Небо, полное звезд

В моём же случае мозг был совершенно бессилен. Я приказывала ногам слушаться, но они продолжали лежать издевательски неподвижно. Словно чужие. А иногда я вкладывала остатки сил в то, чтобы заставить палец шевельнуться, но всё было тщетно, и тогда я падала на подушки, задыхаясь от слёз. Мне словно пришили чужие конечности, которые отказывались принимать нового хозяина, и это сводило с ума.

А потом я вдруг поняла, что если чувствительность вернётся, и если я вдруг заново обрету возможность ходить, то больше не смогу заниматься дома, и мне придётся вернуться в школу. И вот в этот момент всё внутри похолодело от ужаса. И если вы всё ещё думаете, что ничто в целом мире не может настолько напугать человека, что он примет инвалидность как благо, то вы ошибаетесь.

Я не просто смирилась с новым положением дел. В тот момент я почувствовала себя в безопасности.

Лишиться возможности общаться со сверстниками, вести полноценную жизнь, быть вынужденной обучаться дистанционно – всё это теперь воспринималось мной как удивительное везение.

И именно поэтому, когда спустя год после аварии я почувствовала, что чувствительность возвращается, я не поспешила делиться этой новостью с кем-то ещё. Я решила выждать. Взяла паузу. Хотя бы, до окончания школы.

Да, я прекрасно понимала, что не только обрадую мать известием об излечении, но и значительно облегчу ей жизнь, но оправдывала себя тем, что мне нужно время. Ещё немного времени, пока страх не уйдёт.

К тому моменту, когда я впервые смогла пошевелить пальцем, весь мой быт уже был подчинён моему недугу. Я привыкла. И привыкли все окружающие. Да, у меня по-прежнему не получалось взять печенье с верхней полки, но в остальном я уже не ощущала себя какой-то беспредельно ущербной и в целом справлялась с любыми домашними заботами.

Это было утро. Я откинула одеяло, собралась опустить вниз свои безжизненные ноги и вдруг поняла, что могу шевелить пальцами. Почему-то только средним, безымянным и мизинцем, большой и указательный никак не слушались. Целый день я обдумывала, не поделиться ли новостью с родными, но решила, что не буду торопиться. В итоге не сказала никому.

Через пару дней я уже могла шевелить всеми пальцами. Посвятив пару часов в день занятиям, уже через неделю мне довелось наблюдать новые успехи – я могла двигать ступнями. Ещё через неделю встала на ноги. Рухнула, так как они отвыкли держать вес тела, затем поднялась и попробовала встать ещё.

А через месяц я уже могла свободно передвигаться по дому, но делала это очень осторожно. Вернее, даже не делала, потому что тут же приняла для себя новые правила: если никто пока не должен знать о том, что я хожу, то нельзя рисковать. Быть пойманной на месте преступления – гораздо хуже, чем лукавить о своём состоянии. Так я решила, и далее следовала только им.

Позже к этому списку правил добавились:

«Если ты не рассказываешь никому, то никому вообще»

Это касалось и матери, и приятелей-инвалидов, и сестры, но с ней проще, так как мы и прежде не особо общались. Вставала на ноги я только в присутствии собаки, и то очень редко и ненадолго.

«Если есть вероятность, что тебя кто-то может увидеть, то это обязательно случится. Не рискуй»

Я никогда не вставала на ноги, не убедившись, что двери заперты, и дома никого нет. Я никогда не вставала на ноги возле окна, чтобы никто не мог увидеть меня с улицы. Я никогда не вставала на ноги без крайней необходимости, во многом ещё и потому, что:

«От ходьбы появляются мозоли и сохнут пятки»

Есть большая разница между девственно-чистыми ступнями того, кто редко пользуется ногами, и даже не ярко выраженными потёртостями и натоптышами у тех, кто регулярно ходит. И никакой уход тут не спасёт. Натренированный взгляд врача сразу отметит этот факт.

Поэтому:

«Ходить, как можно меньше. Лучше не ходить»

и

«Звуки шагов и даже случайно скрипнувшая половица могут выдать тебя».

До нового визита на комиссию оставалось, как минимум, полгода, и у меня ещё оставалось достаточно времени, чтобы решить, как лучше поступить.

Я только недавно читала про какого-то шведа по фамилии Гуднассон, который пятьдесят лет успешно водил за нос всех медиков, и только перед смертью решил открыться и рассказал, что всё это время мастерски имитировал инвалидность.

Он объяснял своё решение скрываться тем, что после тяжелой болезни, утратив способности к передвижению, он естественно почувствовал себя несостоятельным. А когда здоровье к нему вернулось, мужчина решил не спешить с тем, чтобы делиться этой новостью со всем миром.

Как оказалось, его вполне устраивала жизнь калеки: привилегии, пособие, помощь соцработников. Живёшь, отдыхаешь, не нужно ничего добиваться и доказывать кому-то свою состоятельность.

«Мои сверстники в тридцать уже добились всего, чего мне и не снилось, – говорил он, – как вы знаете, к мужчинам требования в обществе завышены. И тут я понял, что если останусь инвалидом, то и спроса с меня не будет никакого. Я не состоялся, потому что так сложились обстоятельства. И никто больше не ждал от меня чего-то сверхъестественного. Никаких карьерных высот, завоеваний и титулов. А необходимый минимум для жизни я получал от государства, и меня это устраивало»

Вы спросите, как ему удавалось водить за нос всех учёных мужей? Гуднассон объяснял это просто: «Всё дело в мышечном тонусе. Периферический паралич характеризуется его снижением, а спастический повышением. Я уже знал, как это бывает, и как следует себя вести на осмотре, и что изображать.

К тому же, и это, пожалуй, самое главное: если до тебя никому нет дела, то никому и нет дела. Пока деятельность экспертных комиссий нацелена на то, чтобы вычленять из списков больных детей, стремительно теряющих силы в связи с прогрессирующими заболеваниями, и лишать помощи взрослых, которые получили травмы на производстве, никто не обратит внимания на колясочников. Мы для них лишь звено длинной конвейерной ленты. Главное – вовремя получить пожизненную инвалидность, далее – всё намного проще»

Конечно, я не Гуднассон, и от одной мысли о том, что, возможно, мне придётся обманывать врачей, у меня замирало сердце. Но одно я знала точно: сейчас я не могу встать. И не могу рассказать о том, почему поступаю так. Просто потому, что никто не поймёт. Никто.

Глава 4

Матиас с Женей первыми покинули чат.

– Чем займёшься? – Спросил Алекс перед тем, как отключиться.

– Наверное, почитаю книгу. – Соврала я.

Мои мысли всё ещё крутились вокруг чужака.

– Книгого-о-олик! – Закатил глаза друг.

– Да ты читаешь раз в десять больше меня! – Возмутилась я. – И ещё ты сериалоголик! И мне далеко до твоих результатов.

– Хорошо, сегодня заброшу все дела и выйду на пробежку. – Съязвил он. – Как думаешь, моим бледным ляжкам пойдут короткие шортики?

Шутить на тему инвалидности – наше хобби. Если бы проводились соревнования в этом виде спорта, то Алекс получил бы награду в номинации «Тридцать три различных способа постебаться над своей миопатией».

– Тогда надень свои шипованные найки, – улыбнулась я, – думаю, сегодня на дороге скользко.

Вот и весь наш удел: догадываться о том, какая погода за окном. Хотя, если быть точными, удел Алекса, я-то находилась в заточении добровольно, но об этом не обязательно было кому-то знать.

– Непременно. – Друг послал мне воздушный поцелуй. – На всякий случай захвачу и свои лыжные палки.

– Счастливо!

– Буду на связи!

– Рональду привет! – Бросила я на прощание.

– Поцелую его от тебя!

Нет, речь шла не о его дружке. У Алекса вполне традиционная ориентация. Ронни – пушистая, как облачко, белоснежная морская свинка, которую его родители подарили ему на Новый Год. Чтобы вы понимали: врач рекомендовал им для реабилитации их сына, которые часы напролёт проводил за компьютером из-за ведения блога, завести домашнего питомца. Так как собаку нужно выгуливать, а они целый день были на работе, то морская свинка показалась им отличным выходом из положения.

Примерно теми же мотивациями руководствовалась и моя мать, когда притащила в дом чёрного, как ночь, и мохнатого до безобразия щенка ньюфаундленда. Так у меня появился Дрисс. Вот только с выгулом, как вы можете себе представить, у нас те самые проблемы.

Связь отключилась, и я услышала, как хлопнула входная дверь. Значит, Софья вернулась из школы.

Обычно я вижу, как она проходит через калитку, но сегодня сестра так молниеносно промчалась, что я даже не заметила её появления. А посмотрев в окно, увидела гуляющего меж невысоких кустов зимостойкого дёрена чёрного пса – это она выпустила его на улицу одного.

Послышались торопливые шаги наверх по лестнице, затем тишину разорвал гул музыки.

«Опять врубила свой зубодробительный рок на полную катушку!»

Выкатившись в коридор, я застыла у подножия лестницы, ведущей на второй этаж.

– Эй! – Крикнула я.

Попытки перекричать музыку были тщетными.

– Эй! Вырубай уже своё дерьмо! – Проорала я, едва не охрипнув.

Я была настолько зла на неё, что даже не называла по имени. Слишком много чести для такой занозы, как моя сестрица.

– Хватит!

Но музыка заиграла громче.

Значит, Софья слышала меня и издевалась специально. Ещё бы – я ведь не могла подняться и достать до неё.

– Ты оставила пса одного на улице! – Крикнула я, постучав по перилам лестницы.

Вот же гадина!

И, накинув на плечи найденную в коридоре куртку, я выкатила на веранду.

Разумеется, это стоило мне определенных усилий, потому что пришлось изловчиться и переехать через порог. Чтобы вы знали: когда люди строят дома, они не думают о том, что кто-то из тех, кто будет в них проживать, однажды станет инвалидом. Не проектируют двери шириной в метр – хватит и восьмидесяти сантиметров, а в уборную и того меньше – шестидесяти, не строят пандусы у входа и не делают пониже подоконники, чтобы удобнее было смотреть в окно.

Вообще, если подумать, даже при наличии таких проектов как «Доступная среда», наша действительность всё ещё мало приспособлена для проживания в ней людей с ограниченными способностями, сколько бы не говорили об обратном с экранов телевизоров. Только сев однажды в инвалидное кресло, и проехав на нём по городу можно понять, что этот мир заточен лишь под здоровых, сильных и вот таких же наглых, как моя сестра, людей.

– Эй, Дрисс! – Позвала я, останавливаясь у оградительных перил на веранде.

Дальше спуститься без посторонней помощи у меня бы не получилось, но пёс, завидев меня, должен был принять тот факт, что за ним приглядывают – я отчаянно надеялась на это.

Вряд ли бы мохнатого остановило моё присутствие, заметь он кошку во дворе у соседей, но в любом случае прогулка под присмотром одного из хозяев была лучше, чем бесконтрольный выгул на территории, чисто символически ограниченной от соседских участков редким кустарником и невысокой оградой, которую пёс при желании мог перепрыгнуть в два счета.

– Уф, – Дрисс издал не лай, а скорее низкий и довольный утробный звук и бросился ко мне.

Даже щенком он выглядел великаном с медвежьими лапами и огромной башкой, а уж теперь надвигающаяся на меня большая чёрная тень вызывала волнение.

– Хороший мой. – Рассмеялась я, пытаясь его погладить.

Но Дрисс не рассчитал скорости и врезался в мои колени башкой, да с такой силой, что коляска отъехала аж на полметра назад.

– Здоровяк! – Я попыталась сдержать вторую попытку забодать меня.

Сделав два круга вокруг коляски и лизнув меня в руку, пёс поспешил назад на едва покрывшуюся мелкой травкой лужайку. Он всегда делал так, когда боялся, что его позовут домой. А когда его звали, Дрисс всегда задумчиво глядел вдаль, будто не слышит, или наоборот – делал жалобные глаза, чтобы ему позволили ещё немного погулять.

Сегодня я была не против подождать его ещё немного. Да и ничего страшного, ведь на улице на удивление было тепло, светило солнце, на мне была мамина старая куртка, а на ногах тёплые носки. Я прищурилась, позволяя солнечным лучам растечься по моему лицу, слегка расслабилась, и в этот самый момент услышала недовольное:

– Эй! Не трогай! Иди отсюда! Пошёл, пошёл!

Глава 5

Открыв глаза, я застала своего пса атакующим высаженные вдоль разделительной линии между участками кусты дёрена. А приглядевшись, вдруг обнаружила, что объектом его поползновения был не куст, а тот, кто в ужасе шарахнулся от этих кустов – тот самый парень, чьё появление так заинтересовало меня.

– Дрисс! – Крикнула я, призывая пса к спокойствию.

Но гигант уже перешагнул невысокую сорокасантиметровую оградку между участками и застыл перед незнакомцем, виляя хвостом.

– Убери его! – В ужасе взмолился парень, пятясь назад.

– Дрисс! Иди сюда! – Позвала я, выпрямляясь.

Насколько мне отсюда было видно, пёс хотел лишь поиграть с ним. Наклонился вперёд, опёрся на передние лапы, склонил вниз голову и издал низкий звук, больше похожий на «Ну-у», чем на полноценный лай.

– Убери! – Повторил, втягивая голову в плечи незнакомец.

Я разволновалась, не зная, как же мне лучше поступить.

Конечно, ньюфаундленды – одна из самых добрых пород собак. Практически невозможно заставить их лаять или проявлять агрессию. Они абсолютно бесполезны, как защитники территории, но разве мог об этом знать чужак? Я была уверена, что, увидев огромного, как телёнка, чёрного пса, устрашающего вида которому добавляла длинная, блестящая шерсть, он запаниковал – так отреагировал бы каждый.

И конечно, парень не думал о том, чтобы посмотреть в наивные и чистые собачьи глаза – ему было не до этого, он спасал свою жизнь от внезапно нагрянувшего на чужую территорию хищника.

– Убери свою собаку, я сказал! – Громыхнул его голос.

– Гав! – Ответил Дрисс.

Ему явно нравилась эта игра.

– Я не могу! – Отозвалась я, разведя руками.

Фигура парня заметалась перед домом Ярвиненов, и Дрисс старался не отставать. Эти рывки показались ему невероятно забавной игрой в догонялки: куда чужак, туда и он.

– Что значит «не могу»?! – Теряя самообладание, проревел парень. – Это твой зверь? Так убери его от меня!

– Я не могу… – Растерялась я.

– Пошёл отсюда, уходи, уходи! – Он замахал руками.

А вот это зря.

Теперь Дрисс так увлёкся, что не послушался бы и мою маму.

В доме громыхала музыка, и я, оглядевшись по сторонам, вдруг осознала, что никак не могу помочь незнакомцу. Если он в конечном итоге умрёт от разрыва сердца, виноватой буду я.

– Он добрый, он просто хочет поиграть! – Крикнула я. – Дай ему обнюхать себя.

– Откуда мне знать, что он меня не съест? – Вжался в стену пацан. – Подойди и убери его от меня!

Дрисс с размаху ткнулся объемным лбом в его коленку, и парень зажмурился. Мне было ужасно стыдно за поведение невоспитанного питомца, но поделать я ничего не могла.

– Фу, Дрисс, фу, прекрати!

– Почему бы тебе просто не увести его отсюда? – Прорычал незнакомец, тяжело дыша, пока собака его обнюхивала.

– Я не могу. – Ответила я, выезжая к ступеням, чтобы парень мог видеть меня с головы до ног. – Я… не хожу.

– О-о… – Многозначительно протянул он.

Дрисс к этому моменту уже закончил с обнюхиванием и сел, ожидая от нового приятеля сигнала к продолжению игры.

– Ты ему нравишься. – Смущённо сказала я.

Иначе зачем бы псу перепрыгивать через ограду и знакомиться с ним таким варварским способом? Однажды зимой он точно также познакомился и с хозяином этого дома – Отсо Ярвиненом.

– Что-то я сомневаюсь. – Уже спокойнее, но всё равно с опаской произнёс незнакомец.

– Точно понравился. – Заметила я. – Смотри, он виляет хвостом.

– Вот этим бревном? – Парень скептически оглядел здоровенного ньюфаундленда.

Я не могла не рассмеяться.

– Он только кажется большим, а на деле ребёнок. Ну, же, погладь его, не бойся.

– Погладить? – Незнакомец дунул на прядь каштановых волос, упавшую на его лицо. – Это разумно, если хочешь остаться без руки. А мне мои ещё пригодятся.

Он взмахнул руками, и пёс опять радостно двинулся к нему.

– Хэй, дружище. – Парень поднял руки выше, показывая, что не опасен. – Видишь, я не собираюсь на тебя нападать!

Он аккуратно убрал выбившуюся прядь за ухо и улыбнулся.

Сквозь меня будто пропустили электричество. Не знаю, что подействовало сильнее – озорная, мальчишечья улыбка чужака, или то, как красиво рассыпались его волосы от неуверенного движения головы, но мне вдруг стало тяжелее дышать.

Причёска у незнакомца, и правда, была очень необычной и стильной: слегка вьющиеся тёмно-каштановые волосы были уложены на кривой пробор, они лежали небрежно и доставали длиной примерно до линии подбородка. Подобная причёска уж точно шла не каждому мужчине, а на нём – смотрелась потрясающе. Пожалуй, я не видела ничего идеальнее, чем эта показная небрежность во всём его внешнем виде.

Парень был странным, он совершенно не вписывался ни в окружающий пейзаж, ни в размеренный и сдержанный стиль жителей города, и оттого казался мне особенно притягательным. Или, может, я просто слишком засиделась дома?

– Можно? – Спросил он, протискиваясь между редкими ветвями дёрена и занося ногу над невысоким металлическим ограждением. – Я же должен как-то вернуть тебе пса?

– Конечно, спасибо. – Кивнула я, ломая пальцы.

Парень всё ещё опасался внезапного нападения собаки, поэтому держал руки прижатыми к груди и постоянно оглядывался. Он перешагнул через разделяющий участки железный заборчик, и лохматый черноглазый уволень Дрисс перепрыгнул его следом за ним.

– Ну, вот. – Сказал незнакомец, подходя ближе. – Можешь забирать.

По мере его приближения я ощущала, будто выхожу из прохладной речной воды на палящее солнце, но зато теперь могла разглядеть его в деталях.

Высокий, в меру худощавый, с широкой улыбкой на лице. Такие, как он, в здешней суровой действительности, почти не встречались, поэтому парень смотрелсячуть ли не инопланетянином. «У него даже глаза улыбаются» – подумала я, и это открытие меня поразило. Алекс непременно бы присвистнул, а у меня хватило ума лишь на то, чтобы пялиться на карие глаза незнакомца, на его торчащие во все стороны тёмные кудри и нелепо моргать.

– Как зовут? – Не дав мне перевести дыхание, поинтересовался он.

Пёс сел у него в ногах.

– Дрисс. – Ответила я, глядя на него снизу вверх.

И прикусила язык.

– Ага. А тебя? – Смутил меня ещё сильнее парень.

– Анна. – Едва слышно произнесла я.

– А меня Мика. – Сказал он.

И, немного поколебавшись, всё же протянул мне руку.

Глава 6

Его ладонь оказалась прохладной и твёрдой. Наверное, я слишком засмотрелась на неё, потому что парень кашлянул. Пришлось расцепить пальцы и убрать руку.

– А я подумала, что ты не местный. – Краснея, произнесла я.

Северные имена для обитателей здешних мест не были чем-то удивительным. Смешение двух культур в Сампо ощущалось не только в именах жителей, названиях улиц, предприятий, но и в архитектуре зданий, общечеловеческих ценностях, манере общения и в поистине европейском отношении к жизни.

– А я и есть. – Кивнул он. – Родился здесь и жил до пяти лет, а потом уехал.

– Вот как. Тогда ты больше местный, чем я. Мы приехали сюда всего полтора года назад.

– Твой пёс часто убегает к соседям? – Мика всё-таки осмелился и потрепал его по загривку.

Мне стало неловко.

– Мы стараемся следить, чтобы этого не произошло. А ты приехал к Отсо Ярвинену?

– Да. – Парень нервно взбил волосы. – Только я забыл про разницу во времени, поэтому меня не встретили.

– Если хочешь, пос… – Слова застыли у меня на языке потому, что я увидела подъезжающий к дому соседей автомобиль. – А вот и Отсо.

И от меня не укрылся тот факт, что парень, бросив взгляд через плечо, мгновенно помрачнел.

– Значит, мне пора. – Отрывисто бросил он. – Тебе помочь завести домой пса?

– Да, спасибо. – Кивнула я. – Сомневаюсь, что он отстанет от тебя добровольно.

Развернула коляску и дёрнула дверь.

– Иди, приятель. – Мика сопроводил его до входа.

Пёс вошёл в дом, но очень неохотно. И тут же сел в прихожей, нацепив на морду самое обиженное и тоскливое выражение из всех, какие имелись в его арсенале.

– Похоже, он расстроился. – Заключил парень.

– Ему бы только гулять. – Подтвердила я.

– Ладно, я пойду. – Обернулся ко мне Мика.

Его лицо выражало грусть от чего-то столь же неотвратимого, как и лишение свободы для Дрисса.

Он спустился по ступеням и побрёл по дорожке к калитке.

Я открыла дверь шире и не без усилий «перепрыгнула» на коляске через порог. Затем развернулась и потянулась за дверью, когда заметила, что Мика обернулся.