Гнев влюбленной женщины

– Пылесос!

– Ты убиралась? – ахнула соседка. – С такого бодуна?! Господи! Героическая женщина. Я лично весь день провалялась. Голова раскалывалась.

– Вы вчера во сколько ушли? – вдруг спросила Оля, момент их ухода она, мягко говоря, проспала.

– А я помню! – фыркнула Люська. – Герасима надо спросить. Он меня укладывал.

– Что?! Как это, укладывал?! – Оля остолбенела, застыв посреди кухни с маковой булкой в руках. – Вы с ним что, того, да?

– Ох, господи, очумела, что ли? Он не по мне сохнет, я тебе давно сказала.

– Мы друзья, – напомнила на всякий случай Оля, вспомнив соседские рассуждения про дружбу между мужчиной и женщиной.

– Ага, ага… Дружите дальше. Ничего не имею против. Я это, Оль, не пыталась его соблазнить, так и знай. – Люська грустно рассмеялась. – Даже если бы и пыталась, он к моим чарам остался бы глух и слеп. Ладно, проехали. Герку спроси. Он ретроспективу тебе быстро нарисует.

Но Герка тоже не помнил. И даже не помнил, ушел он от Люськи сразу или оставался у нее какое-то время.

– О, кажется, у нас намечается роман? – фальшиво обрадовалась Оля. – Встретились два одиночества?

– Может, и так, – буркнул Гера и через пару минут, сославшись на занятость, отключился.

А она остаток вечера провела наедине с раздражающими мыслями о собственной неприкаянности. Некстати вспомнилось, как когда-то давным-давно, еще в прошлой незамужней жизни, Герка делал ей робкое, ненастойчивое предложение руки и сердца. Ему было тогда двадцать пять, ей двадцать. Они были молоды, беспечны и совершенно не понимали, чего ржут, как дураки, разговаривая о возможном супружеском союзе. И даже поцеловаться как следует не смогли, потому что ржали как ненормальные. Или носы им мешались, или ее волосы, которые норовили попасть обоим в рот.

Идиоты!

Это Герка тогда подвел такую черту под их попытками, или провел черту между ними, отпихнул ее от себя. Больше они к этому разговору не возвращались. Никогда! И не пытались целоваться, никогда! Просто продолжали верно дружить и ядовито критиковать избранников друг друга, если они случались.

Витьку Гера тоже критиковал. И даже немного ненавидел, когда Оля не послушалась и выскочила за того замуж.

– Долго ваш брак не продлится, – предрек он, и как в воду смотрел.

Сколько они с Виктором прожили? Лет пять? С трудом наберется, если учесть, что первые два года он постоянно разъезжал по командировкам.

– Хочешь, я его посажу?

Это Герка вчера сказал, когда она в очередной раз расплакалась. Вспомнила, надо же!

– За что?! – удивилась она.

– Был бы человек, дело ему пришьют!

Дело вдруг обнаружилось, но как раз для нее! Вот уж воистину: от сумы да от тюрьмы не зарекайся…

Глава 2

Виктор лежал на больничной койке с перевязанной головой. Глаза были плотно закрыты. Лицо бледное, обветренное, заросшее пятидневной щетиной.

– Вить, Витя! – позвала она негромким голосом.

Оля остановилась в ногах у бывшего мужа, переложила пакет с апельсинами и морковным соком из одной руки в другую. Пакет громко зашуршал. Веки у Вити нервно дернулись и глаза открылись.

– О-о-о, кто пришел… – Его спекшиеся губы поползли вбок, видимо, он пытался улыбнуться. – Посмотри, полюбуйся на дело рук своих. И это… Я не хочу тебя видеть, поняла?! Никогда! Уходи!

Оля вздрогнула, но почти не удивилась. Потому что только час прошел, как она покинула кабинет следователя, где тот задавал ей таки-и-ие вопросы! Она не знала, как на них реагировать, поэтому среагировала закономерно и неучтиво, конечно.

– Вы с ума сошли?! – спросила она, округлив глаза на следователя.

Тот сразу оскорбился, надулся мыльным пузырем, начал крутить гелевую ручку.

– Думайте, гражданочка, что говорите, – попенял он ей.

– Но вы же не думаете, обвиняя меня в организации нападения на моего мужа! – воскликнула она. – Кому только в голову могло прийти такое?!

– Вашему мужу и пришло, – пожал следователь толстыми плечищами. – Вот у меня его заявление, где черным по белому написано, что вследствие дикой сцены, устроенной ему вами, он всерьез опасается за свою жизнь. Посмотрите, каким числом датировано?

– Пять дней назад писал, сволочь, – удивленно отозвалась Оля, сверив дату по часам. – И?

– И тем же вечером он подвергся жестокому избиению. Как результат – сотрясение мозга, множественные ушибы и царапины.

– Жить будет? – неловко пошутила она и тут же погасила улыбку, нарвавшись на злобный взгляд следователя.

– Жить-то будут все, вопрос: как? Он может всю жизнь оставшуюся промучиться головными болями. А вы…

Он многозначительно затих. Тут же обнаружил, что испачкал гелем все пальцы, и принялся вытирать их носовым платком. Грязным!

– А я? – Оля оторвала взгляд от его неряшливых манипуляций.

– И вы будете маяться головными болями, только иного свойства, – молвил следователь, засовывая грязный носовой платок в карман штанов.

– То есть?

– Останетесь или нет вы на свободе? Если останетесь, то на каких условиях? И устроят ли эти условия стороны?

– Какие стороны?!

Оля скорее угадала, чем почувствовала, как у нее распахивается рот от дикого изумления. Тут же подумала, что это может быть некрасиво, и прижала к губам ладошку.

– Стороны истца и ответчика! – он радужно улыбнулся.

И почему они все время радуются чужому горю, мелькнуло у нее в голове. Почему следователя, к примеру, не печалит, что она вот нарвалась на мерзавца, с которым прожила несколько лет? Что эта сволота теперь пытается мстить ей мерзко и мелко. Нарвался на хулиганов и решил отыграться на ней, выместить, так сказать, всю свою бесполезную, беспомощную ярость. Или он в самом деле считает, что это она организовала нападение на него?

Идиот!

Она, между прочим, быстро пришла в себя от потрясения, устроенного ей Витькой и его пассией. Ушла с головой в работу, тем более конец года. Запланировала поездку на весну. Куда, пока не решила. Но запланировала же. Зачем ей кого-то бить по башке? Зачем кого-то просить бить по этой самой башке?

– Не вижу смысла марать руки о то, в чем не нуждаюсь, – выкатила она обиженно нижнюю губку.

– Но как же, Ольга Ивановна! Полноте! Вы пребывали в таком неистовстве, когда застали вашего мужа дома с любовницей! – противно хихикнул следователь.

Чего он снова радуется-то, а?

– Вы орали как сумасшедшая, били о стены посуду. Крушили все вокруг. Избили и его торшером.

– Это был не торшер, а маленький… – Оля раздвинула ладошки на пятнадцать сантиметров, – прикроватный светильник. А вы бы обрадовались, застав жену дома голышом с голым мужиком? Вам бы это понравилось?

Он крякнул, и промолчал, снова достал свой мерзкий носовой платок и начал мусолить им грязные пальцы.

– Вот видите! – подхватила она. – Думаю, что и табельное оружие пошло бы в ход, случись у вас подобное!

А может, правда, случалось? Потому что его толстые дряблые щеки вдруг побагровели, он привстал с места, схватил Олю за воротник ее милой норковой курточки, притянул к себе и зашипел, зашипел, обдавая ее несвежим дыханием:

– Ты чего, сучка, о себе возомнила, а?! Ты чего, думаешь, что раз в такой элитной конторе служишь, то можешь себе все позволить? Да я тебя… Я тебя на щелчок пальцев на нары отправлю!

– Вместе с тобой! – воскликнула она. – Я вот сейчас в службу собственной безопасности позвоню и устрою тебе, хам, такое!!!

Из него будто воздух выпустили, ткнув в бок тонкой спицей. Он сдулся как-то разом весь, уронил свое колышущееся жиром тело на стул, опустил голову и замолчал.

– И че ты им скажешь, овца? – прошептал он минуты через три и уставил на нее остекленевшие глаза.

– Скажу что надо! – отрезала она и поднялась со стула, отряхнула курточку, поправила воротник. – О превышении полномочий, о домогательстве, надругательстве и много чего еще. А еще о презумпции невиновности напомню. Знаешь, что это такое, а?!

– Су-ука… – выдавил он. – Теперь я не я буду, но тебе сидеть, сука, пошла вон!

Она ушла вроде бы и непобежденной. А зареветь тут же захотелось.

Оля села в свою машину и минут пять сидела, тупо наблюдая, как дворники разгоняют летящий на ветровое стекло снег. Потом решила позвонить Герке.

– Что? – зашипел он. – Что ты сказала?

– Что слышал, – вяло огрызнулась Оля.

– Повтори! – тут же потребовал дружище. – Только без соплей!

Она повторила с чувством, с толком, с расстановкой. И когда закончила, Гера выдохнул:

– Убью, падлу!

– Которую? – попыталась она пошутить. – Витьку или этого жирдяя?

– Обоих! – и отключился.

А Оля потом весь вечер металась по дому в тревоге за него. Не наделал бы глупостей. И телефон отключил. И Люськи, этой-то чего нет дома?! Как не нужна, вот она! С печеньицем, с пирожком, с тортиком топчется на пороге. Как нужна, с собаками не сыщешь!

Так и бродила часа полтора по комнатам, сильно волнуясь за Герку и мимоходом коря себя за несдержанность. Вот сдержалась бы в тот момент, и ничего такого бы не было. Ни Витькиной разбитой башки, ни отвратительного следователя.

Хотя Витькина башка здесь совсем ни при чем. Не она ему ее пробила. Она ему посадила пару синяков на спине и плече. И сильно надеется, что растеребила черствую душу, выставив вон из дома. Это он кому-то еще успел насолить, раз подвергся нападению. Что же, она теперь каждый его шаг стеречь должна? Караулить, чтобы с его головы редкие волосы не разлетались?!

Она с ним разводится, все!

Оля подошла к окошку в кухне и прильнула к стеклу.

На улице вьюжило. Свет от фонарей еле угадывался. И народу не было никого ни перед домом, ни в скверике, а там каток залили, хороший лед, ровный. Она еще собиралась в выходные покататься на коньках. Теперь ни до чего. Теперь ей надо осторожничать и все время заботиться об этом, как его… алиби, вот.

– Ты теперь постоянно должна быть на виду. Двое минимум, а лучше трое, должны все время видеть тебя и знать, что ты делаешь, – шипел ей в спину следователь, когда она от него выходила. – Не будет алиби, любую пакость на тебя повешу, так и знай.

И ей вдруг сделалось страшно. А что, если в эту самую минуту кто-то где-то на окраине города или на краю земли погиб?! Что тогда будет с ней? В этой беде ее обвинят?

– Здрасьте… – Оля широко и приветливо улыбнулась пожилой супружеской паре, дуэтом открывшей ей свою дверь. – Вы меня, ради бога, извините!

– Ничего, ничего, Олечка, – улыбнулся ей в ответ пожилой мужчина, кажется, его звали Егор Иванович. – Тебе чего не спится-то?

– Да вот, собралась к завтраку пирогов поставить. А дрожжи сегодня забыла в магазине купить, – изложила она тщательно продуманную ложь. – У вас не найдется немного? Не выручите?

– Щас, – кивнул ей Егор Иванович и, пропустив мимо ушей предостерегающее шипение пожилой супруги, скрылся в недрах квартиры.

Супруга, кажется ее звали Ирина Васильевна, продолжала стоять возле приоткрытой двери и рассматривать Олю в упор.

– Не похоже, – изрекла она разочарованно через минуту и вздохнула.

– На кого? – Оля продолжала улыбаться так, что за ушами покалывало.

– Не похоже, чтобы ты пила, Оля.

– А кто вам сказал?! – изумилась она вполне искренне, хотя прекрасно знала кто. – Я вообще не пью.

– А перегаром давеча пахло! – Ирина Васильевна ткнула указательным перстом в бетонный пол лестничной площадки. – Когда Витя от тебя уходил, пахло же?

– Ну да… В тот день мы с Людмилой… Вернее, накануне. Сами же знаете, что случилось.

Говорите, люди добрые! Говорите с ней! Долго, пространно, обо всем, обо всем! Чтобы было у нее это чертово алиби на ту минуту, когда в городе вдруг что-то где-то случится!

Это, конечно, было сумасшествием, и она это прекрасно понимала. Но это было спасительным сумасшествием.

– Мы не знаем.

Ирина Васильевна широко распахнула глаза, взгляд ее поплыл от предвкушения, она тут же приветливо распахнула дверь. И, двинув Егора Ивановича, принесшего пакетик сухих дрожжей, локтем в бок, проворчала:

– Чего через порог передаешь? Нельзя! Примета плохая. Заходи, Оля. Негоже соседку на пороге держать.

Оля вошла в тесную прихожую, освещаемую старомодным бра возле зеркала. Отказалась от предложенных стоптанных тапочек, перепугавшись, что тогда на всю жизнь пропахнет нафталином.

– Я в домашних, они чистые, – пояснила она и пошла за супругами в комнату.

Там тоже было полутемно. Под потолком висела красивая тяжелая хрустальная люстра, но лампочка была вкручена только одна, и такая слабенькая, что рассмотреть, что там, в дальнем углу комнаты, находится, Оля не сумела даже при стопроцентном своем зрении.

– Присядь, Оля, поговорим, – почти приказным тоном потребовала Ирина Васильевна.

Оля послушно опустилась на краешек продавленного креслица с деревянными подлокотниками, уставилась на супругов, занявших разложенный ко сну диван. Оля мельком окинула глазами их постель, и тут же ей сделалось грустно. Две подушки возлежали далеко друг от друга. Два одеяла, сложенные аккуратными прямоугольниками. Вот так, вроде и рядом, а врозь.

– Расскажи, во-первых, почему вы с этой профурой напились? – снова жестко потребовала Ирина Васильевна. – Мы всегда считали тебя женщиной серьезной, обстоятельной. Семью вашу образцовой. Немного похожей на нашу в молодости. И тут вдруг! За стеной вопли, крики! Грохот такой, что хоть полицию вызывай!

– Наверное, надо было вызвать, – промямлила Оля.

Ей было неуютно в доме этих людей, где неприятно пахло кислым хлебом, луковой шелухой и лекарствами. Неприятно было сидеть перед ними навытяжку и тешить их любопытство. И еще более неприятно было от мысли, что она сейчас их просто-напросто использует! Она ведь не за сочувствием к ним пришла, и уж тем более не за дрожжами. Их у нее в доме полно!

Она к ним пришла за алиби, черт бы его побрал! Которое может понадобиться, если вдруг чего! И которым она может ткнуть в отвратительную жирную физиономию следователя, вознамерившегося во что бы то ни стало наказать ее, все равно за что!

– Не соседское это дело, Оля, полицию вызывать. Думали, дело молодое, поругались, помиритесь. Кто же знал, что все у вас так серьезно!

– Серьезнее не бывает, – подтвердила она кивком. И чуть привстала. – Наверное, мне пора.

– Сиди! – звонко выкрикнула Ирина Васильевна, заставив Олю вздрогнуть. – Сиди и рассказывай, что же у вас там произошло-то?! Почему такой грохот стоял? Почему Витя ушел? Почему ты напилась?

– Я… Я застала его дома в постели с другой женщиной, – произнесла она едва слышно. – И я не сдержала себя, начала ругаться. И, кажется, уронила что-то тяжелое.

И ее едва не стошнило прямо на аккуратно вычищенный старенький ковер супругов.

Вот ведь! И Герке рассказывала, и Люське, и многим из своей многочисленной родни, чтобы они донесли информацию до остальных и меньше потом было расспросов. И даже следователю толстому рассказывала почти в подробностях: как вошла, как увидела, что говорила и что делала. Думала, что каждый следующий ее рассказ сможет притупить боль, выцедить отвращение по капле.

Психологи советуют не замыкаться и проговаривать свою проблему как можно чаще, даже наедине с собой. Она ее и выговаривала. Еще час назад, блуждая по своим комнатам и пялясь в занесенное снегом окно, спрашивала себя о том, почему все так сложилось, и сама же себе отвечала, какую из этого извлечь для себя пользу.

И ничего, чувствовала себя вполне нормально. А сейчас вдруг, под перекрестием взглядов пожилых супругов, стало тошно.

Почему? Может, потому, что почувствовала, что пытается оправдаться? А за что, господи, за что! Пытается представить себя жертвой, а Витьку сволочью? Так это и так видно невооруженным глазом.

– Я же тебе говорила, – не поворачивая головы на мужа, Ирина Васильевна толкнула его коленом. – Я же тебе говорила, а ты не верил!

– Не верил, не верил, – проворчал он. – Кто же от таких женщин гуляет-то? Только дураки! Вот и не верил.

– Да-а, тут я с тобой согласна, – кивнула женщина, поняв его по-своему. – Витя не дурак. Видимо, просто не выдержал.

– Чего? Вот чего он не выдержал?! – рассердился Егор Иванович. – Того, что жена красавица? Что дом – полная чаша?

– А был ты в том доме-то? – фыркнула она недоверчиво. – Красавица! Что с ее красотой делать-то? Дома надо было сидеть, а не работы свои работать допоздна! Да мужа стеречь надо было. Как вот я тебя в молодости. Тоже кобель был еще тот!

Они уже не обращали на нее внимания, говорили между собой и для себя, и даже взгляды их сместились с Олиной опущенной низко макушки друг на друга.

– Витя просто не выдержал, – закончила короткие дебаты с мужем Ирина Васильевна, снова толкнув его коленом. – Красавица! Ты же видел, на кого он ее променял!

– Видел, – согласно кивнул он и удрученно качнул головой. – И даже глазам своим не поверил.

– Да! – со странным радостным клекотом воскликнула Ирина Васильевна. – Не красавица, полненькая, невысокая, но зато, видимо, есть в ней что-то, чего нет вон в ней. Уюта Вите захотелось. Тепла. Вот он и привел эту пышечку.

– Домой? Домой-то зачем? – шлепнул старыми натруженными ладонями себя по коленкам Егор Иванович.

– Вот этого знать не могу, – сдалась супруга и погладила его по колену, которое наверняка страдало артритом и которое он мог отбить, неосторожно расчувствовавшись.

Оля решительно поднялась. Еще слово из их уст, и она точно не сдержится и обругает стариков, и плевать она хотела на алиби, о котором посоветовал ей ежедневно заботиться толстый следователь.

Она молча прошла мимо них в прихожую и единственно, в чем не смогла себе отказать, это громко хлопнуть дверью.

Супруги вздрогнули и замолчали как по команде.

– Тебе не кажется странным… – медленно начала говорить Ирина Васильевна, уставив невидящий взгляд в темный зев коридора.

– Что она дверью хлопнула? Думаешь, обиделась? – Егор Иванович поднялся и потрусил в коридор, резво запер ее на все запоры, вернулся, снова сел рядышком. – Это как раз и не странно, мы с тобой явно перестарались и…

– Тебе не кажется странным ее визит, дорогой? Что-то ей от нас определенно было нужно, – она сжала губы морщинистой трубочкой.

– Ну! Она же за дрожжами приходила, Ира! – обрадовался Егор Иванович, будто странное редкое слово подобрал к кроссворду, которые он просто обожал. – Что же здесь странного?

– Да, но… – она с нежностью потрепала его за щеку двумя пальчиками. – Дрожжи она так и не взяла. И держу пари, пирогами тут и не пахнет…

Глава 3

Половина четвертого утра. Это время он всегда считал временем сотворения зла.

Почти в это же самое время, много лет назад, его многострадальная страна подверглась нападению. Почти в это же самое время, с разницей в пятнадцать минут, его отец оставил семью.

О, он отлично помнил эту мерзкую сцену. Плач матери разбудил его. И он вышел из детской. Отец стоял с красным беспомощным лицом возле двери. Его руки крепко держались за ручки дорожных сумок. А за него самого крепко держалась некогда любимая им женщина. И сотрясалась от жутких рыданий.

– Мам, пап! – испуганно окликнул он их тогда. – Что происходит?!

– Он бросает нас, милый! Он уходит от нас! Он навсегда оставляет нас! – громко прокричала мать, и отец недовольно поморщился.

– Прекрати, – попросил он сдавленным голосом. – Не пугай детей.

– Я? Их пугаю?! То, что ты бросаешь их, это неважно! Важно то, что я их пугаю??? Мерзавец!!!

И ее крепкие ладони принялись хлестать по его недовольно сморщенному лицу. Отец попятился, потом переложил обе сумки в одну руку. Судорожными движениями оторвал от себя мать, отпер замки и шагнул за порог.

Все, больше его Геральд никогда не видел. Кажется, он вскоре умер…

Потом умерла мать, ровно в половине четвертого утра. А перед этим долго мучилась от страшной болезни. И все время звала своего предателя мужа, ласково звала, нежно, и еще шептала, что она ему все, все, все простила.

Геральда ее смерть потрясла настолько, что он почти месяц ни с кем не разговаривал. Мать всегда была для него единственно славным, верным и искренне любящим человеком. Он думал, что так будет всегда! И если не всегда, то очень, очень долго. А она возьми и уйди. В половине четвертого утра.

– Время зла… – прошептал он потерянно и зевнул, осторожными шагами прокладывая себе путь среди разбросанной мебели жертвы. – Кто-нибудь скажет мне, когда она умерла?

– Недавно, Гера. Совсем недавно. Часа даже не прошло, – оторвал свой взгляд от потерпевшей эксперт-криминалист. – Жалко, красивая девчонка.

– Как так вышло, что…

Он хотел продолжить, что они опоздали, но тут же прикусил язык. Они предотвратить зло не в силах. Зло, выбравшее для себя это жуткое время, когда день и ночь балансируют на тонкой грани. В это время даже архангелы, наверное, спят. Чего уж говорить о них! Они все спали, когда по звонку из дежурной части его лично и криминалиста подняли с постели. Остальные, что присутствовали, дежурили.

– Чего хотел сказать, Гера? – тронул его за рукав теплой куртки опер Игорь.

– Кто сообщил?

– Соседка напротив. Ее собака рвалась на дверь и пребывала в бешенстве.

– Пребывала в неистовстве! – с ухмылкой поправил его второй оперативник, с заспанной физиономией и всклокоченными волосами. – Так она сказала.

Спал на дежурстве, скотина, вяло подумал Гера. Ему, как начальнику отдела, надлежало бы парня взгреть. Вдруг проверка, а он морду о стулья плющит. Но ругать он его не стал и не станет. Поскольку сам на дежурстве зачастую спал, если ночь выдавалась спокойной.

– Соседку собака, пребывавшая в неистовстве возле входной двери, разбудила. Та попыталась ее успокоить, но тщетно, это тоже цитата, – оскалился заспанный опер. – Тогда она глянула в дверной глазок и обнаружила дверь напротив распахнутой настежь. Она вернулась в комнату…

– Можно без этих подробностей, – оборвал весельчака Гера.

– Короче, она позвонила по городскому телефону своей соседке. Они довольно тесно общались. Обе одинокие и, как она выразилась, друг за другом присматривали, невзирая на разницу в возрасте. Телефон трещал на всю лестничную площадку, дверь-то открыта. Но к нему никто не подходил.

– И тогда она? – поторопил его Гера.

– Вызвала нас. Выйти в ночь за дверь она побоялась.

– И мы приехали группой только потому, что чья-то дверь оказалась открытой?! – усомнился Геральд, останавливаясь над истерзанным телом девушки.

– Да нет, конечно. Патруль подъехал, поднялся на этаж и обнаружил это злодейство.

– Понятно… Кто она? – кивнул подбородком на жертву Гера.

Девушке было двадцать четыре года. Звали ее Наташа. Наташа Кирина. Жила одна. Работала в супермаркете по соседству старшим продавцом, ждала повышения по службе. Очень дружила с соседкой.

– Как же я теперь, без Наташи-то?! Господи, кто же мог сотворить такое?!

– Это нам и предстоит выяснить, – похлопал по сгорбленной спине пожилой женщины Гера. – Вы лучше осмотритесь тут и скажите, ничего из ценного не пропало?

– Посмотрю, – кивнула женщина и, старательно отводя взгляд от тела, медленно пошла по комнатам.

Она останавливалась возле каждого предмета мебели, вздыхала, плакала и снова шла.

Гера решил пока выслушать мнение криминалиста.

– Ну, на первый взгляд она была изнасилована. Жестко и безобразно. Был ли акт совершен естественным путем или нет, предстоит выяснить.

– Насиловали живую?! – ухватился за сердце Гера. У него там в последние дни от нехороших новостей и предчувствий частенько стало ныть.

– Думаю, да.

– Смерть наступила от чего?

– Ее задушили, Гера. Долго били, и сильно били, скажу я тебе. Били живую, возможно, бессознательную. Крики услышали бы соседи, – взгляд эксперта оставался бесстрастным, но голос чуть дрогнул. – Били чем-то тяжелым. Здесь орудия не найдено.

– Точно?

– Да, несколько ран кровоточат. На орудии должны были остаться следы. Все ножки стульев целы, кухонная утварь тоже не носит следов. Да и вообще тут следов нет, черт побери! – выругался он и мотнул головой в сторону коллег, посыпающих серым порошком мебель и орудующих кисточкой. – Все чисто! Как такое может быть?!

– Перчатки.

– А обувь?

– Бахилы. Это сейчас сплошь и рядом у преступников. Умный нынче пошел преступник, – задумчиво пробормотал Гера и глянул на притихшую у распахнутого серванта женщину. – Что-то пропало?

– На первый взгляд будто и нет, – пожала она плечами едва заметно. – Но кто же знает! Может, у нее было что-то ценное, о чем я не знала? Антиквариата точно не было. Фамильных драгоценностей… Тут не могу знать. Вам лучше с ее родственниками поговорить.

– Они у нее имеются? – Гера приготовился записывать.

– Да. Кажется, двоюродные брат и сестра. Живут в пригороде. Они не очень ладили.