувство гнева и обиды прогоняло мою сонливость, порой я дремал, читая бесплодные разглагольствования о внутренних делах страны. Вдруг я совершенно случайно натолкнулся на заметку:

«В отель „Дембрек“ только что прибыл виконт де Сент-Ив».

– Роулей, – позвал я.

– Что прикажете, мистер Анн? – ответил почтительный юноша, опуская трубку.

– Взгляните-ка на это, – сказал я, протягивая к нему газету.

– Батюшки, – вскрикнул Роулей, – это он, наверное он!

– Наверное, Роулей, – подтвердил я. – Он напал на наш след и настиг нас. Я готов поклясться, что виконт и этот сыщик приехали вместе. И теперь в Эдинбурге вся охота: дичь, охотники, собаки!

– Что же вы теперь будете делать, сэр! Предоставьте мне все заботы, сэр, пожалуйста! Подождите одну минуту, я переоденусь и проберусь в этот Дем… в отель и посмотрю, кто из них там. Поверьте мистер Анн, я очень осторожен.

– Нет, нет, Роулей, не забывайте, вы пленник, я тоже пленник или нечто вроде этого. Если вы выйдете на улицу, это будет для меня равняться смерти.

– Как вам угодно, сэр.

– Кроме того, – продолжал я, – вам нужно простудиться или нечто в этом роде. Нехорошо возбуждать подозрения миссис Мак-Ранкин.

– Простудиться? – вскрикнул он, сейчас же развеселившись. – Я могу отлично сыграть комедию.

И мой юный слуга принялся чихать, кашлять и сморкаться так, что я невольно улыбнулся.

– О, я умею проделывать такие штуки, – с гордостью произнес он.

– Ну, они теперь пригодятся, – сказал я.

– Мне кажется, я должен показаться старухе, правда? – спросил Роулей.

Я сказал ему, что это будет хорошо, и он сейчас же исчез из комнаты с таким радостным лицом, точно спешил играть в футбол.

Я взял газету и стал невнимательно читать ее, но вдруг мне снова на глаза попались многозначительные строки:

«По поводу недавно случившегося ужасного убийства в замке, – гласила газета, – мы можем довести до сведения общества следующее: предполагают, что солдат Шамдивер находится вблизи от Эдинбурга. Он немного ниже среднего роста, лицо его приятно, манеры до крайности изысканны. Как говорят, в последний раз его видели в жемчужно-сером платье и в сапогах с желтоватыми отворотами. Его сопровождает слуга лет шестнадцати. Шамдивер говорит по-английски без малейшего акцента. Когда его видели, он называл себя Раморни. Тому, кто захватит его, правительство обещает награду».

Через мгновение я уже был в соседней комнате и с бешенством стаскивал с себя жемчужно-серое платье.

Сознаюсь, я страшно волновался. Трудно спокойно смотреть на то, как сеть окружает вас, и я был доволен, что Роулей не видел моего смущения. Краска залила мне лицо, я дышал с трудом. Мне кажется, никогда в жизни не волновался я более, нежели в эти минуты.

А между тем мне приходилось ждать в полном бездействии, обедать и разговаривать с вечно словоохотливым Роулем как ни в чем не бывало! Если бы мне не казалось необходимым беседовать с миссис Мак-Ранкин, все было бы еще ничего! Но Бесси! С моей квартирной хозяйкой случилось что-то особенное. Почему она все время упрямо молчала? Почему ее глаза краснели от слез? Почему я слышал звук ее долгих молитв? Конечно, она прочла статью и узнала роковую жемчужно-серую одежду! Теперь я вспоминал, с каким многозначительным видом она положила газету на мой стол, с каким не то полным сострадания, не то вызывающим сопением она сказала: «Вот вам „Меркурий“».

Однако с этой стороны мне не грозила неминуемая, немедленная опасность. Трагическое поведение миссис Мак-Ранкин доказывало, что она волнуется. По-видимому, моя квартирохозяйка боролась с совестью, и битва еще не пришла к концу. Меня волновал вопрос, что делать? Я боялся касаться сложного и таинственного механизма, составлявшего душу миссис Мак-Ранкин. От одного слова она вся могла запылать, и было трудно предсказать, какое направление примет ее горячность. Она походила на плохо приготовленный фейерверк! Я хвалил себя за то, что сумел расположить ее к себе, но решительно недоумевал, какое принять решение. Я считал одинаково опасным настаивать на обычных проявлениях наших дружеских отношений и пренебрегать ими. Одна крайность могла показаться несносным бесстыдством, другая – была равносильна полному признанию вины. Вообще, когда стало темнеть и на улице раздался голос сторожа, я почувствовал облегчение и вышел из дому.

Я пришел к коттеджу, когда не было еще и семи часов. Входя на подъем, ведущий к садовой стене, я с удивлением услышал лай собаки. И прежде на меня лаяли собаки, но тогда лай их доносился из деревушки, стоявшей на горе выше коттеджа. Теперь же пес был, очевидно, в суанстонском саду. Я слышал, как он прыгал и рвался с цепи. Я подождал, чтобы гнев чудовища несколько поубавился, затем стал осторожно подкрадываться к садовой ограде. Однако как только моя голова показалась из-за вала, снова раздался еще более бешеный лай. Почти в то же мгновение дверь коттеджа отворилась и на пороге дома показались Рональд и майор с фонарем в руках. Они были близко от меня, и я слышал их разговор. Майор успокоил собаку, которая перестала лаять, но тихо ворчала и время от времени тявкала.