Байки грустного пони (сборник)

В это время с двух сторон уже расставили стрелков, мастеров по стрельбе в глаз белки и валивших тигра с одного выстрела. Таких мастеров в то время был переизбыток, бизнесменов было меньше, чем тигров, поэтому их валили вместо них, так как Красную книгу для коммерсантов еще не написали, а зверей надо беречь, увеличивать их популяцию в дикой азиатской природе. Мой товарищ тогда еще не знал об изменении своей популяции и пил свое пятничное виски с беспечной хохлушкой из Полтавы. Пожелав продолжения банкета, он повел ее в рабочие помещения клуба, где пожелал овладеть ею в полном объеме. В какой-то кладовке, где висели вяленые конские туши, он расположился с девушкой, бутылкой виски и двумя стаканами. Конина вяленая возбудила его круче кокаина, видимо, в каком-то своем перевоплощении он был конем в степях Центральной Азии. Он пошел к двери, чтобы запереть ее от греха поближе. Он вернулся к девушке, взял стакан в руку, выпил его и потерял сознание. Проснулся он через несколько часов, ничего не понимая, с головой, которая трещала, как шаманский бубен. Он вышел из подсобки, прошел весь клуб, кругом не было ни души, вышел на улицу. Охраны, машины, бумажника, часов «Вишерон Константин» и зажигалки «Дюпон» тоже не было, не было никого и ничего, он понял, что произошло нечто, объяснения которому нет. Доехав на такси до своего коттеджа на территории Дома приемов местного царя, он вошел к себе в дом, где его встретил помощник с глазами, в которых был страх вселенский. Он начал мычать, что приезжали уже все бандиты, пять раз спрашивали, где хозяин, он не знал, что и думать. Охрана уехала уже утром, из клуба все ушли, они предполагали, что он тихо свалил с телками в отель, как иногда бывало. Восстановив события, он понял, что клофелин из рук девушки из Полтавы спас его от пуль горных стрелков двух бригад, которым его заказали. Как настоящий бизнесмен, он подсчитал дебет с кредитом. В минусе бумажник, три тысячи у. е. – он без пятерки не выходил, – часы и по мелочи, итого четыре тысячи у. е., в плюсе – живой, с трещавшей башкой. Звезды Давида в интерьере клуба и щедрая рука, насыпавшая клофелин, поломали планы его врага, который спустя много лет рассказал моему другу, как он это спланировал, где стояли стрелки и сколько ему это стоило. Он к этому времени стал очень большим человеком, с моим другом они уже помирились. Девушку, спасшую его, он больше никогда не видел, а так хотелось отблагодарить эту милую дрянь за чудесное спасение.

Химия и жизнь

Один мужчина жил себе и жил и не знал, что ожидает его сегодня вечером в маленьком баре возле офиса, где он тянул лямку на хозяина, наглого и самодовольного молодого человека, который захапал старый, обшарпанный НИИ, в котором, кроме двенадцати этажей, ничего хорошего не было. Мужчина, которого ждет пятничная история, работал у этого хлыща с отвращением, но уйти не мог – жена и дети хотели есть, а это он видел своей святой обязанностью. Дома у него все вроде было хорошо, его ценили за то, что он приносит деньги, а других достоинств у него и смолоду не было. Он был немолод, нечестолюбив, не следил за своей внешностью, весом и обувью, был сер, сед и без харизмы – сейчас модно, чтобы была харизма. Что это, он не знал, думал, что это большой член, а он у него был маленький. Он никогда не смотрел женщинам вслед, боялся, что ответный взгляд пронзит его рентгеном и прелестница сразу увидит его серые разношенные трусы, вялые мышцы и его харизму, он сразу сжимался, прятал глаза и бочком двигался к себе домой в раковину, где ему было спокойно, тихо и никто не измерял его презрительным взглядом, сразу определяя его зарплату и жилищные условия. Он знал, что ему нечего было предложить другим людям, в тендерах и аукционах не участвовал, даже не заявлял себя, заранее зная результат. Единственное, что он позволял себе, – в пятницу, после ненавистной работы, зайти в бар и выпить немного водки у стойки. Он ни с кем не дружил, не любил болтать в компании, ему хватало себя, и он был доволен своим обществом, своей пятничной водкой, и этот час в конце недели был единственным бонусом в его простой и незамысловатой жизни. Эта пятница была такой же, как и прошлая, он пришел в бар, заказал свою водку и, не оглядываясь по сторонам, выпил две порции, закурил, и ему стало тепло и хорошо, он ждал, когда хмель придет в голову и некоторое время ему будет хорошо, туман в голове отвлечет от тягот недели и можно будет улететь на время куда-то, где ему хорошо. Многие хотят улететь в рай, каждый в свой, у него не было рая, но и не было ада, он когда-то выстроил свою жизнь в определенный порядок, не искал и даже боялся потрясений, зная, что это ему не под силу; слыша от людей, случайно встреченных в жизни, об их приключениях и опасных поворотах, он понимал, как это сложно, и даже опасался каких-либо перемен. Рядом с ним кто-то прошелестел, сел на высокий стул и заказал водку с апельсиновым соком – он знал, что этот напиток называется «Отверткой», но не понимал, что ею можно отвернуть. Скосив глаза, он увидел серую офисную мымру лет тридцати пяти. Понятно, что она была не замужем, без детей и с подмосковной пропиской. В глазах ее не было огня охотницы за пятничными миражами, то есть поддать и бухнуться в койку со случайным собутыльником. Одета она тоже была кое-как – чисто, но без выдумки, без подчеркивания зада, груди или других несуществующих достоинств, губы и глаза были накрашены скверно, без выдумки, только обозначены, что они есть, во всем ее виде глазу зацепиться было не за что, она давно поставила на себе крест, наверное, еще в двадцать пять, переспав с первым начальником маленькой конторы. Терпела его жирные руки и еженедельные насилования в кабинете за прописку и жалкую зарплату, которая была нужна как воздух для оплаты угла в Мытищах и скудной жизни, промаялась с жирным гадом три года, сделала два аборта от этой свиньи, которая обещала бросить жену и сделать ей ребенка. Ничего он не сделал, она терпела его, даже привыкла к его пятничным наездам, ждала даже их, хотела как-то изменить его, разбудить в нем нечто человеческое. Но не будите зверя, говорят разумные люди. Тянуть лямку стало невыносимо, через три года она проснулась, очнулась от безумия и рабства, выкупила комнату в хрущобе и ушла от своего «кумира» в другую жизнь, где не было этого мрака и унижения. Любимый ловил ее, заставлял исполнять его привычные омерзительные штучки, плакал пьяными слезами, что он вот-вот уйдет от жены, скоро вырастет сын, и он будет свободен, и они заживут весело и счастливо, и будет у них новый ребеночек. Она понимала, что это вранье, и потихоньку за полгода освободилась от него и зажила сама себе королева. Нрава она была кроткого, пахать ей было не в падлу, и на новой работе ее ценили и даже платили какие-то деньги, позволяющие ей жить бедно, но достойно, она могла раз в год поехать в Турцию и зимой на неделю в Болгарию на лыжах, выпивать в пятницу свою «Отвертку» и даже купить старенький «гольф», чтобы не мотаться в электричках. С мужчинами у нее не сильно получалось, после душного романа с жирной сволочью тело и душа ее замерзли, и она поставила жирную точку в своей личной жизни. Предлагать себя она не умела, охотники не видели ее в свои прицелы, а пьяным сбродом в электричках она брезговала. Выпив две «Отвертки», она увидела мужчину – такого же офисного бедолагу, пьющего свою водку в свою пятницу. По первому образованию она была химик и прекрасно понимала химические процессы, возникающие в разных сосудах. Ее валентность и его валентность уравновесили водка и общая судьба, и она, не веря самой себе, первая спросила его новым для себя голосом очевидную глупость: «Как дела?» Он вздрогнул и не понял, к кому она обращается, и вместо ответа с улыбкой, что у него все «найс», хлопнул незапланированную рюмку и чуть не подавился. Он закашлялся, она, не веря своим глазам и ушам, хлопнула его по спине, и он сразу пришел в себя и с ужасом отодвинулся от сумасшедшей тетки, не понимая, что ей надо от него – он боялся клофелинщиц, – и, резко отодвинув свою рюмку, постарался сделать лицо более грозным, он ничего не понимал, туман в его голове слегка рассеялся, и мозг начал лихорадочно анализировать происходящее. За бумажник он не боялся, денег там не было – деньги были на карточке, а пин-код он даже под пыткой не скажет, он это знал точно. Женщина смотрела на него с улыбкой, она уже знала, как химик, что реакция пошла, и это знание давало ей силы. Она со скоростью спринтера выпалила ему на голову все свое спящее много лет прошлое, не смущаясь, не прячась, не оставляя внутри себя ничего, до донышка, все без остатка, захлебываясь своей историей, исповедью, давившей ее столько лет. Так бывает со случайным попутчиком в поезде ночью, после водки и курицы, когда не хочется спать и выплескивается все – светлое и темное – и, как река, затопляет и разрушает все дамбы и плотины, вырывается наружу, как поток, сносящий все. Мужчина, сбитый этим бурлящим потоком, сидел завороженный и инстинктивно стал успокаивать эту маленькую несчастную мышку, которая уже плакала, не сдерживая слез. Он понимал, что это не пьяный бред, он завидовал ей. Сам он уже много лет не может сделать то же самое, сбросить с себя груз невнятных желаний, неспетых песен, выплеснуть вот так сильно и страстно, не боясь, что осудят, засмеют. Он гладил ее руку, обнимал за плечи, говорил какие-то глупые слова утешения, которых он раньше не знал и не умел говорить. Она все плакала и говорила, он тоже хотел заплакать вместе с ней, но сдерживал себя, боясь показаться смешным. Он заказал еще две порции, и они еще выпили уже вместе, как одно целое, химическая реакция достигла точки кипения, и новая субстанция из двух разных молекул и атомов стала однородной и неразделимой. Он боялся, что у него не хватит денег, он на минуту вышел в туалет, вымыл лицо и руки, волнение унять не удавалось. Он посчитал наличность – вроде хватало, потрогал карточку, посмотрел на остаток, но сразу отогнал мысли о священных домашних деньгах. Надо было уходить из бара, прощаться, ехать домой, но уйти было невозможно. Женщина держала его за руку, как за соломинку, как за канат, и он почувствовал, что, если он отпустит ее руку, она утонет, пропадет, он не мог бросить ее, он не знал, как поступить, но решение пришло само. Рядом с баром был старый советский отель, где останавливались командированные, приезжавшие в их НИИ на согласование проектов, он бережно взял женщину за руку, привел в отель, решив, что положит ее здесь спать, а потом поедет домой в свою тихую гавань, где нет бурь и штормов. Номерок был маленький, с большой кроватью, он раздел ее, как ребенка, он чувствовал огромную нежность и ответственность за еще три часа назад совершенно чужого человека, ставшего за каких-то три часа бесконечно дорогим и невыносимо близким и родным, они ничего не говорили друг другу, слов уже не было, он уложил ее, она не выпускала его руки, смотрела на него, не отрываясь ни на секунду, он чувствовал себя сильным и значительным, он никогда не чувствовал себя так, эта маленькая женщина из чужой жизни влетела в него снарядом, разбила все его крепости и страхи. Он курил, сидел рядом с ней, она слабо улыбалась и, как маленькая девочка, засопела, умиротворенная и счастливая. Он сидел рядом с ней, забыв про дом, про святые обязанности, он что-то обрел в этот пятничный вечер, что-то такое, чего он еще не знал, но понял, что без этого он жить не будет.

Счастливый человек

Мой товарищ – счастливый человек, он так устроен. Проболтавшись в жизненных неурядицах в 80-х годах, он вместе со страной, которую любит, как девушку, еще не встреченную, дожил до полной гармонии. Падение империи подняло его волной на гребень успеха, он не стал банкиром, воротилой шоу-бизнеса, нефть не забила фонтаном у него на дачном участке по Горьковской дороге, но два автосервиса и три аптеки в области давали ему приличный доход и не требовали постоянного внимания. Дни, свободные от борьбы за безбедное существование, он проводил в обществе юных и не очень дев и вел себя как настоящий патриций. Средств для этого у него хватало, а фантазии и жизнелюбия ему и так было не занимать. Он исповедовал железный принцип – ни дня без женщин – и занимался этим вопросом системно. Его картотека – это образец творческого подхода к данной теме. Он находил их в газетах, на рынках, в местах общего пользования.

Внешние данные его были умеренны, ни одного атрибута из серии «голубоглазый блондин двухметрового роста» нет. Он был невысок, неказист, неречист, к этому нужно добавить ряд симпатичных штрихов – отсутствие растительности на макушке и возраст шестьдесят с небольшим.

День его начинался с обзвона предполагаемых участниц, начинал он всегда с новых приобретений; если с ними не получалось по ряду причин, брал проверенные кадры из бывших в употреблении, ничем себя не запятнавших (имеется в виду хамство и алчность). Сценарий их встреч был четким и выверенным, как действия часового мастера. Он приглашал их в сауну, расположенную в жилом доме, которую сам построил десять лет назад для своего хобби. Сауна была без фонтанов, но в ней было чистенько и все содержалось в должном порядке. В гостиной служащий накрывал стол, вино С.Ч. выбирал сам, он знал толк, даже мог о нем многое рассказать, но время на это тратить не любил. Он был всегда галантен и предельно честен. Первая фраза в его сценарии всегда была такой: «Я женат, у меня двое детей, я люблю жену уже тридцать два года», – тем самым он ставил жирную точку на перспективу избранницы на его сердце и карман, это не всем нравилось, но головная боль об их светлом будущем уходила за горизонт. Из практики никто после этого из них не уходил и спокойно ел и закусывал. Потом рассказывалось несколько историй о встречах моего друга с интересными людьми, которых он и правда знал – ремонтировал их машины в далекие восьмидесятые. Он точно знал, сколько кому из них лет и кто за кем замужем, а это самая ценная информация для людей, далеких от мира искусства. Несколько фотографий, довольно потрепанных от частого употребления, где он с Удовиченко, Галиной Польских и Жанной Болотовой, дополняли его истории, как десерт обильную еду и выпивку. Второй акт прелюдии был музыкальным – он выносил караоке и пел три песни. Пел он плохо, но очень задорно, появление караоке произвело культурную революцию, люди, которым было петь запрещено под страхом смерти, почувствовали себя выдающимися исполнителями, он был из этой плеяды. Он пел всегда три песни: «Там, где клен шумит», потом «Зайка моя» – эта песня имела подтекст, в период исполнения ее он подмигивал, ритмично двигался с вожделением к объекту, но руки не распускал, дозировал свое чувство с безжалостностью хирурга. Третья, сокрушающая волю и парализующая тело жертвы, была песня «Доченька моя», песня закрепляла успех, обозначала разницу в возрасте, даже если она была призрачна, и в то же время отцовская интонация, приправленная нежностью и дрожью в припеве, валила жертву с ног в прямом смысле, и вот она уже трепещет в силках нашего охотника, она готова умереть от разрываемой сердце страсти.

Бурные объятия и крики завершают эту маленькую пьесу, где мой друг как бы в трех лицах – и режиссер, и сценарист, и главный герой. Она уходит в свою рутинную жизнь, где нет ни страсти, ни любви, нет даже этой не самой роскошной постановки в стиле домкультуровской эстетики. В реальной жизни есть тяжелая битва за существование, гора проблем и отсутствие какого-либо праздника, есть муж, который давно спит в пьяной коме, или отсутствие бывшего мужа, которое она тщательно скрывает на этих встречах. Невооруженным глазом видно, что мужа давно нет, но анкеты, рассылаемые ею, множатся, и ночью на дочкином разбитом компе она разговаривает в чате с такими же неудачниками мужского пола, представляющимися бизнесменами, банкирами или на худой конец служащими госструктур. Она не очень-то верит в эти бредни, но других нет, и опять она меняет фотографию на более качественную и размещает ее на новом сайте.

Уходит она с блаженной улыбкой и надеждой, что, может быть, этот милый человек, такой галантный и пылкий, оценит и позовет еще и встреча их даст ей импульс отогнать от себя тягостные мысли, что произойдет чудо, он увидит ее, пойдет за ней, но опыт ее общения с такими мужчинами говорит об обратном – еще встреча, может быть, еще одна, а потом он нырнет поглубже, где холоднее и рыба вкуснее. Но все равно она благодарна ему за этот сладостный обман, за праздник, пусть маленький, но праздник, она заснет сегодня умиротворенная и уставшая и не подойдет к экрану, ожидая сообщений из брачного агентства, где, может, появились новые анкеты старых клиентов, где они поменяли фото и ник-нэйм…

Наш герой сегодня совершит еще один акт милосердия и по накатанному сценарию осчастливит соискательницу на приз «Девушка дня», которая получит свою дозу любовного напитка от нашего бескорыстного целителя. Он дарит радость людям, он незаметный герой на фронте любви, он достоин медали за заслуги перед человечеством. Грязные политиканы получают премии от государственных организаций за несуществующие заслуги, а наш друг вот уже сорок лет изо дня в день творит добро. Если выбросить выходные и дни легких недомоганий, то получается, что за 40 лет (приводим расчет: 40 лет х 365—104 выходных дня) 20 тысяч женщин с небольшим обрели счастливые мгновения и надежду. Слава тебе, невидимый герой нашего времени, спасибо тебе, великий труженик!

OKsaнa

Это история женщины, которая уже двадцать лет бежит от войн и катастроф, но они настигают ее, как цунами, но она бежит снова, снова, потеряв разум, но не потеряв жажду жизни и человеческое достоинство. Она рассказала мне эту историю в старинном дворце сербского эмигранта, на берегу Адриатического моря, липкой сентябрьской ночью, при свете горящих факелов и под водку, которая лилась в меня вместе с ее исповедью не переставая. Ночь оказалась длинной, исповедь – тоже. Рано утром, оба без сил и пьяные, мы разъехались по домам, и я, проснувшись, не поверил в реальность рассказанного и пересказываю это как сон, который был или не был.

Киевская девчонка с малых лет ощущала себя особенной, отмеченной богом, оба ее родителя жили полнокровной советской жизнью, делали карьеру, времени детям не было, и ее воспитали дедушка с бабушкой и собака, живущая в доме членом семьи. Обычные пионерские и комсомольские радости не коснулись ее, она была одна с младых ногтей, и все, что она сумела, было ее достижением. Маленькая женщина от рождения, когда ей было тринадцать, она, как Лолита, очаровала целое отделение районного КГБ, расположенное прямо против их квартиры в сталинском доме, полученной дедушкой у Советской власти за заслуги на ниве марксистско-ленинской философии в местном университете. ОК ходила по дому, как и ее мать, голышом и совсем не стеснялась своей юношеской красоты. Оперативные работники теряли головы от нашей Лолиты, сходили с ума, некоторые, наиболее одаренные, звонили ей с намеками, остальные тупо дрочили, срывая сроки отчетов и плановых вербовок. В классе ОК была звездой, она была смышленой, все успевала, с одноклассницами не водилась, но вела себя ровно; девочки завидовали ей, но, поняв, что она им не соперница в битве за сердца школьников, перестали ревновать ее и замечать. Она сразу поняла, что ее ожидает в жизни, и начала готовиться к ней заранее: плавание, английский, пластика и много книг из библиотеки дедушки-профессора. Дома для эффективной борьбы с вредной идеологией у него были книги, за которые кое-кому дали немалый срок. Она читала, усердно занималась, иногда гуляла с подругой из соседнего подъезда по Крещатику, где обжигающие взгляды мужчин волновали ее, и она знала, что и как с ними делать. Первый опыт пришел в лице преподавателя пластики, заслуженного учителя страны, гордости педагогической мысли, а на самом деле закамуфлированного педофила с высшим образованием. Он с радостью поделился с ОК своим богатым опытом, дал, так сказать, путевку в жизнь молодому дарованию. Молодое дарование не подвело учителя, сексуальные упражнения вошли в обязательную программу, а иногда она сама выступала с произвольной программой, удивляя старших товарищей своей интуицией и смелостью в экспериментах. Матери ее было некогда: она купалась в своей любви со старинным любовником. ОК знала его, жалела папу, но соблюдала статус-кво. В шестнадцать лет она полюбила старого пидора из художников-концептуалистов, начала рисовать и делать инсталляции под его руководством. Его мастерская под крышей на Подоле напоминала смесь наркопритона с элементами соцарта. Здесь ОК закончила образование досрочно, получила аттестат половой и эстетической зрелости с легким запахом плана и дешевого вина, которое она пила для остроты художественного видения. Надо было поступать в университет, но одним майским утром случился Чернобыль, все стало другим, семья ОК приняла решение бежать от этого в Крым, где у них был дом. ОК к этому времени была знакома и жила половой жизнью со студентом-медиком, ливанцем из Восточного Бейрута, который по тем временам был желанным иностранцем и давал шанс уехать из России, что всегда хотелось ОК до скрежета зубовного. Уехать, уехать – вот девиз, который, словно колокол, звучал в ней с детства. Студент дарил трусы и помаду, что по тем временам значило много, он мог накормить девушку в любом кабаке и слетать на выходные в Сочи пообедать. Он заканчивал Киевский мед и под давлением ОК предложил ей уехать в Бейрут. Она скрыла от него, что она еврейка, – переделала нос еще до него, и внешне ничего семитского в ней не было. Родителям ее отъезд не нравился, но бумаги они подписали, понимая, что Чернобыль хуже Бейрута и брака с мусульманином. Только дедушка – защитник режима – был против, брызгал слюной и обзывал ее проституткой и изменщицей Родины. Он проорал до вечера, пока бабушка не закрыла ему рот, напомнив, как он, житель Львова, тоже хотел уехать в Америку до прихода Красной армии, но не смог: пожалел мать, которую нельзя было перевозить, она не ходила, а так жизнь была бы другой. Не надо мешать, сказала бабушка, и ОК выехала в 87-м году в Бейрут с мужем, похожим на Омара Шарифа. Бейрут поразил ее безумно: море, антрацитовые ночи, воздух, пропитанный восточными пряностями, запах кальяна и блестящий мир восточного Парижа – так звали до войны Бейрут – закружили ее в непрекращающемся празднике 1001 ночи. Семья мужа встретила ее хорошо, но вскоре она поняла, что муж ее бездельник и дурак, сидит в кафе на бульваре у моря сутки, курит кальян с друзьями и дрочит на всех баб, проходящих мимо. Работать в клинике ему было скучно, деньги тихонько ему давала мать, она же обеспечивала едой и прочим. ОК поняла, что в раю, каким был Бейрут, нужны деньги, а их не было, и она пошла на курсы массажа и английского в британскую школу. Через три месяца она стала ездить по вызовам на массаж, и жизнь ее переменилась. После приезда в Ливан из Союза ее Омар Шариф поблек и стал ниже ростом, она и так его не любила, а в Ливане бездельник стал еще омерзительнее. На одном из своих сеансов в билдинге на 30-м этаже она массировала стопятидесятикилограммового араба-миллионера, главу строительного концерна, построившего пол-Бейрута. Она случайно задела при массаже его крохотное достоинство, и ливанский кедр ожил, заохал, подарил ей сто долларов, и она чуть не ослепла от Франклина (100$). Первый опыт был удачен, араб вызывал ее несколько раз в неделю, возил с собой в Египет, любил ее, она вернула ему потерянные ощущения мужчины, и он готов был жениться на ней, но, получив месседж от старшего сына дедушки-жениха, ОК разумно отказалась от брака, понимая, что сын не позволит ей подойти к сейфам дедушки, а зарубит на подходе. Сослалась на то, что она замужем и ей нельзя уходить три года, а то ее вышлют из страны. Дедушка поплакал, да вскоре умер естественной смертью, потеряв смысл жизни после отсутствия шевеления в промежности. После его смерти от него остались карточки двух его друзей, одинаковых с ним по возрасту и деньгам, и карусель массажных упражнений завертелась, появились деньги. Муж знал, чем она занимается, но молчал, воровал у нее и шел на берег моря за миражами. Межобщинный конфликт в Ливане перешел в горячую фазу. ОК почувствовала, что надо валить, и первым делом поехала в Киев разобраться с родителями и показать дочь, родившуюся от ливанца-мусульманина и еврейской мамы. Девочка понравилась маме, но не понравилась дедушке, он не целовал ее, не брал на руки, не гордился ею перед соседями, он плакал и не мог простить внучке союз с иноверцем. Папа ее не был правоверным иудеем, до независимой Украины был членом КПСС, гордился своим тридцатилетним стажем в партии, хотя ничего не поимел, кроме варикозного расширения вен от многочасового стояния в операционной, где он был хирургом с золотыми руками. Ему целовали эти руки пациенты и подносили конверты, у кого было, а у кого не было, получали то же самое без подарков. В Киеве, встретив старых подруг, ОК начала зажигать в клубах и кабаках так, что слухи и стон стояли по Киеву долго. В одну из ночей в клубе «От ранка до сранка» (эквивалент тарантиновского «От заката до рассвета») она встретила сербского дипломата еще не бывшей Югославии. Он был молод, красив, талантлив и давал надежду, что с ним будет лучше, чем с бейрутским ослом и альфонсом. Роман начался сразу, без разведки и артподготовки, химическая реакция из двух пробирок соединилась в реторте и закипела так, что остановил реакцию конец срока визы ОК и срочный выезд в Бейрут для массажных импровизаций с элементом реанимации старых членов. Серб звонил каждую ночь, смеялся, пел, рассказывал свою жизнь, где тоже было все: в восемнадцать лет литературный успех книги, сценарий по ней начали снимать в Швеции, потом работа управляющего в казино, бабки, крах. Обворованный партнером, он с помощью старинного друга отца получает работу в Киеве, где встречает ОК и теряет голову со всей страстью южного славянина и жителя морского берега. ОК понимает, что в Бейруте уже страшно, ночью стреляют, один из друзей потихоньку сказал ей, что муж узнал, что она еврейка и что после исхода израильских танков он публично отрежет ей башку на рыночной площади. Она, забрав дочку, бежит ночью из Бейрута в Киев, где ее ждет серб, готовый начать с ней путь, который приведет к испытаниям удвоенной силы. Приехав в Югославию за три месяца до бомбардировок Белграда, они успевают пожить в Дубровнике в родительском доме нового мужа, и начинается развал в Югославии, война, кровь, междоусобица, опять побег, теперь в Израиль, с целым паровозом родни: мама, папа, новый муж и девочка от араба. Израиль принял новых детей Израилевых: двух католиков, двух членов КПСС и арабскую дочь. Жизнь в Израиле получалась не сахар, дипломатов было до хера, директора казино могли работать на заводе металлообработки снарядных гильз, которые вскоре упали на голову братьев-сербов от Сплита до Косово. ОК пошла уборщицей в страховую компанию. Ее обязанности были простые и ясные: в ленч стоять на выходе из столовой офиса и подставлять черный мешок для объедков от ленча менеджеров 13-го этажа. Она стояла в джинсах от Армани, с пятью языками к тому времени и ловила объедки ленча от сотни мужчин, которые не глядели на нее никак, им хотелось с разных расстояний попасть ленч-боксом в пакет, представляя себя звездой «Макабби» или бьющим штрафные в НБА. А после баскетбольного шоу, после их трудового дня она убирала двадцать офисов с плевками, жвачками, соплями под крышкой столов и прочими подарками отходов их жизнедеятельности. Езда двумя автобусами и месячная зарплата, равная одному массажу в Бейруте, заставили искать другую работу, без контакта с группой мудаков в офисе, а с конкретной спиной и жопой конкретного персонажа. Работа нашлась в салоне виртуального секса, где тариф был 3,99$ в минуту. На мраморном столе с компьютером и видеокамерой она стала трудиться, придумав себе ноу-хау женского сексуального производства. В умную голову ОК пришла безумная мысль, что она будет продавать свою услугу с новым специальным предложением, она может получить оргазм по команде абонента по мужскому принципу, с оргазмом и выбросом семени. Используя нехитрые приемы с гелем и ограничением фокуса видеокамеры, она ловко манипулировала вагинострадателями из секс-сети и получала приличные деньги пополам с компанией, взявшей ее на работу. Муж знал о ее работе, но выхода не было, она ушла из фирмы, они стали работать дома на себя, и все стало налаживаться. Девочке от первого брака сделали дорогую операцию, спасли папу от старых болячек, дом в Кесарими уже строился, но случилось то, что случилось. Во время уик-энда в Эйлате муж с маленьким сыном, родившимся совсем недавно, был в супермаркете, когда раздался взрыв, потрясший всю набережную. ОК была на улице, муж с коляской – внутри, вой сирен и вой свидетелей и раненых закрыли солнце. ОК стала рваться внутрь искать своих, полиция искать не пускала. Она заглядывала в каждую «Амбуланас», мобильный молчал. Три часа она стояла на коленях на газоне и молилась всем богам о спасении своих, через четыре часа вышел абсолютно невредимый муж с плачущим сыном, который два раза описался и не хотел лежать в мокром. После этого ОК получила стресс, который лечили долго, она не спала, картина разорванных тел и раненых не исчезала, она не выходила из дома, держала малыша в руках и твердила, что надо бежать дальше, туда, где нет этого ужаса и страха. В разгромленной Югославии в результате остался родительский дом, и все последние крохи улетели в результате неудачного бизнеса с магазином секонд-хенд. Денег не было настолько, что писатель и сценарист с тремя языками и прошлой работой в дипломатическом ведомстве идет с женой мыть машины с ведром и тряпкой, чтобы накормить свою семью – двух стариков отцов и родственников из Косово, бежавших и укрывшихся во дворе их дома. ОК решила принять католичество, полагая, что старый бог не защищает ее и пусть новый с большим рвением закроет ее от всех бед. Священник принял ее с добрым сердцем, стал исповедовать по воскресеньям, но и тут не было мира – ее доктор-психолог уговаривал ее не ходить в церковь, хотя со священником дружил. Битва за паству рассорила друзей, и ОК оказалась виноватой, нарушивший клятву исповеди священник перестал дружить с доктором, а ОК потеряла и врача, и духовника. Новая церковь не приняла ее, мир маленького адриатического городка был тесен. Она бродила по городу одна, сидела в кафе, где собиралась местная богема – маленькие артисты местной оперы, псевдохудожники и дизайнеры, два сумасшедших поэта – и девушки, страдающие от непонимания и желающие прильнуть к богеме хотя бы одним местом. ОК чувствовала себя среди них звездой, пыталась разбудить их, сделать выставку и биеннале, но, увы, ею почему-то брезговала эта рвань, не видели в ней пророка, она для них была иностранкой с непонятной биографией и мужем, который моет машины. Терпела она недолго. Однажды она пришла туда вечером в пионерском галстуке со значками Ленина, Че Гевары и Мао и сказала речь о них, об их истории, о стране. Речь была яркой и настолько убедительной, что на следующий день весь город знал об этом, и все вынесли ей приговор – ненормальная русская с имперскими замашками. Ее начали сторониться, общаться она могла только с малограмотной украинской торговкой на рынке и художником, побиравшимся на рыночной площади, которому она иногда покупала сигареты и пиво, и он всегда жалел ее и поддерживал в смятении духа. Он говорил, что все неплохо, день прошел, и слава богу. К несчастьям духа прибавилось несчастье плоти: муж перестал спать с ней. Она не могла ему это простить, это мучило ее, потребность любить была ее сутью. Она иногда теряла голову и делала откровенно сомнительные предложения мужчинам. Они пугались. Она рассказала мне это на террасе большого отеля, когда пришла попрощаться. Мы сидели у бассейна и пили кофе, вдруг она спросила меня, можно ли ей поплавать, в ее глазах было столько мольбы, что я не смог ей отказать. Она без купальника, в домашних трусах бросилась в бассейн, прыгала, ныряла и была безумно счастлива. Вода была для нее средой обитания, она была нимфой и русалкой, она плавала и выныривала, пугая старичков туристов своим пылом и энергией, они все приподнялись со своих лежаков и со страхом и восхищением смотрели на эту золотую рыбку с раздавшимися бедрами и отвисшей от времени ношения грудью. Она чувствовала себя в этом бассейне киевской девушкой, плавающей в Днепре, когда еще ничего плохого с ней не было, все впереди, еще все у нее было впереди. Она вылезла из бассейна, тяжело дыша, с блестящими глазами, в которых была благодарность за этот маленький праздник, которым она будет жить долго. Осенью и зимой, в бесконечных шатаниях из кафе в кафе, только этот миг в струях воды будет давать надежду, что бог не оставит ее, и черная цепь порвется, и она опять поплывет…