Дежурство

Владислав Март

Дежурство

– Владимирыч, – слышу за спиной своё отчество. Только-только собрался идти к лифту. И хоть я на десять лет младше сестры, я принимаю это обращение, эту форму вежливости и субординации, здесь так принято. Митрич, Фролыч, Владимирыч.

– Обход будем делать? – я оборачиваюсь к голосу, в бесконечно длинный коридор травматологии номер один. Посередине стоит женщина в белом халате, что звала меня. Солнце бьёт по ней прожектором через раму большого окна. Волосы от того стали рыжими, в кармане просвечивается пачка «лакистрайк», узнаваемая даже с такого немалого расстояния.

– Не, Владимирыч, обход не надо делать, всё те же, зайдите только в 905-ю.

Возвращаюсь в коридор от предлифтовой двери и направляюсь в 905-ю. Девятьсот означает, что мы на девятом этаже. По чьей-то воспалённой фантазии здесь, на последнем этаже хирургического корпуса расположена травматология. Вечно занятые крохотные лифты не позволяют ограниченным в передвижении пациентам спускаться в холл или выходить в сад. Попавшие сюда, на девятый, заперты здесь до конца лечения. На костылях, с гипсами и металлоконструкциями, отводящими шинами-самолётами далеко по лестницам не уйдёшь. Одна на весь коридор палат сидячая каталка тоже не способствует мобильности, не влезает в узкий лифт. Пролёты ступеней, что огибают лифт имеют не две, а три лестницы по четырнадцать ступенек. Опаздывая на пятиминутку, я много раз проходил двадцать четыре пролёта до общей ординаторской на восьмом. Трижды восемь пролётов. Пациенту с девятого, если идти пешком мимо перегруженных студентами лифтов вниз к саду и свободе, придётся пройти двадцать семь пролетов по четырнадцать ступеней. Трижды девять пролётов. Это непросто и без переломов. На последнем этаже у больных складывается свой запертый от мира мирок. Курение на чердаке, заклеивание окон газетами от яркого солнца, очередь на сидячую каталку, очередь в туалет, очередь в буфет, передача телевизора в наследство при выписке следующим несчастным, что бесконечно сменяют друг друга, перебрёхивание с санитарками по теме чистоты холодильника. Палата 905 самая обычная. В середине отделения, залита светом лета и занята полностью. И на прошлой неделе, и на этой, тут тот же коллектив. Обход действительно можно не делать, если часто дежуришь. Часть этих пациентов принимал и лечил сам. Двое на скелетном вытяжении, как на гравюрах о средневековых пытках неделями ждут операцию. Иллюстрация к страдающему средневековью. Нет то ли анестезиологов, то ли пластин. Двое других не могут после этой операции оклематься, ждут, когда их переведут в районную. То ли машина не приходит и родственников нет, то ли осложнения. А значит перевод в гнойную. Я хоть и дежурю по травме, родом из хирургического, гость здесь. Не моё дело тактика и стратегия лечения травмы. Был бы опыт и место для дежурства по хирургии, ставили бы меня по хирургии. А так, остаётся мне только сказать:

– Добрый вечер, жалобы есть? – я делаю пару шагов внутрь 905-ой. Узкая палата ещё сильнее сужается утками, торчащими из-под кроватей и тумбочками со снедью. Трое мужчин лежат, один стоит у балконной двери на противоположной от меня стене. Балконы на девятом этаже травматологии к счастью заколочены, вероятно, сразу после сдачи корпуса в 1980-м. Лежачий слева выключает пультом звук телевизора. Лежачий справа мотает головой, мол, жалоб нет.

– Владимирыч, тот, что у окна мне не нравится, – в проёме двери стоит медсестра, не заходит, теребит рукой в кармане пачку сигарет.

Я прохожу дальше по узкой палате-вагону и приближаюсь к стоящему спиной ко мне пациенту, тот рассматривает что-то за окном. Мужчина в старом больничном халате, гумпомощь от расформированного госпиталя бундервера, верный признак, что никто к нему не приходит, не во что переодеться. Он стоит ровно на сломанной ноге. Судя по спице, торчащей из пятки, больной развинтил скелетное вытяжение по поводу перелома большеберцовой кости и как-то стоит на ней и смотрит за окно. Взгляд на его постель подтверждает: вот шина, вот скоба, окровавленные «шарики» со спиц. Пинаю носком ботинка нечаянно пятикилограмовый груз, что висел на его вытяжении. Гирька грюкает в ответ, палец моей стопы – ноет. Где взял ключ на десять? Вот у меня, например, нет с собой.

– Всё в порядке? – говорю я уже конкретно мужчине.

– Да, всё хорошо, – отвечает он.

– Нога не болит?

– Нет. Да это и не важно уже, – он смотрит за окно, немного влево и периодически наклоняется туда, привстаёт на цыпочки, будто ему плохо видно происходящее. Я мельком тоже смотрю по направлению его взгляда. Напротив клиники внизу несколько улиц двухэтажных деревянных бараков, за ними полоса деревьев, дальше школа, стадион, СНТ, но на уровне нашего этажа ничего нет. Облака, красивый летний вечер, скоро закат.

– А что вы делаете? Зачем вытяжение сняли? Нога болит? Может ляжем обратно?

– Не болит, то есть это теперь всё равно. Это теперь значения не имеет, – он впервые оборачивается на меня и тут же возвращается к просмотру чего-то видного ему одному.

– Давайте реланиум, – негромко говорю я в сторону сестры.

– Два?

– Четыре.

Сестра исчезает в коридоре. Я подхожу ближе к пациенту.

– А что там за окном?

– Идёт последняя битва добра со злом, – спокойно говорит мужчина. Переминается на сломанной ноге и добавляет, – в небесах.

– И кто побеждает? – интересуюсь.

– Пока не знаю, мы не можем повлиять, может свет, может тьма.

– А зачем тогда смотреть?

– Интересно. Такое увидеть, это же очень интересно, воинства добра и зла, последняя война, – он не смотрит на меня, вытягивает шею. Возможно ему мешает угол дома.

– Это очень красиво и очень печально, – правое его предплечье со сползающей разбинтованной лонгетой, должно быть луч в типичном месте, но по сравнению со стоянием на сломанной ноге, это ерунда. Медсестра заходит в палату со шприцем и вопросительно смотрит на меня.

– А можно мы вам укол сделаем? – я прикидываю, что будет, если он не согласится.

– Да, пожалуйста, делайте, – больной, не отходя от окна, начинает левой рукой вынимать из штанов край немецкой пижамы и приспускать край штанов с ягодицы, – лишь бы свет остался с нами, лишь бы солнце снова всходило и заходило.

Я подхожу вплотную, чуть придерживаю его. Сестра моментально делает укол и уходит.

– Давайте я вам помогу лечь, с кровати тоже видно, – я беру мужчину за плечи и медленно отвожу от балкона. Заколочен-то он не мной и неизвестно в каком году. Расколотится, если силы добра и зла прикажут. Больной пятится спиной и садится на кровать, не меняя положения шеи и головы, не отводя взгляда. Укладывается и неотрывно смотрит в окно.

– Спасибо, отсюда тоже видно, – он спокоен и тянет на себя одеяло. Нога, как тряпичная свисает на бок.

Я кладу его сломанную голень на шину, фиксирую бинтом, вернуть вытяжение не получится, он погнул спицу в пяточной кости. Вынимать, сверлить и переделывать сейчас, не думаю, что это хорошая идея. Начинается психоз или он такой постоянно? История болезни, не смотря на два дня госпитализации абсолютно пустая, только титульный лист и травматологический диагноз. Врачи здесь такой ерундой, как подробное изложение жизни больного, не занимаются.

– Мы вам позже ещё обезболивание сделаем, отдыхайте, – я говорю на прощанье.

– Вводи ещё по два, если что, я утром спишу, – уходя сообщаю сестре.

– Спасибо, Владимирыч, я позвоню.

– А вы, – обращаюсь к лежачим, – кнопку вызова сестры жмите, если сосед засобирается сражаться на стороне света за окном. Или тьмы.

Пациенты молчат.

– Не работает кнопка ваша, – слышу я недовольное брюзжание уже выйдя из палаты. Включают звук телевизора: «Спонсором программы Капитал Поле Чудес является…»

Снова долгий коридор к лифту. Здание ориентировано по сторонам света. Улица в шестнадцать палат длиной, чётко восток-запад. Солнце садится и золотой свет пробивает корпус насквозь. Я отбрасываю тонкую тень и почти не могу смотреть прямо, в сторону лифта, на запад. Яркий диск слепит и сияет всеми видами желто-оранжевого. Освещает моё дежурство, лето, битву добра со злом, и кто знает, что ещё.

***

Застаю в приёмном сцену. У регистратора стоит очень крупный, толстый мужчина в нежно бежевом костюме и не смотря на его габариты совершает массу мелких суетливых движений руками, как ребёнок, которому в штаны подкинули лягушку. Он пытается поддерживать брюки, спадающие с его живота, но руки не слушаются и после удачного движения, штанина снова начинает сползать, начинается жонглирование руками. У него нет ремня. Симптом, что пациент из милиции или СИЗО. В углу подтверждая это, сидит милиционер, хотя он может быть и по другую душу. Например, в кабинете уролога орёт и матерится БОМЖ. У гинекологического на кушетке сидят четыре цыганки. Толстый в костюме имеет ярко рыжие волосы, кучерявые как у красивого мальчика из рекламы шампуня и круглые джонленноновские очки. Напоминает лицом Трахтенберга из передачи про анекдоты. В целом, его вид совершенно не вписывается в наше приёмное с бездомными, ментами и курящими санитарами. На фоне серых потрескавшихся стен его бежевый костюм становится визуально белым.

– Вот и травматолог, – регистратор, студент то ли из физов, то ли из педов, мечтающий работать в МЧС, достающий меня расспросами про первую помощь, кладёт на стол свежую пустую медкарту.

– Пройдёмте в кабинет, – я беру карточку и бреду до смотрового помещения освещенного люминесцентной лампой и вечно включённым негатоскопом.

– Понимаете, ситуация, может показаться комичной, – начинает пациент. Он не помещается огромной попой на стул и решает стоять. Руки всё так же дёргано ловят край светлых штанов без ремня.

– Я ехал в поезде Минск-Москва и вступил в спор с пассажирами купе о белорусско-российских отношениях.

Я не мешаю пациенту, не начинаю привычный расспрос и заполнение карточки. Анамнез, аллергия, всё подождёт. Диагноз мне неизвестен, но я никуда не тороплюсь, может ещё обойдётся и без работы для меня. Кто я такой чтобы перебивать гостя.

– Понимаете, я доцент кафедры логики Минского университета, я не мог просто так остановиться и позволить некомпетентным пассажирам пренебречь важным допущением.

Мужчина устал стараться подхватить и удержать штаны и бросил их. Штаны без ремня бесшумным облаком упали на пол, пациент сел на кушетку под негатоскоп. Сидя, его рыжие кучерявые волосы показались длиннее, очки съехали на кончик носа, щёки разлеглись почти на плечах. У меня потихоньку складывался паззл. Высадили его с поезда за какой-то дебош, отобрали ремень в камере, а руки… руки… у него вывихи, заламывали ему руки. После этого откровения, я уже не слушал внимательно. Попросил встать, ощупывал суставы, проверил пружинящую фиксацию. Плечевые сложно было прощупать, необъятный пиджак и подмышки, но локтевые – точно. Впервые за свою пока недолгую карьеру дежурного встречаю двухсторонние вывихи предплечий.

– И всё было бы не так печально, если бы проводник и начальник поезда не пригласили в купе милицию на остановке в Смоленске, – он рассказывал долгую предысторию вывихов. Я писал направление на рентген. И плечевые тоже, лишним не будет. Рёбра? Нет, рёбра нет. Помял пациента как следует. Без подозрений.

– По животу не били? – вкрадчиво спросил я. Он замотал головой, не били.

– Доктор, представьте себе, милиционер сразу принял сторону оппонента и мне не было позволено обосновать логическую нестыковку. Я проиграл в дискурсе.

– Руки болят, голова, живот, ещё что-нибудь? – я закончил писать направление, – можете идти до рентгена, если снимем штаны?

– Да, ничего не болит, руки не слушаются просто. И обидно за ситуацию. Дойду.

Я присел перед ним на корточки и помог стащить штаны с бледных безволосых ног. Доцент потопал к кабинету лучевой диагностики в трусах, скрытых жировым фартуком. Направление я засунул ему в нагрудный карман пиджака, как носовой платок жениху, предплечья временно подвязал бинтом. Штаны положил на кушетку у регистрации. Только бы он в туалет не захотел.

– В травму оформляйте. Не пить, не есть, ЭКГ. Будет вправление вывихов под наркозом.

Мой взгляд остановился на студенте-регистраторе.

– Конечно, Артур, приходи, поможешь, – тот засиял, – мне без тебя с доцентом логики не справиться.

Рядом дежурный офтальмолог ругался по телефону: «Какая травма? Взрывная? Там есть повреждение глаз? Только одного? Только двух глаз и больше ничего? Странно… А зачем вы его мне повезёте за сто километров? Вызывайте офтальмохирурга на себя. Не надо его мне здесь. Не надо. Это не экстренный случай, вызывайте на себя».

Вот бы мне можно было так отвечать. Не везите мне вывихи, это ж не экстренность. Завтра придёт со своими штанами, посидит в очереди, вправится и домой, на кафедру белорусской логики. Солнце спустилось ниже, так, что уже слепило наш подвальный приёмный этаж. Ещё немного и начнётся «синий час». Время, когда получаются самые красивые фотографии неба, горизонта, когда каждую минуту играет новый оттенок. Где-то дома ждёт меня «Зенит» с заряженной плёнкой. Где-то существует выходной день и вечер без дежурств. Если конечно, сегодня в это не вмешается битва добра со злом, и всё не пойдёт прахом, я ухмыльнулся и пошёл забрать по пути в травму снимки локтей доцента, пока его будут пристраивать в отделение и снимать ЭКГ для наркоза. Единственное что в нашей больничке делают быстро – это снимки. Может терапевту показать, толстый уж очень. Диабет, гипертония? Пусть и терапевт послушает про логику и дискурс. Кто сегодня дежурит?

***

Далеко уйти не получилось. Пьяная бабища, ровесница, в блестящей новогодними огнями блузке и задранной юбке ковыляла держа одной рукой другую. Окровавленный носовой платок на левой кисти намекал на ранение кухонным ножом при резке колбасы под закуску. Бабища была крупная, громкая и качала права по поводу немедленной медицинской помощи. С ней никого не было, никто не проводил принцессу до доктора. Вызванная операционная сестра – кроткий ягнёнок в синем хирургическом костюме, маске и шапочке – выглядела монашкой рядом с пациенткой. Образ пораненной дополнял розовый обруч со стразами утонувший в копне немытых крашенных в воронёно-чёрный волос.

– Лекарства все переносите? Будем делать профилактику столбняка?

– Идите все на хер!

– Ложитесь на стол, будем обрабатывать рану, зашивать. Потом можно будет домой.

– Я никуда не пойду, а вы идите все на хер!

– Артур, придержи руку. Будет неприятный укол. Сейчас.

– А-а-а! Идите на хер!

– Просто резаная рана, сухожилия целы, переломов нет. Зашиваем.

– На хер все!

– Больно?

Пауза и лёгкое подрыгивание руками и ногами больной. Огромные накладные ресницы тоже дёрнулись пару раз, вверх-вниз.

– Больно спрашиваю?

– Нет.

– Вот и славно, тогда молчим и скоро пойдём домой.

Перекись, спирт, лидокаин, тампон, швы, пластинчатый дренаж, асептическая повязка. Отмывание её руки от крови. Садимся на столе. Свешиваем ножки.

– Ещё что-то болит?

– У меня сегодня с вечера зрение село. Я потому и руку поранила. Будто темнота вокруг, вижу, но как в темноте.

– По голове били? Упали?

– Нет, говорю же, как в темноте, солнца не вижу, плохо вижу. Ай, идите на хер, где выход тут?

– Артур, ну ты знаешь куда даму проводить.

– Нейрохирургу не покажем? – Артуру не терпелось поработать больше остальных.

Я подумал о престарелом Вацловиче, которому дойти сюда с третьего этажа, как мне подняться на девятый без лифта.

– Нейрохирург такое видел. Не надо. – я улыбнулся, Артур улыбнулся в ответ.

Снимаю перчатки и смотрю как шатаясь и поправляя здоровой рукой задравшуюся одежду уходит бабища. Каблуки держат её. Колбаса и алкоголь ждут. Пары спирта в маленькой перевязочной после неё такие густые, что операционная сестра открывает проветрить. В подвальное окошко засасывает кусочек летнего вечера.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.