Сталин. Мой товарищ и наставник

– Парень ты хороший, смелый, – сказал он. – Но в голове у тебя ветер гуляет. Ну, допустим, станешь ты офицером – и что дальше?

– Как это «что»? – удивился я. – Отправлюсь в Турцию и стану сражаться…

– Разве все зло мира в том, что турки угнетают армян? – прищурился Иосиф. – Надо еще разобраться с тем, кто кого угнетает. Угнетают не по национальному признаку, а по классовому.

– Это как? – не понял я.

– Богатые угнетают бедных, – объяснил мне Иосиф. – Богатые турки угнетают своих соотечественников не меньше, чем армян. Так было всегда, так происходит повсюду и так будет до тех пор, пока бедные не возьмут власть в свои руки.

– Кто же им даст власть? – удивился я.

Иосиф посмотрел на меня так, будто я был ребенком, и тихо и очень веско сказал:

– Сам никто не даст. Власть добровольно не отдают, ее силой забирают. Ты давай быстрее учи русский, чтобы я тебе дал прочесть кое-какие умные книги.

Он заинтриговал меня, и я налег на трудный русский язык с утроенным усердием. Учил и удивлялся, ну кому понадобилось выдумать такой сложный язык? Голову сломаешь, пока выучишь. В армянском грамматика гораздо проще, к тому же армянский был моим родным языком, и я говорил на нем, не задумываясь о склонениях и спряжениях. Свою партийную кличку Камо я получил от Сталина из-за плохого знания русского, я говорил «камо» вместо «кому». Мы до этого не раз разбирали с моим репетитором все падежи, и моя нерадивость сначала его рассердила, а потом рассмешила. «Эх ты, Камо! – сказал он. – Вот так тебя теперь и стану звать». Германские товарищи принимали меня за француза. «Камо» звучит вполне по-французски. Кличка Камо нравилась больше другой моей клички того времени – Косой. Так меня прозвали из-за того, что мой левый глаз немного косит.

Иосиф не дождался, пока я выучу русский так, что сам смогу читать книги. Спустя несколько дней он принес на занятие «Манифест Коммунистической партии»[18]. Читал на русском и тут же переводил каждую фразу на грузинский. Я мало что понял в тот день, но у меня появилось ощущение причастности к какому-то большому и очень значительному делу. Мне льстило, что такой серьезный человек, как Иосиф, говорит со мной как с равным и доверяет мне настолько, что читает со мной нелегальную литературу. Врезалась мне в ум одна фраза: «Политическая власть в собственном смысле слова – это организованное насилие одного класса для подавления другого», и я сейчас расскажу почему.

В детстве на меня произвела большое впечатление казнь двух крестьян-побратимов, отомстивших молодому князю Амилахвари[19] за бесчестье. Князь, известный своим беспутным нравом, развлекался тем, что крал девушек и бесчестил их. Жених одной из несчастных девушек решил отомстить. Вдвоем со своим побратимом они застрелили негодяя, когда тот выходил из церкви. Какие-то крестьяне подняли руку на сиятельного[20] князя Амилахвари! Да еще на церковных ступенях. Суда еще не было, но все понимали, что несчастных крестьян ждет веревка, несмотря на то что по людскому закону их ни в чем нельзя было обвинить. Такой позор, как бесчестье невинной девушки, смывается только кровью. Если бы крестьяне обесчестили невесту князя, а он за это их убил, то его бы никто не упрекнул. Напротив – им бы восхищались как благородным мстителем. У древних римлян была очень точная пословица: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Крестьяне – это одно, а князья – совсем другое. Дураки говорили: «Крестьян много, а князей мало. Что будет, если все крестьяне начнут убивать князей? Мир рухнет!» Мой отец тоже так говорил, а я сочувствовал крестьянам и надеялся на то, что губернатор или царь их помилует. Они же были мстителями, а не грабителями. Но никто их не помиловал. Я присутствовал на казни и до последней минуты надеялся, что случится чудо – вот сейчас прискачет гонец из Тифлиса с письмом от губернатора или же нападут абреки и отобьют несчастных. Чуда не случилось.

Читая «Манифест», я вспомнил о повешенных крестьянах и сказал о них Иосифу. Он тоже помнил их, весь уезд их помнил, такие дела случаются раз в сто лет.

– Мы и за них расплатимся! – пообещал Иосиф.

Я поверил ему, так веско и по-мужски были сказаны эти слова. Вообразите себе эту картину. 1899 год. Царский режим крепок, никто не знает, что ему осталось существовать всего 17 лет. Кажется, что ничто не в силах его свергнуть. И вдруг какой-то семинарист говорит: «расплатимся», и я ему верю. Так я пришел в революцию. Я благодарен моему старшему товарищу за многое, но больше всего за то, что он привел меня в революцию правильной дорогой. Я был молод, горяч и необразован. Эсеры с их террором казались мне благородными героями, анархические идеи, витавшие среди молодежи, тоже привлекали меня. Куда только нас, юных борцов за справедливость, не заносило! Иосиф вправлял нам мозги, причем для каждого находил особое слово. Одному мог сказать: «Нет, ты не прав» – и долго объяснял, в чем дело. А с другим мог просто пошутить, но так, что шутка сразу давала понять, кто прав, а кто нет. Помню, как Гига однажды начал рассуждать о том, что многие капиталисты не понимают, что угнетают рабочих. Им, дескать, кажется, что они живут по установленному порядку, и они даже не задумываются о том, правильно ли они живут. Разговор шел о разъяснительной работе среди рабочих, а Гига попытался внушить нам, что среди буржуазии тоже нужно проводить разъяснительную работу. У Гиги увлекающийся характер. Придет ему в голову какая-нибудь мысль, так он начинает всех убеждать, а через неделю забудет об этом.

– Давай ты и начнешь это дело, – сказал ему Иосиф. – Завтра как раз воскресенье. Отправляйся с утра на Головинский проспект[21] и попытайся уговорить кого-нибудь из домовладельцев пустить к себе бесплатно несколько рабочих семей. Если получится, в понедельник пойдешь к Яралову и убедишь его вдвое увеличить плату рабочим…

Гига покраснел, а все остальные рассмеялись. Сугубо теоретически можно было представить, что кто-то из домовладельцев решит сделать доброе дело и позволит беднякам жить бесплатно где-нибудь в подвале или на чердаке. Но никто не мог представить, что хозяин металлического завода Яралов, о скупости которого знал весь Тифлис, согласится платить рабочим хотя бы на копейку больше. Я поразился мудрости Иосифа. Начни он спорить с Гигой, тот стал бы горячиться, доказывать свою правоту и в бесполезном споре мог пройти весь вечер. На умные разговоры уже не осталось бы времени. А после шутки посмеялись немного и занялись делом.

Меня очень обижало то, что мне долгое время не давали никаких поручений. Я уже считался своим, при мне обсуждали разные дела, я видел, что товарищи доверяют мне, но почему-то не допускают участвовать в их делах. Несколько раз Иосиф приносил в теткин дом листовки и просил подержать их у себя несколько дней, но это я настоящим поручением не считал. Вот если бы мне доверили разносить эти листовки по заводам – другое дело. Однажды я не выдержал и сказал Иосифу, что чувствую себя готовым для настоящего дела.

– Какого именно? – спросил Иосиф. – Что ты можешь делать?

– Могу разносить листовки, литературу! И вообще делать то, что поручат!

– Листовки разносить? Поручения исполнять? – Во взгляде Иосифа мелькнуло сомнение. – А ну-ка встань и пройдись туда-сюда, как кинто[22].

Я встал и прошелся по комнате, подражая походке кинто. Для пущего правдоподобия левой рукой я придерживал на голове воображаемый поднос.

– Эй, парень, почем твоя зелень? – спросил Иосиф.

– Почем? – растерялся я. – Не знаю…

– А какая у тебя зелень есть? – нахмурился Иосиф.

– Разная… – ответил я, понимая, что провалил экзамен.

– Садись! – махнул рукой Иосиф. – Кинто из тебя, как из ишака тамада. Товара не знаешь, цен не знаешь, ходишь не как кинто, а как девка с Солдатского базара, задом виляешь. Если бы у тебя под зеленью листовки лежали, то донес бы ты их только до первого городового!

От стыда я был готов провалиться сквозь землю. Вай, думаю, какой позор! Сам напросился и так опозорился! Теперь Иосиф решит, что я гожусь только на то, чтобы листовки под кроватью хранить.

– А если бы тебя городовой схватил, – Иосиф неожиданно встал и схватил меня за руку, – то смог бы ты от него вырваться?

Я попытался вырваться, но не смог, потому что Иосиф держал меня крепко.

– Не смог бы! – вздохнул Иосиф. – Отвел бы он тебя в участок вместе с твоим товаром.

Он сел, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Значит, так, Камо-джан. Первое поручение тебе будет такое – делать гимнастику. Гири купи, пригодятся. Революционер должен иметь не только крепкий ум, но и крепкое тело. Второе поручение – когда идешь по улице, то присматривайся к людям. Ко всем подряд. Как они ходят, как себя ведут, как разговаривают. Что сколько стоит, тоже надо знать. Это жизнь, а знание жизни никогда лишним не бывает. Особенно в нашем деле. Не только людей изучай, но и город тоже, особенно дворы, чтобы с закрытыми глазами по ним ходить мог. Давай, старайся, а там видно будет.

По строгому тону голоса Иосифа чувствовалось, что если я провалю второй экзамен, то третьей попытки у меня не будет. Я стал стараться. Делал все, что было мне велено. Месяца через полтора окреп настолько, что поборол теткиного дворника Агарона, саженного[23] верзилу, который раньше был амбалом[24]. Тифлис изучил так, что мог пройти дворами через весь город. Цены на разные товары я стал знать лучше моей тетки. Не могу сосчитать, сколько раз за всю свою жизнь я благодарил Иосифа за этот преподанный мне урок. В нескольких фразах за несколько минут он преподал мне основы конспиративной науки.

Когда я счел себя готовым, то однажды встретил Иосифа с подносом на голове и, подражая всем повадкам кинто, предложил купить у меня персики и виноград. Даже песенку спел, кинто вечно пели куплеты о разных новостях, для неграмотных они были живыми газетами. Закончив представление, я взял пудовую гирю и начал поднимать ее на глазах у Иосифа, стараясь показать, что мне это труда не составляет.

– Молодец! – похвалил меня Иосиф и тут же добавил, чтобы я не сильно зазнавался: – Вот еще бы русский так учил, а то тетка твоя уже на меня косо смотрит. Столько учу тебя, а толку мало.

Я старался изо всех сил. Главным образом для того, чтобы читать нелегальную литературу, которая почти вся была на русском. Но трудный язык давался мне очень тяжело. Говоря по-русски, я чувствовал себя человеком, который вброд переходит реку. Думаешь, что все хорошо, и вдруг неожиданно споткнешься о камень или провалишься в яму. Как я ни старался, но в разговоре вечно допускал ошибки. Даже сейчас, в сорок лет, я нет-нет, а скажу что-то не так.

Несмотря на то что мои успехи в изучении русского языка были очень скромными, наши занятия скоро прекратились. Я заявил тетке и ее мужу, что в семинарию и на бухгалтерские курсы я никогда не пойду и что идти в вольноопределяющиеся я передумал. Пока стану работать в типографии, а там видно будет. Теткиному мужу понравилось, что я стану работать – одним ртом меньше (этот человек только и делал, что считал расходы). Тетка, поняв, что со мной спорить бесполезно, назвала меня ишаком, и на том дело закончилось. Если бы мои родственники знали, в какой именно «типографии» я собираюсь работать и что я вступил в РСДРП, то пришли бы в ужас. Уверен, что теткин муж сразу же побежал бы доносить в полицию. У него, как и у большинства богачей, слова «социалист» и «разбойник» были синонимами. Но я хорошо конспирировался. В своей комнате устроил под половицей тайник, где хранил полученный от Иосифа револьвер и прочее, что надо было скрывать от чужих глаз. Если по делам мне приходилось отсутствовать дома ночью, то перед тем, как вернуться, я заходил в какой-нибудь духан, выпивал немного вина и возвращался домой пошатываясь и с песнями, как и положено молодому гуляке, чтобы не вызывать подозрений. Тетка качала головой и причитала: «Горе мне, сестра, виновата я перед тобой, не могу ничего сделать с твоим сыном». А я радовался тому, как ловко я вожу всех за нос.

Револьвер я получил потому, что мне приходилось в одиночку перевозить крупные суммы денег, которые собирались для партии на заводах и фабриках. Иногда случалось везти десятки тысяч. Иосиф не только дал мне револьвер, но научил стрелять и еще научил носить его скрытно, но так, чтобы можно было легко вытащить. И эта наука мне не раз пригодилась в жизни.

Поначалу меня использовали в качестве курьера, присматривались. Когда присмотрелись, то начали давать организационные поручения. Кроме того, я проходил нечто вроде практики под руководством Иосифа. Он вел кружки среди рабочих и брал меня с собой. Надо сказать, что в революционной среде далеко не все понимали важность кружков и хотели заниматься этим делом. Не раз от людей, которые казались умными, доводилось слышать, что кружки – «бесполезное», «скучное» или вовсе «глупое» занятие. Чем объяснять десятку рабочих, лучше написать статью в газету – ее прочтут тысячи. Люди забывали очевидное, то, что большинство рабочих неграмотно, и то, что марксизму надо учить, надо объяснять. Мало кто прочтет и сразу все поймет. Я не считаю себя дураком и кое-какое образование у меня имелось, но «Манифест» со мной нужно было разбирать. Если бы Иосиф просто прочел его мне, я понял бы далеко не все.

Посещение кружков принесло мне огромную пользу. Я многому научился у Иосифа и у наших кружковцев. Иосиф научил меня просто и понятно излагать свои мысли, вести пропагандистскую работу так, чтобы она давала хороший результат. Занятия он проводил очень увлекательно. Люди слушали, раскрыв рты, словно им читали авантюрный роман. Кружки собирались у кого-то на дому, и для маскировки на стол ставилось вино и кое-что из еды – хлеб, сыр, зелень. Если вдруг нагрянет полиция, то увидит сборище выпивающих и закусывающих приятелей. Еду и вино кружковцы покупали в складчину и по окончании занятия быстро уничтожали – не пропадать же добру. В тех кружках, которые вел Иосиф (а я бывал на кружках и у других), после окончания занятия люди не набрасывались на еду, а продолжали обсуждать услышанное. Это верная примета того, что ведущий сумел задеть их за живое. В этом же и смысл кружковской работы, чтобы каждому доходчиво объяснить и каждого задеть за живое. Опыт, полученный под руководством Сталина, очень пригодился мне в тюрьме. «Камо за пять минут разагитирует любую камеру», – злились мои тюремщики и старались держать меня в одиночке. Но если уж за решеткой у меня была компания, то я не терял времени даром, начинал разговаривать с людьми. Из сидения в камере тоже можно извлечь пользу.

Разные люди приходили заниматься в кружках. Одних приводила жажда справедливости, других – любопытство, третьих – обиды на власть. Были и такие, что приходили за компанию с приятелем. По уровню образования кружковцы тоже отличались. Были грамотные, читающие, и были такие, что вместо подписи ставили крест. Грамотные иногда пытались переспорить Иосифа, желая блеснуть своей образованностью. Он терпеливо, при помощи понятных аргументов, объяснял им, что они не правы, и делал это по-товарищески, на равных, а не как педагог ученикам. И не только рассказывал и объяснял что-то, но и непременно расспрашивал кружковцев о их делах, о жизни. Иосиф знал, кто женат, а кто холост, у кого сколько детей и разные другие бытовые подробности, не имевшие прямого отношения к занятиям в кружке.

– Очень важно, чтобы в кружке была товарищеская атмосфера, – объяснял мне Иосиф. – Мы все товарищи, все равны. Люди должны чувствовать себя свободно, тогда они будут думать, понимать, дискутировать, а не просто слушать и бояться задать вопрос.

Если дискуссии затягивались за полночь, Иосиф радовался: ах, как хорошо сегодня поспорили, время не зря прошло. После кружка мы обычно шли к нему (он тогда работал наблюдателем в обсерватории[25] и жил там же), и там мое обучение продолжалось. Сталин обсуждал со мной на более сложном уровне темы, которые разбирались на кружке, делился опытом, короче говоря, учил меня уму-разуму, делал из мальчишки революционера. Мне трудно было поверить в то, что моему учителю немногим больше двадцати, по опыту и мудрости он производил впечатление пятидесятилетнего. «Когда он успел все узнать? Как он вообще все успевает?» – удивлялся я и брал со Сталина пример, старался использовать с пользой каждую минуту.

Обстановка, в которой жил Сталин, тоже удивляла меня своей простотой. Кровать, стол, два табурета, сундук вместо шкафа. Разумеется, я понимал, что не увижу здесь той роскоши, которая была в теткином доме, но все же ожидал увидеть нечто иное.

Членом одного из кружков некоторое время был неприятный человек, железнодорожный служащий Вано Ломидзе, то и дело упоминавший о своем азнаурском[26] происхождении. У глупости много примет, но одна из главных – кичиться своим происхождением. Вано не раз пытался поддеть Иосифа, но всякий раз терпел поражение. Однако не унимался и пробовал снова. Однажды он сказал, что Маркс и Энгельс были богачами и что марксисты-социалисты только на словах выступают за равенство, а на самом деле это не так. У нас, мол, каждая копейка на счету, а социалисты с нас собирают деньги якобы на партийные нужды, но на самом деле тратят их на себя. Признаюсь честно, что у меня кулаки зачесались дать Вано в морду за такие слова. Иосиф, заметив мое настроение, строго поглядел на меня, давая понять, чтобы я сидел спокойно, и сказал Вано как ни в чем не бывало:

– У русских есть хорошая пословица: «Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать». И вообще нехорошо получается. Я почти у всех вас в гостях побывал (кружок собирался то у одного, то у другого), а вы у меня еще не были. Приглашаю всех к себе. Прямо сегодня, после кружка и пойдем, чтобы никто не подумал, что я к вашему приходу подготовился. Увидите своими глазами, как живут социалисты.

После кружка Иосиф повел всех к себе во флигель (он жил и работал во флигеле, а не в главном здании). Увидев, в какой «роскоши» живет Иосиф, Вано покраснел как рак. Больше он на кружок не приходил.

Если меня спросят: «Как Сталин относится к имуществу?», – я отвечу: «Он не обращает на имущество никакого внимания». Есть кровать, чтобы спать, есть стол, чтобы за ним работать, есть стул, чтобы на нем сидеть, что еще нужно? Скромность Сталина, проявляющаяся во всем, могла бы служить примером для некоторых его соратников. Я – коммунист и скажу с партийной прямотой, что в первую очередь пример надо бы брать товарищу Троцкому. Я сказал это ему в глаза, когда оказался в его знаменитом поезде[27], повторю и сейчас. Солдаты в красных штанах с золотыми лампасами и синих кителях с серебряными кантами произвели на меня плохое впечатление. Словно старорежимные швейцары, иначе и не сказать. Под стать «швейцарам» было и внутреннее убранство вагона Троцкого с дорогой мебелью, канделябрами и коврами. Я пишу об этом потому, что Троцкому не понравилось мое замечание относительно роскоши, которой он себя окружил. Он ответил мне резко, даже грубо. Напомнил о своих высоких должностях и сказал, что для работы ему нужны соответствующие удобства. Не знаю, что он подразумевал под словом «соответствующие», но могу представить, что испытывают люди, попавшие в вагон одного из ближайших соратников Ленина и видящие там такую буржуазную роскошь. В вагоне Троцкого я вспомнил Вано Ломидзе и комнатку в обсерватории, в которой жил Сталин. Я не раз был у Сталина, и все его жилища отличались простотой, которую можно назвать «спартанской». У Ленина я видел то же самое. Обо мне и говорить нечего. После Моабитской тюрьмы[28] пальто, брошенное на пол, кажется мне пуховой периной.

Чтобы узнать человека, не надо съедать с ним пуд соли. Достаточно побывать у него дома и посмотреть, как он живет. Быт расскажет о человеке больше, чем кто-то из его знакомых. Что же касается скромности, то она – одно из главных качеств коммуниста. Настоящего коммуниста. Это очень тонкая и очень важная грань, переходя за которую коммунист превращается в буржуя.

Мой промах

Сталин хотел восстановить в Тбилиси подпольную типографию, которая была нам очень нужна. Была типография на Лоткинской, но ее очень скоро разгромила полиция. Гораздо проще печатать газеты и листовки на месте, нежели возить их из Ростова или Екатеринодара[29]. Сталин хотел издавать газеты на грузинском и армянском языках, которые были бы доступнее для закавказского пролетариата, чем «Искра». У него и название уже имелось: «Борьба». Деньги и возможность раздобыть станок тоже были – товарищи брались собрать его из деталей от списанных типографских машин. Не хватало только одного – помещения.

Мои воспоминания будут читать разные люди, в том числе и не имеющие представления о конспиративной работе, поэтому я поясню, в чем заключалась сложность. Абы какое помещение для подпольной типографии не годилось. Оно должно было быть не на самом виду, но в то же время и не где-нибудь на отшибе, чтобы частое появление людей и подвод не вызывало бы ничьего любопытства. Типография должна была иметь два склада – обычный, который можно было бы показать всем, и скрытый от посторонних глаз, где можно было бы хранить все нелегальное. Владельцем помещения должен был быть человек, сочувствующий делу революции или такой, которому нет дела ни до чего, кроме арендной платы. Типография – дело шумное, поэтому нелегальную типографию надо маскировать под видом легальной или же устраивать там, где шум ее будет заглушаться другим шумом. Например, на заводе или на железнодорожной станции. Маскировать было сложно, поскольку любая легальная типография привлекала внимание полиции. Часто было так, что в легальных типографиях печаталась нелегальная литература. В Тифлисе и вообще на всем Кавказе дело осложнялось местными особенностями. Все всех знают, все суют нос во все дела, слухи разносятся моментально. Очень важно было, чтобы типография не привлекала бы ничьего внимания. Об ответственности перед товарищами, которые обеспечивали типографию станками и всем необходимым, тоже забывать не следовало. Люди сделали большую работу, дали все, что нужно, их нельзя подвести.

Организацией типографии занимался Вано Стуруа[30]. Он поручил мне найти для нее подходящее место. Я очень хотел выполнить это поручение как можно скорее и по неопытности совершил большую ошибку.

Дело было так. Муж моей тетки Геворг Бахчиев имел широкий круг знакомств. Весь Тифлис знал его, а он знал всех. Я решил использовать связи Бахчиева в своих целях и сказал ему, что один мой знакомый из Гори хочет открыть типографию, чтобы печатать открытки, календари, брошюры для паломников и прочую чепуху. Эта чепуха не только служила отличным прикрытием для типографии, но и приносила неплохой доход. Борьба стоила денег, причем больших денег, поэтому революционерам приходилось быть рачительными хозяевами. «Беда с помещением, – сказал я Бахчиеву, – мой знакомый никак не может найти подходящее и недорогое помещение. Нельзя ли поспрашивать у знакомых?» Бахчиев не удивился моей просьбе. Он решил, что я хочу заработать комиссионные. В его кругу это было обычным делом, все оказывали друг другу услуги за процент. С меня Бахчиев, разумеется, процента не потребовал, поскольку я был племянником его жены и жил в его доме. Близким родственникам полагалось помогать бескорыстно.

Во время встречи с Вано я сказал ему, что теперь нам ищет помещение Бахчиев.

– Ты что, с ума сошел?! – рассердился Вано. – Кто тебе разрешил так поступать?!

– А что в этом такого?! – удивился я. – Я же не сказал ему правду, а сослался на знакомого из Гори. Геворг каждый вечер кутит в большой компании, что плохого, если он будет спрашивать у приятелей про помещение?

Вано вспылил, обозвал меня «глупым ишаком» и разными другими обидными словами. Я в долгу не остался, несмотря на то что Вано был старше меня и по возрасту, и по положению в организации. Вместо разговора вышел скандал. Расставшись с Вано, я пошел в обсерваторию к Сталину. Не для того, чтобы пожаловаться на Вано, а для того, чтобы посоветоваться и договориться, чтобы я докладывал ему о моих поисках. Я тогда еще не знал, что Вано вспыльчив, но отходчив, а мы поскандалили так бурно, что, как мне казалось, разругались на всю жизнь. «Кто дал ему право оскорблять меня?! – горячился я, пока шел. – Я – взрослый человек, член партии, а он обозвал меня ишаком! Пускай еще скажет спасибо, что я ему в морду не дал за такие слова!»

Выслушав меня, Иосиф сказал:

– Вано прав. Выразился он, конечно, грубо, но он прав. Ты не ишак, а дурак, потому что не понимаешь простых вещей. Рано или поздно, но тобой заинтересуются ищейки. Вот допустим, что тебя арестовали. Ты сидишь в Метехах[31], молчишь, на вопросы не отвечаешь. Политическим сыском занимаются умные люди. Они не только тобой будут заниматься, но и твоими связями – родственниками, друзьями, соседями. Всех будут подробно расспрашивать о тебе. Что делал? С кем встречался? О чем говорил? Бахчиев среди прочего вспомнит и этот случай. «Ага! – скажут жандармы. – Значит, этот бунтовщик искал место для типографии. Значит, материалы уже печатают в Тифлисе, а не возят из Ростова». Это Бахчиев может тебе поверить, а жандармы не поверят. Они знают, что практически все, чем занимаемся мы, делается для нашего общего дела. То есть из-за твоей ошибки жандармы могут догадаться, что в Тифлисе работает нелегальная типография. А если бы Бахчиев нашел тебе место, это считай все равно, что ты в жандармское[32] адрес сообщил. Понял?