В любви брода нет

Он не дал ей договорить. Одним рывком приподнял с табуретки свое сильное тренированное тело. В два прыжка оказался у окна. Схватил ее за руки и, с силой оторвав от подоконника, вытолкал на середину кухни.

– Не мое дело?! – Его лицо приблизилось к ее, сделавшись неузнаваемым. – Не мое дело?! Ах ты, дрянь!!! Подлая, распутная дрянь!!!

И он ее ударил.

Никогда он не трогал ее. Орать орал, да так, что соседи начинали стучать по батареям. Но чтобы трогать… Такого прежде не случалось никогда.

– Герочка, ты что? – Вера растерялась, забыв даже испугаться или обидеться, и ухватилась за щеку, которая тут же загорелась от его пощечины. – Ты… ты что себе позволяешь?! Как ты можешь?!

– Я??? Я могу??? Я-то как раз и могу!!! – Он и орать уже не мог, он просто хватал ее руками, стараясь сделать больно, так же больно, как было сейчас ему, и шипел ей в лицо безостановочно, с лютой ненавистью: – Я содержу вас с Данилой, поняла! Я не потерплю, чтобы ты хвостом крутила перед всяким отрепьем! Ты, сука, ни разу при мне не оделась прилично! Ни разу… А сейчас… Сейчас в брюки удосужилась влезть! Ботиночки нашла на антресолях, так? Так!!! У нас теперь мужик объявился, зачем нам теперь волосы в идиотский пучок убирать, нам нужно их по плечам рассыпать! Сука!!! Сука вероломная!!!

И тут он сгреб ее волосы на затылке в горсть, дернул ее с силой на себя и впился губами в ее рот. Он намеренно кусал Верочку, намеренно старался почувствовать на языке вкус ее крови, доводя себя тем самым до неистовства.

Почему его, черт бы все побрал на свете, все еще тянет к ней?! Почему??? Что в этой вялой, безжизненной бабе такого, чего не может дать ему ни одна молодая девка?! Что за струны продолжает она дергать внутри его, отзывающиеся болезненным пустым звоном во всем теле?..

Он же к Данилке ехал. Он же сына хотел увидеть. И рассказать ему про Ниццу. Данила бы точно обрадовался, и не устоял перед искушением, и вцепился бы в мать с просьбой отпустить. Это было непедагогично, это был удар ниже пояса для Верки. Гера знал об этом, но устоять перед соблазном провести несколько дней с сыном он не смог.

Геральд приехал с самыми благими намерениями к своему бывшему дому. Позвонил с мобильного в квартиру. Никто не подошел. Он решил подождать немного и тут увидел свою бывшую жену…

Она была не одна! Она шла под руку с их участковым – бесцветным, бесстрастным малым, описать внешность которого Геральд бы точно не сумел, попроси его кто об этом. Верка висела у него на локте и ласково ему улыбалась. И выглядела при этом совершенно по-новому, совершенно не так, как в их прошлой жизни. На ней была коротенькая курточка и брючки в обтяжку, а еще каблуки, и еще эти ее чертовы волосы… Они свободно падали ей на плечи, и ветер играл белокурыми прядями, делая его бывшую жену совершенно неузнаваемой и такой волнующей. Да что там греха таить! Когда он издали увидел эту парочку, то в первое мгновение не узнал в женщине Веру. Просто походя отметил, что эффектную даму подцепил себе их районный мент, а потом… Потом он едва не задохнулся от острого приступа той самой лютой ненависти, которой жил все эти минувшие два года.

– Брюки ей понравились, мать ее! Я тебе покажу брюки, гадина!!! – выплевывал с подвыванием Геральд, пытаясь разорвать на бывшей жене пояс от брюк.

Пояс не поддавался. Он всегда покупал ей только самое дорогое и самое лучшее. Пуговица, и та не желала уступать, что уж говорить о Верке. С красным и потным лицом, всклокоченными спутанными волосами, она отбивалась от него, что было сил и… молчала. Не кричала, не умоляла отпустить ее, не угрожала и даже просто плакать она не могла. Молча и отчаянно старалась отпихнуть своего бывшего мужа, который, словно безумный, пытался стащить с нее брюки, перед этим разорвав на ней тонкую батистовую рубашку.

Она разомкнула губы лишь однажды. Когда уже трудно было сделать хоть что-то. Когда все человеческое было утеряно им безвозвратно. Когда все самое гадкое и плохое было им уже сказано. И когда на ней не осталось ничего из одежды.

– Опомнись, я прошу тебя, – простонала тогда Верочка и заплакала. – Я прошу тебя, опомнись.

Он не слышал ее. Или не хотел слышать. Он поставил ее на колени прямо посреди их бывшей кухни. Голую, истерзанную, плачущую…

– Сука! Сука… Грязная лживая сука, – повторял он словно безумный с каждым грубым своим движением. Хватал ее за голые бедра, больно дергал за волосы, заставляя вскидывать голову, впивался зубами в ее шею и снова с сумасшедшей ненавистью шептал: – Гадина, мерзкая тварь… Грязная, лживая, дрянь… Увижу еще тебя с кем-нибудь рядом, убью! Так и знай, я убью тебя, если что-то узнаю! Мужика ей захотелось! Получай его…

Потом он застонал протяжно, совсем не так, как бывало это прежде, и оттолкнул ее от себя.

– Убирайся, – процедил он сквозь зубы. – Видеть тебя больше не желаю, дрянь.

Ей было стыдно… Боже, как ей было стыдно! Даже боль, которой отзывалось ее тело на каждое движение, не была такой сокрушительной, как стыд.

Верочка собрала с пола свою одежду, прижала комком к груди и, занавесившись от Геральда волосами, проскользнула из кухни в ванную. Он сидел на полу, облокотившись о стену, и с мрачным торжеством наблюдал за ее неуклюжими передвижениями.

Что о себе возомнила эта баба, в конце-то концов? Что она без его помощи и материальной поддержки? Учительница сраная со сраной копеечной зарплатой, которой едва хватит на то, чтобы расплатиться за квартиру. Она же трех дней не просуществует без его дотаций, а они щедрые, весьма щедрые. Геральд сильно был бы опечален, узнай он о том, что его сын в чем-то нуждается. Ну, а где сыну, там и ей перепадает. А ведь он совсем не обязан содержать ее, речь-то ведь идет только о сыне.

– Так, так, так… – Геральд хищно прищурился, прислушиваясь к шуму воды в ванной, сквозь которые прорывались судорожные всхлипывания бывшей жены. – Это что же тогда получается?..

А получалась, на его взгляд, весьма интересная картинка.

Раз Вера пользуется его деньгами, то он имеет полное право пользоваться ею. Почему нет? Кто сказал, что нет? Денежный поток после его ухода ничуть не иссяк, а, наоборот, стал даже полноводнее. Забирать из дома он тоже ничего не стал, включая ее наряды, используя которые она теперь пудрит чужим мужикам мозги. Справедливо? Черта с два! Черта с два есть справедливость в том, чтобы его Верку кто-то имел за его же счет! Она была, есть и будет только его бабой! Жить с ней, конечно, выходить в свет и знакомить с деловыми партнерами было то еще удовольствие. Для этих целей и приобретена им Ника, молодая резвая кобылка, всякий раз вскидывающая ноги, как только он пожелает. А Верка… Верка станет для него той самой отдушиной, без которой он все эти два года задыхался и исходил ядовитой желчью.

– Да будет так, – провозгласил Геральд с довольством и, поднявшись, принялся одеваться.

Данила, конечно же, об этом ничего не должен знать. Для него все останется по-прежнему. Ника, разумеется, тоже. Не то чтобы Геральд ее боялся, нет. Просто поднимет шум, станет ревновать. А к кому ревновать-то? К бывшей жене? Смешно ревновать к призраку, даже если он вполне материален и даже если ты время от времени желаешь с ним переспать.

А он желает с ней переспать или нет?..

Геральд заправил в брюки рубашку, посетовав на то, что оторвал нижнюю пуговицу. Пристроил на место галстук, подтянул петлю и взял пиджак.

Зачем же ему нужно спать с Веркой, а? Следует срочно определиться в чувствах, чтобы они впоследствии не беспокоили его и не причиняли неудобств. Он во всем был таким – Геральд Всеволодович Хитц – строго регламентирующим по датам, категориям и чувствам все, что с ним происходило или только должно было произойти. Такая упорядоченность помогла ему как в бизнесе, так и в частной жизни. Потому и необходимо ему сейчас определить нынешнее Веркино место в его жизни, раз он собрался время от времени, так сказать, ее навещать.

Итак, хотел ли он ее? Как женщину – вряд ли. Да, она потрясающе сложена, ее кожа приятна на ощупь и неподражаемо пахнет какой-то сложной смесью полевых трав. Но нет в ней того огня, который так ему необходим. Нет, хоть визжи от злости! В Нике – есть. В любой другой девке – навалом. В Верке нет его.

Зачем она тогда ему?..

Геральд присел к столу и незаметно для себя в два приема проглотил предложенный бывшей женой ужин. Потом вытащил из холодильника литровый пакет с соком, надорвал его и выпил прямо через край почти половину. Небрежно швырнул пакет с соком обратно на полку. Тот встал как-то боком, как-то не так, неправильно, одним словом. Геральд тут же поспешил исправить ошибку, установив пакет именно так, как это сделала до него жена, правда, теперь уже бывшая. Он поставил пакет с соком правильно – вплотную к стенке холодильника, рядом с двумя другими и параллельно пакету с молоком и сметаной. А поставив, тут же расхохотался.

Он понял – зачем! Понял, зачем ему нужно трогать его бывшую жену, зачем нужно загонять Верку в немыслимые для нее рамки.

Всему виной, оказывается, была вовсе не его ревность, а ее… правильность. Вот что хотелось уничтожить в ней Геральду. Вот что бесило и душило его все это время – ее правильность и размеренность, и постоянная, как константа, сдержанность, порой сводившая его с ума.

Он нарушил равновесие! Он скомкал ее правильный привычный мир: я одна, и рядом мой ребенок, а муж предатель, он нам не нужен. Ей тяжело далось создание этого нового для нее мира, но она его приняла, а приняв, тут же облюбовала, как устрица раковину, и принялась обживать. Геральд был отодвинут за его рамки, и ему диктовались условия.

А он вот взял и одним махом все перестроил. Чтобы не думалось ей, будто она и только она одна за всех думает и смиренно принимает решения. В гробу он видал ее смирение! Все будет так, как захочет он и только он! Хочет – придет и возьмет ее, нравится ей это или нет. Хочет – не придет, а будет где-то далеко. А она все равно должна сидеть, и ждать его, и вздрагивать от каждого телефонного звонка и стука в дверь. И пускай вздрагивает. Это наказание ей за то, что…

Здесь разгоряченным мыслям Геральда было суждено споткнуться. Дальше не пошло. Тут еще Вера завозилась за дверью ванной, загремела шпингалетом и через минуту вышла оттуда. Старательно отворачиваясь, она прошмыгнула коридором в гостиную, надеясь больше с ним не увидеться. Наивная!

Геральд прошел следом. Заметил, как Вера взялась за дверную ручку их бывшей супружеской спальни, и окриком приказал ей сесть. Она замерла всего лишь на мгновение, но тут же подчинилась.

Села в глубокое кресло, натянув на коленки синий махровый халат, который удивительно шел к ее волосам. Кстати, о волосах…

– Распусти волосы. – Геральд сел в кресло напротив и по-хозяйски развалился. – И давай договоримся…

Верочка испуганно вскинула на него заплаканные глаза, губы ее снова задрожали.

– Ты не ревешь – раз. И я ничего не повторяю тебе дважды – это два. Теперь все будет по-другому, дорогая.

Господи, как ему нравилась эта власть над ней – несокрушимой в своей праведности, – как же нравилась!

– Распусти волосы! – Геральд повысил голос лишь немного, но этого оказалось достаточно.

Ее руки тут же взметнулись кверху. Старомодные шпильки полетели в разные стороны, и волосы, ее чудесные волосы рассыпались по плечам. На него она не смотрела. Опустила глаза на свои подрагивающие пальцы и молила бога поскорее избавить ее от всего этого кошмара.

Вера не понимала… Совсем не понимала, что происходит! На Геральда что-то нашло. Что-то случилось с ним за тот короткий срок, что она не значилась в его законных супругах. Он никогда не был таким раньше. Никогда! Таким безжалостным, таким неистовым, таким гадким… Ее едва не стошнило там, на кухне. Испугало лишь то, что он может снова извратить это как-то по-своему. Может, он ревнует? Вряд ли… На ревность это совсем не похоже. Она была умной женщиной и понимала, что им двигало что-то другое, что-то более страшное, чем просто ревность.

– Тебе хотелось меня унизить, Гера? – вдруг спросила она, не поднимая глаз. – Зачем?! Большего, чем ты для этого сделал, сделать уже невозможно.

– И что же это?

– Ты бросил меня. Я не говорю о сыне, его ты не оставлял никогда. Но я… Я стала тебе не нужна. Зачем тогда все это? – Верочка все же решилась взглянуть на него. – У тебя что-то не так в твоей новой семье? Или проблемы в бизнесе? Что? Ты скажи, я пойму.

И тут он захохотал. Захохотал отвратительно и ненатурально. А потом внезапно оборвал свой смех. Медленно поднялся с кресла. Подошел к ней и навис, словно огромная грозовая туча.

– Поймет она, – передразнил он, гадко скривив губы и исказив свой голос до неузнаваемости. – А мне плевать, что ты можешь, а чего не можешь понять. Плевать, поняла! И объяснять я тебе ничего не собираюсь ни сейчас, ни потом.

Намек был совершенно непрозрачным и вполне конкретным, и Верочка испуганно вскинулась.

– Как потом?! Что ты хочешь этим сказать?!

– Только то, что сказал. – Он вдруг щелкнул ее по носу, не больно, но обидно так, развернулся и, щегольски заправив руки в карманы брюк, двинулся в прихожую, на ходу приговаривая: – Я буду приходить к тебе, когда захочу, дорогая. Как возникнет потребность в тебе, так я зайду. Могу позвонить предварительно, а могу и не позвонить…

– Нет! – тонко вскрикнула Верочка, осознав вдруг, что он совсем не шутит, а говорит эти ужасные вещи совершенно серьезно. – Ты не посмеешь!

– Еще как посмею, – рассмеялся он, на этот раз абсолютно натурально и даже весело. – Иначе ваше ежемесячное содержание сузится до размеров минимальной зарплаты, а это сколько? Правильно, это ровно столько, чтобы заплатить тебе за электроэнергию. А ведь остается еще и питание, и одежда для сына. А питаться он должен полноценно, то есть получать мясо, рыбу, фрукты, соки в полном объеме. Короче, все то, что сейчас есть в твоем холодильнике. Будешь вести себя дурно, все эти изыски с твоего стола исчезнут.

– А как же Данила?!

– А Данилу в таком случае я заберу себе. – Это была еще одна новая мысль, которая ему жутко понравилась.

– В каком случае?

Верочке казалось, что мир за окном померк, сузился до пространства комнаты, в которой ее только что распяли. Все, что было хорошего, светлого и доброго, уже не существовало. Все исчезло под натиском грубой силы, о существовании которой она прежде и не подозревала. Неужели такое возможно?! Неужели можно так манипулировать людьми, которых когда-то считал родными?!

– В каком случае, Гера? – повторила она, метнувшись следом за ним в прихожую.

– В том самом, – хмыкнул он самодовольно, натягивая плащ. – Когда ты не сумеешь его содержать. Любой суд отдаст мне сына на воспитание. Любой, если сравнит уровень твоих и моих доходов.

– Но… Но так же нельзя! Ты не посмеешь!

Вот сейчас она точно готова его убить. Ярая противница любого физического наказания, она готова была убить отца своего любимого ребенка.

– Посмею, дорогая. Еще как посмею. И в Ниццу мой малыш со мной поедет, и будет видеться со мной ровно столько, сколько мне нужно. А ты… – Тут Гера, уже полностью экипированный, вновь двинулся в ее сторону, подошел к ней вплотную, ухватил за подбородок и прошептал, касаясь своими губами ее: – А ты будешь вести себя со мной совсем не так, как вела все это время. Ты теперь будешь умницей. Сговорчивой умницей. И будешь делать все, что я захочу. Ведь так?

Вера крепко зажмурила глаза, но слезы все же просочились сквозь плотно сжатые ресницы и побежали по щекам. Она вытирала вспотевшие ладони о халат и терпеливо молчала. Молчала, даже когда он с силой сдавил ее подбородок холеными пальцами и снова властно повторил:

– Так как, Вера? Ты будешь послушной девочкой? Или… Или мне все же придется решать вопрос об опекунстве над сыном?

Он бил теперь по самому больному, по самому уязвимому ее месту.

Данилка… Он же был ее и только ее! Это же Гера, а не она разрушила их семью. Не она гнала его из супружеской постели и из дома. Он сам ушел. Сам! А теперь чего он хочет?! Хочет измываться над ней?! Жаждет крови или зрелищ?! Мерзкий… Мерзкий поганец, извращенец… Мало ему большеротой макаки, ему еще для полного счастья унижения бывшей жены не хватает…

Вера на мгновение задержала дыхание, снова почувствовав его руки на своей груди.

Может ли она ему противостоять? Могла бы, несомненно, могла бы послать его к черту, если бы не Данила. Гера наверняка все взвесил и все просчитал, заявившись сюда. У него в руках огромный козырь – его деньги. А деньги в современном мире решают все. И если он захочет, он и в самом деле посадит их с Данилкой на хлеб и воду. Ее зарплата… Это смехотворное пособие для того, чтобы не умереть с голоду. Она в восемь раз меньше той суммы, которую Гера ежемесячно им выделяет. Если он отберет эти деньги, то со временем… он отберет и сына.

– Я все поняла, Гера. – Верочка болезненно сморщилась в ответ на его страстный поцелуй.

– Что ты поняла, дорогая?!

Геральд уже даже не спрашивал, он восклицал, заведомо уверенный в успехе своего нового предприятия. Ему всегда и все удавалось, почему же не удастся подчинить себе бывшую жену. Вздор какой! Подчинит, еще как подчинит. Она еще и овсянку ему варить станет…

– Я сделаю так, как ты захочешь, – произнесла она помертвевшими губами. – Это все?

Последний ее вопрос немного подпортил общую картину его превосходства. Но он не стал заострять на этом внимания. По-хозяйски, ощутимо, шлепнул ее ниже поясницы и ушел, громко хлопнув дверью.

Верочка подошла к окну в кухне и пустыми глазами наблюдала за тем, как ее бывший выходит из подъезда, как садится в машину, выезжает со двора. Потом убрала со стола его пустую тарелку. Смахнула крошки в ладонь и швырнула их в раковину. Для чего-то поставила чайник на огонь, будто хотела чаю. Она сейчас вообще ничего не хотела и не чувствовала. А потом присела к столу.

Итак, он лишил ее последнего пристанища – ее относительной свободы. Если еще сегодня утром она считала, что может когда-нибудь, не сейчас, нет, а когда-нибудь попытаться строить для них с Данилой новую жизнь, то после визита Геры все изменилось. Он пришел, и захлопнул окно в ту жизнь, и накрепко заколотил его огромными гвоздями. И сделал это без особых усилий. А она попалась… Попалась, как глупая зайчиха в примитивную ловушку.

Что же делать?!

– Что мне делать? – прошептала Вера и обвела глазами кухню.

Кухня была просторной и дорогой. Всякой бытовой техники в ней было напихано тысяч на двадцать с лишним. Добротный ремонт, красивые окна с невесомыми портьерами, шикарная мебель. Во всей квартире все так же – дорого и стильно. Она может лишиться этого в одночасье. А так ли уж ее это волнует? Черта с два. Она может уснуть, уложив голову на дорожную котомку…

Почему она подумала о дорожной котомке? Уж не потому ли… Да! Именно! Она подумала о дороге. Ей нужно уехать. Нет, неправильно. Им нужно уехать. Им двоим: ей и Данилке. Продать квартиру и скрыться от Гериного всевидящего ока. И сделать это нужно как можно быстрее. Дождаться, пока Гера увезет Данилу в Ниццу, и в это время продать квартиру. Квартира в центре города с хорошим ремонтом может стоить целое состояние. Вырученных денег хватит на то, чтобы безбедно жить в маленьком городке несколько лет. Останется еще и на скромное жилье…

Вопрос, понравится ли данная мысль сыну, ее как-то в тот момент обошел. Он должен понять, обязательно должен, но когда-нибудь потом, когда повзрослеет. Не могла же она сейчас рассказать ему о том, что извращенный ум его папаши определил ее в наложницы. Нет, конечно.

Ей нужно продать квартиру, и продать как можно быстрее. Только сделать это следует очень осторожно, не потревожив высших деловых сфер, куда был вхож ее драгоценный супруг. Там она мгновенно засветится. Ее выдадут тут же, без промедления. Нет, нужна скромная риелторская контора, куда птицам такого высокого полета, как ее супруг, вход заказан. А она вот не побрезгует. Она обратится именно туда. Завтра же купит газету объявлений, найдет там подходящий вариант и начнет потихоньку действовать.

«Решено. – Верочка даже нашла в себе силы улыбнуться. – Пусть будет так».

Она приняла решение: оно ее устраивало, и оно ее освобождало.

Глава 6

Назаров невидящими глазами смотрел на окно собственной кухни и без аппетита поглощал ужин. Состоял он, как обычно, из макарон с сосисками, пакета молока и батона. Ленивыми движениями Сан Саныч накручивал на вилку длинную вермишель, макал ее в кетчуп и отправлял в рот. Потом откусывал от сосиски и запивал все эти яства молоком. Вкуса он почти не чувствовал, продолжая таращиться на голый проем кухонного окна. Шторы снял еще два дня назад, решив, что пришла пора отправить их в стирку. Скомкал и сунул в машинку, да так и оставил там. Как-нибудь потом постирает. Ему и без штор недурно.

За окном сгущались сиреневые сумерки, но света он не зажигал. Ему нравилось сидеть в полумраке и слушать звуки своего дома. В углу под подоконником голосом Софии Ротару тихо журчало радио. Из горячего крана подкапывала вода. На лестничной клетке молодежь бренчала гитарой.

Они совсем не боялись нарушать покой граждан, зная, что Назаров не станет их гонять. Он и не гонял. Пить ребята не пили, курением тоже не баловались, а петь пускай поют. Он и сам в их годы дергал за струны и гнусавил что-то из «битлов» плохо поставленным подростковым голосом. Еще неделя-другая тепла, и пацаны уйдут во двор. А сейчас еще скамейки не просохли, и с неба частенько сыплет мелким дождем. Пускай себе поют…

Назаров опустошил тарелку, допил молоко и сунул нетронутый батон в пакет. Встал и, потянувшись, принялся убирать со стола. Мыть тарелку не стал, чтобы не греметь. На площадке Денис пел его любимую песню из «Любэ». Пел почти профессионально, и Назаров заслушался. Талантливый парень этот Денис. При хороших родителях мог бы в конкурсах участвовать, а пока только в разбойном нападении и поучаствовал, за что едва срок не схлопотал. Спас возраст…

У Верочки мальчишка такого же опасного возраста, когда любой шаг мог быть сделан им не в том направлении. Но ему-то с родителям уж точно повезло. Папаша со всех сторон положителен и упакован. О матери и говорить нечего. Отношения у них, правда, оставляют желать лучшего, но в своей любви к сыну они уж точно единодушны, так что переживать нечего. Тогда почему же он переживает?!

Назаров подошел к окну и облокотился о подоконник, который требовал покраски уже два года. Сегодня ему не нужно было идти на дежурство. Он через сутки дежурил по ночам в соседнем детском садике охранником. А по субботам и воскресеньям подрабатывал на автостоянке. Это и был его приработок, который он откладывал. Не для себя, конечно, для нее. Ему-то лично почти ничего не нужно, без нее не нужно. Но разве хватит его денег? Ему же никогда не угнаться за этим удачливым Геральдом Всеволодовичем Хитцем. У того одна машина чего стоит…

На улице зажглись первые фонари, разбавляя жидкую темноту слабым светом. Подъездная дверь распахнулась, и стайка пацанов с гитарой выпорхнула на волю. Прошли, галдя, мимо горстки вечно недовольных старушек. Облюбовали один из столов в дальнем углу двора в окружении проклюнувшихся кустов черемухи и тут же облепили его, пристраивая ноги на скамейках. Молодые мамаши не спешили загонять своих малышей по домам, и те деловито ковыряли слежавшийся за зиму песок крохотными лопатками. От гаражей вдруг потянуло костром и запахло печеной картошкой. Рваные клочья сизого дыма стали заволакивать двор, закрыв от Назарова милую глазу картинку.

Он оттолкнулся от подоконника и начал мыть посуду.

Почему же его так тревожит семейная неустроенность Верочки? Обычная семья, которая распалась. Перефразировав классика, можно сказать, что каждая разведенная семья сейчас похожа на другую. Бьющаяся о суровый быт, как рыба об лед, мамаша и навещающий их по выходным папаша. Верочкина семья в эту схему вполне укладывалась, за исключением того, что мало в чем нуждалась. Отец, судя по всему, на отпрыска не скупился. Верочку, видимо, тоже не обижал. Или обижал? Почему она так напряглась, заметив его машину в своем дворе? Тут же взяла его – Назарова – под руку, заулыбалась. Пыталась заставить своего бывшего мужа ревновать? Это глупо, если учесть, что тот уже женат. Назаров видел его с молодой девицей из этих современных, у которых все мозги за пазухой.

Почему тогда занервничала Верочка? Неужели до сих пор продолжает любить своего неверного бывшего супруга?..

Сан Саныч выключил воду, вытер руки о полотенце и решительно двинул в комнату. Надо переодеться и пойти отдать ей эти проклятые пятьдесят рублей, которых не нашлось в его кармане у магазинной кассы.

Он влез в джинсы, в которых обычно ходил на дополнительные дежурства. Натянул через голову рубашку, которую редко расстегивал, стягивая просто так. Накинул кожаную куртку и, не забыв про деньги, вышел из квартиры.