Стая бешеных

Всем известно, что люди пользуются музыкальными инструментами для того, чтобы тронуть сердца. Чем состоятельней человек, тем труднее ему растрогаться. Он готов заплатить любую цену за билет на концерт, который сулит ему долгожданное душевное волнение. Но у менее состоятельного человека всегда найдется лишний грош, который он охотно истратит, чтобы расшевелить свое очерствевшее в борьбе за существование сердце той или иной незатейливой мелодией.

Есть вещи (очень, правда, немногие), которые еще могут потрясти современного человека, но скверно то, что при повторном применении они перестают действовать, ибо человек обладает страшной способностью становиться по собственному желанию бесчувственным, стоит только ему обнаружить вредные для себя последствия своей чувствительности. Так, например, человек, увидев на углу другого человека с культяпкой вместо руки, в первый раз готов с перепугу отвалить ему десятку, в следующий раз он пожертвует рубль, а в третий может и пересдать его с рук на руки милиции.

Американцы победить бездушие не смогли, тем более что на них стали элементарно наезжать рэкетиры. Магазинчик на какое-то время закрылся.

Но затем явилось братство.

Братство начало с малого. В течение некоторого времени оно поддерживало своими советами нескольких нищих – одноруких, слепых, очень жалких на вид. Братство выискивало для них рабочие места, где подают, так как подают не всюду и не во всякое время. Так, например, оказалось, что играть на музыкальных инструментах в подземных переходах менее выгодно, чем играть для парочек на садовых скамейках.

Нищие, поверившие братству, вскоре стали лучше зарабатывать. Они с готовностью согласились отчислять за советы некоторый процент со своих доходов.

И братство стало расти. Вскоре из тех же благотворительных побуждений ему был передан заброшенный монастырь.

Теперь дело было поставлено на широкую ногу.

Работа велась в нескольких направлениях.

Скажем, сравнительно скоро стало очевидно, что убогая внешность естественного происхождения производит гораздо меньше впечатления, чем внешность, созданная двумя-тремя умелыми штрихами. Так в братстве появился костюмерный цех.

Или, например – однорукий не всегда обладает способностью вызвать жалость своим убожеством. С другой стороны, более одаренным зачастую недостает культяпки. Тут требуется вмешательство. Братство сфабриковало несколько искусственных увечий, как, например, раздавленные конечности, иначе говоря, руки и ноги, явно пострадавшие от несчастного случая. Это новшество имело оглушительный успех. Этим занимались в хорошо оборудованном хирургическом кабинете.

Так Зорро подумывал, не лишиться ли ему ноги, чтобы уйти с тренерской работы в «большой спорт».

В специальных помещениях монастыря, к тому времени значительно расширившегося, нищие, все больше превращавшиеся в профессионалов, после всесторонней проверки их способностей обучались неподдельному дрожанию, повадкам слепцов, припадкам эпилепсии и тому подобному. Этим занимались в помещениях, которые скорее напоминали учебные залы театральных училищ. Сынку удалось подглядеть даже несколько таких репетиций. Там, скажем, строгая женщина с красивым породистым лицом учила группку убогих рыдать настоящими слезами, не забывая при этом иногда категорично повторять:

– Не верю!

Были выработаны основные типы человеческого убожества: жертва прогресса – травма на производстве, железнодорожная травма, жертва пожара, жертва войны – ну, тут диапазон широчайший, жертва экологии – самые страшные болезни века, язвы, гной, смрад…

В братстве учились трогать сердца, наводить на размышления, быть назойливыми. После нескольких лет неустанных трудов братство превратилось в цветущее предприятие. Люди, приходившие в братство, очень скоро получали работу, а кое-кто увечья, язвы, уродства, медали и знаки отличия, справки о кончине всех близких родственников, «деревянных» и настоящих детей, навыки выклянчивания, обжуливания, втирания в доверие, уроки речи, движения, психологии. А самое главное – будущая работа была теперь под охраной самого братства.

Примечательно, что братство было еще и университетом. Например, старенький Изя, по мнению одних – педофил, по мнению других – взяточник, но так или иначе теперь член братства, преподавал право, которое знал прекрасно и умел преподнести так, чтобы от этой науки вышел прикладной толк. Строгая женщина с красивым породистым лицом оказалась в прошлом актрисой. С ней Сынок тоже познакомился, хотя и не сошелся близко. Звали ее – баба Люся. В стародавние времена она окончила Воронежское театральное училище и, можно было предполагать, некоторое время действительно была актрисой. Но потом каким-то туманным образом она стала совмещать актерство со спекуляциями, затем с торговлей краденым, потом метнулась в наркобизнес – одним словом, запуталась в тенетах жизни, как многие на этой земле. В конечном итоге, связавшись с аморальными типами, она лишилась капитала, квартиры и доброго имени, запила, осела сначала сторожихой, потом уборщицей в туалете, а потом за пьянство и прогулы оказалась выброшенной на улицу. Но она так драматично рассказывала о своей печальной (косвенно связанной с реальностью) судьбе, так проникновенно вымаливала деньги на хлебушек по электричкам, так честно и сурово смотрела в глаза сытым горожанам, что ее таланты не оказались незамеченными. Бабе Люсе поручили тренерскую работу в монастыре. Честолюбивые амбиции бабы Люси были полностью удовлетворены. Она стала популярной, с ней заискивали, ее благосклонностью гордились. Она потребовала себе репетиционный зал и неограниченную возможность курить «Беломор» и выпивать, когда ей только рассудится за благо. Надо признать, что, как только она оказалась социально востребованной, она стала меньше пить, все свое время отдавая репетициям. Изя писал тексты для липовых беженцев и несчастных якобы афганцев, а Люся расцвечивала их красками своего дарования. Из уст ее воспитанников нельзя было услышать приевшееся всем «Поможите, люди добрые, сами мы не местные». Люся обладала вкусом к драме. Ее питомцами были несчастные, добродетельные матери, путавшиеся в словах, с жалким, затравленным взглядом, суровые, косноязыкие воины с краской стыда в лице. При взгляде на Люсиных студентов можно было предположить, что это обиженные системой добрые люди, ко­торые, не будь они связаны высокими нравственными обязательствами со своими детьми или мате­рями, легче бы наложили на себя руки, чем подвергли свою честь подобным унижениям. Своим шедевром Люся считала Федьку-дурня. Федька был тихий, угрюмый человек средних лет. Стараниями Люси он превратился в юродивого, почти пророка. Он ходил по поездам, выкрикивая весьма правдоподобные предсказания конца всего сущего, а потом выбирал наиболее сострадательную даму с религиозным оттенком в лице и признавался ей: «Я Христос. Полюбите такого?» Многие из тех, кто читал Святое писание, пугались и подавали немалые суммы. Одна дама, близкая к патриаршим кругам, даже хотела рекомендовать его в Свято-Данилов монастырь.

Некоторые талантливые ученики оставались даже после прохождения курсов в монастыре, но затем, возгордясь, исчезали бесследно. Точно так недели две спустя таинственно исчез Зорро, и примечательно, что ни Пипетка, ни Цыпа словом не обмолвились об этом.

Сынок повстречал бабу Люсю в репетиционном зале. Величественная старуха сидела в засаленной кофте на табурете за столом, перед ней ворохом были навалены какие-то тряпки, коробки, спички, лежала отдельно пачка «Беломора» и внизу, у ножки стола, стояла бутылка «Столичной» с газетной затычкой. На сцене, то есть напротив бабки, рассредоточились с полдюжины человек разных возрастов, преимущественно мужчин. «Сатин! – хрипела старуха. – Где Сатин?!» Никто не знал, куда девался Сатин, чем вызвали дополнительный гнев режиссера. Сынок в недоумении стоял, поводя глазами с одного актера на другого, затем тихо прокрался и сел на пол, скрестив ноги.

– Не верю! – привычно восклицала старая актриса, гневно постукивая варикозной ногой. – Не верю! Это дерьмо, вам гроша не подадут за такое дерьмо! Вы сгниете на периферии с такой игрой!

Над Люсей посмеивались, потому что в последний год она увлеклась непосредственно театром. Администрация, памятуя Люсины заслуги перед братством, ей не мешала. Люся находила целесообразным изучать высокую классику и требовала, чтобы способные тунеядцы учили текст пьесы – в данном случае Максима Горького. Это было совершеннейшее чудачество, самодурство чистой воды. Явно в ближайшее время Люсе было суждено получить по морщинистой шее за нелепое провождение времени.

Заметив в зале Сынка, Люся развернулась и, невзирая на то что палец ее был заложен на странице шедевра мировой литературы, полила незадачливого зрителя отборным, селекционным матом.

– Почему посторонние в зале?!

В остальном же братство все еще оставалось загадкой для Сынка. Некоторые простейшие механизмы функционирования этого сложного организма оказались довольно понятны. Например, ему рассказали, как откликнулось братство на войну в Чечне. Как только славная русская армия одерживала победы над злыми чеченами, на улицах появлялись изможденные ветераны в форме – нынешней или времен Афгана. Если же, напротив, наша армия терпела поражение, на улицы высыпали юные безусые солдатики в новенькой форме. В первом случае людские сердца открывались для жалости от сознания того, какова цена победы, во втором – от бессмысленности народной жертвы. Нищенская кампания, связанная с Чечней, принесла братству немалые выгоды.

Но многое оказывалось совершенно загадочным. Например, таинственная лаборатория, размещавшаяся в подвальном помещении главного здания. Ночами можно было видеть в редкие щели, что в лаборатории полыхает открытый огонь, как в адской кузнице, а от двери по всей территории разносился кислый запах химикалиев. Два раза в неделю к мастерам из лаборатории приезжал цыган и всякий раз уходил с пустыми, как казалось, руками.

Пипетка, когда Сынок попытался заговорить с ней на эту тему, рассказала, взяв с него страшную клятву, что ночами на подвальном этаже можно застать привидения – там убивают деток, а потом умерщвленные младенцы ходят, стонут и проливают над своей рано оборвавшейся жизнью призрачные слезы. Пипетка была готова присягнуть, что и сама видела пару привидений.

Удивительно было также впечатляющее количество уродов. Если у взрослых нищих увечья были преимущественно искусственно смоделированы, то дети бывали изувечены действительно и особенно страшно. Казалось, судьба не касалась только очень красивых и одухотворенных детей – те были достаточно прибыльны и без уродства.

Так тянулись дни Сынка в братстве, то незначительно приоткрывая завесу над тайной, то озадачиваясь новыми загадками. Прочие обитатели братства, кажется, не особенно интересовались обществом, в котором они жили, – быт и нравы корпорации их интересовали узко в своем кругу. Цыпу и Пипетку волновали тряпки, бабу Люсю – театр, Зорро – авантюры. И только Сынок, любопытный проныра, поставил себе целью вынюхать и разузнать тайную жизнь братства. Он догадывался, что если будет слишком усерден, то одним порезом груди на сей раз не обойдется. Но уж больно хотелось. Особенно его интересовал инфернальный подвал и запертый на все замки пустой сарай, в который он так и не смог больше заглянуть.

Но тут-то спокойная жизнь Сынка и закончилась.

Как-то на утренней поверке, когда всех опять распределяли по группам, один из надзирателей, которых здесь именовали по-лагерному «буграми», по имени Исмаил, вдруг ткнул палкой в Сынка и спросил:

– А ты в какой группе? Афганец?

– Ни в какой, – сказал Сынок правду.

– Теперь ты в строительной, – осклабился Исмаил.

– Я строить не умею, – признался Сынок.

– Научим.

С этого дня Сынок тоже трудился – он таскал мешки с цементом с утра до вечера.

Глава 12

 СЕКСУАЛЬНОЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВО

Вставать в такую рань Ирина все никак не могла привыкнуть. Не открывая глаз, нажимала на кнопку будильника и, сказав самой себе – еще пять минуточек, – засыпала на полчаса. Когда спохватывалась, оказывалось, что еле успеет принять душ и слегка накраситься. Запланированные с вечера (и уже очень давно) благонамеренные желания сделать зарядку, красиво и полезно позавтракать, почитать утреннюю газету и сделать наконец настоящую неспешную укладку, перекладывались в очередной раз на завтрашнее утро.

Как-то попался ей на глаза такой хитрый будильник, который с закрытыми глазами не остановишь. Какие-то там кнопочки, защелки надо было набрать, чтобы противный писк прекратился. Ирина его моментально купила, с вечера завела, ожидая результата. А утром, когда хитрый будильник зазвонил, по привычке попыталась нажать, во сне вспомнила, что нажать просто не получится, надо будет открывать глаза, тут же приняла кардинальное решение – вслепую открыла будильник и выдернула батарейку, кляня себя на чем свет стоит и обещая себе в который уже раз – вот завтра обязательно…

Но завтра она так и не смогла найти изъятую батарейку. А купить новую все было недосуг. Поэтому Ирина по-прежнему уютно общалась со старым податливым будильником.

В этот раз, из-за погоды, что ли, она проснулась не через полчаса, а через сорок минут. Это значило, что из утренних дел надо было вычеркнуть душ или боевую раскраску.

Ирина безжалостно вычеркнула раскраску, решив, что может набросать грим на лицо и по дороге.

Но торопиться надо было быстрее, чем обычно. Еще, как назло, вода нужной температуры все не хотела течь, а полотенце оказалось не свежим, пришлось бежать за чистым, а потом снова лезть в душ.

Когда вылетала из квартиры, времени оставалось в обрез, и Ирина уже решала, стоит ли ей нарушать правила уличного движения, чтобы вовремя добраться до работы, или не рисковать. Но не рисковать она не могла – обстановочка на фирме складывалась в последнее время для Ирины как-то неблагоприятно. Начальник мог придраться к любой мелочи.

Она нажала на кнопки обоих лифтов, одновременно выдергивая из сумки губную помаду и зеркальце. В темноте кабинки ей придется проделать ювелирную операцию по приданию губам веселого, слегка сексуального, но больше делового контура.

Что-то она могла начать и сейчас, но двери лифта распахнулись, и Ирина не успела начать свое художественное творчество.

Еще мелькнула мысль – слишком в кабинке темно, – но совсем мимолетно, и она шагнула… в пустоту.

Как она успела ухватиться руками за металлический косяк, она и сама не поняла. Тяжесть тела уже была перенесена внутрь, туда, где должна была стоять кабина лифта. Но кабины не было.

Ирина какую-то секунду балансировала над пропастью, по инерции устремляясь вперед, а руками, вцепившимися в косяк, таща себя назад. Патрончик губной помады выскользнул из руки и довольно долго летел по черной шахте. Когда ударился внизу, Ирина отшатнулась. Даже испугаться не успела. Только чертыхнулась досадливо и помчалась на лестницу.

И только здесь, когда уже была на третьем этаже, ноги вдруг запоздало задрожали мелкой дрожью, а к горлу подступил комок страха, и Ирине стало так себя безмерно жаль, что она чуть не заплакала.

«Ну, сволочи, ну, вы дождетесь! – мысленно выругалась она. – Я на вас в суд подам! За что вам только деньги платят?!»

Судиться с РЭУ, конечно, Ирина не стала бы, но нервы халтурщикам решила попортить основательно – шутка ли, она чуть не свалилась с восьмого этажа. Это же – Ирине снова стало жутко, – смерть верная.

Как добралась до работы, загадка. Все было в тумане. Нарушала она правила или ехала примерно – Ирина не помнила. Но, когда вбегала в контору, на часах было пять минут девятого.

Эти пять минут могли ей дорого стоить, но Ирина даже не подумала об этом, даже не подлизнулась к стукачке-ресепшионистке. Она все никак не могла отойти от ужаса.

Сначала забежала к Машке Ободовской и, вызвав в коридор, извиняясь и виновато улыбаясь, попросила губную помаду. Они пользовались одним цветом и одной маркой. Пока она тщательно выводила нужный контур, Маша молчала, осознавая ответственность момента. Но когда Ирина отодвинулась от зеркала, чтобы оценить проделанную работу, подруга спросила:

– Что с тобой?

– Потом расскажу, – отмахнулась Ирина, у которой настроение от накрашенных губ чуть-чуть улучшилось, и помчалась в свой отдел.

Там сразу же бросилась к телефону и набрала номер РЭУ.

– Вы что там все, с ума сошли?! – закричала она, как только трубку подняли. – Я чуть не упала! Вы под суд захотели?! Так я вам это живо устрою!

Когда ей высказали свое недоумение, она напустилась еще сильнее, пригрозив вообще заказать бандитам разобраться с долбаным РЭУ раз и навсегда.

– Да что случилось-то?

– А то, что лифт не работает!

– Какой дом? Какой подъезд?

Ирина назвала.

– Только что оттуда мастер вернулся, – доложили ей, – все в порядке. Не волнуйтесь.

– Да?! Не волнуйтесь?! А если бы я свалилась?! Восьмой этаж – вы соображаете?

– Гражданочка, правила пользования лифтами читаете? Там написано черным по белому – не открывайте дверь, пока не убедитесь, что кабина перед вами.

– Да дверь сама открывается!

– Значит, не входите, пока не убедитесь.

Да, Ирина читала эти правила. Но никогда не думала, что их знание пригодится именно ей.

Она с досадой бросила трубку и увидела, что рядом собрались сослуживцы, с интересом прислушивающиеся к ее разговору.

– Представляете? Дверь открывается, а лифта нет!

– С ума сойти!

– Я чуть костями не загремела.

– С ума сойти!

– А они говорят – надо было смотреть.

– Сойти с ума!

Зазвонил телефон, и Ирина, не обратив внимания, что это внутренний звонок, сдернула трубку и крикнула:

– Ну что еще?!

– Ирина Алексеевна, – пропищал голос секретарши начальника, – зайдите к Владимиру Дмитриевичу.

Ирина чуть было не сказала – к какому Владимиру Дмитриевичу? Но вовремя вспомнила, что это как раз ее начальник.

– Иду, – коротко бросила в трубку и помчалась в туалет.

Здесь она прильнула к зеркалу и тщательно стерла с губ помаду.

– Заходи, заходи, – начальник весело манил ее рукой. – Присаживайся.

Ирина присела в глубокое кожаное кресло и вынула блокнот – вся внимание и старание.

– Пять минут, – сказал начальник. – Сегодня это уже восьмой раз. Если сложить все вместе, получается – сорок минут. За это время в цивилизованных странах заключаются миллиардные контракты. И сколько мы по твоей милости потеряли?

– Чертову прорву денег, – виновато улыбнулась Ирина. Вообще контракты их контора заключала нечасто, длилось это месяцами и, конечно, ни о каких миллиардах речь не шла. А последний контракт с сибиряками как раз и был полной заслугой Ирины.

«Ну пусть поначальствует, – думала Ирина, – такая у него работа. Лишь бы не приставал».

– Ну что мне с тобой делать?

– Простить, – весело подсказала Ирина, – тем более что по моей милости наша фирма еще ни копейки не потеряла. А, как бы это помягче выразиться, наоборот, поимела неплохой контракт.

– Кстати, о контракте, там сейчас наши юристы просматривают – какие-то ошибки нашли.

– Какие ошибки? – насторожилась Ирина.

– Я пока не в курсе, – ушел от ответа начальник, но Ирина поняла – просто блефует. Никаких ошибок в контракте нет. Его готовили как раз юристы фирмы, да так тщательно, что чуть не сорвали все сроки.

– Ну, если будут ошибки, мы контракт перезаключим. Это условие там тоже есть, – козырнула Ирина. – А по поводу опозданий – у меня сегодня уважительная причина. Я чуть не упала в шахту лифта.

– Как это?! – опешил начальник.

– А вот так – дверь открылась, а лифта нет.

– С ума сойти!

– Да-да…

– Ну и фантазия у тебя, – сказал начальник. – Прошлый раз тебя задержал гаишник. Позапрошлый – отключили воду. Понимаешь, Пастухова, это никого не волнует. На работу надо приходить вовремя.

– Это чудно – к восьми! Когда никого нигде еще нет! Мы до десяти сидим, бумажки перекладываем, потому что нигде телефоны не отвечают. Зато вы можете со мной по полчаса выяснять, почему я опоздала…

– В Штатах начинают работу в семь.

– Там все так начинают. А у нас только мы. Может быть, нам работать по американскому времени. Это сколько, восемь часов, кажется, разницы. Вот как раз с четырех и начнем…

Переговорить Ирина могла кого угодно. А туповатого начальника, бывшего комсомольского босса, который с трудом одолел Устав ВЛКСМ, почерпнув оттуда только знания об орденах комсомола, – раз плюнуть.

– Все сказала?

– Все. Могу идти? Теряю драгоценное рабочее время. – Ирина приподнялась.

– Я тебя пока не отпускал, – сказал начальник.

«Ну, начинается, – чуть не скривилась Ири­на. – В следующий раз придется не только губы стирать, но и морду сажей мазать».

– Ты садись, садись, – уже мягче предложил начальник. – Спорить я с тобой не собираюсь. В самом деле – ты мне симпатична. Но начальство! – он поднял палец вверх, как делал это, наверное, и при коммуняках, когда пугал кого-нибудь и хотел, чтобы это звучало весомее. – Словом, есть мнение, что ты не справляешься со своей работой.

«Оп-па! – внутренне ахнула Ирина. – Так далеко зашло?»

– Да-да, – почувствовал ее испуг начальник. – Я пытался тебя защищать, но там, – снова палец вверх, – считают, что к тебе надо хорошенько приглядеться.

– Трех лет не хватило?

– Ну чего ты все ерепенишься? – Начальник прошел к стенному шкафу и открыл его.

«Начинается! – вздохнула Ирина. – Как же надоел!»

– Вот что у тебя за характер такой? – по-отечески начал он. – Ты ж понимаешь, не глупая, что в нашей стране большое значение имеют личные отношения. Огро-омное значение имеют. Там улыбнулся, там поздоровался, там спросил про детей, про жену, про здоровье, нет, не подхалимски, а по-человечески, с заботой о ближнем…

«Вот так они посты и занимали, – подумала Ирина. – Там подмажешь, тут подлижешь…»

– Давай лучше выпьем и подумаем, как тебе на месте удержаться.

Он разлил коньяк по бокалам и поднял свой, словно собирался произнести тост. Но не произнес, только потянулся чокаться. Ирина скрепила свое сердце железными скобами. Да что, действительно, она совсем дура? Ну выпьет она с этим ублюдком, ну полюбезничает – не разломится. А работу терять жаль, не только потому, что денежная, но просто нравится.

– За вас, Владимир Дмитриевич, – выдавила лучезарную улыбку Ирина и чокнулась с начальником.

Тот выпил как-то слишком поспешно. Резко поставил бокал. Загадочно, как ему казалось, а на самом деле – фатовски улыбнулся и сказал:

– Так что решай.

Ирина ожидала всего – долгих подходов, намеков, даже сальностей, но чтоб вот так, в лоб, так цинично…

– Что, простите, Владимир Дмитриевич?

– Останешься ты со мной на «вы» или на «ты», – выдавил-таки из себя сальность начальник.

– Вы про брудершафт? – косила под дурочку Ирина. – С удовольствием…

– Хе-хе… Нам и брудершафт не понадобится.

И начальник решительно шагнул к Ирине.

Она не успела встать и оказалась в дурацком положении – она нависал над ней, сжимая своими медвежьими руками ее голову и все норовил влепить слюнявый поцелуй, а Ирина даже не могла гордо встать и уйти. Она только ниже и ниже опускалась в кресле, пытаясь выскользнуть из мужицких объятий.

– Владимир Дмитриевич, что вы делаете? – натужно выговаривала она, ускользая от мокрых губ. – Зачем вы это делаете?

Когда-то сама смеялась над этим вопросом, отдающим пэтэушной тупостью, а вот, оказалось, пригодился.

– Ира, ты это зря, ты подумай хорошенько… – пыхтел и начальник. – Я много могу… Со мной считаются…

– А как ваша жена?

– Она ничего не узнает…

– А дети? А здоровье?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Забота о ближнем.

– Не шути сейчас, – трагическим голосом вымолвил начальник и принялся за прежнее – искать поцелуя.

Наконец Ирина оказалась на коленях, но проскользнуть между ног начальника и уйти не получалось. Тот стоял плотно.

Впрочем, Владимир Дмитриевич ее позу воспринял по-своему. Он ослабил объятья и стал живо расстегивать ширинку.

На секунду Ирина потеряла дар речи.

Уже потом, остыв и обретя обычную ироничность, она пожалела, что не дала начальнику довести дело до конца. Ох, как бы он потом жалел! Ирина не побрезговала бы, она бы в прямом и переносном смысле показала бы ему свои зубки.

Но в тот момент она действовала чисто рефлекторно: изо всех сил оттолкнула начальника и бросилась к двери.