Письма на воде

Мы сначала не могли понять, отчего же она согласилась, но Вика все пояснила сама. Ей захотелось оторваться. Узнать, каково это – быть молодой и беззаботной.

Никита мог ей это предложить – и она взяла по сходной цене. Поставила только условие – отель пять звезд на Кипре. Хорошая машина напрокат. Новый купальник от Кастельбажака.

И Никита уехал, не сказав Саше ни слова.

Мы оборвали ее телефон. Мы стучали в дверь. Расспрашивали соседей. Настя искренне волновалась. Даже поплакала.

Саша объявилась на третий день и сказала, что изменила Никите.

– Как это было? Как это было? – кричали мы, но она только пожимала плечами.

Был у нее один поклонник, Миша. С нашей общей точки зрения – скучный тип, но Саша клялась, что он остроумный и знает так много, что даже кружится голова.

Если бы не было Никиты, Саша встречалась бы с Мишей.

В этом был определенный расчет – Миша жил в собственной квартире.

А Саша – и это была еще одна причина, по которой она не хотела расставаться с Никитой, – устала жить с родителями.

Я бывала у нее дома.

Ее мать была самопровозглашенным тираном. Вооружившись пронзительным голосом, истериками, ипохондрией и обидчивостью, она подавила сопротивление родных и установила единовластие.

Саша любила ее. Мать любила Сашу. Но Агния Богдановна не умела считаться с чужим мнением.

Мы сидели у Саши в комнате, рассматривали ткань, из которой Саша собиралась сшить себе платье. Зашла Агния Богдановна – конечно, без стука. Деликатный отец Саши, Евгений Владимирович, по десять минут шуршал у порога, робко царапал дверь, покашливал, пока Саша не выходила из себя:

– Папа! Ну заходи же!

Агния Богдановна врывалась, как налоговая полиция.

– Что это такое? – возопила она.

– Это материя, – ответила Саша.

Агния Богдановна нахмурилась.

– И что?! – фыркнула она. – Ты будешь это носить?

– Не исключено, – Саша уже теребила пальцами губу, как делала всегда, когда волновалась.

– Этот цвет тебе не идет! – постановила Агния Великая.

– А мне кажется… – встряла я, но меня немедленно заткнули. Я была младшей фрейлиной, и слова мне не давали.

– Мама, мне идет этот цвет. Он всем идет.

– Да ты с ума сошла! – вздрогнула Агния Богдановна. – Ты и так бледная как поганка, а с этим цветом у тебя вообще лица не будет!

– Мама, тут я дизайнер, ладно? – закипела Саша.

Они ссорились так долго и безнадежно, что я потихоньку ускользнула, и Саша отловила меня в дверях.

– Не уходи, – попросила она.

– Ужинать! – ударом гонга разлетелся вопль Агнии Богдановны. – Ты куда собралась?! – накинулась она на меня. – Я для кого все это готовила?!

Это была очень дружная семья. Они полюбили даже меня, которую видели три раза от силы. Агния Богдановна всегда слала мне приветы.

Но Саша больше не могла жить с ними. Мать мечтала превратить ее в комнатную собачку, которая дрожит при виде чужаков, а при мысли об открытых пространствах, где растет трава и светит солнце, писается под себя.

Но у Саши это не получалось. Она, как и Агния Богдановна, считалась только с собственным мнением.

– Ну, и что, он лучше Никиты? – поинтересовалась я, когда узнала о Мише.

– Это было неплохо, – Саша покачала головой.

– Что значит «неплохо»?

Саша задумалась.

– Наверное, я непривередлива, – произнесла она. – Ты же понимаешь, я бы не легла с ним в постель, если бы он мне не нравился.

– Кто знает? – пожала я плечами. – Всякое бывает.

– Да нет! – отмахнулась Саша. – Он умный, с ним хорошо… – она осеклась. – Но как-то… Не знаю даже. Наверное, с ним все понятно. Я тебе могу расписать наше будущее лет на триста вперед.

– А с Никитой ты не можешь точно сказать, во что превратится ваша жизнь через два часа, да?

– Это тоже нехорошо, – согласилась Саша. – Но ты ведь понимаешь, нам всего двадцать лет… Что можно ждать от наших отношений? Мы еще ничего в жизни не видели. Может, это нормально? Пусть он мне изменяет, я буду ему изменять. Надо же нагуляться.

– А зачем… нагуливаться рядом друг с другом? Может, надо это делать по отдельности?

– Так уже случилось. Что тут можно поделать?

В двадцать лет ты совершаешь много глупостей. В два часа ночи садишься в «БМВ» к незнакомому мужчине. Занимаешься любовью без презерватива. Пьешь абсент из горла. Одалживаешь подруге туфли. Даешь поводить папину машину пьяному другу без прав.

Саша, например, верила в любовь, которая пройдет через все испытания и станет крепкой, как алмаз. Наверное, именно поэтому возлюбленным и дарят бриллианты – как знак надежности и нерушимости отношений. Почему-то я долгое время считала, что если по бриллианту тюкнуть молотком, он не разобьется. Разобьется. Останется алмазная пыль, в которой прекрасно только название.

Миша делал все правильно. Он ухаживал. Дарил цветы. Но мне все равно казалось, что Саша собралась замуж за богатого араба, у которого где-то там есть гарем, а для Саши уже наняты евнухи и куплен хиджаб. Я ее хоронила.

О собственной жизни я знала только три вещи: в декабре начнется сессия, каждый час я хочу курить, на день рождения мне подарят шубу. Все остальное представлялось мне хаосом, космической туманностью.

Миша, казалось, лет с трех имел точный план. После школы он поступил в МГИМО, откуда перебрался в Оксфорд, получил там какой-то диплом по бизнесу и немедленно устроился в международную корпорацию. Он был тем самым человеком, которому действительно нравятся корпоративные вечеринки, тренинги и прочая офисная субкультура.

То, что он живет будущим, все время планирует что-то наперед и не совсем присутствует в настоящем, не вызывало симпатии.

Мне он казался не человеком – призраком.

Но Миша исполнял роль санатория для язвенников и людей со слабой печенью, в котором Саша, среди пенсионеров и нытиков, отходила после изнурительной болезни.

Если бы Никиту и Мишу можно было соединить в один организм – получился бы отличный любовник, но надо было выбирать, а Саша устала.

Миша стал докучать Саше очень скоро. Она чувствовала себя матерью, а его – нервным и сложным ребенком, который непрерывно требует внимания.

– Смотри, какой я хороший! – Ребенок подпрыгивает от возбуждения.

Он хороший! Он делает маму счастливой! Он – молодец!

– Ага… – фальшиво улыбается мать, которой хочется полистать журнал. – Иди погуляй, а? Поиграй с ребятами…

Никита вернулся и немедленно разругался с Сашей по какой-то надуманной причине. Он не хотел ее терять, но ему было стыдно.

Тогда нам казалось, что это чисто мужская манера – отомстить миру за то, что ты наделал глупостей.

У нас просто не было других подруг, которые поступали бы так же. Мы все, так или иначе, были хорошими людьми. Безалаберными, легкомысленными, у нас не было другой цели в жизни, кроме как получать удовольствие, но мы умели быть верными, умели сопереживать.

Саша быстро собрала вещички и перебралась к Мише.

Никита вышел из себя.

– Никита, ты просто примитивный мужлан, который не может вынести, что его бросили, – скармливала я ему свою нехитрую мудрость.

– О чем ты говоришь! – ужаснулся тот.

Я и не догадалась, что он страдает. Кто бы мог подумать, что без Саши Никите будет плохо? Он и сам не мог. Он понятия не имел, как много она для него значит.

Это была настоящая трагедия – он не хотел ничего менять, не мог отказаться от жизни, полной приключений, новых женщин, но ему было больно. Мужчины, и это совершенно точно, намного хуже женщин переносят боль.

У него открылась язва.

Саша, по легенде, все это время торчала на даче.

Но когда мы наконец встретились, я ее не узнала.

Я отступлю от повествования и вспомню одну историю.

Однажды мы шли с Настей по улице. Это было осенью, сумерки сгустились, похолодало, но мы не спешили, потому что целый день бродили по городу и ноги нас не слушались. Мы говорили им: «Эй, давайте уже быстрее, мы замерзли, начинается насморк!», но ноги делали вид, что не слышат, и кое-как ковыляли.

Нас, инвалидиков, обогнала женщина. Лица ее мы не увидели – она шла впереди, мы – сразу за ней. Но лицо не имело ни малейшего значения.

Не было никаких сомнений в том, что женщина – проститутка.

Выглядела она заурядно: коричневая кожаная куртка, короткая, но не слишком, легкая юбка в рюшах, черные полупрозрачные колготки, сапоги на низком каблуке.

Она шла небыстро (но мы-то плелись еще медленнее!), такой сложной вызывающей походкой, в которой можно было найти тонкий намек на знаменитую походку Мерилин Монро.

И невозможно объяснить, каким образом все: мы с Настей, азербайджанцы на автобусной остановке, какие-то типы в машине, что притормозила и кралась вдоль тротуара, встречные и поперечные – поняли, что это продажная женщина.

Я набралась наглости, обогнала ее и кинула взгляд на лицо. Обычная физиономия. Ни красной помады, ни клейма на лбу.

Не надо было слов, спецодежды, особенного поведения. Она посылала сигналы.

И когда мне теперь говорят об энергетике, о невербальном общении – я понимаю, о чем речь.

Саша не изменилась внешне. Не похорошела. Наоборот, она простудилась, у нее распух нос.

Но весь ее облик сообщал о том, что это уверенная в себе женщина. Женщина, которая влюблена и которую любят.

Как выяснилось, влюблены в нее были Миша с Никитой, а она сама влюбилась в соседа.

В доме, где жили ее родители, некто купил квартиру прямо над ними. Некто оказался человеком со средствами и затеял серьезный ремонт. Агния Богдановна сходила с ума. Ругалась с прорабом. Ей казалось, что против нее плетут заговор. Сосед и правда разошелся. Он рушил стены. Снял пол. В квартире стояла маленькая бетономешалка.

И вот наконец Саша столкнулась с этим таинственным господином.

Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий, крепкий, загорелый. Синие джинсы, короткое черное пальто, кольцо из белого золота с ониксом.

– Он мужественный! – описывала его Саша. – Понимаешь? Самец в хорошем смысле слова. Очень вежливый.

– Красивый? – спросила я.

Саша закатила глаза и вздохнула.

Позже я поняла – у нее слабость к красивым мужчинам. Даже Миша был хорош собой. Это трудно было заметить – сначала ты сталкиваешься с его корпоративными ценностями, чуть позже – с элегантным опозданием появляются энциклопедические знания, потом – Оксфорд, а он сам, Миша, забегает лишь на минутку, как хлопотливая хозяйка, которая не успевает поесть в заботе о гостях.

Он был высокий, спортивный, с приятными русыми волосами и ухоженной кожей.

– Вам какой этаж? – спросил сосед, когда они с Сашей столкнулась в лифте.

– А вы тот самый мистер икс с шестого этажа, который год ремонт над нами вел?! – воскликнула Саша.

Она призналась, что одно присутствие этого мужчины делает ее женственной и сумасбродной.

Тот кивнул.

– Я клянусь тебе, он похож на Хью Джекмана! – Саша сложила ладони на груди. – У него такие руки…

– Как грабли? – поддела ее я.

– Как грабли! – с восторгом согласилась Саша.

Он любезно пригласил ее посмотреть квартиру. По-соседски.

Саша, разумеется, не отказалась. У нее даже разыгралась фантазия. «Не хотите ли взглянуть на эскиз Пикассо? Он в спальне…»

Но сосед, увы, отличался старосветской галантностью.

Звали его Сергей – и отчего-то это приводило Сашу в восторг. Она уверяла, что никому так не идет имя Сергей.

Квартира ей приглянулась. Саша вздохнула с облегчением – она бы не пережила дурной вкус, пошлость.

Саше очень нравилось, что Сергей взрослый, с хорошими манерами, крупный, брутальный.

– В нем можно спрятаться, – говорила она.

Пока Сергей угощал Сашу вином, она дрожала от страсти, разрывалась между приличиями и желанием на него броситься. Но Сергей, как настоящий мужчина, управлял процессом.

Многим кажется, особенно в двадцать лет, что мужчина только и думает о том, как бы уложить девушку в постель. Мы судим по сверстникам, для которых любовь – это секс. Но для взрослых мужчин отношения, чувства – это не просто секс, это узнавание, ухаживание, предвкушение. Для взрослых мужчин, которые повзрослели – не для тех, кто так и остался в последнем классе школы на двадцать пятый год.

Сергей и не собирался торопиться.

Саша выползла от него охмелевшая и ошарашенная. Она тихо, на цыпочках, поднялась на последний, девятый этаж, закурила и приложила лоб к холодному и пыльному окну.

Ей хотелось вернуться и заорать:

– Возьми меня!

Вместо этого она выкурила пять сигарет подряд, потом пошла за коньяком, так и не добравшись до родителей.

Она нарисовала очень женственную коллекцию, с широкими пышными юбками, с мечтой о временах, когда девушки выставляли напоказ свою беззащитность. И получила неуд.

– Почему?! – бросилась разъяренная Саша на преподавательницу.

Во-первых, Елена Николаевна считала Сашу мямлей.

Во-вторых, она благоволила только подлизам и тем бездарностями, которые учились ради оценок, а не для того, чтобы конструировать хорошую одежду.

– Это неоригинально, – важно заявила Елена Николаевна, не обратившая внимания на костры в глазах Саши. Так же на этих кострах она не заметила себя – ее уже мертвое, угоревшее тело облизывали языки пламени. – Милая моя, все это уже много раз было. Мы здесь вас учим, чтобы вы придумывали что-то новое. Все надо переделать. Нет идеи.

– Новое? – прошипела змея Саша. Она вырвала из кучи работ эскизы одного из фаворитов Елены Николаевны. – Вот это? А кто будет носить это новое? Вы? Это что, атомная электростанция или пальто?!

– Вы что себе… – перепугалась учительница, которая никогда не чувствовала своего авторитета, а лишь прикрывалась властью, возложенной на нее преподавательским саном.

– Вы еще можете со мной договориться! – прикрикнула на нее Саша. – Я подаю жалобу, пишу во все газеты, всем показываю эти мешки для трупов… – она ткнула пальцем в стопку эскизов, и те разлетелись. – Ректору и всем будете объяснять, почему у меня неуд! Или же вы мне ставите «пять» и мы расходимся мирно!

Саша не соображала, что говорит. Она была в бешенстве. Но в большом теле Елены Николаевны скрывалась крошечная, жалкая душонка – недомерыш, головастик, и она испугалась. Не столько угроз – она их не поняла, сколько ярости ученицы.

Она поставила ей «пять». И всегда потом ставила «отлично», хоть и ненавидела Сашу даже после того, как та окончила Академию.

Позже Саша, правда, до того испугалась собственной храбрости, что ее с полчаса рвало в туалете, а руки тряслись еще пару дней.

Саша так любила Сергея, что накурилась как-то в семь утра, перед занятиями.

В таком состоянии ее и застал Никита. Он ждал ее рядом со входом в Академию. Саша еще не отошла от переезда на метро – после травки, которую даже от нее прятал Миша (это была его единственная слабость), все казалось ей другим. Она шла в темных очках, по узкой тропинке памяти, которая вела ее в институт. По обе стороны тропинки были высоченные бетонные стены. Мир за ними казался страшным. Сашу высадили на незнакомой планете и бросили с водяным пистолетом, тюбиком картофельного пюре и запасом кислорода на десять минут.

– Прет, – поздоровалась она с Никитой.

– Саш, надо поговорить, – сказал он. – У тебя есть время?

– Кнешно, – кивнула Саша.

– Тебе надо на лекцию?

– Видимо, нет.

Саша уже забыла, для чего она здесь – и тут вдруг мысль о холодной аудитории, о занятиях, о других людях бросилась на нее с кастетом на сжатом кулаке.

Никита отвез ее в кафе. Саша накинулась на еду.

– …Я о многом думал и понял, что был не прав, – старался Никита. – Я не умею по-другому. Я никогда не сделаю тебе больно. Я эгоист. Я такой.

– Я-я-я! – неожиданно воскликнула Саша. – А обо мне ты подумал?

Если очень много съесть, травка отпускает. Саша вернулась. Но еще не совсем оправилась от отсутствия гравитации в чужих ей космических пространствах.

– Да не о чем нам с тобой говорить, Никита! – психанула она и ушла.

Я приехала к Никите – меня испугал его голос. Ему было плохо. Он заболел, у него снова открылась язва, но больше всего меня пугало, что он не понимает, что происходит. Он прежде не знал, что это такое – страдать от неразделенной любви.

У меня есть приятельница, которая ни разу в жизни не мучилась похмельем. Легкое, как пена, недомогание, едва ощутимая тошнота, жажда первые десять минут после пробуждения – вот и все, что она испытывала.

Однажды мы ждали ее в кафе, и она приехала пьяной в лоскуты. Пила с часа дня. Весь вечер она уничтожала вино, хоть все и уговаривали ее передохнуть. Она уходила в туалет, и появлялась у барной стойки с тремя пустыми бокалами. В конце концов она познакомилась с молодым человеком, и как мы ни звали ее домой, не желала оставлять пост у бара.

На следующий день она могла лишь произнести, что пила до девяти утра и что ей подмешали наркотики. Я испугалась, но чуть позже догадалась, что это просто-напросто первое в ее жизни настоящее похмелье.

У Никиты была мысль, что он подхватил дефицит иммунитета, и теперь каждый день у него появляется новая болезнь.

– Даже и не знаю, что я здесь делаю, – сказала я.

– Как Саша? – поинтересовался он.

– Никита, ну я не понимаю, зачем тебе все это нужно? Как ты можешь страдать, если тебе не нужны эти отношения? Ты же… Это ведь Саша старалась, а у тебя были девки всякие…

Никита сопел, пыхтел, диагностировал астму – ему и правда трудно стало дышать, но я уверенно заявила, что это нервное – моя сестра устраивала такие сцены каждый день – и протянула ему пакет. Туда надо было дышать, вдыхая углекислый газ. Очень успокаивает.

Никита думал, что его независимость, самостоятельность делают его взрослым. Но он был несмышленым самонадеянным дурачком, который все знает о машинах и ничего не знает о чувствах. Он пренебрегал тем, без чего не мог жить. Почему-то он считал, что те, кто его любит, будут с ним всегда. А они то и дело уходили. Он думал, что ему хорошо так, как есть, но Саша изменила что-то в его жизни – и только когда она ушла, Никита ощутил, что жизнь никогда не будет как прежде – это будет жизнь без Саши.

Он любил ее, но не хотел любить, потому как это оказалось слишком тяжело – признать, что ты зависишь от другого человека.

С Никитой у меня тогда возникла одна из тех причудливых форм близости, когда вас с кем-то сплачивает нечто стыдное, вроде того, как одну мою знакомую вырвало прямо в бассейне.

Он был некрасив и жалок в своих терзаниях. Хотел, чтобы его научили плакать.

– Оставь ее в покое, – уговаривала я. – Ты никогда не изменишься.

– Но ведь можно что-то придумать… – сопел Никита.

– Не-а… Можно перестать ее мучить.

Миша предложил Саше выйти за него замуж. Она растерялась.

– Ты же не собираешься?.. – Я смотрела на нее с ужасом.

– Да что ты! – вздрогнула Саша.

Мы все не хотели замуж. У нас были большие планы – Саша уже знала, какие, я только мечтала, но свадьба в них не вписывалась. Никто не хотел разводить эту канитель, никто не хотел называться женой. Может, Настя. Или она просто любила вечеринки – дни рождения, свадьбы…

Даже Вика не хотела. Ей нравилось быть любовницей. Она любила свободные вечера, она не собиралась отмечать праздники с одним и тем же человеком. Нам казалось, что таких, как мы, целый мир – но мы просто общались с себе подобными.

Тысячи девушек хотели, чтобы их поскорее позвали за мужа, им плевать было на карьеру, они грезили о платье в виде пирожного безе, о веточках в прическах.

А мы были уверены, что чувства нельзя подчинить законам.

Мы же всего-то и хотели, что покорить весь мир.

Мы презирали тех женщин, которые ровно в шесть складывают добро в сумочку и спешат домой, готовить мужу обед. Мы хохотали над девушкой нашего друга, которая просыпается в пять утра, чтобы замариновать какое-то там восхитительное мясо. Мы орали на нашу подругу, которая оттирала все в квартире, как Золушка – потому что ее молодой человек на этом настаивал. Убираться ей не нравилось, но срабатывал некий инстинкт, который подсказывал, что сидеть часами за компьютерными играми, смотреть «Дом-2», кричать: «Сходи за сигаретами!» должен он, а она должна готовить, драить кафель на балконе и выискивать по углам его покрытые мхом носки.

– Ну и погода… – вздыхала подруга, глядя субботним сентябрьским утром на дождь за окном.

– Отличная погода для уборки! – жизнерадостно откликался ее молодой человек, потягиваясь в кровати.

Мы не знали, что происходит по ту сторону баррикад, в мире этих женщин.

Но жизнь так устроена, что ты либо держишься своей точки зрения и превращаешься с годами в закоренелого чудика, либо принимаешь все многообразие вариантов и стараешься поменьше осуждать других за то, что они не такие, как ты.

Я с детства была влюблена в одного режиссера. Конечно, заочно. В нем можно было без труда заметить ту легкость и небрежность, которая выделяет людей, обрекших себя на успех и богатство – он был очаровательно самоуверен, ухожен, изнежен.

И больше всего нас, поклонниц, смущала его жена – толстенькая, всегда лохматая, одетая с поразительным безвкусием клуша. Давным-давно она была актрисой – и не самой безнадежной, но ее карьера увяла, едва она вышла замуж.

Они жили вместе двадцать два года.

Я познакомилась с ее племянницей, милой девицей, студенткой ВГИКа.

Племянница рассказала об их жизни. Режиссер уезжает на съемки, но уже через неделю звонит в страхе и ужасе:

– Ничего не получается! Я проклят! Мы обречены!

Его жена тут же мчится на помощь, вычитывает сценарий, улещивает актеров, организует быт, кого-то увольняет, кого-то нанимает. Как жена офицера живет с ним на съемных квартирах, в гостиницах, в фургонах.

Режиссер, гений, может заблудиться в магазине. Может не найти вызванное такси. Она водит его за руку.

Племянница привела меня в их дом, и неожиданно, против моего желания, эта жена с большой буквы, эталон самоотречения, несостоявшаяся Чурикова, мне понравилась.

Пухленькая, энергичная, необыкновенно умная и настоящая.

– Вы не жалеете, что отказалась от карьеры? – набравшись храбрости, спросила я.

Почему-то мне легко было разговаривать с ней на неделикатные темы.

– Поверь, я никогда и не мечтала, что стану домохозяйкой, – призналась она. – Но ты понимаешь, мы были в Индии, там идешь по улице и видишь этих нищих, они умирают, грязные, голодные… И ты думаешь: «Что за черт? Какая еще карьера? О чем я думаю? Эти люди гибнут, а у меня все есть!»

Конечно, в ее словах была доля лукавства, потому что никак не связаны бомбейские нищие с актерской карьерой, но она наслаждалась своей жизнью, и у нее был важный аргумент – ее нервный муж не стал бы тем, кем его знают миллионы поклонников, без нее. В отличие от него она умела просто наслаждаться жизнью – каждый день, пусть и за его счет.

– Я люблю его. А теперь представьте… – обращалась она к нам. – Что мне пришлось бы переживать не только за его успехи и неудачи, но еще и за свои. Если ты актер, то каждый день ждешь, что вот придет слава, я стану великим – и вся твоя жизнь проходит в этом ожидании. Я работала как лошадь, я любила театр, кино, но поняла, что упускаю что-то очень важное. Все эти интриги, критика – ты подсаживаешься на них.

Конечно, ее трудно назвать умной в том смысле, который мы вкладываем в это слово. Но она была мудрой. То, что называют «по-женски мудрой», хоть я и не выношу такое определение.

Ее трудный муж не вытерпел бы рядом красавицу – одаренную, амбициозную, вспыльчивую. Он бы спился или сошел с ума.

Она сделала выбор – и ни разу о нем не пожалела.

Мне все это чуждо, не до конца понятно, но она казалась такой доброй, счастливой, такой теплой и радостной, что невозможно было отрицать – у нее чудесная жизнь.

Она умела жить для других – и даже я от общения с ней стала добрее.

Но мы-то были эгоистами, и знали это, и остались такими, потому что эгоизм – наша религия. Мы странные. Но мы тоже настоящие. Никто из нас не избалован. Мы капризничаем тихо, сами с собой, радуем себя дорогими покупками и необдуманными поступками. В конце наших дней мы составим список того, о чем мечтали, – и все пункты в нем будут вычеркнуты.

А вот если бы мы были мировым правительством и кто-то, предположим, мой умный друг Ираклий, юрист, спросил:

– Кто этот человек, которого мы, с одной стороны, хотим видеть счастливым, а с другой, который сделал бы так, чтобы люди не только размножались, но и строили общество нового типа, развивали цивилизацию, а не уничтожали ее? Кем мы будем манипулировать ради мира во всем мире?

И тогда я первым делом указала бы на Мишу. Я ответила бы:

– Посмотрите на этого симпатичного молодого человека. Он хочет жениться. Хочет рожать детей. Он хочет брать кредиты, но при этом осторожен и не любит попусту рисковать. Ему есть ради чего трудиться и платить проценты. Он надежен, как военная техника. Он собирает знания, но не подозревает, что у него нет собственного мнения. Своим мнением он считает миллионы мыслей, записанные с чужих слов. Ему можно внушить все, что угодно.