Восемь трупов под килем

«Ириша, это подстава… – бормотал он из последних человеческих сил. – Я похож на идиота, который едва дождался, пока жена уйдет в дамскую комнату, и тут же помчался напиваться, снял и потащил в грязь эту страшную девку?..»

«Нет, Шурик, ты не такой, – грустно ответствовала Ириша. – Но мне было очень неприятно, когда ты лапал ее. Она не страшная – если смотреть на вещи объективно. Ты не думал в тот момент о подставе. Прости, но я действительно ухожу. Проспишься – знаешь, где меня найти. Ума не приложу, как ты будешь объясняться».

Она ведь тоже нехорошо поступила – ушла, оставив человека в ужасном состоянии. Возможно, пройдя часть пути, одумалась, вернулась. Но было уже поздно. Турецкий на месте не сидел. В состоянии, как после литра суррогатного спирта, он выбрался из домика, куда-то поволокся. А вот куда он поволокся и как ему это удалось, история деликатно умалчивает. Дважды были проблески. Ни в одном из них он не встречался с ночными грабителями. Он выбирался на какую-то наклонную улочку, мощеную булыжниками, уткнулся в выставку стираного белья, запутался в ней, бежал от собачьего лая. Еще один проблеск – он поднимается с земли, вылезает на открытое пространство, ветер дует в лицо, он чувствует йодистый запах. Возможно, он выбрался к так называемой марине – месту стоянки морских яхт…

Но как он оказался на судне? Он мог поспорить на все свое движимое и недвижимое имущество, что самостоятельно идея проникнуть на чужое судно прийти ему в голову не могла. Его сюда привели, бросили в пустой каюте. Хорошо, что не на пол. Зачем?

Уныние прогрессировало. Он рассматривал себя в зеркало. Призрак обезьяны с электродом в голове никак не рассасывался. Объяснение должно быть элементарным и даже скучным. Но пока ему было страшно и больно. Если он в плену, то дверь, которая двоится в глазах, должна быть заперта. Если нет, то она откроется, и он получит объяснения. Он облизнул рассохшиеся губы, двинулся к двери, зафиксировал (не сразу) руку на дверной ручке, потянул ее на себя. Дверь открылась.

Качка нарастала. Пришлось упереться в переборку, расставить ноги. Он стоял в конце коридора, устланного ковровой дорожкой со сложным рисунком. Судно явно не было рыболовецким. Стены заделаны в декоративный пластик, в него же утоплены матовые светильники. Коридор разделен на два отсека – наподобие того, как это делают в подводных лодках: узкая переборка, а в ней отверстие для прохода. Салон VIP и «эконом-класс». Он находился в последнем. Данный отсек был короче. Здесь было четыре двери, обстановка не такая сложная, стены не такие блестящие. В двух шагах просматривалась лестница с окрашенными металлическими перилами – она убегала куда-то вниз, вероятно, в машинное отделение. Он невольно задумался – лестница или трап? Кажется, на судах любая лестница называется трапом? Он высунул нос – здесь же, за затейливо выполненной дверью, совмещающей в себе металлические и деревянно-резные элементы, был выход наружу. Напротив еще один. С небольшим смещением – лестница наверх. Он не решился выходить на улицу, вернулся, сунулся в каюту напротив – дверь открылась. Он замер от неожиданности. Вошел. Не больно-то роскошно – вроде той каморки, куда его бросили. Две койки, навалены какие-то мужские вещи, нераспакованные сумки.

– Кто-нибудь есть? – на всякий случай прохрипел он.

Каюта не отозвалась. Он вышел, подергал соседнюю дверцу. Заперто. Переместился к двери напротив. Дверь послушно открылась, он вошел внутрь. Обозрел крохотное помещение с иллюминатором, внутренности вмонтированной в переборку откидной кровати, круглый столик, на котором стояла недорогая дамская сумочка, небольшой кожаный чемодан под столиком – его, похоже, еще не разбирали. Коричневое платье на плечиках, висящее на приоткрытой дверце шкафчика, небрежно брошенные в угол туфли на шпильках. Иллюминатор показывал то же самое море, поручень, фрагмент фальшборта, спасательный круг. Взгляд невольно затормозился на откидной кровати. Не такая уж безопасная, говорят, штука. Ирина рассказывала страшную историю, приключившуюся с теткой ее подруги. Тетка путешествовала по Бельгии, остановилась, в целях экономии, в дешевой гостинице. Вытащила из шкафа складную кровать, спокойно уснула. Посреди ночи с механизмом что-то приключилось, кровать захлопнулась. Труп обнаружили через день, когда истек срок оплаты за номер, а клиентка куда-то пропала. Бедненькую всю переломало. Даже не поняла, что случилось. Племянница, конечно, этим делом воспользовалась, вытрясла из Бельгии кругленькую сумму, но тетку это слабо утешило.

Он выбрался из каюты, переместился в коридор, который служил продолжением первого. Не меньше десятка дверей – вместительная, однако, посудина. Он переходил от одной двери к другой. Некоторые были заперты, другие послушно открывались, демонстрируя небольшие, но со вкусом декорированные и обставленные помещения. Несколько раз его посещало неприятное чувство, что на судне, кроме него, никого нет. Но быть такого не могло, он гнал свое чувство подальше. Впрочем, без чертовщины здесь, похоже, не обходилось… От всех этих глупых телодвижений вернулись тошнота и головокружение, он прислонился к стене, перевел дыхание. Пора на свежий воздух. Он толкнул последнюю дверь перед выходом на носовую часть судна, она открылась, Турецкий всунул нос в каюту, собрался поинтересоваться, нет ли тут кого-нибудь (ну так, чисто случайно), но решил помолчать. В помещении кто-то был. Под иллюминатором на спине лежал молодой человек в белоснежной, расстегнутой до пупа рубахе от Валентино, и с наивным изумлением смотрел в потолок. Турецкий замешкался – как прикажете толковать? Дабы подчеркнуть таинственность и необычность происходящего? Осторожно вошел, осмотрелся. Уютненько, стены обиты натуральным деревом, каюта обставлена без претензий, но жить можно. На цыпочках, словно боясь разбудить уснувшего в неположенном месте человека, он подошел к безжизненному телу, пристроился на корточки. Взгляд молодого человека был неподвижен, он разбросал руки, правая нога неловко изогнулась под левой. Он попробовал отыскать пульс – на запястье, под основанием шеи, вгляделся в зрачок. Пустые меры. Молодой человек скончался несколько часов назад, остыл и распространял вокруг себя не очень аппетитный аромат. Ну что ж, еще одна сильная тема…

Он склонился над трупом. Отметил правильные черты лица, юный возраст, в котором как-то неприлично умирать, прозрачно небесные, словно подсвеченные изнутри глаза, от которых сходят с ума неопытные девчонки, небольшую царапину в районе переносицы, припухлость в том же месте. Осторожно приподнял голову, ощупал затылок. Крови не было, черепная коробка не разбилась, но на затылке прощупывалось крупное уплотнение. Он привстал, осмотрел иллюминатор, особенно стальной обод, снабженный заклепками, зафиксировал несколько прилипших черных волосков.

Поднялся, на цыпочках вышел из каюты. В коридоре было тихо, вернулось ощущение, что на судне их всего лишь двое – бывший следователь по особо важным делам и голубоглазый покойник. До конца коридора оставалось несколько шагов. Картина аналогичная той, что на корме: изгибающаяся лестница, убегающая вниз, выходы наружу – влево, вправо. Он испытывал нерешительность. Никогда не замечал за собой страха перед разомкнутым пространством. Он ловил себя на мысли, что боится выходить – словно за дверью его поджидало что-то страшное, фатальное, неисправимое. Голова заныла. Он побрел обратно в кормовую часть, перебрался через стальную балку между отсеками, помялся у своей каюты. Подавил желание плюнуть на все, вытянуть ноги, погрузиться в сон, и будь что будет. Положи его сейчас спать – он неделю проспит. Протащился мимо каюты, добрел до лестницы в машинное отделение, облокотился на ограждение, чтобы передохнуть… и похолодел.

Из машинного отделения кто-то поднимался. Подрагивали перила, скрипели подошвы, соприкасаясь с рифленым металлом. Он обуздал панику. Ну что ж, во всяком случае, он не последний «выживший» на этом судне. Метнулся было к своей каюте, но передумал – человек уже поднялся. Пара шагов, и… здравствуйте. Абсурдность происходящего просто вопила. Турецкий прижался к запертой двери, стиснул кулак. Появился человек, приземистый, кряжистый, остриженный практически наголо, в грязно-зеленой парусиновой куртке. Выступающую челюсть обрамляла окладистая бородка. Он не мог не отметить боковым зрением прижавшееся к стене тело, но почему-то не отметил. Он остановился в шаге от Турецкого. Сыщик приготовился защищаться. Хук справа – и в вечность, сил бы хватило, они всегда появляются, когда возникает суровая в них нужда. Мужик стоял к Турецкому правым боком, глаз неподвижно смотрел перед собой. Он словно задумался. Потом достал из кармана пачку «Дуката», зубами извлек из нее сигарету, щелкнул популярным китайским «федором», глубоко затянулся, закашлялся. Пробурчал что-то матерное, шагнул, взялся за дверную ручку, выполненную в форме рычага и отдаленно напоминающую ручку от древнего холодильника «ЗИЛ», потянул на себя. Дверь красиво отъехала, свежий воздух, шум, запахи ринулись в замкнутое пространство нижней палубы. Мужчина, пригнувшись, выбрался наружу, закрыл за собой дверь.

Оставалось только удивляться, почему его не заметили. Ответ напрашивался сам собой – человек был слеп на правый глаз. Пора заканчивать это непотребство, решил Турецкий, безумие затянулось. Надо выбираться из порочного круга. Он добрался до двери, воспользовался рукояткой именно так, как сделал предшественник, вывалился из духоты интерьера.

Голова закружилась от свежего воздуха, он прислонился к спасательному кругу, рядом с которым в утопленной нише красовался ящик с доходчивой надписью белым по красному – «Средства пожаротушения». Он находился недалеко от кормы, вправо тянулся проход к носовой части, отгороженный фальшбортом и хромированным леером. Он отстал от бородача всего на несколько секунд, но тот уже пропал. Судно продолжало покачиваться. Турецкий схватился за ограждение, вдохнул полной грудью. Яд из организма удалялся неторопливо – состояние с момента пробуждения практически не менялось. Судно следовало левым галсом – ветер дул в левый борт, – разрезая форштевнем взволнованное море. Масса воды простиралась до самого горизонта, клочковатые облака неслись по небу. Облачность не была сплошной, в разрывах проглядывало небо… и вдруг ударило по глазам солнце, заставив зажмуриться. Он почти не ошибся, судно уходило в западном направлении. Он стоял на левом борту. Сомнения растаяли – он находится на борту внушительной частной яхты. Не круизный лайнер, но все же. Он потащился влево, опираясь рукой о гребень фальшборта, изготовленного из благородного дерева, уперся в короткий трап, снисходящий к корме. Глубокими знаниями морской терминологии и корабельной архитектуры он похвастаться не мог. Ют, полуют… Нет, полуют – это что-то приподнятое над кормой. Декоративная кормовая оконечность (в голове образовалось загадочное слово «акростоль»). Квадратная площадка, на которой стояли несколько шезлонгов – видимо, для желающих отдохнуть в студеную летнюю пору. Странно как-то: в Сочи вчера было тридцать жары, а здесь, в открытом море – глубокая осень…

Он развернулся, побрел к носу – мимо таинственно поблескивающих иллюминаторов, спасательных кругов, привязанных к ограждению. Задрал голову, отметил козырек, нависающий над проходом. До бака не добрался, сил уже не было. Остановился передохнуть. С уважением покосился на стреловидный бушприт, продолжающий линию форштевня. К наклонной мачте крепились свернутые паруса – видимо, еще не настало время их расчехлять. Он находится на борту моторно-парусной яхты – традиционного комфортабельного устройства для перевозки богатых. С приличным, кстати, водоизмещением – не менее, должно быть, полутораста тонн. Крутая лестница с перилами убегала с бака на верхнюю палубу. А еще выше, возможно, находились капитанский мостик, рубка управления. Он насторожился – сквозь порывы ветра донесся женский смех. Мужчина бросил несколько слов, засмеялась целая группа. Чертовщина, судя по всему, благополучно разрешалась. На яхте были люди. Внизу он никого не видел, потому что все собрались наверху. А голоса зазвучали только сейчас, поскольку ветер сменил направление. Замечательно. Нужно идти знакомиться. Не хочется, а что прикажете?

Судно тряхнуло – словно на ухабе. Приступ тошноты не замедлил пожаловать в гости. Он свесился за борт, хотя и выливать там уже было нечего. Спазмы следовали один за другим, боль давила, в глазах темнело. Двоился замкнутый люк клюза – отверстия для спуска якорной цепи. Перевернутые буквы на борту – бронзой по металлику – название судна. Он вчитывался в надпись, словно недоученный первоклассник, мысленно переворачивая символы. «АН-ТИ-ГО-НА». «Антигона», все понятно. Греческая мифология. Был предатель в Фивах, звали его Полиником. Привел иноземные войска против собственных граждан. Фиванцы разгромили в пух и прах иноземцев, а труп Полиника бросили на радость птицам и собакам под крепостную стену. Царь распорядился: погребению не подлежит. Каждому, кто осмелится предать тело земле, светила страшная смерть – невзирая на попрание всех моральных и санитарных норм. Антигона нарушила запрет, похоронила брата. Царь Фив, понятно, возмутился, приказал откопать обратно тело и провести расследование, кто осмелился на такое «святотатство». Схватили Антигону, закопали живой в гробнице. А Полиника свихнувшийся царь все равно предал земле – поскольку оскорбленные боги начали роптать и готовить царю страшную кару…

Турецкий поднимался по крутой лестнице. Его мутило, ноги не слушались. Шум голосов становился ближе, различались отдельные реплики. Внезапно оборвался ветер – теперь он слышал практически каждое слово.

– Да уж, Игорек, развеселил. Обязательно разовью эту историю в своей новой книге – с твоего, разумеется, согласия. Развели ваших партнеров, как мост над Невой. Что поделать, афера – это тоже бизнес, а если выражаться точнее, это творческий подход к бизнесу…

– Великая американская мечта, Феликс – заработать побольше денег.

– Спешу заметить, Игорь Максимович, эту великую американскую мечту мечтают практически все народы мира, за исключением, может быть, папуасов и эскимосов, которым и без денег хорошо…

Он брел по верхней палубе – обширной, как Семипалатинский полигон. Из тумана выплывала приземистая стальная мачта. Парус свернут и притянут пеньковыми веревками к поперечной балке рангоута. Сила ветра в переживаемый исторический момент, видимо, не использовалась. Выплывала сверкающая на солнце рубка, капитанский мостик, огражденный литыми перилами, – так называемый квартер-дек, самая высокая горизонтальная плоскость на судне, под ними комфортабельные места для сидения, в которых расположились отдыхающие. Столики с легкими закусками, проволочная ваза с апельсинами и киви. Женщина в безразмерной соломенной шляпе тянула коктейль из соломенной трубочки. Люди плясали перед глазами, двоились, троились, расползались вширь и вдоль. Обрывки разговора буром вгрызались в мозг.

– Ириша, ты что-то посинела. Холодно, родная? Господа, обещаю, сейчас эти облака разлетятся, как шары на бильярдном столе, и настанет восхитительный день. Будем загорать, ловить русалок на спиннинг Феликса, неуемно поглощать прохладительные напитки… Напомни, Робер, как по-французски «прекрасная погода»? А-а, помню – иль фэ трэбо.

– Ожюрдюи иль фэ дю ван… – гортанный женский голос, похожий на голос Патриции Каас.

– Прости, дорогая Николь?

– Сегодня ветер, – хохотнул с акцентом мужчина. – Как это у вас говорят… не претворять желаемое за действительное…

– Ольга, ваш сын долго спит, может, послать за ним Герду? Сколько можно, в конце концов? Уже почти одиннадцать, он проспит все на свете.

– Ничего, Ирина, пусть поспит, он так устал на этой неделе…

– Да уж, Ксюша, ваш жених умеет дать храпака. А у меня такое, к сожалению, не получается. Силы уже не те, знаете ли. Сплю от силы шесть часов, встаю – и сразу за компьютер, высасываю идеи из пальца…

– Какой вы работящий у нас, Феликс. А ваш Данила скоро женится? Сколько ему уже – двадцать пять – двадцать шесть?

– Рассмешили, Ольга Андреевна, – басисто хохотал обладатель имени Феликс. – Мой обалдуй – ходячий анекдот: он не такой дурак, чтобы жениться на той дурре, которая согласится выйти за него замуж. Зачем ему эти заморочки? Папа кормит, недостатка в женском внимании не испытывает, приводит их даже в мое присутствие… Признайтесь, Ксения, когда над вами с Николаем совершат безжалостный акт бракосочетания?

– Скоро, Феликс, не волнуйтесь. В середине августа мы уже будем препираться на одном из островов Мальдивского архипелага – если, конечно, не передумаем проводить там свой медовый отпуск…

Турецкий выплыл из тумана – то ли сам перешел палубу, то ли палуба под ним передвинулась. Люди оборвали беседу, изумленно на него уставились…

– Ептыть… – глубокомысленно произнес полный господин, развалившийся в широком шезлонге.

Короткое слово как нельзя лучше характеризовало ситуацию. Турецкий попытался улыбнуться – попытка с треском провалилась.

– Вы, сударь, словно снег, – неуверенно произнес тот же самый господин, – идете и лежите одновременно.

Турецкий ткнулся коленом в свободный шезлонг, опустился на хрустящее полотно. Очень вовремя он присел – еще мгновение, и стал бы медвежьей шкурой посреди палубы, о которую приятно вытирать ноги. Люди выбирались из ступора, переглядывались, недоуменно пожимали плечами. Многие смотрели на господина в цветастой гавайской рубахе – видимо, этот господин распоряжался на яхте количеством (и качеством) гостей.

– Вы кто? – недоуменно пробормотал «цветастый» господин.

Фраза послужила сигналом. Подлетели двое, нависли над душой. Один сравнительно молодой, чернявый, не из русских. Второй постарше, волосы прямые, пострижены «горшком», физиономия неприятная (хотя у некоторых женщин могло бы развиться и отличное мнение). Оба с решительными намерениями.

– Эй, постойте… – он знал, что свобода личности и права человека в этой стране не то чтобы в моде, но зачем сразу руки ломать? Хрустнули суставы, от резкой боли прояснело в голове.

– Постой-ка, Салим, отпусти его, – командно выплюнул обладатель цветастой рубахи. Чернявый повиновался, но отступить не пожелал. Обладатель неприятной физиономии продолжал выворачивать правую руку.

– Манцевич, и тебя касается.

Боль отпустила, Турецкий перевел дыхание. За какие, спрашивается, заслуги?

– Вы еще расстреляйте меня, – пробормотал он, разминая онемевшие плечи, – я не киллер, господа, успокойтесь, просто по нелепому стечению обстоятельств судьба занесла меня на ваше великолепное судно…

– Пора к психиатру, – поведал полный господин и почесал ершистый затылок. – Впрочем, что касается завязки сюжета к новому роману… Вполне, мне кажется, приличная завязка, не затоптанная, как считаешь, Игорек?

Господин в гавайской рубахе глухо безмолвствовал. Он был сухощавый, жилистый, взгляд отличался цепкостью. Можно было не сомневаться, что этот тип здесь самый главный. Остальные тоже помалкивали, предоставляя господину право первому выносить оценки. Появилась возможность рассмотреть эту публику. Дама в соломенной шляпке и песочного цвета платьишке с умеренным декольте смотрела на Турецкого большими круглыми глазами. Она сидела рядом с вышеупомянутым господином и, можно было предположить, имела к нему непосредственное супружеское отношение. Мужчина простоватой наружности с изрытым морщинами лицом нервно сглатывал, моргал. Женщина рядом с ним, в огромных черных очках, с бледным неулыбчивым лицом. Обоим было далеко за сорок. Упитанный господин, о котором уже говорилось – белые брюки, клетчатая рубаха, смутно знакомое щекастое лицо, к которому прочно прилипло выражение жизнерадостности. Особняком сидела молодая девушка с ухоженным вытянутым лицом, лукавинкой в глазах, грудью второго размера, упрятанной за сложносочиненной кофтой-курткой-туникой, с точеными ножками в колготках и забавных тапочках на платформе.

Была еще одна разнополая парочка. Эти двое расположились по правую руку от хозяина «дома» и смотрели на Турецкого, дружно разинув рты. Иностранцы, догадался Турецкий. Дама выглядела экстравагантно. Определить на глаз ее возраст было невозможно. Сухая, как цветок, который год не поливали, волосы иссиня черные, изувеченные мелированием, прямые, как спицы, нос крючком, брови вразлет, глаза под цвет волосам, одета во что-то клоунское – желто-буро-малиновое. Ее ноги покоились на коленях мужчины, худые, с резко очерченными косточками на ступнях. Мужчина терпел, хотя, возможно, испытывал неудобства. Он носил очки в массивной оправе – в нем практически не было ничего экстравагантного, если не обращать внимания на полосатые брюки. Нормальное телосложение, нос картошкой, волосы с отливом седины, странная ямочка в центре подбородка – словно пальцем вдавили.

– Игорь Максимович, я накрыла на девять персон, прошу к столу, – из пристройки между рубкой и палубой, где находилось, по всей видимости, кают-компания, вышла женщина в переднике. И эта особа носила очки – идеально круглые, делающие ее глаза неприлично огромными. Список странностей могла бы продолжить прическа – а ля Дракула из одноименного фильма: волосы, собранные в два тугих горба на макушке, напоминали обрезанные рога.

Женщина пересчитала гостей, обнаружила инородное тело, открыла рот, и глаза ее сделались шире, чем оправа очков.

– Или десять персон? – пробормотала она, – Я, кажется, что-то упустила…

– Данный господин – самозванец, Герда, – хихикнула одиноко сидящая девушка, – самозванцы, как известно, не едят.

«Не стоит, – подумал Турецкий, – все равно вырвет».

– М-да уж, – любитель гавайских рубах задумчиво потер переносицу.

Приоткрылась дверь на капитанском мостике, появилась любознательная физиономия рулевого. Мужчине было около тридцати, он мог похвастаться хорошо накачанным торсом, да и лицо имел такое, с которым не стыдно появиться в женском обществе. Что-то завозилось в районе мачты – разогнул спину коренастый мужчина, с которым Турецкий был знаком «одним глазом» – этому парню тоже не чужда была любознательность. Стало смешно – то никого, то вдруг такое столпотворение. Он пошевелил затекающей ногой – напрягся субъект, отзывающийся на имя Салим. Оскалился Манцевич, пошевелил крючковатыми пальцами. На ум пришел помолодевший профессор Мориарти из фильма про Шерлока Холмса. При взгляде на таких людей невольно задаешься мыслью: а все ли должно быть в человеке прекрасно?

– Представьтесь, пожалуйста, – сухо попросил хозяин яхты.

– Турецкий Александр Борисович, – отозвался сыщик, – мне очень жаль, что так случилось…

– Вас пока не просят извиняться, – резко оборвал хозяин.

– Он выглядит ужасно, но на бомжа он не похож, – предположила дама в соломенной шляпке.

– Душевно принял вчера на грудь, – догадался толстяк Феликс. – Традиционный русский бич. Водку пьют во всем мире, но в России ее едят. Будем снисходительны, господа. У меня тоже в прошлом году был подобный случай. Просыпаюсь утром на ковре – ужас! Ведь ковер на стене висит!

– Снисходительны, Феликс? – процедил хозяин, не спуская глаз с неожиданного гостя. – Хорошо, давайте будем снисходительны.

– Минуточку, – растерянно пробормотал мужчина с морщинистым лицом, – ты хочешь сказать, Игорек, что не знаешь этого человека?

– Ты где-то прав, братишка, – усмехнулся хозяин, – я понятия не имею, кто это такой. Я впервые его вижу.

– О, это так по-русски! – с сильным акцентом сказала дама-иностранка и грубо захохотала. – И почему я с вами, русскими, уже ничему не удивляюсь?

– Ирония судьбы, – сказала одиноко сидящая дама, – или с легким паром.

– Постойте, – нахмурился мужчина, у которого на коленях лежали худые женские ноги. Он знал, в принципе, русский язык, но акцент выдавал его с головой, – ты хочешь сказать, Игорь, что этот человек упал… как это у вас говорят… с неба?

– С дуба рухнул, – пробормотала девушка. – С Луны свалился…

– Вчера его точно не было, – сказала дама бальзаковского возраста в солнцезащитных очках. – Может, он на чем-нибудь приплыл?

«На своих двоих», – подумал Турецкий.

– Но мы уже милях в тридцати от берега… – чирикнула дама в соломенной шляпке.

– Какая прелесть! – засмеялась иностранка.

– Самое время рассказать вашу грустную историю, синьор, – негромко, с паузами Станиславского, произнес хозяин. – Вижу, как вам трудно произносить слова, похоже, вас вчера досыта накормили патефонными иголками, и все же попробуйте. Герда, подождите несколько минут. – Он поднял голову и прохладно улыбнулся женщине со странной прической. – Я думаю, второй завтрак никуда не умчится.

– А жалко, – вздохнул толстяк, – в желудке так урчит.

Турецкий вытягивал из себя слова, словно воду извлекал со дна бездонного колодца. Он поведал, кто он такой, что (и с кем) он делал в Сочи, как ситуация, которой он мастерски владел, внезапно ушла из-под контроля, зашаталась и рухнула под ноги земля… и вот он здесь. Дабы удостоверить свою «знаменитую» личность, он отправил руку во внутренний карман, но бдительный телохранитель не дремал, сжал его запястье. В карман забрался Манцевич, извлек документы, просмотрел, передал хозяину. Пока тот, морща лоб, изучал лицензию и паспорт, Салим обхлопал карманы Турецкого, заставил его встать, проверил сзади, толкнул обратно в шезлонг.