Джип из тыквы

Валек подходит и наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку. Я не могу уклониться, потому что Галина Трофимовна и прочие дамы пришпиливают меня к стулу пронзительными взглядами.

Влажные губы Валентина скользят по моей напряженной скуле от челюсти до виска – слишком долго, по-моему! – и щекочут заговорщицким шепотом ухо:

– Я соскучился, крошка.

Он отстраняется – я нервно тереблю мочку уха – и невозмутимо договаривает:

– Давно тебя не… видел.

Мне кажется, или перед глаголом была крохотная пауза? Как будто Валентин хотел сказать что-то другое.

Я сердито смотрю в насмешливые голубые глаза и бормочу:

– Ты же приходил на прошлой неделе!

– Ну, разве она не колючка? – играя на публику, разводит руками Валентин.

Над столиками, где сидят одни лишь дамы, зависает ровный пчелиный гул. Ну вот, теперь я снова стала предметом обсуждения и осуждения.

– Машенька, в самом деле, как можно не ценить такого преданного друга! – лепечет Галина Трофимовна, успевшая пощипать себя за щеки, чтобы они зарумянились.

Мне хочется попенять ей: «Ага, кокетничаете с посторонним парнем? Все Виктору Андреичу расскажу!», но нет желания смущать приятную старушку. Я бы охотно смутила противного Валентина, но, кажется, эта задача мне пока не по плечу.

Он смотрит на меня так, словно знает какой-то секрет – лестный для него, забавный и, возможно, неприличный.

Черт, неужели в былые времена я поверяла этому парню свои девичьи тайны?!

Интересно, какие?

Для меня сейчас все мое прошлое – одна сплошная тайна.

Я нервно комкаю бумажную салфетку, размышляя, посмотреть мне на Валентина новым взглядом прямо сейчас или подождать более подходящего момента?

Пожалуй, я сделаю это позже. Сейчас вокруг нас слишком много людей, мнение которых Валентину не безразлично. В другой обстановке его эмоции будут чистыми, без примесей, и я смогу их воспринять без искажений.

– Ты уже поела?

Валентин берет меня за руку и мягко тянет из-за стола.

– Пойдем, покажу тебе кое-что.

Рука у него очень теплая, почти горячая и неприятно беспокойная. Большой палец настойчиво трогает мою ладонь, остальные тоже шевелятся, как будто пытаются оживить кусок пластилина. Слепить из него зайчика, например.

Одна стена столовой зеркальная, и в обрамлении зеленых плетей традесканции я вижу свое угрюмое отражение. Если я и зайчик, то именно тот, что попал под трамвайчик.

– Не прыгает, не скачет он, а горько-горько плачет он и доктора зовет, – машинально бормочу я.

– Тебе нужен доктор?

Валентин обхватывает меня, как будто я озвучила намерение немедленно пасть замертво.

– Нет.

Я нащупываю свои костыли и использую их как рычаг, чтобы отодвинуть от себя заботливого друга.

– Тс-тс-тс, – укоризненно цокает Галина Трофимовна, от которой не ускользнул мой маневр.

– Так что ты хотел мне показать? – громко спрашиваю я, весьма резво прыгая к выходу на костылях.

Вообще-то я могу уже обойтись одним из них, а вторым, если что, звездану Валентина…

Эта мысль просверкивает в моем мозгу ярким метеором. Ослепленная ею, я останавливаюсь, держа больную ногу на весу, и озадаченно соображаю: что это за глупость такая, а? Ну не нравится мне человек, так что теперь – костылем его бить?!

Ну и манеры у меня. Что я за девушка, скажите?

– Валь, а я всегда была такая… колючая? – в приступе раскаяния спрашиваю я Валентина.

– Что ты! – он мечтательно улыбается. – Я помню тебя совсем другой!

Мне ужасно не нравится его улыбка. Не надо быть эмпатом, чтобы уловить в ней неясный гадкий намек и издевку – легкую, как бег паучка по липкой ниточке.

От отвращения меня передергивает, один костыль подкашивается, и расторопный Валентин не упускает возможности поддержать меня за талию.

– Ты была такая милая, такая нежная, – шепчет он, увлекая меня в оконную нишу.

Плотная плюшевая штора отгораживает нас от больничного коридора.

«Давай!» – командует мой внутренний голос.

И я в упор смотрю на друга фантастическим взглядом «вот-я-сейчас-увижу-что-там-у-тебя-внутри».

К сожалению, это не столь показательно, как посмертное вскрытие. Результативность примерно как у рентгена, полагаю. При условии, что снимок изучает рентгенолог-самоучка.

Валентин светится красно-коричневым. Он в бурых космах, как медведь.

Долю секунды мне кажется, что это имеет важное значение. Что-то особенное связано у меня с медведями…

В голове возникает и, не успев оформиться, тает картинка, которую уже в следующий миг я абсолютно не способна восстановить даже в общих чертах.

Значит, бурый. С кроваво-красными прожилками и дымными всполохами черного.

Моя эмпатическая «Библия цвета» пока что не настолько хорошо освоена, чтобы я классифицировала чувства Валентина во всех подробностях, но совершенно очевидно, что основой их является то, что поэты пафосно называют вожделением.

О-о, приехали! У нас тут что – любовный треугольник?!

Я озадачена и смущена.

Черт, черт, черт! Неужто я изменяла Максу с его лучшим другом? Или не изменяла, хотя Валентин этого хотел и, несомненно, хочет и сейчас?

А Макс об этом знает?

Я прислоняюсь пылающим лбом к прохладному стеклу.

Насчет Макса…

Ладно, признаюсь. Я не решаюсь применить к нему свои новые таланты эмпата!

Просто боюсь.

Макс – это ведь та соломинка, за которую я держусь, чтобы не утонуть в темном море.

Кто поместил меня в клинику? Макс.

Кто оплатил мое долгое дорогое лечение? Макс!

Кто сидел со мной рядом, когда я была без сознания, и жадно ловил обрывки моих слов, а после навещал так часто, как только позволял Иван Антонович, пока я сама не сказала – хватит, у тебя ведь наверняка есть и другие дела?

Макс, Макс, Макс!

И он не собирается бросать убогую, он обещал, что заберет меня из клиники в специально купленную для нас квартиру, а это крайне важно для девушки, которая не знает, куда ей идти.

Поэтому я не могу, просто не смею усомниться в том, что Макс меня любит.

Ну и еще – это ведь как-то неэтично, правда? Без предупреждения сканировать эмоции любимого человека – это примерно то же самое, что читать его личный дневник или смс-сообщения в телефоне.

А рассказать Максу о том, что я умею проделывать такой фантастический трюк, тем более не могу. Он ведь влюбился в меня еще до аварии, когда я никакими такими способностями не обладала и была нормальной (хочу надеяться) девушкой. Что если у моего любимого мужчины аллергия на экстрасенсов, и подружка-эмпат ему резко разонравится?

– Вот, видишь ее? – перебивает мои мысли голос Валентина.

Я снова испытующе смотрю на него. Хм, пылкой страсти поубавилось, появилось беспокойство.

– Кого? – переспрашиваю я и вижу, что подернувшая бурое свечение серая ряска быстро тает.

Беспокойство ушло.

– Машину! Ты и ее не узнаешь?

– А это та самая?!

Я подаюсь к оконному стеклу так резко, что снова прикасаюсь к нему лбом.

Прямо под окнами клиники припаркован блестящий ртутно-серый «Рено».

Не может быть! Мне сказали, что он разбит так, что восстановление невозможно.

– Машина новая. Марка та же, а цвет другой, – поясняет Валентин. – Макс сказал, он привык к «Рено», вполне нормальная тачка. А ты что скажешь? Как, не тянет снова погонять?

Я краснею.

Мог бы и не говорить об этом.

Мне известно, что в аварию я попала на автомобиле Макса, и это был «Рено». Стыдно сказать, но я хлебнула лишку и без спросу поехала кататься на чужой машине по горной дороге, где все повороты крутые, других нет…

В общем, выходит, что я сама виновата в аварии.

Хорошо еще, что Максу удалось получить страховку за разбитый мной автомобиль. Если бы не это, не знаю, стал бы он так заботливо выхаживать меня в частной клинике или собственноручно придушил бы, чтобы не мучилась? Многие вполне достойные мужчины свои машины любят гораздо больше, чем девушек.

А Валек-то каков, непременно ему надо меня подколоть!

– Нет, не тянет, – угрюмо ворчу я. – Даже не уверена, что я помню, как водить машину.

– Вспомнишь, все вспомнишь, – обещает Валентин и снова смотрит на меня так, знаете, плотоядно и с насмешкой…

– Мне на процедуры пора, – говорю я, резко отдергивая штору. – Спасибо, что навестил, и пока, привет Максиму.

– Да Максим у нас и так с большим приветом, – смеется Валентин.

Мне не хочется оставаться с ним рядом, хотя стоило бы уточнить, что именно этот ехидный злыдень имеет в виду на сей раз? Что увлечение Макса мной есть верный признак сумасшествия? А сам Валек тогда кто – вообще сексуальный маньяк?

Я ковыляю в палату, не глядя на пациентов, которые бредут встречным курсом.

Я никого не хочу видеть.

Знаете, чужие чувства – это как похмелье без выпивки!

«Трезвость – норма жизни», – одобрительно бормочет мой внутренний голос.

– Все будет хорошо, – в такт прыжкам на одной ножке повторяю я свою мантру. – Все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо.

– Тебе нравится? – спрашивает Макс, отводя ладони, которые он держал у моих глаз, как шоры.

– Очень… Очень мило, – жалко лепечу я, оглядывая просторную комнату.

«Мило» – невыразительное слово, но я не могу придумать ничего получше, потому что разочарована.

Нет, сама по себе комната прекрасна! Она большая, светлая, недавно отремонтированная и демократично меблированная в минималистском стиле. И разочарована я вовсе не тем, что помещение похоже на безликий выставочный стенд магазина «ИКЕА». Меня огорчает тот факт, что я не вижу в интерьере ничего, что доказало бы: это жилье – мое.

– А где мои вещи? – спрашиваю я Макса.

– Какие?

– Ну… разные.

«Разные, разные! Голубые, красные! Желтые, зеленые, мали-и-иновые!» – не упускает случая запеть веселую песенку мой внутренний голос.

Я и сама не понимаю, какими вещами интересуюсь. Просто мне казалось, что в моем жилище должны присутствовать предметы, сохранившие отпечаток личности хозяйки.

Ну я не знаю… Корзинка с незаконченным вязаньем (не зря же я думала о набрюшниках для черепашек, я явно знакома со спицами), разбросанные там и сям конфеты и шоколадки (я сладкоежка, этот факт мне открылся еще в больнице), любимый плед на ручке кресла, облезлый плюшевый мишка с оторванным ухом…

При слове «мишка» по моим мозговым извилинам проходит беспокойная рябь, я замираю в ожидании, но ничего не происходит. Волнение затихает бесследно, в дистиллированной памяти ничего не всплывает.

Да что такое у меня с медведями?!

«Может, ты была цирковой дрессировщицей? – оживляется неугомонный внутренний голос. – Принцессой цирка! Але, гоп!»

– Гоп-стоп, – бурчу я.

– Какие – разные? – настаивает на конкретном ответе Макс.

– Да любые! Хотя бы фотографии в рамочках!

– Ты же не любишь фотографироваться, – пожимает плечами любимый. – Говоришь, что ужасно получаешься на снимках, хотя это полная чушь.

– Правда?

Я чувствую, что очень сильно изменилась. Я бы хотела сфотографироваться вместе с Максом! Не сию минуту, конечно же, не сразу после выписки из больницы, но после посещения косметолога и парикмахера, которые, надеюсь, смогут сделать меня чуточку симпатичнее, чем в натуральном виде.

– А где моя одежда? Белье, обувь? Домашние тапочки?

В больнице я пришла к смелому выводу, что по тапочкам можно очень многое узнать об их владельце.

– Ты же не носишь халаты и тапки! – Макс как будто чуточку возмущен.

– А… что же я ношу? – осторожно спрашиваю я и с тайным страхом жду ответа.

Мне рассказали (не один человек и не один раз), что в клинику меня привезли без одежды.

Ну, ладно, не просто без одежды, а буквально в чем мать родила!

Представляете?

Все, что я знаю о себе «доисторического» периода – что я в голом и пьяном виде слетела ночью в пропасть на чужой машине!

Это не способствует самоуважению.

– Шорты, майки, носки, – коротко перечисляет Макс.

Я облегченно выдыхаю. Слава богу, я хотя бы по дому не разгуливала в костюме голого короля!

– И где же они?

Черт с ними, с тапочками, ведь любимые домашние шорты (плюс к ним еще майка, плюс носки) тоже могли бы кое-что рассказать о своей хозяйке.

К примеру, если это были мягкие хлопчатобумажные штанишки-буф с цветочными принтами, значит, я романтичная особа. А если тугие «велосипедки» цвета хаки – наверное, я феминистка. А если высоко обрезанные джинсы…

– Старые я выбросил, а новые лежат в комоде, – равнодушно сообщает Макс, обрывая мои волнующие фантазии на тему штанишек.

– В комоде!

Со всей возможной скоростью (а это не так уж быстро, потому что я хромаю, как пират-ревматик на деревянной ноге) я бросаюсь к упомянутому предмету мебели.

Э-э-э… М-да, негусто.

В ящике нахожу простые хлопчатобумажные носки (четыре пары в запечатанных пакетиках) и соответствующее количество такого же элементарного белья – тоже нового, с ярлычками.

– Кто это покупал?

Мне кажется, или Макс краснеет?

– Что-то не так? – спрашивает он вместо ответа.

– Нет-нет, все нормально, даже прекрасно, я очень люблю натуральные ткани, – торопливо заявляю я. – Хлопок, лен, конопляное волокно…

Гм, что-то не то я говорю, про коноплю не стоило бы, это как-то компрометирует.

– Шелк, шерсть, диагональ, драп, габардин, – меня несет.

Я собираюсь еще упомянуть натуральный мех, потому что он совершенно точно мне очень нравится – я видела норковые шубки в гардеробе клиники и тихо обзавидовалась, но в этот момент понимаю, что еще не заглядывала в гардероб, а ведь он может оказаться настоящим Клондайком!

– Как! Это все?!

Не оказался.

Улыбка, которую я удерживала так долго и старательно, капризно выгибается и перевернутой скобкой царапает мой вздрагивающий подбородок.

Макс заглядывает в подсвеченное нутро просторного шкафа через мое плечо. Рассматривать там особенно нечего: одни поношенные голубые джинсы с вышивкой, одна розовая футболка со стразами и пятнышком алой помады на вороте и один сине-серый кардиган из тоненького трикотажа, тоже явно неновый.

– Ни курточки, ни плащика, ни шубки? – жалко лепечу я, надеясь, что не выгляжу при этом как алчная дурочка.

– Так ведь было лето! – защищается Макс.

Я сникаю. Он говорил мне, что купил эту квартиру незадолго до аварии и пожить в ней до ремонта мы не успели.

Увы, здесь все новое, а это значит, что искать тут себя старую бессмысленно.

– Помочь тебе собраться? – спрашивает Макс.

Кажется, ему не терпится отсюда убраться.

Или убрать отсюда меня.

– Что тут собирать? Лучше дай мне денег, – грустно отвечаю я. – Куплю все новое на курорте, хоть так себя порадую.

– Отличная мысль, – соглашается милый и сразу же заметно веселеет. – Тогда поехали?

– Поехали.

Повесив голову, я ковыляю к двери.

Внутренний голос укоризненно шипит что-то скверно рифмованное про глупых кур и неблагодарных дур, но я предпочитаю не принимать эти нелестные эпитеты на свой счет. В данный момент меня мучит не совесть, а обида. Я так надеялась! Так мечтала, что вспомню все, оказавшись в нашем с Максом уютном гнездышке!

Я, правда, полагала, что наше пребывание в гнездышке ознаменуется актом плотской любви – это же логично, не правда ли? Но Макс по-прежнему обращается со мной так, словно я стеклянная (оловянная, деревянная), ограничиваясь пожатием руки и поцелуем в щечку.

Впрочем, не могу сказать, что это обстоятельство очень сильно меня расстраивает. Я по-прежнему не нахожу в себе тех пылких чувств, которые должна, по идее, питать к любимому.

Мне даже страшно становится от мысли: а вдруг я его обманывала?! Что, если я только притворялась, будто страстно люблю Макса, скажем, из корысти?

«Из какой-такой корысти? Что ты с него поимела? – недоумевает мой внутренний голос. – Шубку он тебе до сих пор не купил, хотя на дворе уже осень!»

Это правда, клумбы под деревьями у дома сплошь завалены желтой листвой. Я рассеянно ковыряю носком ботинка многослойные залежи, пока мой мужчина прогревает мотор автомобиля, на который я поглядываю со сложным чувством.

Один такой «Рено» я уже угробила, никак нельзя поддаваться желанию поклянчить порулить вторым!