Умягчение злых сердец

– Вот именно. Лучше бы о семье задумалась, чем с матерью спорить. Твои одноклассницы, глянь, уже не по одному ребенку успели родить!

– Мама-а-а-а… – закатила к потолку глаза Кира, отодвигая от себя чашку с кофе.

– Ладно, не мамкай. И вообще, нам пора из дому выходить. Сорокин страшно не любит, когда опаздывают. Пыжится изо всех сил, не успел наиграться начальственным положением.

– А по-моему, он очень даже на своем месте… И не такое уж у него положение, подумаешь, начальник отдела дознания!

– Ты сначала дослужись хотя бы до такого, потом рассуждай… Ладно, идем!

– Ты иди, мам, я чуть позже из дома выйду.

– Кира! Ну, это уж совсем крайности! Что, с матерью пять минут по улице пройти нельзя? Думаешь, мне не обидно?

– Да на нас же все смотрят! Может, нам еще ать-два в затылок шагать? Династия Стрижак пошла службу служить? Расступитесь, дайте дорогу подполковнику Валентине Михайловне с дочкой. А еще песню можно запеть, строевую! Наша служба и опасна и трудна! И на первый взгляд, конечно, не видна! Если кто-то кое-где у нас порой…

– Господи, что у тебя в голове, Кирюшка? Как маленькая… – рассмеялась Валентина Михайловна, откинув назад голову, – а поешь хорошо, зараза…

Кира глянула на мать, улыбнулась. Какая она все-таки… Основательная женщина. Крупная, грубоватая, как мужик, ни дать ни взять, Васса Железнова в милицейских погонах. И в то же время до ужаса обаятельная! И смеяться умеет так, что вся обида в один момент куда-то улетучивается.

– Ладно, идем. А то и впрямь опоздаем, – допив кофе, вздохнула Кира миролюбиво. – Но все равно про Сорокина плохо не говори, он хороший дядька.

– Павел Петрович-то? Конечно хороший. А я разве спорю? Он не просто хороший, он отличный дядька. К плохому бы я тебя в подчинение не пристроила.

– Ну вот, опять…

– Лучше бы спасибо сказала, глупая.

– Спасибо, мама! – шутовски поклонилась Кира, вставая из-за стола.

– На здоровье, доченька. Где мой портфель? А, вот он… И очки… Ой, время, время… Черт, все-таки опаздываем.

Они действительно опоздали. Павел Петрович, начальник отдела дознания, выразительно глянул на часы, потом указал глазами Кире на стул – садись, мол. И вдруг улыбнулся, покачав головой:

– До чего ж вы с мамкой похожи, прямо одно лицо, как под копирку… Если еще и мозгами похожи, и вообще, всеми остальными деловыми качествами… Ты хоть знаешь, какие про твою мамку у нас легенды ходят?

– Знаю, Павел Петрович. Но мне бы хотелось, чтобы нас… не сравнивали. Я сама по себе, мама сама по себе.

– Что ж, понимаю… Похвально, похвально. Ну, тогда вперед. Ты ведь, наверное, Рогова знаешь? Фамилия на слуху?

– Это который местный владелец заводов, газет, пароходов?

– Каких еще пароходов? Нет у него никаких пароходов… И газет нет…

– Да это расхожее выражение, Павел Петрович. Цитата из детского стишка про мистера Твистера. Поэт есть такой, Самуил Яковлевич Маршак, слыхали?

– Нет, не слыхал. Я в детдоме вырос, мне там стихов не читали.

– Извините…

– Да ладно, мистер Твистер, говоришь… Ну, значит, этот Рогов и есть мистер Твистер. То есть Филипп Сергеевич Рогов, владелец цементного завода, нашего самого значительного градообразующего предприятия.

– А что с ним случилось?

– Да не с ним… С ним-то как раз все в порядке. Дело в том, что ночью у него в доме женщина молодая скончалась, то ли невеста, то ли сожительница временная. Не знаю. Некая Анастасия Викторовна Ковалева, двадцати семи лет от роду. Проживала в доме с ребенком, с девочкой восьми лет… Этот Рогов – вообще темная лошадка, замкнуто жил, один в большом доме, как сыч, а потом вдруг эта Анастасия откуда ни возьмись появилась. В общем, ты сейчас поезжай туда, посмотри своими глазами, что да как. Может, сам Рогов ее и грохнул.

– Серьезно?

– Да не, это я так… Зачем ему, если жениться на ней собирался? Ну или просто гражданским браком жить.

– А… Что медики говорят, Павел Петрович?

– Медики говорят, что у покойной был перебор со спиртным. Весьма крутой перебор. Столько в себя влила, что бывалому мужику не под силу.

– Да что вы говорите, Павел Петрович! Не может этого быть!

– Это почему же?

– Да потому… То есть я хочу сказать… Понимаете, Настя вообще не пила.

– Что? Какая Настя? Не понял?

– Настя… Анастасия Викторовна Ковалева… Это моя одноклассница, Павел Петрович. Город у нас маленький, что делать… Все друг друга знаем…

– Понятно, понятно. Что ж, прими мои соболезнования, если так. Дружила, поди, с ней в школе-то?

– Нет, не особо… Знаете, ей операцию на сердце в восьмом классе делали, она вообще ни грамма не пила, нельзя ей было. Не может быть, чтобы она…

– Вот иди и проверь, в чем там дело. Действительно, не бывает так, чтобы баба чистая трезвенница была, а потом взяла и до смерти наклюкалась. Опроси там всех, прислугу, охрану, кто что видел, слышал… И в поликлинику сходи, карточку медицинскую изучи. И с Роговым – аккуратнее будь. Тот еще черт рогатый. Что узнаешь – все мне доложишь, я сам решение принимать буду. Давай, действуй… Только смотри, не переусердствуй. Сама ж говоришь – мистер Твистер… А с разного рода мистерами всегда бывают проблемы, еще нам жалобы в область не хватало. Ты меня поняла, надеюсь?

– Да, я поняла, Павел Петрович.

– Вот и отлично. Ты за рулем? А то у нас нынче с транспортом напряженка.

– Нет, Павел Петрович, я не за рулем.

– Значит, вы обе с мамкой безлошадные?.. Сколько я ей говорил – купи машину, научись водить! А она – некогда, некогда… Упертая, как ослица! Ты такая же, поди?

– Не знаю.

– Ладно, поживем – увидим. Я сейчас распоряжусь, будет тебе машина. Но на будущее запомни – удобнее иметь свою. Хоть плохонькую, но свою, поверь моему опыту.

– Спасибо…

– Иди, иди.

Водитель служебной машины Гоша лихо вырулил на проезжую часть, но на повороте затормозил, глянул на Киру озадаченно.

– Что, Гош? В чем дело? Дорогу не знаешь? Нам за город, к дому Рогова.

– Да знаю я дорогу. Я просто хотел попросить… Очень попросить…

– О чем? Да говори, не смотри на меня так жалобно!

– Понимаете, мне к мамке в больницу заскочить надо. Это ненадолго, я у больницы остановлюсь, быстро сбегаю, десять минут туда-обратно! Мамка утром звонила, просила теплую кофту привезти. Ей операцию сделали, теперь мерзнет… На улице жара, а она мерзнет.

– Ладно, заедем в больницу.

– Спасибо, Кира… Ой, как вас по батюшке-то?

– Да ничего, можно без батюшки.

– Ну как же… Знаете, как я вашу маму уважаю? Вы так на нее похожи! Валентина Михайловна – она ж это… Такой человек… Можно сказать, легенда.

– Поехали, Гоша, поехали! Потом про мою маму рассказывать будешь.

Приткнув машину около ворот в больничном дворике, Гоша, подхватив с заднего сиденья пакет, резво поднялся на крыльцо, скрылся за больничными дверьми. Кира открыла дверь, шагнула наружу, вдохнула полной грудью; хорошо-то как, лето в разгаре, жара. Из больничных окон пахнет убежавшим с плиты молоком, к нему примешивается еще какой-то знойный одуряющий дух вроде карболки. А вместе получается адский коктейль, аж в носу щиплет. Но – на то и больница. Здоровому человеку не нравится, больной человек запахов не замечает. Как говорится, каждому свое. Сегодня ты здоров, а завтра болен. Или вообще, как Настя Ковалева…

Но жизнь есть жизнь. Вот она, во всей красе. Лето, жара, запахи. И пух тополиный на ветру вьется. И медсестрички на крыльцо выскочили – покурить. Озираются испуганно, чтоб не застукали. Да, это жизнь… А Настя Ковалева умерла…

– Ой, здравствуйте…

Кира вздрогнула, обернулась на голос. Пожилая женщина стояла сбоку от нее, улыбалась так радостно, что поневоле пришлось улыбнуться ей в ответ.

– Здравствуйте… – сказала Кира.

– Ой, а вы ведь дочка Валентины Михайловны Стрижак? Правильно?

– Да, правильно. А в чем дело?

– Да ни в чем… Я просто так спросила. Я к мужу в больницу иду. Смотрю, вы стоите рядом с милицейской машиной, я и спросила… Значит, вы теперь вместе с мамой в милиции работаете, да?

– Работаю, да…

– Ой, ну надо же! А я вас еще маленькой девочкой помню! А мама у вас… Я так ей благодарна, так благодарна! Она ж моего мужа от тюрьмы спасла! Все кругом говорили: виноват, виноват, а она доказала, что не виноват. Наперекор всем. Привет ей передавайте обязательно! Скажите – от Анны Игнатьевны Колышкиной. Она должна помнить…

– Хорошо, я передам.

– Спасибо… Ой, как вы на маму-то стали похожи! Прямо одно лицо. А чего вы тут, у больницы-то? Не заболели часом? Или мама ваша не дай бог заболела?

– Нет, со мной все в порядке и с мамой тоже. Извините, нам ехать пора.

Кира нетерпеливо махнула рукой Гоше, который остановился на больничном крыльце, чтобы перекинуться парой слов с медсестричками. Кира шагнула к машине, села, раздраженно хлопнув дверью.

Нет, правда достали! Все в один голос – похожа, похожа! Наверное, думают, что ей ужасно приятно это слышать! Никто не спорит, конечно, что это неплохо – быть зеркальным отображением родной матери. Наоборот, вполне нормально. А с другой стороны… На всю жизнь, что ли, оставаться бледной копией? А как быть с индивидуальностью, с неповторимостью отдельно взятой личности?

Тем более если приглядеться, не так сильно и похожа… По крайней мере, все силы были приложены, чтобы уничтожить на корню эту генетическую похожесть. У мамы, к примеру, стрижка короткая и уже седая, а у нее – длинное черное каре. Конечно, это каре ни с какого боку не лепится к ее образу, потому что круглое лицо, как ни крути, само просит короткую стрижку. И возни с этим каре много, каждодневной утренней укладки требует. Но… Пусть будет каре. И линзы в глазах пусть будут. И тоже с этими линзами – сплошное утреннее мучение. Очки проще носить, ясен пень. Но! Но… Мама уже носит очки.

А еще бы похудеть, конечно. Пробовала, не получается. Никакими диетами не уничтожишь крепкую крестьянскую стать, унаследованную по материнской линии. И у мамы такая же стать, и у бабушки покойной такая была… И в школе она из-за этого ужасно комплексовала. Все девчонки худенькие, в чем душа держится, а с нее хоть скульптуру для городского парка лепи, не ошибешься. «Девушка с веслом» называется. Вот Настя Ковалева очень худенькая была…

Не только худенькой она была, но и самой красивой девчонкой в классе. Самой больной и самой красивой. Маленькая, трогательная, с огромными голубыми глазами на бледном лице. Мало двигалась, мало разговаривала, несла в себе покорное страдание больного сердца. Надо сказать, красиво несла – выделялась нежной орхидеей среди здоровых и сочных, но таких обыкновенных стеблей. К тому же Настя была сиротой, ее бабушка воспитывала. Может, потому Севка Марычев в нее и влюбился без памяти, просто с потрохами увяз в этой жалко сиротской болезненной хрупкости.

А потом Насте операцию в восьмом классе сделали, и здоровье немного выправилось, какой-никакой румянец на щеках заиграл. Говорили, не совсем выправилось, но жить можно, если организм от лишних стрессов беречь. Вот Севка и оберегал Настин организм, как умел. Старался до одури. Пылинки сдувал, домой провожал, утром у дома встречал, портфель из рук выхватывал. Да не тут-то было, как выяснилось… Настя вдруг осознала свое новое относительно здоровое положение, вздохнула свободнее и быстро новый роман с десятиклассником закрутила, а Севку – по боку. Он жутко страдал. Ходил за ней по пятам как дурак. Настя с кавалером в кино – и он в кино. Настя на дискотеку – и Севка туда же.

И все это было бы не так грустно, если бы параллельно другая трагедия не разворачивалась. Трагедия по имени Светка Малышева, тоже одноклассница, беззаветно влюбленная в Севку. И совсем не красивая, и вовсе не орхидея, хоть и худая. Видимо, худоба худобе рознь, что ж поделаешь. Настина худоба была нежной, а Светкина – злой, как сучок на дереве. И характер у Светки был нервный, издерганный. Видимо, от неразделенной любви. Севка нес знамя своей любви с гордостью, не замечая насмешек, а Светка страдала от унижения. И злилась, будто кто-то был виноват…

Однажды Кира с подружкой Лизой решили Севке глаза открыть – вроде как из лучших побуждений, чтоб не позорился. На школьной дискотеке это было. Севка сидел один, смотрел, как Настя обнимается с новым парнем в медленном танце. Страдал…

– Севка, ну ты совсем идиот, что ли? – начала Лиза. – Ты хоть в другую сторону смотри.

– Зачем? – поднял Севка на Лизу отчаянный взгляд.

– Ну, ты точно идиот!.. Затем, что у них своя свадьба, а у тебя должна быть своя. Отвернись, не смотри. Не унижайся.

– Так я же… Я боюсь, а вдруг он ей больно сделает? Он так ее сильно руками обхватил.

Лиза вздохнула, подняла брови, медленно качнула головой. Потом, глянув с хулиганским прищуром на Киру, вдруг выпалила:

– Севка, а когда он ее трахать будет, ты что, станешь в окно подглядывать и переживать, чтобы больно не сделал? Учти, он на пятом этаже живет… Если свалишься – костей не соберешь.

Лиза смеялась громко, довольная своей жестокой шуткой. Кира тоже улыбнулась смущенно, хотя ей было до ужаса жалко Севку. И вдруг обернулась, почуяв на спине чей-то колючий взгляд. И Лиза тоже обернулась, потянула Киру за руку:

– Слушай, надо сматываться отсюда, иначе Светка Малышева нас испепелит. Пойдем, освободим ей место. Пусть Севку с поля боя вытаскивает. На войне, говорят, раненые солдаты потом женились на медсестричках, которые их спасли. Может, и Светке перепадет ненароком от Севкиной благодарности. Надо же, какие страсти-мордасти, ага? Бразильский сериал, ни больше ни меньше.

Они и предположить не могли, что бразильский сериал только начинался. Потом еще много всего было, и до драк дело дошло. Севка дрался с Настиным кавалером, сначала с одним, потом с другим, потом с третьим… Потом Светка где-то зацепила Настю, платье на ней порвала. Настина бабушка приходила в школу, просила перевести Настю в параллельный класс… Так и бегали до выпускных экзаменов по заведенному кругу – Севка за Настей, Светка за Севкой, и не могли никуда прибежать. Все кончилось тем, что Настя после экзаменов уехала в Москву, счастье искать, красоту свою белую орхидейную удачно пристраивать. Бабушка ее не пускала, но Настя тайком уехала. Только записку оставила: «Я в Москве отцовых родственников найду». Бабушка потом плакала – каких, мол, родственников, нет у нее никаких родственников… Мать, мол, Настю в подоле принесла и потом бросила, и сама сгинула где-то.

А Светка своего добилась, достался-таки ей Севка, от горя после Настиного бегства едва тепленький. Умудрилась Светка и забеременеть, и свадьбу скороспелую по этому случаю сыграли. Когда сын родился, Севка из горя на белый свет вынырнул, огляделся, жить начал.

Про Настю Кира ничего не знала. Правда, слышала от Лизки, что Настя вернулась, и не одна, а с дочкой. Якобы Лизка видела ее на рынке – довольная была, и вещи на ней дорогие и стильные. Остановились, перекинулись парой фраз… Настя похвасталась, что замуж выходит. А за кого – не сказала. Стало быть, за Рогова Настя замуж собиралась… Владельца заводов, газет, пароходов.

Сейчас поглядим, что это за владелец. И как так Настя могла столько алкоголя хватануть, сколько здоровому мужику не под силу. С ее-то больным сердцем. Почти приехали, вон крыша роговского дома из-за дубовой рощи видна.

А хорошо устроился владелец, ландшафт вокруг дома – просто обалденный. И сам дом тоже. Не дом, а сказочный дворец с башенками. Хотя… Слишком громоздкий для сказочного. Слишком амбициозный. Веет от него холодом и надменностью. И смертью… Бедная, бедная Настя! Как же ее угораздило…

Ворота оказались закрытыми, и Кира долго жала на кнопку звонка, пока не услышала щелчок и последовавший за ним бесстрастный мужской голос:

– Открываю, въезжайте… Прямо по дороге к главному входу. Я вас встречу.

Ворота разъехались, и открылась во всей красе великолепная аллея из голубых елочек, так плотно стоящих друг к другу, что, казалось, машина едет сквозь холодное дождевое облако. Все-таки когда великолепия много, это уже перебор. Похоже, тут со всеми обстоятельствами перебор, и с хозяйскими амбициями тоже.

По ступеням высокого крыльца медленно спускался мужчина, держа руки в карманах брюк. Улыбался вежливо.

Наверное, очень редко можно встретить человека, которому вежливая улыбка в принципе противопоказана. Потому что вежливость, проявленная в такой улыбчиво лживой тональности, рождает обратное впечатление – будто тебя послали далеко и надолго, угрожающе трехэтажно и злостно-вычурно. И ничего ведь не скажешь в ответ, и более того, сам по-дурацки улыбнешься, следуя канонам навязанной вежливости. Хотя вовсе не хочется им следовать…

– Здравствуйте… – вышла из машины Кира, кивнув мужчине. – Вы Рогов Филипп Сергеевич?

– Нет, что вы… – через короткий смешок ответил мужчина, окинув ее нахальным взглядом с головы до ног. – Я всего лишь охранник Рогова Филиппа Сергеевича, а еще водитель по совместительству. Но мне приятно, что вы обознались… А вы разве не местная? Вроде в этом городе Филиппа Сергеевича каждая собака в лицо знает.

– Почему же? Я местная. Но, уж извините, лицо Филиппа Сергеевича до сегодняшнего дня мне было неинтересно. Разрешите представиться – дознаватель Кира Владимировна Стрижак. Вот мое удостоверение.

– Очень приятно. А я Скуратов, Клим Андреевич. Можно просто Клим, отчество мне без надобности. И удостоверение тоже спрячьте, я вам верю.

Кира чуть кивнула, вдруг подумав – как этому чудовищу подходит его короткое односложное имя. Сермяжное, грубое, безжалостное, словно удар ножа. Обманчивое, как давешняя улыбка. И очень удобное, кстати, для бандитского погоняла. Тем более, если следовать теории Ломброзо, вид у него вполне бандитский – бритоголовый, узколобый и востроглазый. Надо будет потом пробить по базе, что это за Клим.

– А Филипп Сергеевич дома, надеюсь? – отвела Кира глаза, не выдержав нахального взгляда Клима. – Могу я с ним побеседовать?

– Нет, хозяин сейчас в городе, у него срочные дела. Но он знал, что вы приедете, и потому поручил мне ответить на все ваши вопросы. Прошу в дом, пожалуйста. Я готов вам все показать, все рассказать.

– А что именно вы хотите мне показать и что рассказать?

– Ну… Вы же по поводу Настиной смерти приехали?.. Разве не так?

– Да, так.

– Вот я и говорю… Идемте.

Он развернулся, начал медленно подниматься по ступенькам, по-прежнему не вынимая рук из карманов. А брюки-то на нем дорогие, кстати. Стрелки идеально отглажены. И рубашка из дорогих, и галстук… Но затылок все равно бандитский, будто на нем клеймо поставлено. Да уж… Хоть и спорная теория Ломброзо, но в данном случае ни убавить ни прибавить.

Кира вслед за Климом вошла в дом, огляделась. Гостиная была огромной, но не сказать, чтобы очень уютной. Все основательно, все дорого, и все само по себе, как в музее или выставочном зале, где вещи конкурируют друг с другом за право быть приобретенными в приличный богатый дом. Клим быстро прошел по гостиной, начал подниматься по широкой витой лестнице, ведущей на второй этаж. Обернулся, сделал рукой приглашающий жест:

– Нам сюда.

Кира поднялась вслед за ним. Клим привел ее в небольшую комнату, щедро освещенную солнцем, и оттого, казалось, более уютную. Все пространство комнаты занимали мягкий диван, кресло, журнальный столик и большой плазменный телевизор.

– Вот, значит… В этой комнате Настасья и померла… – констатировал Клим, присаживаясь на мягкий диван. – Вот в этом самом кресле… Она эту комнату больше всего любила. Часто здесь сидела, когда хозяина дома не было. Я тут, кстати, ничего не трогал. «Скорая» приехала, смерть констатировала, потом тело увезли. А все остальное как было, так и есть.

Под «всем остальным» Клим, вероятно, имел в виду пустые бутылки на столе и стакан толстого стекла, в котором болтались остатки выпивки. Кира наклонилась, чтобы рассмотреть этикетки на бутылках, и Клим начал угодливо перечислять, показывая на каждую бутылку пальцем:

– Это водка финская, это шотландское виски, это вино грузинское, а это шампанское… Я думаю, она с шампанского начала, потом начала вином догоняться. А потом и до виски с водкой дело дошло. Еще в баре коньяк французский был, коллекционный. Бутылки уже нет, не знаю, куда делась. Надо на территории поискать. Настасья вечером гуляла, может, и успела приложиться, а потом здесь продолжила. Не знаю, не могу в точности утверждать, как все было.

– Она что, много пила? – осторожно спросила Кира, выпрямляясь.

– Да не то чтобы… А вообще, я не знаю. Сами понимаете, не мое это дело, за хозяйской жизнью подглядывать. Да и недолго Настя здесь пробыла… Три месяца назад в доме появилась. Вместе с дочкой.

– А дочка сейчас где?

– Так хозяин ее к сестре своей утром отправил, чтобы не травмировать ребенка, сами понимаете.

– Какие отношения были у Насти с Роговым?

– Да нормальные, какие… Он вроде жениться на ней собирался. Но вы лучше у него об этом спросите.

– Вчера вечером Рогов был дома?

– Нет, он поздно приехал, уже ночью. А Настя весь вечер по дому ходила, не в себе была, будто расстроенная чем. А потом сидела тут, в кресле, телевизор смотрела. Я внизу сидел, слышал, как телевизор громко орал, там какой-то концерт показывали. А Настя подпевала – тоже громко. И явно невпопад, простите за подробность. Видать, сильно выпимши была. Ну а потом затихла… Я думал, она заснула. И Филипп Сергеич, когда приехал, тоже ее будить не стал. Пошел к себе спать.

– А дочка?

– Тайка-то? А чего ей? Тайка спала у себя в комнате, в другом конце дома. Там телевизора не слышно, стены толстые.

– А вы, значит, слышали?

– Ну да… Я внизу сидел, в холле, футбол смотрел.

– А кто труп обнаружил?

– Так утром домработница Мария зашла в эту комнату. Хотела убраться, потом заподозрила неладное. Позвала меня, я Филиппа Сергеича разбудил.

– А домработница где сейчас?

– Так здесь, в доме. На кухне, наверное. Позвать?

– Да, позовите.

– А я вам больше не нужен?

– Нет…

– Тогда я отъеду по делам? А если вдруг еще что-то посмотреть захотите, то в будке у ворот еще один охранник есть… Его Павлом зовут.

– А он… Был в доме, когда?..

– Нет, не был. Да он вообще пять минут назад приехал, аккурат перед вами. Три дня отпуска брал, на свадьбу к сестре ездил, поэтому ничего пояснить вам не сможет. Да, кстати, я же хотел сразу вам сказать, да запамятовал! Там ведь записи на камерах есть… Можете глянуть на всякий случай… Если вам интересно, конечно. А если неинтересно, я не настаиваю. От чистого сердца хотел помочь дознанию.

– Спасибо, я гляну.

– Ага. Тогда я пойду, ладно?

– Хорошо, идите.

Клим ушел, Кира осталась одна в комнате. На мгновение ей стало не по себе – никак не складывалась в голове картинка, описанная Климом. Чтобы Настя Ковалева, нежная белая орхидея, сидела со стаканом спиртного в руке и громко подпевала телевизору?.. Нет, не может быть. Не ее стиль поведения. Кого угодно можно представить со стаканом и пением, только не Настю.

– Вы меня звали? – услышала она в дверях робкий голос.

– Да, звала, проходите…

Пожилая женщина робко ступила через порог, вытирая руки фартуком. Руки были давно сухие, но она все елозила по ним тканью фартука, напряженно глядя на Киру.

– Садитесь… Садитесь на диван. Вы не волнуйтесь так, пожалуйста.

– Да как не волноваться, если человек умер?..

– Я вас понимаю. Но все-таки вам нужно будет ответить на мои вопросы. Как вас зовут?

– Мария… Мария Тимофеевна Воскобойникова. Домработница я. Убираю, стираю, готовлю.

– Давно вы здесь работаете?

– Да уж года два, наверное. Я не подсчитывала.

– Скажите, Мария Тимофеевна… Вы первой обнаружили, что Настя мертва?

– Да, я первой… Так уж получилось. Я убраться хотела, я думала, в комнате никого нет, хоть и телевизор орал. Я думала, с вечера забыли выключить. Обычно Настя в спальне ночевала, с хозяином. Ой, что-то я не то говорю, да?

– Все нормально, Мария Тимофеевна. Расскажите, как вы ее обнаружили.

– Так я вошла, она в кресле сидела… Голова набок запрокинулась, а в руке стакан держала, вот этот самый, что на столе. То есть стакан на подлокотнике был, она его вроде как пальцами обхватила. Я думала, она спит… Потом вгляделась и поняла… И Клима позвала…

– Понятно… А скажите, Мария Тимофеевна, Настя часто пила?

– Да нет вроде… Хотя не могу утверждать, не знаю…

– А в тот вечер? Вы видели ее пьяной?

– Я рано из дому ушла… Я ведь не живу здесь, и ухожу рано, как все дела сделаю. У меня внук больной. Днем с нянькой сидит, вот я и тороплюсь, убегаю при первой возможности. Ничего не знаю про хозяйские дела в подробностях, уж извините. Когда ребенок болеет, ни до чего дела нет.

– Хорошо, спасибо. Вы идите, Мария Тимофеевна. Если у меня будут еще вопросы, я вас найду.