Заговор против террора

Сталин медленно и одобрительно закивал, переводя взгляд с одного из присутствующих на другого. Берия и глазом не моргнул: он знал, что Сталин начал борьбу с еврейской культурой «культурным» убийством Михоэлса. А любил Сталин своего фаворита Маленкова за догадливость и исполнительность. И, как он считал, за преданность. «Правильно считаешь ты, товарищ Сталин, – думал про себя Берия, – что он предан тебе больше, чем хорошо дрессированный пес. Но история богата примерами, когда предательство совершается самыми преданными людьми. Впрочем, Сталин это тоже знает. Из всех людей на земле он доверяет только двоим: самому себе, и своему дубиноголовому сыну Ваське. Но Васька бесполезен в политике. А все остальные потенциальные предатели и враги».

– Обращаете ли вы достаточное внимание на тех, кто занимает высокие позиции во всех других сферах? – спросил Сталин. – Я имею в виду промышленность, государственные органы и прочее.

Сталин метнул взгляд в сторону Берии и Молотова, последний до сих пор молчал. У Берии пульс задержался на два удара. В тех сферах, которые подчинялись ему, работало много евреев, и он с большой неохотой давал санкции на их арест. А к тем, кто работал в атомном проекте, никто из органов МГБ подступиться не мог, даже всемогущий министр Абакумов. Берия довольно твердо заявил Сталину, что до окончания атомного проекта он не позволит никого арестовать, и Сталин впервые без спора согласился.

– Разумеется, товарищ Сталин, – живо откликнулся Маленков. – Интенсивная работа ведется в этом направлении.

– Вы, как член Политбюро, ответственный за кадры, должны хорошо знать подноготную каждого. Не так ли, товарищ Маленков? – продолжал спрашивать Сталин.

Берия притворился серьезным, слушая тарабарщину оправдывающегося Маленкова. До сих пор не было представлено убедительных данных о заговорах и шпионской деятельности еврейских организаций, и терпение Сталина подходило к концу. В его ярлыке «ответственный за кадры» отражался замысловатый юмор вождя. Непосвященный мог бы подумать, что задача ответственного за кадры – подбирать людей, наиболее способных выполнять ту работу, на которую их назначают. В действительности основная задача ответственного за кадры – отбирать из всех отраслей управления и партаппарата тех, кто являлся врагом народа, и расправляться с ними с партийной принципиальностью. Маленков на этом поприще начал свою деятельность с 1935 года, когда был избран в особую комиссию по борьбе с врагами народа. Там он провел огромную работу: почти никто не остался в живых из тех, кто был в то время в высшем эшелоне армии, госбезопасности и партийном аппарате. Берия, однако, надеялся какое-то время, что Сталин доверяет ему больше, чем Маленкову. Поэтому для него явилось большой неожиданностью, когда в 1944 году, в разгар войны, без его ведома появился «маленковский циркуляр», в котором были перечислены должности, на которые запрещалось назначать евреев. Маленков в частной беседе пожимал плечами: Сталин приказал. В это время Берия был министром госбезопасности, и через него должна была направляться такая политика. Возникло в связи с этим несколько вопросов, на которые нужно было обязательно найти ответ. Вопрос первый: значит ли это, что он потерял доверие Сталина, и сейчас Маленков занял его место? Вопрос второй: зачем Сталину эта кампания сейчас, во время войны? Ведь есть столько дел поважнее. Много евреев занято в промышленности, разведке и науке. Избавляться от них, по крайней мере, в такое тяжелое для страны время, было бы безумием. И вопрос третий: какой у Сталина дальний прицел? Ведь он думал только о своей власти и будущих расправах, все остальное было для него мало важно. Где связующее звено?

– Подготовьтесь к Генеральной ассамблее ООН, – обратился Сталин к Молотову. – Обеспечьте будущему Израилю максимальную политическую поддержку.

– Уже предприняты конкретные шаги, – с гордостью заявил Молотов.

– Хорошо, – скупо похвалил его Сталин. – На этом закончим сегодня. Ты, Лаврентий, останься, мне нужно спросить тебя кое о чем.

Маленков и Молотов удалились. Сталин пыхнул трубкой и недобро уставился на Берию.

– Ты уверен, что бомба будет готова в следующем году? – спросил Сталин, переходя на грузинский. Когда не было рядом русских, он предпочитал говорить на родном языке. Берия, хорошо знающий вождя, уловил в его тоне раздражение и угрозу, хоть и говорил Сталин спокойно и, казалось, полностью был поглощен раскуриванием трубки.

– Уверен. Летом следующего года приступим к испытанию.

Сказав это, Берия проглотил нервный комок, застрявший в горле. Вполне возможно, что сейчас он приговорил себя к расстрелу. Если будет задержка, конечно. А если нет, будут награды, а потом… Потом его, Берию, как и всех тех, кто добивался больших успехов, Сталин сбросит с пьедестала в могилу. Потому что великим может быть только Сталин, остальным это не разрешено. Но пока лучше об этом не думать.

– Почему все же задержка? – не унимался Сталин, строго уставившись на Берию. – Что, ресурсов тебе не хватает? У твоего проекта нет бюджета. Столько, сколько нужно денег, материалов и всего прочего, ты получаешь по первому требованию.

Сталин, наконец, раскурил трубку и выдохнул густой, вонючий дым. За окном солнце вышло из-за клубившихся туч, и в комнате стало значительно светлее. Берия заметил, что Сталин выглядит сейчас значительно хуже, чем в начале совещания. Устает быстро вождь в последнее время, пора бы ему на покой, или лучше в могилу, а он все еще цепляется за власть.

– И людей ты нанимаешь, сколько хочешь и каких хочешь, – продолжал упрекать Сталин. Берия понял намек относительно людей.

– Вы абсолютно правы, товарищ Сталин, – вкрадчиво заговорил Берия. – Без вашей поддержки и мудрых указаний мы не смогли бы достичь таких потрясающих успехов в разработке бомбы. Я не буду оправдываться относительно задержки, однако прошу вас учесть, что мы начали проект на пустом месте всего два года назад, когда вы назначили меня главой проекта. Не было инфраструктуры, лабораторий, зданий, оборудования и материалов. Не было даже науки, занимающейся ядерными проблемами, и, следовательно, людей.

Тут Сталин резко бросил взгляд на Берию и тот понял, что сболтнул лишнее. Знает, интриган, что сам уничтожал науку и ученых, а всегда раздражается даже из-за намека на это.

– И вот, за два года, – продолжал Берия, – мы создали центр, не уступающий американскому ни в сложности оборудования, ни в уровне прикладной науки, ни в качестве ученых. Такие темпы возможны только в условиях социалистического производства, и только благодаря вашей поддержке и мудрому руководству. Все мои люди понимают это, товарищ Сталин, и трудятся день и ночь, чтобы выполнить задание партии и правительства и оправдать ваше доверие.

Мысленно, он добавил: «И чтобы избежать расстрела за невыполнение задания. Что б тебя, беса, удар хватил». – Берия, конечно, не произнес это, а преданно уставился на Хозяина.

– Не позже следующего лета. Понял? – сказал Сталин. Берия понял. В тоне вождя ясно прозвучало слово «расстрел».

– Понял. Абакумов пытается отозвать кое-кого из моих разведчиков, работающих в Америке, – перевел Берия разговор на другую тему. Сталин прекрасно знал, что значит отозвать разведчика: его засудят на родине как предателя и врага народа. Сталин также знал, что у многих из них еврейские фамилии.

– Я сдерживаю его, как могу. Прошу вас еще раз ему напомнить, что ни один разведчик, работающий в Америке, не может быть отозван без моего разрешения. Мы через разведку получаем ценнейшую информацию об американской атомной бомбе, без которой быстрое развитие проекта невозможно.

Сталин задумчиво пыхнул трубкой.

– Ладно, – согласился он. – А ты держи меня в курсе дела. Как только у нас появится бомба, расстановка сил на карте мира изменится радикальным образом.

– Я это хорошо понимаю, товарищ Сталин, и я оправдаю ваше доверие – горячо заверил Берия, а про себя добавил: «Был бы жив Троцкий, мечтавший о мировой революции, порадовался бы он, услышав твои слова». Только для Троцкого мировая революция была идеей, которой он был предан. Для Сталина это было средство распространения его власти. Для Сталина его величие – самая большая ценность на свете. По сравнению с ним жизнь миллионов людей, всей страны, да и всего мира – не более, как мелкая монета.

– Смотри же, следующим летом… – сказал вождь и кивком отпустил Берию.

Глава 5

Вальяжно развалившись и закинув правую руку за спинку стула, Щеголев приветствовал вошедшего к нему в кабинет Кирилла как старого приятеля.

– Садись, садись, есть разговор к тебе, – он кивком указал на стул по другую сторону стола. Щеголев соединил ладони, как будто для молитвы, и сделал короткую, но многозначительную паузу. – Как тебе здесь, на Лубянке, нравится?

– Неплохо, но вы не поручаете мне ничего серьезного. Все с какими-то материалами знакомиться, с делами подозреваемых, а действия никакого.

– Здесь тебе не война или уличная драка, – учительским тоном проговорил Щеголев. – Здесь нужно терпение, много знаний и понимание, как выполнить задание.

– Пока что, изучая материалы, я не нашел шпионов и врагов, – сказал Кирилл. – Их поиском я и хотел бы заниматься.

– Для этого я тебя и пригласил, – Щеголев наклонился вперед и прижал правую ладонь к поверхности стола. В его маленьких глазах засверкали искорки заинтересованности. – Ты, будучи в армии, писал статьи в газете. Так?

– Так, – согласился Кирилл, не понимая, куда клонит начальник.

– И занимался фотографией до армии. Так?

– Так, – снова подтвердил Кирилл.

– Перед тобой ставится задача государственной важности, – Щеголев схватил карандаш и наставил его на Кирилла, как дуло пистолета. – Ты должен будешь установить дружеские отношения с членами Еврейского Антифашистского Комитета. Полковник помолчал, разглядывая Кирилла, и, не обнаружив никакой реакции с его стороны, продолжал:

– Эта организация полностью переродилась. Она стала убежищем для шпионов, передающих секретную информацию за границу. Они пользуются своими связями, сохранившимися еще с войны. Нужно собрать как можно больше материала об их преступной деятельности и обо всех людях, которые сотрудничают с ними, и о тех, которые часто встречаются и дружат с ними. Докладывать будешь обо всех разговорах, которые они ведут между собой, узнаешь адреса и места работы людей, связанных с ними, ну словом, все. Здесь не может быть мелочей или незначительной информации. Из мелких кусочков иногда собирают сложную мозаику. Понимаешь?

– Понимаю, – Кириллу назначение показалось заманчивым. Пробраться в логово врага, собрать явные улики – о такой деятельности мечтал он, когда поступал в МГБ. – Интересное задание. Но при чем тут мои статьи в армейских газетах?

– Мы приготовим для тебя документы журналиста, работающего в «Комсомолке», – ответил Щеголев. – Под этой маскировкой ты сможешь проникнуть к ним, и не только к ним. Мы даже организуем печать твоих статей в газете, под твоей фамилией. Твое знание фотографии будет кстати. Ты сможешь делать снимки людей и мест, представляющих интерес. Инструкций никаких я давать тебе не буду. Появляться здесь будешь раз в неделю для представления отчета. Когда круг знакомых расширится, встречаться будем на явочной квартире, чтобы случайно не засветиться. Зайдешь завтра в отдел кадров и получишь все документы, а также имена тех людей в «Комсомолке», с которыми ты, как журналист, будешь в контакте.

– Благодарю за задание, – сказал Кирилл. Щеголев поднялся и протянул ему руку через стол. – Тебе выпала большая честь, Селиванов, и оказано большое доверие, – торжественно провозгласил он. – Не подведи.

– Не подведу, – заверил начальника Кирилл и крепко пожал протянутую руку.

– Кстати, как ты, обустроился? – спросил Щеголев. Он имел в виду комнату, которую Кирилл получил в коммуналке.

– Неплохо. Мебели пока не много, кровать да табуретка, но скоро приобрету. И с соседями мне повезло. Кроме моей, еще только две комнаты во всей квартире. В одной старуха живет, лет пятидесяти, – тут Щеголев хмыкнул, – а в другой – интеллигентная пара без детей, тоже стариканы, чуть помоложе, но приятные люди. Так что все очень хорошо.

– Ну, вот и чудесно, – одобрил Щеголев. – Удачи тебе.

* * *

К заданию Кирилл готовился тщательно, хоть и в спешке: хотелось как можно скорее начать работать по-настоящему. Всего, конечно, не перечтешь и не узнаешь, но кое-какие оперативные материалы о членах ЕАК на Лубянке уже были, а общее представление о деятельности комитета он получил, просматривая различные открытые источники. В комитет он позвонил во второй половине дня. Ответил ему молодой, приятный женский голос.

– Это Еврейский Антифашистский Комитет? – спросил Кирилл.

– Да. Кого вам нужно?

– Здравствуйте. Меня зовут Кирилл Селиванов. Я корреспондент «Комсомольской Правды». Можно узнать, с кем я говорю?

– Меня зовут Софа. Я сегодня отвечаю на телефонные звонки, но формально здесь не работаю.

– Мне хотелось бы взять интервью у кого-нибудь из членов антифашистского комитета о деятельности вашей организации и узнать их мнение об обстановке в Западной Европе. Не могли бы вы помочь мне?

– Вы звоните не в удачное время. Никого из членов комитета сейчас здесь нет. Есть только двое, которые помогают комитету в качестве добровольцев. Я, кстати, тоже здесь как доброволец.

– Что ж, для начала и это хорошо, – сказал Кирилл. – Можно, я сейчас к вам зайду?

– Ну-у-у, – неуверенно протянула женщина, – никто, конечно, вам не запретит к нам прийти…

– Прекрасно. Тогда я скоро буду у вас, – бодро сказал Кирилл и повесил трубку, не давая женщине шанса возразить. Через десять минут он был на месте.

Комната, где располагался комитет, ничем не напоминала логово врага. Пять простых столов со стульями, полки с книгами вдоль противоположной стены, и кое-какая утварь, назначение которой трудно было понять. За одним из столов сидела молодая брюнетка и говорила по телефону. Увидев Кирилла, она улыбнулась, приветливо помахала рукой и, схватив карандаш, стала что-то записывать, прижав плечом трубку к уху. По ее голосу он понял, что это Софа.

За другим столом сидели двое. Женщине на взгляд было под шестьдесят. Бедно, но очень опрятно одета, седые волосы туго затянуты в узел на затылке, вид очень интеллигентный. Лицо явно еврейское: длинный нос с горбинкой, как будто кто-то прикрепил его между щек, чтобы подчеркнуть из озорства ее происхождение, миндалевидные, когда-то, видимо, очень красивые глаза, узкое лицо с приподнятыми скулами и плотно сжатые губы, уголки которых слегка приподнялись вверх в приветственной улыбке. Рядом с ней, вполоборота к входу, сидел мужчина лет сорока пяти, в помятом черном пиджаке и голубом с красными кругами галстуке, по которому, очевидно, не проходили утюгом со дня покупки, и в старом, расстегнутом снизу доверху, синем плаще.

Я звонил… – начал говорить Кирилл, но тут Софа со стуком положила трубку и поднялась ему навстречу.

– Проходите, проходите, – пригласила она, улыбаясь. «На мордашку так себе, – отметил Кирилл, – лет двадцать пять, может, поменьше, но фигура что надо: большая грудь, очерченная теплым коричневым свитером, узкая талия и крутые бедра. Соблазн, да и только».

– Познакомьтесь, – продолжала она бойко щебетать, – это Арон Исакович Шигалевич, ученый, биолог.

– Вы, Софа, можете смело назвать меня «бывший ученый биолог», – вмешался в разговор Шигалевич. – Сейчас биология не в почете.

– Арон Исакович – скептик и циник, – продолжала представлять его Софа. – Он сотрудничает с комитетом, но не является его членом. И познакомьтесь с Цилей Наумовной Бланк, – тут пожилая женщина улыбнулась и приветливо кивнула, – она тоже волонтер, но уже редко нас посещает.

– Я тоже биолог, но бывший в полном смысле слова, – надтреснутым голосом представилась Циля Наумовна. – На пенсии, – пояснила она.

Тут зазвонил телефон, и Софа, бросив короткое «извините», схватила трубку. На этот раз у нее явно был не деловой разговор, ибо в следующую секунду она радостно хихикнула.

– Софа сказала, что вы собираетесь что-то писать о деятельности Еврейского Антифашистского Комитета, – обратился к Кириллу Шигалевич. – Кстати, садитесь, извините, что мы сразу вам не предложили.

– Да, собираюсь. Серию статей, если будет достаточно интересного материала, – сказал Кирилл, усаживаясь на стул.

– Вы из какой газеты? – спросил Шигалевич. Взгляд его был подозрительный, но не злой; казалось, он смирился с тем, что все в мире стукачи и не стоит по этому поводу расстраиваться.

– Из «Комсомолки».

– И давно вы в журналистике?

– Нет, недавно. Мне ведь всего двадцать четыре исполнилось в феврале.

– Как вы попали в журналистику? Извините, что задаю много вопросов, просто мне любопытно. Попасть на работу в «Комсомолку» даже москвичу тяжело, а вы, как я могу судить, не москвич.

Кирилл удивился, каким образом Шигалевич угадал, что он не москвич. Может, он еще что-то заметил, но не говорит? Может, ширма журналиста здесь не более, как фиговый лист?

– Пожалуйста, спрашивайте, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, – сказал Кирилл. – Насчет журналистики… Мне просто повезло. Во время войны, на фронте, я писал какие-то статейки в армейские газеты и журналы. Потом, после ранения, работал в армейской газете, но все это были мелочи. По-настоящему меня заметили после моих репортажей о поисках людей, сотрудничавших с немцами на оккупированных территориях, и искоренения оставшихся банд, воюющих против Советской власти.

Шигалевич и Циля Наумовна заметно смягчились, услышав факты его биографии.

– Странно, что вам поручили писать о Еврейском Антифашистском Комитете, – пожал плечами Шигалевич. – Почему это кого-то интересует?

– Я получил это задание от заведующего отделом внешней политики, – начал с энтузиазмом объяснять Кирилл. Ему показалось, что он нашел убедительное объяснение. – Мне не поручали специально писать о Еврейском Антифашистском Комитете. Мне поручили написать серию статей о возрождении фашизма в Западной Европе. Я подумал, что самое удобное – начать с вас, так как у вас должно быть много материала на эту тему, а потом уж обратиться к другим источникам.

– Вы согласовали это с заведующим отделом? – спросила Циля Наумовна.

– Я сказал ему, что конкретно намерен делать, и он не возражал.

– Вы выбрали не совсем удачный путь, молодой человек, – с улыбкой сказал Шигалевич. – У нас значительно снизилась активность последнее время. Люди стали бояться общаться с евреями за рубежом. В особенности, после убийства Михоэлса.

Кирилл спокойно встретил пронзительный взгляд Шигалевича. Сказать такое журналисту!

– Убийства? – переспросил Кирилл, хорошо сыграв искреннее удивление. – В газетах писали, что это был несчастный случай. Они с другом попали в аварию.

Шигалович хмыкнул и криво улыбнулся.

– По молодости и неопытности, молодой человек, вы можете поверить в это. С годами вы приобретете опыт и начнете более критично относиться к подобного рода объяснениям. Ваша профессия вам в этом поможет. Впрочем, журналистика – одна из древнейших профессий.

Тут Циля Наумовна и Софа, закончившая к этому моменту телефонный разговор, хихикнули. Кирилл не понял юмора, но решил не выяснять, чтобы не показаться невежей. Он вежливо улыбнулся и спросил: – А что вас наводит на мысль, якобы это было убийство?

– Обстоятельства, – печально вздохнул Шигалевич. – Михоэлс с приятелем поехали с одной вечеринки на другую на машине. Был мороз и поздний час. По логике вещей, они должны были возвратиться к себе в гостиницу также на машине. Они возвращались пешком. Чтобы такого знаменитого человека, как Михоэлс, не подвезли благодарные хозяева на машине к гостинице? Невероятно.

– Но ведь можно же предположить, что они решили пройтись пешком, чтобы освежиться после выпивки; это часто бывает, когда хватили лишнего да закусили плотненько, – сказал Кирилл. Он не ожидал серьезного возражения от Шигалевича.

– Я хорошо знал Михоэлса, – Шигалевич укоризненно кивнул головой. – Он не тот человек, который бы хватил лишнего, или наелся доотвала. Михоэлс мало пил. Можно, конечно, предположить, что он решил пройтись. Предположить все можно. Только по незнанию. Михоэлс не любил холод, потому возвращаться пешком в морозную ночь, когда на улице снег и ветер, он бы не стал. И уж совсем чудовищно предположить, что он с приятелем шел не по тротуару, а по дороге, как пьяный биндюжник.

– Может, переходил дорогу? – неуверенно возразил Кирилл. С логикой Шигаловича было трудно не согласиться.

Биолог наигранно рассмеялся.

– Чтобы знать, переходили они дорогу или нет, нужно бы сначала узнать, откуда они возвращались. А вот до такого места следствие не докопалось. Знаете, Кирилл, я ведь был в Минске недавно и специально пошел поздним вечером на улицу, где их раздавил грузовик. На этой улице с наступлением темноты практически нет движения транспорта, и пешеходов на ней не увидишь. Может, одна-две машины проедут за весь вечер. Как могло случиться, что они не заметили приближающийся грузовик на пустой дороге? Вы ведь знаете, как громко грузовик тарахтит. Его за версту услышишь.

– Быть может, на этой дороге было мало машин, когда вы там были, – продолжал возражать Кирилл. – Ведь не стояли же вы целый вечер на этом месте, чтобы считать машины?

– Разумеется, нет, – согласился Шигалевич. – Но достаточно вспомнить, что трупы пролежали всю ночь, их припорошило снегом, а наутро, когда рабочие по дороге на работу обнаружили их, на дороге все еще не было машин. Представляете, какое там интенсивное движение? Да что говорить! Масса подобных обстоятельств просто кричит о том, что никакой случайной автокатастрофы не было. Однако не будем об этом. Надеюсь, вы понимаете, что мои соображения о Михоэлсе не для печати. И даже не для передачи в устном виде.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Кирилл. Он тут же решил, что сдержит слово и опустит в своем оперативном отчете эту часть разговора. – Все это очень интересно. Я никогда об этом не задумывался… – Кирилл говорил правду. Ему и в голову не приходило, как много обстоятельств гибели Михоэлса являются подозрительными. Ему казалось, что высокое начальство МГБ продумало убийство до мелочей… – Не понимаю, – продолжал он, – кому это понадобилось? И зачем?

Тут Кирилл не кривил душой. Подобные вопросы, как злые слепни, атаковали его время от времени, и избавиться от них никак не удавалось. Шигалевич умел мыслить ясно и логично. Быть может, он знает ответы на эти вопросы?

– Довольно о Михоэлсе, – устало проговорил Шигалевич, поднимаясь. – Мне нужно успеть на встречу.

– Я рад был с вами познакомиться, – сказал Кирилл и встал, чтобы пожать протянутую руку. – Надеюсь, как журналист, услышать от вас много интересного. У меня даже появилась мысль побольше узнать об обстоятельствах гибели Михоэлса. – Мысленно, про себя, он добавил: не об обстоятельствах, а о причинах. Обстоятельства ему были известны лучше, чем кому-либо другому.

Не думал, не гадал он в тот момент, что судьба уже уготовила ему не только возможность узнать правду, но и поплатиться за это.

– Вы думаете, что сможете докопаться до истины? – спросил Шигалевич, скептически улыбнувшись. Не оставив Кириллу возможность ответить, он посоветовал по-отечески: – Оставьте это, Кирилл. Не рискуйте своей работой, а может быть, судьбой. Мы живем в тяжелые времена.

Шигалевич и Циля Наумовна ушли, оставив Кирилла и Софу одних. Девушка молчала, отвечая на его взгляд приветливой улыбкой.

– Почему Шигалевич сказал, что журналистика – одна из древнейших профессий? – спросил Кирилл. – Ведь эта профессия – одна из самых молодых на земле. Она появилась с тех пор, как появились газеты.

Софа беззаботно рассмеялась.

– Шигалович имел в виду войну, преступления и проституцию, – ответила она, метнув на него озорной взгляд.

– Понял, – обиженно сказал Кирилл.

– Не сердитесь на него, – попросила Софа, приводя в порядок бумаги на столе. – Он замечательный человек. Я уверена, что он не хотел вас обидеть.

– Можно вас проводить до дому? – спросил Кирилл.

До моего дома отсюда минут двадцать пешком, – сказала Софа, но в ее тоне не чувствовалось отказа.

– Это даже лучше, – сказал Кирилл. – У нас будет больше времени поговорить.

Софа заперла дверь на ключ и вывела его из здания. На улице пахло талым снегом и приближающейся весной.

– Как чудесно на улице! – с восторгом проговорила Софа, щурясь от яркого мартовского солнца. – Люблю я такие дни, предвестники весны. Снег еще лежит, но не искрится, и солнце уже согревает. Правда? – она заглянула ему в глаза снизу вверх, кокетливо и выжидающе. Ее интерес к нему был настолько явным, что Кирилл на секунду смутился. Чтобы отвлечь ее внимание, он указал пальцем на лоток с румяной продавщицей в деревенском платке и спросил: