Синдром Дездемоны

– У какой из них? – хмыкнул Пашка. – У меня их четыре.

– Великий Казанова! – сердито сказала Алька. Потом, не выдержав, рассмеялась: – Ну, скажем, что живешь у всех четырех девушек по очереди. Это эксперимент такой, который поможет тебе наконец определиться с выбором… В общем, все это будем завтра, не сейчас. А сейчас звонить родителям и – спать! Я себе на полу постелю в той комнате, а ты…

– Давай лучше я на полу в той комнате, – героически предложил Пашка.

– Лежи уж! Куда тебе с твоими битыми боками на пол-то! Я уж потерплю одну ночь ради спасения любимого брата…

Долго уговаривать Пашку не пришлось.

– Ладно, – сказал он, задумавшись всего на секунду. – Как скажешь. Эх, Алька, и что бы я без тебя делал?

– Пропал бы, – согласилась она. – Без меня – пропал, это точно. Ладно, давай, звони родителям. Или… лучше я сама позвоню. А ты тут пока постель себе постели. Сам постелить-то сможешь? Или ты вообще двигаться не в состоянии?

– В состоянии, – ответил Пашка. – Я ведь сам, своими ногами, к тебе пришел!

– Своими ногами он пришел, – пробормотала Алька. На душе после того, как она придумала выход из жуткой ситуации, в которую попал брат, полегчало. И теперь снова захотелось взять, и надрать Палычу задницу – чтоб впредь неповадно было делать глупости! Наверное, если бы Пашка не выглядел таким несчастным, если бы не ссадина на лбу и синяк под глазом, она бы так поступила. Но бить битого было как-то… негуманно. Поэтому пришлось отложить порку до лучших времен.

После разговора с матерью на душе немного полегчало. Она изо всех сил старалась голосом не выдать своего волнения, и, кажется, у нее получилось. Мать, правда, удивилась слегка, что Палычу вздумалось вдруг переночевать у сестры. Алька соврала, что брат принес диск с фантастическим сериалом, и они будут вместе смотреть этот сериал до утра.

– Завтра же воскресенье, – напомнила Алька. – Днем отоспимся.

Она повесила трубку и едва успела отойти от телефона, как тот снова зазвонил. Зазвонил как-то тревожно и… угрожающе.

«Мама, – подумала Алька. – Что-то забыла…»

– Алло, – произнесла она в трубку и услышала в ответ женский голос, не показавшийся ей знакомым.

– Алла, это ты?

– Я…

– Привет, это Света.

Младший брат сидел на диване и, нахмурившись, смотрел на сестру. Алькина тревога, которую она не могла скрыть, передалась и ему тоже. Вроде бы, не было ничего необычного в этом телефонном звонке. И если бы не жуткая история, случившаяся с Палычем – Алька бы разговаривала сейчас совершенно спокойно и наверняка сразу вспомнила бы эту Свету…

– Какая Света? Извини, я…

– Ну, Света, с третьего этажа, Покровская Света! Не помнишь меня, что ли?

– А, с третьего этажа… – протянула Алька, вспоминая. – Помню, конечно. Извини, я просто сонная… не выспалась сегодня, голова плохо работает…

Палыч с дивана подавал Альке какие-то сигналы: мол, в чем дело, что за звонок, нужно уже начинать бояться или можно пока сидеть спокойно? Алька ободряюще улыбнулась, махнула рукой: бояться нечего, все в порядке!

«Интересно, – подумала она в этот момент. – Мы теперь все время будем так на телефонные звонки реагировать? До тех пор, пока вся эта история не закончится – все время?»

Света Покровская, которую с таким трудом вспомнила Алька, когда-то была ее приятельницей и соседкой по подъезду. Не подругой, а именно приятельницей – близких отношений между ними никогда не было, так, заходили друг к другу на чашку чая или кофе и иногда вместе ездили на метро на работу, потому что было по пути. Алька переехала из родительской квартиры два года назад, Светлана примерно через год после этого вышла замуж и переехала к мужу в Тушино, и с тех пор они не виделись. Пару раз, может быть, встречались случайно в подъезде, когда Алька приезжала навестить родителей, здоровались, обменивались дежурными репликами – и все на этом. Кажется, Алька даже не оставляла Светлане номера своего телефона. Хотя, может быть и оставляла, просто забыла.

– Как у тебя дела? – вежливо поинтересовалась Алька. – Мама говорила, кажется, ты вышла замуж?..

Альке не слишком сильно хотелось поддерживать разговор, не в том состоянии она сейчас была, но просто так отшить бывшую соседку было неудобно.

Светлана вместо ответа на ее вопрос неожиданно всхлипнула.

– Замуж… В том-то все и дело, в моем замужестве…

Далее последовала история, от которой у Альки мурашки пошли по коже!

Муж Светланы оказался настоящим садистом. Встречались они недолго, поженились почти сразу, не успев друг друга даже узнать как следует. Света влюбилась в своего красивого и богатого избранника с первого взгляда и была жутко счастлива, когда он предложил ей выйти замуж! Проблемы начались почти сразу после свадьбы, когда Света из своей однокомнатной квартиры переехала к мужу: он оказался страшно ревнив. Ревновал жену буквально к каждому столбу, ко всему, что движется! К любому мужчине в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет, оказавшемуся в радиусе пяти метров от жены, и даже к женщинам! Ревновал и бил ее каждый раз так, что Света после этих побоев неделями не могла выйти на улицу. Но вскоре после свадьбы она забеременела и надеялась, что с рождением ребенка, о котором муж так мечтал, он успокоится, перестанет ее ревновать!

Однако вышло все совсем не так. В первый же вечер, как только Светлана с малышкой выписалась из больницы, муж закатил ей скандал с побоями. В результате она оказалась в больнице с сотрясением мозга. После выписки решительно заявила мужу о своем намерении развестись…

– И что ты думаешь?.. – рыдая в трубку, спросила Света. – Что, ты думаешь, он мне ответил? Он ответил – убирайся ко всем чертям, потаскуха грязная, а о ребенке и думать забудь! Представляешь, Алька, он хочет оставить девочку себе… Он хочет отобрать у меня ребенка!

Алька, и сама готовая уже разрыдаться под впечатлением от рассказа, неуверенно спросила:

– Но ведь существует закон, Света? Если ты подашь на него в суд, расскажешь, как он издевался над тобой все это время… Суд будет на твоей стороне, он не оставит ребенка с этим моральным уродом!

– Суд! – Света горестно всхлипнула. – Да что ты, Аллочка! У него все суды давно куплены! Как он скажет, так и будет! У него все и везде схвачено, за все давным-давно заплачено…

– Но что же делать? – озабоченно спросила Алька.

Пал Палыч, пристроившийся на диване в ожидании окончания затянувшейся телефонной беседы, уже успел заснуть. Жевал губами во сне и мирно посапывал. Алька, на минуту отвлекшись от всхлипываний приятельницы, подумала о нем с нежностью: «Ребенок… совсем ведь еще ребенок…». И, подумав, вспомнила вдруг со всей отчетливой ясностью о том, что случилось сегодня с Пашкой…

Сплошные беды и несчастья кругом! Сплошная злоба и ярость! Куда катится мир?!

Вопрос этот, конечно, был риторическим и ответа не предполагал в принципе.

– … пойми, Аллочка, мне больше не к кому обратиться! Всех моих подруг – да их почти и не осталось у меня, подруг-то! – он знает наперечет. Я поэтому и вспомнила про тебя, ведь ты единственная, кого он ни разу в жизни не видел… Ты ведь переехала раньше, чем мы познакомились…

– Подожди, Света, я что-то не совсем понимаю… Чем я тебе могу помочь?

– Если я сейчас не уйду от него – не знаю, чем дело кончится. Он ведь убить меня может, понимаешь! Но уходить официально – это значит потерять ребенка, забыть о нем навсегда… А дочь для меня смысл жизни, понимаешь? Без нее…

Света снова заплакала. Алька не торопила, понимая, что успокаивать ее сейчас бесполезно, а слезы в некоторых случаях действуют на человека, как лекарство. Поплакал – и, смотришь, вроде бы на душе легче стало, хоть ничего и не изменилось.

– В общем, – наконец послышался в трубке хриплый голос несчастной Светланы. – В общем, я решила от него сбежать. У меня в Питере подруга живет… Зовет к себе, обещает и с жильем помочь, и с работой, и с деньгами на первое время… Если я туда уеду – он ни за что в жизни меня найти не сможет…

– Хорошая идея, – одобрила Алька. Она по-прежнему не понимала, чем может помочь Светлане, если уже нашлись в Питере подруга, которая предлагает ей помощь.

– Хорошая, – согласилась Света. – Только я ведь сразу туда поехать с ребенком не могу! Нужно сначала разведать обстановку, решить вопрос с квартирой, с работой, няню подыскать, а потом уже вести в Питер дочку! Кто знает, вдруг на самом деле все окажется не так просто?

– Сомневаюсь, – задумчиво ответила Алька, – чтобы твой муж отпустил тебя в Питер «на разведку»…

– Еще бы! – горестно вздохнула в трубку Светлана. – В том-то и дело, что мне уходить из дома нужно сразу с ребенком… Чтобы уже больше не возвращаться! А на время своей поездки в Питер я не могу дочку никому оставить – ни родителям, ни подругам… Никому, кроме… тебя!

– Кроме меня… – как автомат, повторила Алька.

В трубке воцарилось тяжелое молчание.

Так вот, оказывается, в чем дело! Света хочет на время своего отсутствия в городе оставить ей на попечение своего ребенка. Растерявшаяся Алька чувствовала, как бегут секунды, и не знала, что ответить. В принципе, наверное, ничего страшного не случится, если она согласится приютить у себя ребенка на несколько дней… Тем более, она сейчас все равно в отпуске, и на этот отпуск у нее нет никаких грандиозных планов. Кроме, разве что, продажи квартиры и спасения брата!.. Но ведь ребенок не может ей помешать? Или, все-таки, может? Вот ведь, как не вовремя обратилась к ней Света! Еще вчера она бы согласилась ей помочь, почти не задумываясь! Страха перед мокрыми пеленками и ночными кормлениями Алька не испытывала – хотя никакого опыта ухода за младенцами у нее не было, она в принципе не сомневалась, что справится. Нет, дело совсем не в этом…

– Аллочка, я прошу тебя, – со слезами в голосе проговорила Света.

Алька вздохнула. Ну, как отказать? Не станет же она сейчас объяснять Светлане – чужому, в общем-то, для нее человеку – что ее брат задолжал каким-то «крутым и серьезным людям» двадцать тысяч долларов, что теперь его хотят убить и Альке нужно срочно заниматься продажей квартиры, чтобы этого не случилось!

– А… когда ты планируешь уехать? – осторожно спросила Алька, прощупывая почву.

– Вообще-то, я собиралась дня через два-три, – неуверенно ответила Светлана. – Понимаешь, мне тянуть с этим никак нельзя. Тем более, Олег что-то чувствует, о чем-то догадывается, мне кажется…

– Олег – это той муж? – спросила Алька. Спросила только для того, чтобы протянуть время.

– Муж, – ответила ее собеседница и замолчала в ожидании.

– А сколько ей… твоей дочке, месяцев? Или недель?..

– Вот буквально вчера месяц исполнился! Да она у меня очень спокойная, спит все время, с ней, Аллочка, никаких проблем! Кушает хорошо, никогда не срыгивает, газами в животике не мучается!

– Не срыгивает, – повторила Алька.

Нужно было решаться.

– Хорошо, Света, – сказала она, вздохнув. – Я… В общем, можешь привозить свою девочку ко мне! Ты адрес знаешь?

– Нет, – оживилась Светлана. – Адреса не знаю, я только знаю, что ты неподалеку от Битцевского парка живешь, мне мама твоя давно уже говорила…

– Записывай адрес, – велела Алька. – Значит, дня через три ты ее ко мне привезешь? И надолго?

– Нет-нет, что ты! Я туда и обратно… Ну, максимум дня на три!

Пока Светлана записывала адрес, Алька соображала: в принципе, через три дня, если очень постарается, она уже успеет продать квартиру. По крайней мере, взять залог – это уж точно! Жилье сегодня хорошо раскупается, только цену нужно приемлемую поставить и риэлтера хорошего, бойкого подыскать. Сразу из квартиры ее выселять не станут, хотя бы неделю ведь дадут на переезд! И даже если предположить, что Света в Питере задержится, она все равно успеет приехать до тех пор, пока Альке придется переезжать к родителям…

Голова у Альки шла кругом.

Ну и отпуск, подумала она. Самый яркий и запоминающийся отпуск за всю ее жизнь! Думала, будет целый месяц скучать под тоскливый аккомпанемент мартовской капели. А оказалось…

Повесив трубку, она долго сидела в тишине, прислушиваясь к тихому дыханию заснувшего на незастеленном диване брата. В окно стучали капли – то ли снег, то ли дождь, и ветер тихонько завывал, раскачивая голые ветки деревьев. В тусклом свете вечерних фонарей эти деревья казались какими-то загадочными, сказочными существами, заколдованными посланниками мрака…

Все будет хорошо, напомнила себе Алька. Главное – успеть до конца недели отыскать нужную сумму денег. Главное – спасти Палыча, а уж с ребенком она как-нибудь справится… Подумаешь – ребенок!

* * *

– Ничего, Тихон Андреич, не переживайте! Вот увидите, пройдет неделя-другая, и отеческие чувства непременно в вас проснутся! Вы свою дочку полюбите так, что просто жить без не сможете! – месяц назад пообещала Тихону няня, необычное имя которой он все никак не мог запомнить.

Называл ее все время неправильно – то Ладой, то Адой, то Аней, а имя Лана все никак не хотело приживаться в его памяти. Тихон злился, а няня с необычным именем реагировала спокойно, даже когда поправляла его в сто двадцать девятый раз. Нервы у нее были просто железные. И неудивительно – с обычными, человеческими нервами, на такой работе человек бы просто не выдержал!

В первый же вечер совместного проживания Тихон с няней заключили пакт о ненападении и поделили территорию. Няне досталась лучшая половина квартиры – гостиная и бывшая супружеская спальня с огромной кроватью, на которой она разместилась с ребенком. Кровать была настолько большой, что при желании на ней можно было разместить еще пару-тройку таких вот нянь и дюжину младенцев. Покупать детскую кроватку Тихон наотрез оказался, мотивировав свой отказ тем, что ребенок находится в квартире временно. Тихону же досталась половина квартиры, практически не пригодная для жизни – две комнаты, в которых шел ремонт. Одна из них по окончании ремонта должна была превратиться в его личный кабинет с кожаной мебелью, письменным столом и кучей оргтехники, другая – в комнату для гостей с широким диваном, телевизором и шкафом для одежды. Пока же ничего этого не было – ни дивана, ни телевизора, ни оргтехники, ни шкафа. А были только одни голые ободранные стены, от которых каждый звук отражался гулким эхом, и две раскладушки, на которых иногда ночевали задержавшиеся допоздна в квартире рабочие. Вместо телевизора – оконный проем и затянувшийся до бесконечности сериал под названием «Серое небо». «Серое небо» менялось, в зависимости от времени суток, на черное, голубое или розовое, в остальном же не было никакого разнообразия.

Тихон, скрепя сердце, терпел все эти неудобства, надеясь от всей души на то, что рано или поздно рабочие поимеют совесть и закончат наконец ремонт, который длился уже без малого пять месяцев. Рабочие – это была отдельная грустная песня, и Тихон, у которого с появлением в квартире ребенка и без того нервы были на пределе, старался поменьше обращать внимания на их отлучки и неявки, справедливо рассудив, что толку от этого не будет никакого.

Территория, на которой проживала няня с ребенком, и территория, на которой поздним вечером и ночью обитал Тихон, а днем – полупьяные работяги, были отделены друг от друга большим холлом и кухней, что делало совместное существование если не приятным, то, по крайней мере, возможным. Одна беда – ванная и туалет были общими. Иногда, входя туда по утрам, полусонный, взъерошенный, с ломящими от непривычки спать на раскладушке боками Тихон натыкался либо на запертую дверь, либо на младенца в компании давно уже бодренькой няни, обмывающей ему попу. В розовых, мокрых и щуплых ягодицах ребенка отражался свет потолочной лампы, на лице няни сияла улыбка, недвусмысленно намекающая на то, что нет в жизни большего счастья, чем отмывать по утрам эту розовую блестящую попу от какашек. От этого зрелища к горлу подступала тошнота, и общее состояние и без того расстроенного здоровья Тихона резко ухудшалось. Няня, увидев в ванной Тихона, заливалась радостным улюлюканьем:

– Это кто к нам пришел? Это папочка к нам пришел! Да! Папочка! А ну-ка, Юленька, давай поздороваемся с папочкой! Ну-ка, давай скажем папочке: привет, папочка!..

Папочка сверкал злобными глазами из-под насупленных бровей и уходил на кухню пить гадкий растворимый кофе. Она и в самом деле была какой-то странной, эта няня, полагавшая, что новорожденный ребенок по ее просьбе способен вдруг заговорить, начать здороваться с «папочкой»…

Или, может быть, это она так шутит?..

В любом случае, от слова «папочка» Тихона передергивало. Кофе казался кислым, небо за окном хмурилось, почистить зубы и побрить физиономию, не опоздав при этом на работу, было невозможно, и жить от всего этого просто не хотелось.

А хуже всего было в выходные. В выходные было вообще ужасно. Тихон старался поменьше времени проводить дома. То заседал на работе, поражая своим рвением подчиненных, то торчал у приятелей, ходил с ними в боулинг и бильярдную, а однажды даже от тоски поперся в Большой театр и два с лишним часа смотрел балет, к которому был более чем равнодушен и в котором разбирался примерно так же, как в письменности древних протоиндийских племен. Раньше Тихон и не подозревал даже о том, что выходные дни, в отличие от дней рабочих, имеют гораздо более длительную временную протяженность! Если понедельник, вторник или какая-нибудь среда вполне комфортно умещались в отведенных природой двадцати четырех часах, то суббота с воскресеньем, как казалось Тихону, тянулись часов сто. Или, может быть, двести.

Когда жены приятелей начинали недвусмысленно намекать на то, что гостям надоели хозяева, когда от бесконечного катания шаров перед глазами начинали уже летать мушки, приходилось идти домой. Отсиживаться до ночи на кухне или плескаться в ванной, которую, кстати, теперь «ни в коем случае нельзя!» было занимать надолго, Тихон не мог, поэтому приходилось, робко постучав в дверь когда-то любимой гостиной, заходить внутрь. И тут начинались «вечерние свистопляски», как называл про себя Тихон эти ежевечерние по выходным дням посиделки в кругу «семьи».

Если ребенок спал – это было настоящее счастье. Убавив до минимума громкость на телевизоре, Тихон, с удовольствием расположившись в уютном и мягком кресле, вытянув на пушистом ковре уставшие босые ноги, успевал посмотреть новости, а если уж совсем повезет – половину футбольного матча или пару-тройку раундов боксерского поединка. Но такое случалось крайне редко, гораздо чаще новости срочно прерывались ревом из-за закрытой двери, улюлюканьем няни и последующим «явлением» неразлучной компании. Ненавистное слово «папочка» взрывалось в воздухе водородной бомбой, младенец водружался к папочке на колени – «на минуточку, только на минуточку! Тихон Андреич, ну вы только посмотрите, какая она очаровательная! Какая замечательная девочка наша Юленька! Какие крошечные у нее ручки! А ножки! А пальчики! Да вы только посмотрите, Тихон Андреич!..»

Крошечные ручки были похожи на лягушачьи лапки и вызывали в душе содрогание. От созерцания крошечных пальчиков Тихон впадал в настоящую панику: не может, ну не может у человека быть таких маленьких пальцев! этот ребенок просто больной, недоношенный, он родился, наверняка, месяцев на пять раньше срока! Тихон не находил Юленьку, которую продолжал упорно именовать «ребенком», ни очаровательной, ни замечательной, ни вообще какой бы то ни было. А няньку в такие моменты ему вообще хотелось уволить. Уволить к чертям, чтоб впредь неповадно было заниматься тем, о чем ее никто не просит! Разве просил он ее заниматься «пробуждением» его отцовских чувств, разве за это платил он ей деньги? Хотелось не только уволить ее, но еще и ударить. Но няня, видимо, обладала каким-то звериным инстинктом самосохранения, потому что именно в тот момент, когда доведенный до отчаяния Тихон намеревался ударить ее или уволить, она забирала у него с коленей ребенка и, что-то там про себя напевая, уходила с ним обратно в спальню или тащила его на кухню. А, вернувшись, больше уже не клала на колени к «папочке», за что Тихон готов был ей ноги целовать.

Только однажды она не успела сделать этого вовремя. Ребенок уже лежал на коленях у Тихона какое-то невероятное количество времени – минуту, а то и больше! Терпение Тихона было на исходе, и он уже набрал воздуха в легкие для того, чтобы сообщить няньке о ее увольнении. Вдохнул – и выдохнул, не сумев сказать ни слова, потому что вдруг почувствовал, как подозрительное тепло разливается у него в области живота и течет дальше по направлению к коленям.

Ребенок описался у него на руках!..

Тихон даже выругаться не смог! Он сидел, хватал ртом воздух и думал о том, что нужно, наверное, поскорее подыскать и снять отдельную квартиру для няни с ребенком, что дальше так продолжаться не может, что совсем скоро он или сойдет с ума, или покончит с собой, а если не с собой, то с кем-то из этих двоих покончит – это уж точно…

– Ах! – всплеснула руками няня, по выражению его вытянувшегося лица, видимо, догадавшаяся, что случилось. И расплылась в своей идиотской улыбке: – Это что же ты у нас, хулиганишь? Хулиганишь, да, Юленька? Это кто папе брюки намочил, а? Это Юленька намочила, да?

– А кто же еще, по-вашему?! – взревел Тихон. – Кто же еще, кроме… Юленьки? Да заберите вы ее уже от меня, честное слово!

Няня с радостной улыбкой обещала постирать Тихону штаны и удалилась с ребенком в ванную.

А Тихон в ту ночь долго, очень долго вертелся на своей раскладушке, ворочался с боку на бок, все думал и думал – об одном.

Нет, не оправдались предсказания няни о том, что по прошествии двух-трех недель он полюбит ребенка. Уже четыре недели прошло, пятая была на исходе, а Тихон по-прежнему ничего, кроме раздражения и карябающей душу жалости к этому непонятному, слишком крошечному, слишком беспомощному, никому не нужному существу, не испытывал.

И еще, шевельнулась в ту ночь где-то на самом дне души, далеко-далеко запрятанная, грусть.

Грусть от осознания чувства собственной неполноценности отца, который не способен полюбить своего ребенка…

Так прошел февраль, наступил холодный март с мокрым снегом и скользкими дорогами. Ремонт в Тихоновой половине квартиры, который он затеял себе на беду от тоски, сразу после развода, потихоньку продвигался. Присутствие в квартире ребенка и посторонней, не большого ума, кстати, девицы, Тихона по-прежнему раздражало, и единственным позитивным моментом в ситуации было то, что Тихон потихоньку стал привыкать к своему раздражению. Он уже почти не чувствовал его и начинал верить, что раздражение – это вполне естественное, нормальнее состояние человека, с которым он рождается на свет и живет всю жизнь, а спокойствие и умиротворение – это состояния души придуманные, существующие только в сказках.

Жизнь текла, как по написанному сценарию, повторяющемуся день за днем, скучно и однообразно. Однажды позвонила Наталья и обещала зайти как-нибудь, забрать какие-то диски с давнишними фотографиями для портфолио. Поинтересовалась здоровьем ребенка, и Тихон сразу повесил трубку, потому что знал, что сейчас начнет ругаться матом, а в кабинете в том момент находились женщины, при которых ругаться матом было неприлично.

Тихон ловил себя на мысли, что завидует всем вокруг. Прежде всего – мужикам, у которых нет ни бывших жен, ни детей. Завидует и тем, у которых есть бывшие жены, но нет детей. Сходит с ума от зависти к тем, у которых есть дети, но при этом есть еще и нормальные жены, которых они любят так же сильно, как и своих детей. А еще… Еще Тихон отчаянно завидовал медведям, которые способны на целых три месяца уйти в спячку. И сожалел, что сам не медведь и поэтому не способен так долго и беспробудно спать, не имея понятия о том, что происходит в окружающем мире. Неплохо, очень неплохо было бы вырубиться месяца на три… Хотя бы на три месяца!..

Но все изменилось в один день.

В считанные минуты, или даже секунды.

В тот день был вторник, на улице стояла мерзкая погода. По серому небу плыли свинцовые тучи, в окно стучал то ли снег, то ли град. Тихон сидел на работе, в своем уютном, теплом и светлом, кабинете, изредка поглядывал в окно и изучал заказы, поступившие из магазинов на итальянскую мебель Анджело Капелли, официальным и единственным по стране дилером которой и была его фирма «Соната». Фирму он открыл семь лет назад не без помощи родственников со стороны матери, проживающих в Вероне, и не без денежных вливаний со стороны некоторых заинтересованных в этом бизнесе лиц. Уже через три года удалось фирму выкупить, а географию поставок мебели существенно расширить. Если сначала «Соната» сотрудничала только с несколькими крупными московскими магазинами, то теперь она поставляла мебель и в Питер, и в Самару, и Волгоград, и даже на Север, в Тюмень, чем Тихон особенно гордился. Работа ладилась и приносила Тихону не только большой доход, но и большое удовольствие. А в последние два года – с тех пор, как не заладилась семейная жизнь, работа стала для него панацеей от душевных страданий, которых Тихон в глубине души очень стеснялся и обзывал «бабской лирикой».