Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

* * *

Домашний сейф был предметом его гордости. Вернее, не сам сейф, а его содержимое, которое представляло личную картотеку работника Московского уголовного сыска Отмана Сергея Генриховича. В период революционных событий 1917 года в Петрограде, Москве и других крупных городах России в условиях всеобщего хаоса и погромов были уничтожены ценнейшие картотеки преступного мира, картотеки, собиравшиеся десятилетиями, был перечёркнут огромный опыт, накопленный теми, кто стоял на пути преступников. Как правило, в таких погромах под видом борьбы со старым режимом участвовали либо сами преступники, выпущенные на свободу, либо лица из числа осведомителей и прочих сотрудничавших с полицией. А вот личная картотека Сергея Генриховича сохранилась, чем он очень гордился. Про эту картотеку никто, кроме него, не знал. Знала только ныне покойная супруга Мария Андреевна, да Ольга догадывалась, что отец хранит в сейфе что-то важное, возможно, не только драгоценности. Конечно, семья Отманов в царское время не бедствовала, и кое-что ценное в сейфе было. Но Сергей Генрихович всё это аккуратно упаковал и держал в дальнем углу на чёрный день. А вот картотеку просматривал регулярно.

Половина второго ночи. Всё, пора спать. Сергей Генрихович бережно закрыл дверь сейфа. В это время где-то за домом, совсем близко, прогремел выстрел, затем ещё один. Отман насторожился: знакомое чувство предсказывало ему беду. Он снова опустился в своё кресло-качалку, задумался. Нет, не такой должна быть Россия, и Москва тоже.

Спать неожиданно расхотелось, а чувство тревоги не проходило. Сергей Генрихович взял старый учебник по криминалистике, начал листать. В это время в прихожей робко зазвенел звонок. Что такое? Опять ЧК? Не похоже…

Он подошёл к двери, приоткрыл через цепочку. На лестничной площадке стоял дворник Хасан.

– Беда, барин, беда, – запыхавшись, выпалил он, назвав Отмана по старинке. – Ваш брат…

… В домашних тапочках, с непокрытой головой, едва успев накинуть шубу, он поспешил вслед за Хасаном.

В неярком свете луны Сергей Генрихович увидел брата, который лежал на снегу в позе спящего. И только большое тёмное пятно крови говорило за то, что от такого сна не просыпаются.

– Юра… Юрочка… Ну как же это…

Вдруг он заметил на снегу то, что заставило его содрогнуться. Поднял – это была визитная карточка Кошелькова. Её, видимо, ветром сдуло на снег с груди убитого.

Он повидал много смертей, но в эту не хотел, не мог поверить. Сергей Генрихович прижал пальцы к сонной артерии. Нет, чуда не случилось, его брат Юрий был мёртв.

* * *

– Я верил, что вы к нам придёте, – тряхнув густой шевелюрой, Ершов поднялся из-за стола. Вышел навстречу Отману, подал руку. Сергей Генрихович ответил тем же. – Садитесь, время не терпит. Вчера мне в очередной раз досталось от начальства: по Кошелькову дело фактически не сдвинулось.

Сергей Генрихович тяжело опустился на стул напротив Ершова; низко опустил голову, молчал.

– Что с вами? – нахмурил тёмные брови Ершов.

Отман с трудом выговаривал слова:

– Я, конечно, признателен за то, что брата освободили… но почему, почему его отпустили ночью?

– Что-то случилось?

– Случилось. Его убили. На груди лежала визитка Кошелькова.

– Потрясённый услышанным, Ершов вышел из-за стола, подошёл к Отману.

– Но я же всеми силами пытался его удержать! Я присутствовал при его освобождении. И следователь Фельдман уговаривал его остаться до утра. Но он ни в какую…

Наступила пауза. Ершов тронул Отмана за плечо:

– Примите…

Не дав ему договорить, Сергей Генрихович резко встал:

– Не надо соболезнований. Поймать или уничтожить бандита Кошелькова для меня теперь вопрос чести. Как, впрочем, и для Московского уголовного сыска.

– Московского уголовного розыска, – поправил Ершов, – и всей нашей объединённой группы.

* * *

Уголовным сыском называлась служба российской полиции в период с 1866 по 1917 год. Впервые такая служба была создана в Петербурге при канцелярии обер-полицмейстера. До этого сыскные функции осуществляли судебные следователи и вся полиция.

К отбору кандидатов в сыскную полицию подходили самым ответственным образом: возраст от 25 до 40 лет, русское подданство, православное вероисповедание, здоровое и крепкое телосложение и представительная внешность.

Специфика работы в уголовном сыске предъявляла к сотрудникам высокие требования. В связи с этим в ряде городов России были открыты специальные школы подготовки – школы полицейской стражи. Успешно сдавшие экзамены зачислялись в школу и приступали к обучению. Учебный процесс и распорядок в школе были жёсткими, но разнообразными: классные занятия, гимнастика, фехтование, ознакомление с различными способами борьбы, видами оружия и стрельба из него; и, конечно же, дежурства в ближайшем сыскном отделении.

В курс сыскного дела входило обучение таким формам и методам работы, как личный сыск, состоящий из непосредственного поиска, наружного наблюдения и внедрения сотрудника в преступную среду; работа с агентурой; работа с техническими средствами, включая ведение картотек, дактилоскопию, нахождение следов и вещественных доказательств (вещдоков) преступления. Здесь уместно заметить, что дактилоскопические учёты, то есть идентификацию личности по следам пальцев рук, уголовный сыск России начал применять одним из первых в мире.

Результаты такой профессиональной подготовки не заставили себя долго ждать. О сотрудниках царского уголовного сыска в своё время ходили легенды. Не давал спокойной жизни бандитской Марьиной Роще Московский уголовный сыск под руководством Аркадия Кошко. На лацкане пиджака сотрудники московской сыскной полиции носили знак с буквами «МУС» – московский уголовный сыск. Отсюда и появилось производное жаргонное слово «мусор» (не связанное, разумеется, с бытовыми отходами).

Особое место среди российских сыщиков занимает Иван Путилин – гроза преступного мира второй половины ХIХ века. Начав службу с самой низшей должности канцелярского писца, он благодаря своему таланту и трудолюбию вскоре становится начальником петербургской сыскной полиции. Ни одно значительное дело не расследовалось в те годы без его участия. Он мог переодеться в робу бродяги или чернорабочего и, рискуя жизнью, идти в преступный мир – в среду воров и грабителей, на постоялые дворы, притоны – на самое дно общества.

Его примеру следовало большинство работников сыска, изучавших нравы, обычаи, законы и сленг уголовного мира. Особо ценилась возможность получить информацию в нужное время в нужном месте. Трусость, нерешительность, неоказание помощи считались позором и служили основанием для увольнения. О предательстве, коррупции не могло быть и речи.

Как положительный опыт указанные традиции были взяты на вооружение советским уголовным розыском, которому удалось сохранить часть специалистов, ставших его костяком. Опыт царских работников уголовного сыска был передан новым оперативным работникам, бывшим рабочим, солдатам, матросам, направленным на борьбу с преступностью.

* * *

Особая ударная группа, состоящая из сотрудников ВЧК и МУРа, расположилась в небольшом кабинете Ершова. Ершов как руководитель группы открыл совещание.

– Товарищи! Я не буду говорить, какая сейчас обстановка сложилась на фронтах, вы всё прекрасно знаете. Скажу только, что здесь, в Москве, тоже идёт война – война с бандитами, грабителями, ворами, убийцами и прочей сволочью. Они ведут себя нагло, ничего не боятся, стреляют направо и налево. К концу прошлого года в столице нашего пролетарского государства существовало более тридцати крупных банд. Некоторые из них мы ликвидировали, как, например, банду Сафронова, по кличке Сабан, в количестве тридцати четырёх человек. Поэтому опыт работы у нас появляется. Но людей не хватает, а время не ждёт. И вот сейчас нам поручена ликвидация самой опасной банды – банды Кошелькова, которая несколько дней назад замахнулась на жизнь товарища Ленина. Банда наводит страх на Москву и окрестности, отличается неслыханной дерзостью, не считается с количеством жертв. Вот что совершили они только в прошлом, тысяча девятьсот восемнадцатом году: вооружённое ограбление Управления железной дороги, типографии Сытина, девятого почтового отделения, ограбление двух заводов, водокачки, Замоскворецкого совдепа и артельщиков на Лосиноостровской. А уж убийства рядовых граждан учёту не поддаются. Чтобы посеять панику, они убивают работников ЧК, уголовного розыска; одних милиционеров бандиты расстреляли двадцать два человека. Особая опасность банды видится в том, что, забрав документы убитых сотрудников, бандиты используют их в своих интересах, выдавая себя за тех, кого они убили.

Ершов смолк, слегка успокоился после своей темпераментной речи и уже негромко добавил:

– А теперь моё сообщение дополнит товарищ Отман.

Сергей Генрихович встал, выпрямился. Уже немолодой, но статный и подтянутый, он совсем не походил на того интеллигента, который, сидя в кресле-качалке, при свете настольной лампы перебирает свою картотеку. Многие из присутствующих знали, что он хорошо стреляет, владеет приёмами джиу-джитсу, может перевоплотиться как в надменного аристократа, так и в уличного бродягу; и ещё: говорит по-немецки и по-французски.

К слову «товарищ» он пока не привык, а обращение «господа» было бы в данном случае крайне неуместно. Поэтому своё выступление Сергей Генрихович начал просто:

– Уважаемые сотрудники, мне довелось иметь дело с Яковом Кошельковым, я его дважды брал. Могу сказать о нём следующее. Ему двадцать восемь лет. Он сын известного разбойничьими похождениями бандита, повешенного по приговору суда. Самостоятельную карьеру, если можно так выразиться, начал как вор-домушник и вскоре в криминальном мире Москвы достиг больших высот, покорив к тысяча девятьсот восемнадцатому году всю бандитскую Москву. По внешнему виду он выше среднего роста, смуглый, бритый, черноволосый; взгляд тяжёлый, неприятный, – Отман достал фото Кошелькова анфас и в профиль и показал собравшимся. – Смел, обладает присутствием духа, находчив. В начале деятельности убивал только в целях самозащиты, но после случая, происшедшего год назад, стал жестоким садистом, убивает ради убийства.

– Что за случай? – спросил кто-то из присутствующих.

Сергей Генрихович хотел сообщить о Кошелькове только самое главное, не вдаваясь в подробности. Но на вопрос решил ответить:

– Дело было так. В январе прошлого года (Отман чуть было не сказал: «в последний месяц моей работы») Кошельков выехал развеяться на бандитскую свадьбу в Вязьму. В разгар застолья на свадьбу нагрянули местные чекисты. Под конвоем троих сотрудников Кошелькова повезли в Москву. Но дружки выручили, и довольно умело. Купили несколько буханок чёрного хлеба и в одну из них упрятали пистолет. На вокзале в Москве один из бандитов, переодевшись торговцем, подошёл к конвойным и попросил разрешения продать арестованному хлеба. Неопытные сотрудники разрешили, но не удосужились проверить буханку. В результате Кошельков, разломив буханку, вытащил пистолет, убил двоих конвойных и тяжело ранил третьего. А затем, естественно, скрылся в поднявшейся суматохе. Вот после этого он и убивает направо и налево: на свадьбе-то его кто-то сдал, наведя чекистов.

Сергей Генрихович сделал паузу, оглядел всех собравшихся. Любого из присутствующих он был старше лет на пятнадцать – двадцать. Его слушали внимательно. Ему это понравилось, и он решил ещё продолжить:

– В отличие от других бандитских главарей, Яков Кошельков предстаёт перед нами, если так можно выразиться, интеллектуалом. Он знает французский, немного немецкий, начитан, любит поэзию. Перед тем как убить, может вежливо, даже с юмором, побеседовать со своей будущей жертвой. Он прекрасно стреляет, в том числе по-македонски.

– Это как? – прервал молчание слушателей молоденький матрос.

– С двух рук, в каждой из которой по пистолету, – пояснил Отман и стал подробно описывать ближайших Кошелькову членов его банды – Василия Зайцева (Зайца), Фёдора Алексеева (Лягушку), Алексея Кириллова (Сапожника), Ивана Волкова (Конька) и других.

– На каждом из них по нескольку убийств, не говоря уже про ограбления, – дополнил молчавший до этого Ершов.

Отман понял, что пора заканчивать.

– И ещё, что немаловажно. Все бандиты, в том числе из окружения Кошелькова, любят шумные места: рестораны, трактиры. Кошельков же там никогда надолго не остаётся, может уйти и через несколько минут. А дела предпочитает решать на своих конспиративных квартирах.

– На каких конкретно?.. – спросил ещё один из сидящих в кабинете.

Отман замялся:

– Это… это в рабочем порядке, сообщу персонально.

После посыпались вопросы ему и Ершову. Совещание грозило затянуться. Наконец, Ершов поднялся:

– На сегодня всё, товарищи. Завтра в это же время у меня.

В опустевшем кабинете они остались вдвоём.

– Вы специально не назвали адреса конспиративных квартир? – спросил Ершов с нескрываемым недовольством.

– Да, специально.

– Не доверяете?

– Почему же… Но по правилам нашей работы конспиративные квартиры бандитов, если они становятся нам известны, не оглашаются публично.

Ершов подумал и понимающе кивнул, но трудно было сказать, согласен он или нет.

– Ладно, пусть будет так. Теперь главное, Сергей Генрихович, с вас план проведения оперативных мероприятий. Срочно.

– Завтра будет.

– Никаких завтра. Сегодня. Садитесь за стол и начинайте составлять немедленно.

* * *

Но разработанный и утверждённый самим Дзержинским план с первых же дней его реализации полетел, как это говорят, вверх тормашками. Молодые, ещё неопытные работники ЧК и угрозыска торопились, сокращая, а порой игнорируя подготовку операции. И это сказывалось. Так, на одной из предполагаемых конспиративных квартир Кошелькова устроили засаду. Кошельков же послал в разведку Ваську Чёрного. Ваську взяли. А когда стали выводить, сами наскочили на засаду, устроенную уже Кошельковым. Два сотрудника были убиты, один ранен. Кошельков и Васька Чёрный благополучно ушли.

– Кто? Кто разрешил брать Чёрного? – Сергей Генрихович, негодуя, ходил взад-вперёд по кабинету. Ершов сидел за столом, грустно молчал. – Я уж не спрашиваю, почему меня не известили о проведении операции.

– Всё вышло как-то неожиданно… – вяло оправдывался Ершов.

Но Отмана остановить было трудно:

– Хорошо, пусть неожиданно, пусть без меня, но надо помнить, что Кошельков не такой дурак, чтобы первым сунуться на хазу… Что там Курбатов говорит в своё оправдание?

– Что они не могли позволить уйти бандиту.

– Замечательно!.. Но ловим-то мы не Ваську Чёрного, а Кошелькова. Хотя и Чёрного, эту сволочь, пора к стенке ставить: ещё зимой семнадцатого вырезал на Пресне целую семью.

Но при этом Сергей Генрихович видел, что молодые розыскники пусть постепенно, но набираются опыта. И что отрадно: часто приходят к нему за советом. Как тот же Курбатов, который уже и воровской жаргон освоил, и даже научился гримироваться. Именно Курбатов вскоре оказался ближе всех к поимке Кошелькова.

В тот день, взяв с собой ближайшего помощника Ваню Мальцева и переодевшись соответствующим образом, он пошёл в разведку по кабакам и злачным местам Москвы. В одном из трактиров в Сокольниках они обратили внимание на группу парней. Приблатнённый вид, манеры и воровской жаргон говорили за то, что они из криминальной среды. Курбатов и Мальцев заняли столик поближе к ним, заказали выпивку и начали «ботать по фене» о больших деньгах. Блатные насторожились. Один из них подошёл к оперативникам:

– Кого пасём, господа?

Курбатов хорошо помнил указания Отмана: ни в коем случае не упоминать имя Кошелькова. Поэтому на блатном жаргоне пояснил, что задолжал Коньку приличную сумму, но не знает, где его найти.

– Большие бабки? – спросил подошедший, сверкнув золотыми зубами.

– Большие, но на выпивку останется, – засмеялся Курбатов.

– Ну так закажи…

Сдвинув столы, объединённая компания продолжила веселье. Курбатову пришлось, естественно на блатном диалекте, пояснять, где, когда и за что он сидел вместе с Коньком. Легенду по действительным событиям они отработали заранее с Отманом, хорошо знавшим биографию Ивана Волкова – Конька.

Совместная пьянка длилась часа два. Курбатов и Мальцев больше о Коньке не упоминали. И это дало результат. Прощаясь, тот, что с золотыми зубами, тихо шепнул Курбатову:

– Слушай сюда. Насчёт Конька: он по четвергам в баню ходит на Пресне, утром.

Операция по захвату Волкова-Конька с тремя корешами прошла на редкость спокойно, без единого выстрела.

На допросе Конёк угрюмо молчал. Тогда Ершов лично пообещал ему смягчение приговора, под которым подразумевался расстрел, если он поможет следствию. И грозный бандит согласился. Он назвал две конспиративные квартиры, которые Янька-Кошелёк облюбовал в последние недели.

Засады организовали по всем правилам, но Кошельков не пришёл. И на старых конспиративных квартирах он тоже не появился. Узнав об аресте Конька, он залёг на дно.

* * *

Пароход швартовался долго, неохотно. Пассажиры в военной форме без погон жадно смотрели с палубы на берег, ожидая, когда же подадут трап. Вот трап наконец-то подали, и бывшие военнопленные, молодые и степенные, бритые и бородатые, загорелые и не очень, не торопясь начали спускаться, чтобы продолжить путь в небольшое двухэтажное здание для проверки личности и выдачи справок, заменяющих новые документы.

Этим майским утром пароход «Олимпия» привёз в Петроград русских офицеров из германского плена. Транспорты с солдатами прибыли неделей раньше. С солдатами всё было просто: домой – и никаких гвоздей! А вот с офицерами дело обстояло совсем иначе. В немецком плену офицерам разрешалось читать газеты, посещать близлежащий городок – выпить по кружке пива да наведаться к девицам из борделя. А денщики даже бегали для своих генералов за водкой, которую худо-бедно заменял местный шнапс. Поэтому офицеры были хорошо информированы о том, что происходит в России, да и в мире. В результате многие из них отказались возвращаться в Петроград в большевистскую Россию. Кое-кто остался в Германии, кто-то, сойдя в Риге или Ревеле, решил пробиваться на юг к Деникину.

Процедура проверки личности и выдачи справок заняла достаточно много времени. Лишь к середине дня штабс-капитан Алексей Балезин вышел за пределы порта. Вдохнул полной грудью, огляделся: вот и на Родине!

Первым делом он отыскал телефонную будку и с удивлением обнаружил, что связь работает. Набрал номер, который хорошо помнил. – Вам кого?

– Будьте любезны, профессора Солнцева.

– Игорь Петрович во Франции.

Алексей Балезин узнал голос жены Игоря Петровича, но представляться и расспрашивать не стал. Что тут расспрашивать – среди множества эмигрантов и его учитель профессор Солнцев. К великому сожалению…

Куда теперь? И кому он нужен?

Он шёл и удивлялся: как изменился город с того памятного 1914-го… Нет ни шумных экипажей, ни нарядно одетых женщин, ни ярких вывесок магазинов. Зато на каждом шагу патрули, а по мостовым проезжают грузовики с вооружёнными людьми.

Он подошёл к дому, который хорошо знал и в котором прожил почти четыре года, прежде чем уйти на войну. Здесь он жил у Елизаветы Юрьевны, своей тётки – единственного близкого ему человека. Но милая тётушка, у которой не было своих детей и для которой он был за родного сына, уже два года как преставилась, а он даже не знает, где её могила. Были ещё друзья по университету, но где их сыщешь? Да и живы ли они?

Во двор дома он зашёл с опаской. Кто помнит его, недоучившегося студента… Он всё-таки решился, поднялся на третий этаж, остановился у знакомой двери. Звонок не работал. Тогда он постучал.

– Чего тебе? – дверь открыла небрежно одетая женщина неопределённого возраста. За её спиной прошагал мужик в тельняшке, не обратив на Алексея никакого внимания. Из кухни раздавались голоса: кто-то с кем-то ругался. И в довершение всего отвратительно пахло не то жареным, не то мочёным.

– Кого надо? – переспросила женщина. Он не ответил – повернулся и пошёл. Он понял, что он для этих людей чужой, как, впрочем, и они для него.

Выходя из подъезда, встретил дворника, который его с трудом, но узнал. Дворник и подсказал, на каком кладбище покоится тётушка. … Алексей Балезин сел на лавочку в небольшом сквере, снял вещевой мешок – единственную личную ценность, задумался. Это всё война, будь она проклята! А ведь в августе четырнадцатого и мысли, и настроение были другими.

* * *

Патриотизм… Это чувство всегда овладевало русскими, российскими, а позже советскими людьми в часы, когда над Родиной нависала опасность. Мы знаем, какой большой патриотизм наблюдался в конце июня 1941 года, когда к дверям военкоматов приходили тысячи добровольцев, когда толпы людей провожали на фронт своих родных и близких, друзей и товарищей по работе. «Вставай, страна огромная!» – эта песня стала гимном патриотизма 1941-го, гимном Великой Отечественной войны. Но не меньший патриотизм был и в августе 1914-го, когда началась Первая мировая война, которую в народе также называли Отечественной. Так же толпы россиян под марш «Прощание славянки» и «Смело мы в бой пойдём» (только не за «… власть Советов», а за «… Русь святую. И как один прольём кровь молодую») провожали добровольцев на фронт.

В советское время, начиная от школьных учебников, насаждалось мнение о поражении России в Первой мировой войне. Нам упорно твердили о «прогнившем царском режиме», о «бездарности» царских генералов, о «неготовности к войне» (как будто в 1941-м мы были к ней готовы). Но «прогнивший царизм» в 1914 году провёл мобилизацию армии чётко, без намёка на транспортный хаос. «Не готовая к войне» русская армия под командованием «бездарных» царских генералов в начале войны нанесла противнику несколько мощных ударов, провела ряд наступательных операций, в том числе и на вражеской территории, не отступая до Москвы и до Волги. Да, отступать приходилось, но армия отходила дисциплинированно и организованно – только по приказу. Гражданское население же старались не оставлять на поругание врагу, а по возможности эвакуировать.

Царю-батюшке и его «прогнившему» режиму даже в голову не пришло репрессировать семьи солдат и офицеров, попавших в плен, а тех, кто из плена вернулся, отправлять в холодные лагеря. «Угнетённые национальности» из своей «тюрьмы народов» не горели желанием перейти на сторону врага. И на стороне кайзеровской Германии не воевал миллион русских добровольцев типа власовцев.

Перед войной русская армия насчитывала 5338 тысяч человек. У неё было 6848 лёгких и 240 тяжёлых орудий, 4157 пулемётов, 262 самолёта (больше, чем у Германии) и 4 тысячи автомобилей. За годы войны в русскую армию было призвано почти 16 миллионов человек из всех сословий и едва ли не всех национальностей Российской империи. Это ли не народная война! И эти «насильно призванные» воевали без комиссаров и политруков, без чекистов, штрафбатов и загранотрядов.

И храбрости, воинской доблести было в ту войну предостаточно. Георгиевским крестом были отмечены около полутора миллионов человек. Полными кавалерами Георгиевских наград всех четырёх степеней стали 33 тысячи человек. Медалей «За храбрость» к ноябрю 1916 года было выдано на фронте свыше полутора миллионов. Следует отметить, что тогда кресты и медали просто так никому не вешали, за тыловые заслуги не давали, а давали только за участие в боях.

Среди тех, кого провожали осенью 1914-го, был и Алексей Балезин. Но на фронт он попал не сразу, его первоначально направили в школу младших офицеров. Поэтому своё первое боевое крещение он получил в апреле 1915 года в должности заместителя командира пулемётной команды и вскоре, после гибели командира, занял его место. И чем чаще видел он, наряду с отвагой, гибель своих боевых товарищей, разорванные в клочья тела, озлобленные лица солдат, которых война оторвала от земли, дома, жены и детей, тем настойчивей задавал себе вопрос: а за что же он воюет? За Россию? Может быть, может быть… Но нужна ли России эта война? Что она будет иметь от гибели своих граждан, своих сынов? Много лет спустя в Великую Отечественную он не станет задавать себе этого вопроса – там всё предстанет слишком ясным и очевидным. Но в эту войну…

Балезин закрыл глаза, обхватил голову руками. Хватит, хватит… прочь воспоминания… Как? Ну как от них убежать?..

* * *

– Не помешал?

Алексей слегка повернул голову. Справа от него на скамейке сидел приятного вида мужчина лет сорока, с тёмной окладистой бородой, в строгом чёрном костюме-тройке и того же цвета шляпе. Увидеть человека в таком наряде в мае 1919 года в Петрограде было редкостью.

– Что за дело у вас ко мне? – Балезин, закинув ногу на ногу, смотрел вперёд, а не на новоявленного собеседника, тем самым давая понять, что не очень-то расположен к разговору.