Полная версия
Почувствовав мой вопросительный взор, Лао немедленно приступил к докладу.
– Прежде всего мы хотели бы поблагодарить наших московских друзей и лично вашего босса за оперативное и высокопрофессиональное решение наших общих проблем.
Я благосклонно кивнул. Лао продолжил:
– Наши люди в полиции и Интерполе сообщили о тревожных тенденциях. Прежде всего – это координация на международном уровне и ужесточение контрольных и оперативно-поисковых действий полиции, таможни, контрразведки, особенно со стороны моря. В этих сложнейших условиях наши специалисты и аналитики, – он кивнул в сторону Мяу-няу, – разработали новые способы и комплекс мероприятий по переброске грузов. Все это, как вы понимаете, приводит к естественному удорожанию нашего продукта, господин Бек…
(Тут я не без удовольствия и узнал свою кличку, но это не дало повода благодушно воспринять ущемление моих интересов.)
– Я что-то не понимаю вас, Лао, – резко отреагировал я. – Вы хотите набросить цену? Но об этом не может быть и речи… Перевозка продукта всегда была небезопасным и трудоемким процессом. И десять, и тридцать лет назад копы существовали и, как могли, противодействовали, ставили нам палки в колеса. Но наша колесница шла, мы подкупали их, отстреливали, черт побери… Я не понимаю, о каких необычных условиях может идти речь? Вы своей неразумной жадностью парализуете рынок, ваши поставки захлебнутся, и вы, вместо того чтобы получить свои причитающиеся, будете иметь страшные убытки…
Лао потемнел лицом. Возможно, я избрал не тот тон, что в присутствии «шестерок» особо нетерпимо. Но я ведь должен был показать, что сыны Кавказа таких дешевых наездов не терпят…
– Речь идет всего лишь о пяти-семи процентах… – холодно уточнил Лао.
– Ни одного! – жестко обрезал я и, смягчившись – этот неожиданный переход у меня всегда хорошо получался, – продолжил: – Вот карта, на которой можно показать маршрут. Уточните, как проходят караванные тропы, а я попрошу наших специалистов сделать соответствующие выкладки…
– Но… – заметил Лао, – я не могу вам, при всем уважении, раскрыть тонкости маршрута…
– Маленькое недоверие рождает большое, – напомнил я известный афоризм.
– Хорошо. Путь проходит по морю, затем груз перебрасывается на безлюдные острова, есть еще и воздушный вариант, и комбинированный. Затем через Афганистан, там все маршруты отлажены, ну а далее, соответственно, ваша зона ответственности… Вы не хотите переговорить со своим боссом по телефону?
Я уловил желтый огонек в глазах Лао – верный признак, что я уже стал его врагом.
– Нет. Он дал мне достаточные полномочия и просил сообщить, что в самом ближайшем будущем потребуются еще большие объемы поставок. Наши прибалтийские друзья прочно обосновались в Западной Европе, вытеснили всю шваль… – Я схватил ручку и стал рисовать огромные веселые стрелы. – В ближайшем будущем мы захватим все ключевые места рынка в Польше, а там и Германию пристегнем. Европа – это цивилизация, там умеют платить деньги, с полицией взаимовыгодный нейтралитет, никаких проблем, не то что у вас. Позорище! И кстати, качество вашего продукта не всегда устраивает. Грубая очистка, в Европе такое не проходит.
– Я впервые слышу, что вас не устраивает «кока», наш товар гораздо качественнее афганского, – неподдельно изумился Лао. – Мы можем прямо при вас устроить экспертизу любой партии на ваш выбор… – Он щелкнул пальцами и что-то промяукал. Один из тайцев вскочил и вышел. Хозяин продолжил: – Однако давайте определимся по количеству. Сколько килограммов порошка вы берете в первой партии?
– Двести пятьдесят! – ответил я.
– Вы шутите! – Глазки-щелки превратились в сливы. – По предварительным договоренностям было впятеро меньше. Мы физически не сможем!
Таец принес увесистый пакет с белым порошком. Лао надорвал край.
– Вот, можете убедиться, качество соответствует мировым стандартам! Можете взять и провести экспертизу… Но это уже опять-таки маленькое недоверие.
Я снисходительно кивнул.
– Малые партии товара нас не устраивают! Раз конъюнктура рынка требует, увеличьте производство, создайте новые места. Каждый год, только по официальным оценкам, в России прибавляется пятьдесят тысяч наркоманов. Учить, что ли, вас? Читайте Карла Маркса!
– Зачем Маркса? – изумился Лао. – Я не коммунист…
– Учение о воспроизводстве капитала, дядя! Пора у вас делать перестройку. Загнили совсем…
– У нас сложности… Полиция преследует, уничтожают плантации, управление по борьбе с наркотиками совсем озверело. Вы там, в России, совсем не понимаете наших условий.
– Что вы мне сказки рассказываете! У нас в одном месте война, а в другом – пир горой, взятки чиновникам официально даются, воруем и не морщимся, кто жадничает – тем сразу контрольные выстрелы в оба глаза… А вы тут распустились, ананасами зажрались…
– О, вы такой эмоциональный, – миролюбиво заметил Лао. – Скажите, как поживает наш общий знакомый господин Сальман?
– Убили его! – не задумываясь соврал я.
– О-о! – выразил печаль Лао, хотя ему, как и мне, до фени был этот Сальман. – Буквально два дня назад я разговаривал с ним по телефону.
– Это был его последний звонок. Как раз именно телефонный аппарат и заминировали. Киллер мог звонить с любого конца света: набираешь секретный код – направленный взрыв. Так и случилось – у него башку напрочь оторвало…
– Но я тут ни при чем, – поспешно заявил Лао.
Его подчиненные, пораженные до глубины души, молча слушали наш диалог.
– А господин Розовский?
– Выпал с двадцатого этажа неделю назад, – хладнокровно сообщил я. – Несчастный случай.
Лао на всякий случай перестал спрашивать о далеких российских друзьях, перешел к финансовой стороне.
– Как вы будете расплачиваться?
– По старой схеме, – непринужденно ответил я.
– То есть…
– Ну что вы притворяетесь, Лао. Товар – деньги – товар. Опять-таки Карл Маркс.
Лао позеленел. Явно он был не в ладах с основами капитализма. Недоучка чертов.
Я решил-таки добить его:
– Чувствуется, вы не учились в Сорбонне…
– Мне нужна ясность и точность. Когда мы получим первую часть суммы?
– Утром стулья – вечером деньги.
Наконец Лао вышел из себя:
– При чем здесь стулья?
– А-а, это старая русская пословица…
Тут, на мое счастье, зазвонил телефон. Лао буркнул «сорри», схватил трубку. В течение всего разговора брови у него поднимались все выше и выше.
– Кто – Сальман?! Это вы, господин Сальман? Так вы, значит, живы?.. Как не встретили?! – прошептал он. – Он здесь, рядом…
Я схватил пакет, рванул его, сыпнул порошок в узкие глаза «компаньонов», пружинисто вскочил, одновременно резко подняв и опрокинув на собеседников огромный стол. Походя, разбил телефонный аппарат о голову Лао и выскочил во двор. Там мне пришлось оттолкнуть охранника, привлеченного криками, перемахнуть через забор. Сумку пришлось оставить, но все деньги и документы были при мне. Я неплохо знал эту часть города, поэтому сразу пошел петлять проулками, пугая девиц легкого поведения и жуиров из Европы.
Я кружил по красным улицам Паттайи, временами меня посещала полузабытая музыка «Led Zерреlin», доносящаяся из сияющего огнями кафе. Она навещала меня внезапно, будто из тумана, наваждением; они всегда были хитрецами, Робби Плант, который классически повизгивал, а его замечательный кореш Пэйдж в это время бегло шевелил пальцами по грифу. И мне это дико нравилось, несмотря на то, что я был очень далеко от России, тем более от Англии… Я вспомнил время, когда мы в красном уголке на улице Днестровской играли «Immigrant song», все проходящие мимо обыватели восклицали: какого черта так громко врубается эта заезженная песня? Они не понимали, что это мы так классно лабали. Они не знали, что, когда поют «Led Zерреlin», спокойно дети спят.
* * *Память не подвела меня. На полудохлом мотоцикле, за спиной пацана-лихача, за двадцать батов я отправился на темные окраины. Здесь не полыхало рекламное веселье, тянулись долгие невзрачные дома, и люди думали не об отдыхе, а лишь о деньгах. Водитель рискованно петлял на поворотах, торопился вернуться в центр, как раз наступало время заработка. Я попросил остановиться за пару сотен метров от дома, где жила Паттайя. Город остался внизу, на фоне темной ямы моря возвышались расцвеченные огнями шпили и башни отелей и кемпингов; центр полыхал, будто сыпанули мириады раскаленных угольков. А здесь задувал ветер.
Мне показалось, что за прошедший год ее дом еще больше обветшал, да и жила ли она здесь: ни огонька в окне, ни тени. Но чутье подсказало: здесь. Узнает ли она меня хотя бы по голосу? Если ждала и надеялась, то перемена внешности не самое важное для женщины, ведь небеспричинно эти существа любят ушами. В отличие от мужчины, который любит всем сразу…
Я чувствовал себя маленьким и ничтожным в далеком краю под созвездием Южного Креста, на бедной окраине разгульного города с женским именем Паттайя… Бродячий прыщик, ползающий по маме-планете, микроскопический до пакости…
Я осторожно постучал. За дверью послышался шорох.
– Кто там? – спросила она по-тайски.
– Это я, Володя, – поспешно ответил я по-английски, на языке нашего общения.
Она слабо вскрикнула, над моей головой вспыхнула тусклая лампочка, дверь распахнулась.
– Паттайя! – начал я, стремясь как можно скорей объяснить, почему я – это уже не совсем я.
Но она отшатнулась, лицо ее исказил такой страх, как будто она увидела говорящий шлагбаум; такой я ее никогда не видел и не успел еще что-то ей сказать, как она проворно захлопнула дверь, жестко хрустнув замком. На два поворота.
Я снова стал стучать, призывая ее выслушать меня, умолял, объяснял, что сделал пластическую операцию. Но, видно, мой голос тоже изменился после того, как хирург основательно поработал с моим носом.
– Ты же писала мне письмо!
– Уходите прочь! – крикнула она испуганно из-за двери. – Иначе я вызову полицию.
Она еще назвала меня монстром и, кажется, колдуном. После этого мне только и оставалось, что убраться ко всем чертям. Единственный человек, которому я был нужен, захлопнул передо мной дверь. Изменив свое лицо, я убил прежнего Раевского. И фамилии не осталось. Я стал чужим для самого себя. Я стал никем. Так несправедливо никем…
Гадкая глухая ночь. Пешком я пошел к морю, спотыкаясь в темноте. Пустырь был долгим и черным, как моя жизнь. Наконец он закончился еще более долгим забором. Пока обошел его, мне показалось, что я добрел до конца света. Но все же вышел к морю. Оно шелестело, облизывало пустынный песок, пыталось успокоить меня, несчастного. Одиночество – это абсолютное отсутствие проблем. Ведь проблемы создают люди.
Я разделся и вошел в воду. Она была теплой, как суп. Я неторопливо зашлепал по волнам, радуясь единственно приятным ощущениям. Ночное купание волнует и рождает эротическое чувство. Я плыл очень долго, берег поблек, и огоньки выстроились на нем едва заметными бусинками. Если б я утонул, моя жалкая смерть никого бы не взволновала и не опечалила. Утренний бродяга подобрал бы мои шмотки, вытащил доллары и выбросил подальше паспорт. А для меня смерть удачно решила бы все проблемы. Выплыл человек из жизни, и ни одна сволочь бы этого не заметила. Рыбы сожрали бы меня с удовольствием или отвращением, прежде чем я достиг бы дна. И всё. Из моря произошел, туда же и вернулся… Я плыл и, ругаясь вслух, распугивал рыб. Всему человечеству было глубоко наплевать на меня. И я, разозлившись, тоже плевался во все стороны.
– Идите все к чертям! Хотите, чтоб я сдох? Не дождетесь! Гаденыши!
Отшумев, я перевернулся брюхом вверх, подставив лицо свету звезд. В каждой стране – свое небо. В Афганистане звезды были такими яркими, что щипали глаза. А здесь они были сочными, как желтый плод ананаса. Они доброжелательно смотрели на меня и как бы подбадривали: «Все класс, Володька, не дрейфь! Все у тебя будет ништяк. Греби к берегу!»
И я погреб. Все же порядочно отплыл, и теперь, когда я передумал топиться, пришлось поднапрячься. Я ругал себя за слюнтяйство и малодушие. Так за самобичеванием, отплевываясь, добрался до берега. Но одежду свою не нашел, даже трусики. Я долго хохотал, оказывается, в хваленом Таиланде тоже воруют, несмотря на легенды о всеобщей честности. Я был прекрасен и непревзойден, ведь только что родился из морской пены. Как я сразу не понял: истинно родившийся всегда совершенно голый! Осталось только громко крикнуть: «Люди, о примите же меня в сей мир! Полюбите меня, как я люблю всех вас!»
Конечно, море меня просто отнесло в сторону. И, пройдя по сырому песку, скоро увидел свои штанишки, рубашонку, трусики и кроссовки. Прибой слегка подмочил одежку, но, спасибо, не унес. Тут же на песке, свернувшись калачиком, я и заснул. Под утро мне приснился сон: большая толстая гусеница ползет по моему лицу. Я раскрыл очи и увидел огромный язык. Сама собака оказалась меньше. Сучка облизывала меня, видно, посчитав родственной душой. Хриплым междометием «эй» я прогнал ее и тут же побежал мыться. Выбравшись из негостеприимных окраин, я укрылся в неприметном кафе, где просидел несколько часов. Счастью п…ц. Надо было сваливать из Паттайи. Рано или поздно попадусь на глаза Лао или его бандитам.
Вечером устроился в ближайшем отеле. Мне было так грустно, что я решил позвонить Марии. Она очень удивилась, услышав мой голос.
– Я в Паттайе, – сообщил я.
– И как ты обо мне вспомнил? Что, оттягиваешься со вкусом? Встретил свою девку? – насмешливо спросила она.
– Не встретил.
– А меня встретишь? – вдруг спросила Мария.
– Тебя? – удивился я.
– Да, завтра я вылетаю в Бангкок. – И она назвала номер рейса. – Мне будет приятно увидеть твою загорелую физиономию.
Я мысленно усмехнулся: уже «загорел». До неузнаваемости. Поколебавшись, я дал согласие, хотя мне не очень хотелось раскрывать свою страшную тайну. Но вот дернул какой-то черт согласиться. Оставалось кусать язык. О том, что могу теперь не поехать в Бангкок, я даже и не подумал. Потому что всегда был чрезвычайно ответственным товарищем.
После ночи на песке я с наслаждением принял душ, выпил небольшую бутылочку виски, которую нашел в холодильнике, растянулся на свежих простынях. «Все же есть немало приятных вещей на свете!» – сказал самому себе и подмигнул новому отражению. Слегка пьяное, оно даже понравилось мне, хоть и более глуповатое, чем предыдущее. Я высунул язык, полюбовался и им. Впрочем, язык был прежним. Уши, зубы, глаза – тоже. Не считая, разумеется, и всего того, что находилось ниже шеи.
Голова профессора Доуэля.
Рано утром я взял напрокат джип «Чероки» и поехал в Бангкок. Банановая страна построила отличные дороги, правда, по обе стороны была все та же грязь и нищета. Социальные контрасты… Проститутки и монахи, нувориши и нищие в язвах с вырванными языками. Развратные европейцы и бывший армейский старлей Раевский… «Чероки» в моих опытных руках несся, как реактивный снаряд. Я едва не врезался в стадо слонов, а тощая свинья, дико взвизгнувшая у колес, чуть не отправила меня на тот свет… Но мне не было жаль своей жизни. Она стоила гораздо меньше зеленых денег, торчащих во всех моих карманах.
Как-то незаметно я влетел в Бангкок. Эстакада вознесла меня над лачугами, приблизила к сияющим вершинам небоскребов – сверкающим голубым пальцам, проткнувшим небеса. Я припарковал машину и вошел в аэропорт. Холодный воздух заставил поежиться. На табло высветили Москву. Я заготовил листок и написал на нем «Мария». Ее фамилию, как всегда, забыл… Разумеется, не забыл, как выглядит девушка Маша. А я буду тем, кто есть, – Вовкой Кузнецовым. А Вован Раевский – это всего лишь телефонный миф. Вот так-то, Машенька. Рядом с такими же бумажками с именами стояли живоглазые служащие, в основном девушки, выискивали своих туристов.
Я сразу увидел ее в толпе пассажиров. Она была в мини-юбке и тонкой маечке, деловито катила перед собой тележку с сумкой. Когда она поравнялась со мной, я качнулся вперед, выставив свое объявление. Она прочла, и я тут же спросил измененным голосом:
– Простите, вы Мария?
– Да… – Она вскинула на меня пронзительные очи девушки-снайпера.
– Меня попросил Володя встретить вас…
Я подхватил ее сумку, показал, куда идти.
– А он почему не смог? – нарочито равнодушно спросила Маша.
– Он поехал в деревню за своей девушкой. Какая-то непонятная история: то ли она прячется, то ли ее прячут…
Мария хмыкнула. А я запоздало представился:
– Володя.
– Очень приятно. Раевский – ваш друг? Вы его чем-то напоминаете… И долго он будет искать свою папуаску?
– Я не знаю.
Мы сели в джип, я спросил, куда везти.
– Не знаю, – равнодушно ответила она и, пристально глянув на меня, сообщила с тонкой долей высокомерия (как всегда, загодя ставила барьер): – Нет, вы определенно похожи. Чем-то неуловимым. Правда, он с виду умнее.
Я не нашелся что ответить, тронул машину.
– Может, вы хотите провести этот день в Бангкоке?
– Мне как-то все равно… Отвезите меня, если не трудно, в «Ройял Ривер». Я там жила. – Она открыла сумочку, протянула мне карту города, показала место.
Неплохо!
Я не стал возвращаться к нашим общим воспоминаниям. Именно в этом отеле она устроила мне коварную засаду, где Шамиль и Серега-Удав всласть покуражились надо мной, пытаясь узнать, где я припрятал компрометирующие документы на чеченскую знать и кремлевских взяточников. Они тогда накачали меня препаратом, чтобы сделать болтливее, чем я есть на самом деле. Но что-то у меня замкнуло, и они ничего от меня не добились. Потом они связали меня и выбросили в великую тайскую реку Чао-Прайя. Гады… Я отчаянно барахтался, борясь за жизнь, – и выплыл… Потом ты, Мария, на коленях клялась: не знала, что Шамиль задумал меня изничтожить, что он обманул тебя… А я, дурило, поверил…
Времена меняются, люди остаются прежними?
– Но завтра к вечеру надо быть у Лао, – сказал обыденно я.
Мария выдержала паузу и спросила:
– Кто вы?
– Вас интересует моя кличка? Пожалуйста: Старик Хоттабыч…
– Не остроумно.
– Вы же знаете, в нашем деле не следует задавать лишних вопросов.
– Но хотя бы о Володе я могу спросить? Я позавчера с ним разговаривала, он мне звонил и обещал встретить.
Я решил устроить небольшой психологический этюд. Под шум мотора, при кровавом пожаре рекламы, вспыхивающем на ветровом стекле, вдали от снегов такие эксперименты особенно пронзительны и впечатляющи.
– Вы вряд ли когда-нибудь его увидите! – гробовым голосом сообщил я, незаметно оценивая реакцию.
– Почему? – встревоженно спросила она.
– Потому что за все надо расплачиваться, – пояснил я. – Особенно за те контейнеры, которые он так опрометчиво уничтожил на дне морском…
– Что сделали с ним? Вы убили его? – неожиданно вскрикнула она.
– Я в детали не посвящен, – продолжал куражиться я, – но, кажется, он немножко умер. Причем без проблем для окружающих. Нравится мне эта страна. Море – лучшее кладбище… Какое облегчение для работы местных полицейских! А вам – особая благодарность за то, что вытащили его сюда. Признайтесь, это вы сами придумали этот трюк с письмом от его знакомой проститутки?
– Но мне же обещали, что его хотят применить в деле, что убивать не будут, – мертвенным голосом произнесла она.
– Вы наивная девочка, – изгалялся я. – Человек, предавший однажды, достоин быть лишь кормом для рыб. Конфуций, третий век до нашей эры. А как актуально!..
Она не отреагировала. И я тоже замолчал. До самого отеля никто не проронил ни слова. Мария плакала, жалея Раевского, а мне стало жалко ее, обманутую девчонку, которую эксплуатируют всякие подонки, а она чисто по-бабьи, наверное, в тайниках своей души мечтала завязать с этой нечистью и выйти замуж за балбеса Раевского, нарожать ему маленьких «райчат» и уже никогда не брать в руки оружие. Времена меняются – люди тоже…
Какое все-таки счастье, что она меня не узнала.
Мария оформилась в номере, я донес ее сумку, поставил за порогом.
– Мадам еще чего-нибудь желает? – спросил я развязно.
– Какие же вы все подонки! – В ее голосе была такая боль, что я действительно почувствовал себя негодяем за то, что изменил внешность и «убил» Раевского… У нее тряслись руки, и я уже пожалел, что вывалил такую «весть».
– Господин Розовский звонил и просил передать, что вас ожидают неплохие премиальные…
– Уходите, прошу вас. Благодарю за доставку. – Голос ее дрожал.
– А вы не сказали самого главного. Где деньги?
– Какие еще деньги?
– За товар!
– Меня не уполномочивали… У меня только командировочные.
– Ладно, – сказал я и, многозначительно глянув на нее, вышел.
В прошлую поездку мне так и не удалось разобраться, чем салон эротического массажа отличается от борделя. Если судить по финалу событий, завершавшихся предложением к соитию, – так ничем. Хотелось все же выяснить. Душа моя была неизлечимо больна, и путь к ее оздоровлению лежал через тело. И в этом были правы древние греки.
Возле первого же «Lady’s Massage» я притормозил. И не ошибся: как ласково и радушно встретили меня узкоглазенькие дивы в кимоно! Крошечные брюнетки взяли меня под белы ручки и повели в бордовые чертоги. Как первоклашку в «храм знаний». Так наша чопорная классная учительница выражалась, подразумевая школу. Видела бы она меня сейчас в этом «храме», болезная! «Да-а, Раевский, – сказала бы эта моралистка, – вы превратились в разложившегося человека. Вы опозорили не только нашу школу, но и всю нашу Родину!» И рыдать мне в углу от стыда… В фойе меня встретила не жестокосердная ханжа, а радушная «мадам»; она с поклоном приняла от меня пятьдесят долларов, провела в полутемный зал, усадила на мягкий диван. На ярко освещенном подиуме сидели полтора десятка девушек. Они улыбались: одна веселее другой. Мне предстояло, не торопясь, выбрать любую из них – сорвать цветок удовольствия.
И вдруг я увидел Пат. Сомнений не было – это она, нелепое алое кимоно, волосы, стянутые в отливающий пучок, напомаженный рот, пустая клоунская улыбка. Пустячное настроение как смыло. Почему она вернулась в салон? Я вырвал ее из порочного клубка, дал деньги, уверовал, что облагодетельствовал. Но все вернулось, наивность моих грез обернулась возвращением в публичный ад. Или я что-то не понимаю в психологии женщины? А может, она шлюха по призванию, со специализацией массажистки? Ревность и досада. Похоть и грязь… Мне стало дурно. Я сидел в полумраке, и она не могла разглядеть моего мрачного лица. Мадам терпеливо ждала, с пониманием относясь к клиенту с разбежавшимися глазами. Привычно ждали и девушки – очередного из толпы похотливых, брюхастых, потных, жадных, незапоминающихся… Ждала и Пат. Но если взгляды девиц буквально сфокусировались на мне, то Пат глядела, не видя меня. Безадресная улыбка куклы на витрине. Ей было все равно. Я выбрал ее. Она легко спустилась с подиума – эшафота публичных женщин, и тут узнала меня – странного ночного визитера, пытавшегося выдать себя за ее далекого русского любовника. Она испугалась, поняв, что незнакомец настойчиво преследует ее, но отказать не имела права. Потому что должна была безропотно ублажать бесконечную череду тел, мять дряблые мышцы, оживляя застывшие соки, разминать морщинистую кожу, отдаваться чужим, торопливым рукам и улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Пат взяла меня за руку, повела по коридору. В номере восковая улыбка сменилась бледностью. Пат пыталась успокоиться, избегая глядеть мне в глаза; я чувствовал, как напряжена ее худенькая спина. Она усадила меня на кушетку, сняла с меня рубашку, штаны, став на колени, стянула носки. Все повторялось… Вдруг она вздрогнула, с беспокойством глянула на меня, тронула плечо. По самому краю у меня красовалась старая татуировка с афганской еще кампании: буква А на силуэте гор и автомат, скрещенный с ножом. Потом она торопливо стянула с меня остальное… Помнила, помнила, черт побери, мое тело среди тонн похотливой говядины. Она увидела то, что искала, – последнее, что осталось от меня прежнего, – родинку на бедре! Так же проворно Пат повернула мое тело, глянула на спину. Под лопаткой, тоже времен Афгана, пулевой шрам…
– Кто вы? – не скрывая ужаса, спросила она, отступив и запахнув халат на груди.
У меня дрогнул голос:
– Пат, это я, Володя…
– И тело твое, и голос… – Она осторожно дотронулась до моей руки, – и руки твои… Я схожу с ума? Куда ты дел свою прошлую голову? (Она так и сказала: «last head»).
– Она сейчас в музее боевой славы.
– В каком музее? – она простодушно округлила глаза.
– Я сделал пластическую операцию. За мной охотились киллеры, мне посоветовали изменить лицо и фамилию…
– Как это ужасно! – искренне расстроилась она.
– Тебе противно мое новое лицо?
– Нет, что ты…
Она долго молчала, осваиваясь и еще не веря. Наконец выдавила, наверное, чтоб не обидеть:
– Что-то осталось твое, но оно уже другое, такое непривычное…
