Тайна Дамы в сером

Ольга Строгова

Тайна Дамы в сером

2000 год, где-то на Северо-Западе

В среду утром невыспавшаяся, хмурая Аделаида Максимовна вяло жевала бутерброд с сыром, запивая его жидким чаем без сахара, и слушала прогноз погоды по радио. Завтракала в одиночестве – муж с утра пораньше уехал в институт читать лекции студентам искусствоведческого отделения.

Март в этом году выдался на редкость холодный и снежный. Аделаида со вздохом надела длиннополую рыжую дубленку, которую носила, не снимая, с середины ноября, теплые разношенные сапоги на низкой платформе, прихватила плотно набитую бумагами сумку и отправилась в школу.

В холле уборщицы, зевая, сгребали нанесенную первой сменой снежную грязь. По пути Аделаида заглянула в застекленное окошечко вахтерской: новый вахтер был уже на месте – степенного вида мужчина лет шестидесяти, в очках с золотыми дужками на мясистом носу, с редкими седыми волосами. Он с достоинством пил чай из стакана с подстаканником и читал газету «Известия».

Аделаида открыла своим ключом массивную, обитую черным дерматином дверь приемной. Часы на стене (овальные, в ореховом корпусе, подарок родительского комитета к последнему Дню учителя) показывали четверть десятого. В очередной раз дав себе обещание поговорить с секретаршей Манечкой о ее трудовой дисциплине, Аделаида прошла к себе в кабинет, разделась и достала принесенные из дома бумаги. Манечка, впрочем, явилась вскорости – Аделаида как раз успела добраться до подпункта 3 пункта 2 параграфа 1 новой инструкции по составлению годовой отчетности. Вначале послышался грохот (Манечка захлопнула дверь в приемную), потом глухой удар (Манечка швырнула сумку с продуктами на свое секретарское кресло), скрежет заедающей застежки-«молнии» на правом Манечкином сапоге и наконец ее звонкий голосок:

– Лешка! Встал?! Поел?! Сейчас же садись за уроки!

Свой трудовой день Манечка неизменно начинала с телефонного воспитания сына-шестиклассника, который учился во вторую смену. Отца у Лешки «не было и не предвидится», как выражалась завхоз, острая на язык женщина, но Манечка не унывала. Она была маленькая, подвижная и жизнерадостная, как воробей.

Кудрявая Манечкина голова просунулась в дверь.

– Здрасте, Ид-Симна! Вчера, когда вы уехали на семинар, заходил Горчаков! Сказал, сегодня в десять опять придет… Еще из бухгалтерии звонили – денег до пятницы не будет точно, а насчет понедельника они не знают! А еще Васильева в декрет собралась, уже написала заявление…

– Как – в декрет?.. – опешила Аделаида, по привычке выделив из потока информации самое неприятное. – Ей же еще пять месяцев до родов…

– А, говорит, врачи не советуют, больно работа вредная! Я, говорит, 8-й «Б» видеть больше не могу, у меня, говорит, от них угроза выкидыша…

– Хорошо, – сказала Аделаида слабым голосом, чувствуя, что прошедшая было мигрень неумолимо возвращается на исходные позиции, – позови ее ко мне, пожалуйста.

Разговор с единственной в школе учительницей физики, решившей на сороковом году жизни родить третьего ребенка, съел все оставшееся до десяти время. Аделаида упрашивала будущую мамашу хотя бы довести до экзаменов выпускные классы, предлагала льготный режим работы, индивидуальный график, премию, грамоту от гороно, ласково улыбалась, в общем, кружила около нее, что твоя кошка возле сметаны, – и уломала-таки, уговорила, пообещав клятвенно, что с 8-м «Б» драгоценнейшая Ирина Андреевна не пересечется даже в школьной столовой.

Когда Васильева выплыла из кабинета, Аделаида достала из ящика стола и приняла первую за сегодняшний день таблетку «от головы»; затем сделала первую же пометку в своем пухлом затрепанном ежедневнике – позвонить вечером физичке из 2-й школы, предложить совместительство.

Ровно в десять явился Горчаков, известный в городе владелец сети продовольственных магазинов «Тройка», – вошел, отдуваясь, в приемную, брякнул шоколадку на Манечкин стол, сказал ей комплимент по поводу новой стрижки. В кабинет вступил с кожаной папкой в руках, тихий, вежливый, заговорил о погоде. Аделаида поддакивала, выжидательно улыбаясь. Ничего особенного Горчаков-младший за последнюю неделю не натворил, разве что был пойман с незатушенной сигаретой в кабинете химии; но по сравнению с предыдущими подвигами это была мелочь, пустяк, не стал бы его папаша из-за этого беспокоить себя, нести свои телеса на второй этаж по крутой школьной лестнице с искалеченными перилами.

Оказалось, именно о перилах и пришел говорить Горчаков-старший, и не только о них. В кожаной папке имелся план ремонта лестничных пролетов и замены линолеума в холле первого этажа, с полной финансовой выкладкой. Сумма получалась немаленькая; Аделаида Максимовна посмотрела на бизнесмена вопросительно, слегка приподняв тонкие брови над ясными серыми глазами. Тут Горчаков с важностью заявил, что школа, в которой учится его единственный сын, безусловно, достойна не только новых перил; в будущем году хорошо бы отремонтировать и кабинет информатики, а там можно было бы подумать и о замене устаревших мониторов на более современные… За счет спонсоров, разумеется, в числе которых он, Горчаков-старший, видит в первую очередь себя.

– Вы, стало быть, хотите, – спросила Аделаида, – чтобы Саша учился у нас и в десятом классе?

Горчаков немедленно отозвался в том смысле, что да, хотелось бы, чтобы у мальчика был приличный аттестат.

– У него же чистые двойки по четырем основным предметам! Поймите, Дмитрий Алексеевич, мы можем выставить ему «удовлетворительно» в аттестат об окончании девяти классов, в этом мы согласны пойти вам навстречу, но перевести его в десятый класс… Это невозможно! Немыслимо! Помилуйте, он же делает до пятнадцати ошибок в каждом диктанте!.. И, простите меня за откровенность, путается в таблице умножения!..

– А зачем ему таблица умножения, если есть калькулятор? – добродушно пошутил Горчаков, накрывая своей влажной мясистой ладонью кисть Аделаиды. – Да и писать ему особо не понадобится – на то есть секретари…

Аделаида осторожно высвободила руку.

– Это невозможно, – повторила она как можно более твердо.

Горчаков встал.

– А вы все-таки подумайте над моим предложением, – сказал он внушительно, глядя сверху вниз на сидящую директрису, – обсудите его с коллективом. И насчет успеваемости не тревожьтесь: я ему репетиторов найму, по всем предметам.

После его ухода Аделаида еще долго сидела в неподвижности, чувствуя, как алая краска заливает ее щеки. Она то корила себя за то, что не смогла с должной решительностью и сразу отказать бизнесмену в его притязаниях; то вспоминала, как в прошлом году Горчаков по собственной инициативе отремонтировал учительскую; то думала о том, что очередное ходатайство в городскую администрацию о средствах на ремонт спортзала, где в полу зияли глубокие трещины, а стены напоминали абстрактные полотна серо-зеленых тонов, скорее всего, снова останется без ответа.

Ее размышления прервала своим приходом Мария Александровна, завуч начальных классов, женщина спокойная и рассудительная; Аделаида обрадовалась ей.

– Вот, – заговорила она сразу после традиционных вопросов о здоровье и внуках (у Марии Александровны их было четверо), – инструкцию новую прислали. Мария Александровна, голубушка, не займетесь?..

Завуч неторопливо пролистала инструкцию, задержавшись взглядом на последней странице.

– Что же, – сказала она, – это можно. Это мы напишем. А вот что нам делать со 2-м «А»?

– А… что со 2-м «А»? – осторожно спросила Аделаида, догадываясь, впрочем, какой будет ответ.

– Опять у родителей конфликт с учительницей. Восемь человек жалобу написали в гороно. Я там была сегодня, так они мне все эти жалобы и передали, – и Мария Александровна выложила на стол перед Аделаидой стопку помятых тетрадных листков в клеточку. – Тут и на нас с вами, Аделаида Максимовна, жалуются – мол, обо всем знаем, а мер никаких не предпринимаем, – и она откинулась в кресле, сложив руки на объемистом животе. Молодая еще, думала Мария Александровна, глядя на свою начальницу с определенным сочувствием, неопытная (Аделаиде этой весной исполнялось сорок семь, а директорствовала она второй год), лицо-то какое растерянное; ну да ничего, пусть учится… Мы тоже всему на своей шкуре учились.

Нелюбовь директрисы к конфликтам и активное нежелание в них разбираться были хорошо известны в школе. Обычно Аделаида Максимовна поручала это ответственное дело своим заместителям (в том числе и завхозу); на сей раз, однако, тетрадные листочки с родительскими кляузами остались лежать на директорском столе. Зато там больше не было инструкции по оформлению годовой отчетности.

В полдень заглянула Манечка, отпросилась до трех к зубному врачу; затем пришел трудовик с ящиком инструментов – чинить заедающий нижний ящик письменного стола.

Трудовик ступал по ковровому покрытию кабинета медленно, осторожно, слегка вразвалку, словно бывалый моряк, впервые оказавшийся на суше после многомесячного плавания. Аделаида, прищурившись, втягивая чуткими ноздрями несущий трудовика ветер, наблюдала, как он пересекал пространство от двери до стола. Убедившись в том, что он благополучно пришвартовался и в ближайшее время не собирается пойти ко дну, Аделаида покинула свой кабинет.

По боковой лестнице она спустилась на первый этаж, где размещалась начальная школа. Прижавшись к стене, пропустила шумный, горланящий, размахивающий рюкзаками поток – у третьеклассников отменили последний урок, и они спешили на волю. Подойдя к двери 2-го «А», директор постояла минуту-другую, прислушиваясь, потом осторожно заглянула внутрь.

В классе было пусто – дети ушли на физкультуру, а на учительском месте сидела практикантка Оксаны Георгиевны Бельской, студентка местного педучилища. Узнав от нее, что Оксана Георгиевна с сегодняшнего дня на больничном, Аделаида малодушно обрадовалась отсрочке неприятного разговора.

До педсовета оставалось еще полчаса, и она решила заглянуть в столовую.

В столовой за учительским столом, покрытым бумажной скатертью и украшенным увядающей веточкой мимозы в стеклянной вазочке, сидело человек десять. На столе имелся разрезанный полуторакилограммовый торт «Прага»; Аделаида, отвечая на приветствия коллег, пыталась вспомнить, у кого же из них сегодня день рождения, но безуспешно. Ее выручила Мария Александровна, сообщив шепотом, что никакой не день рождения, а это Соловьева проставляется по поводу получения высшей квалификационной категории. Мысленно обругав себя за скверную память и не-внимание к людям, Аделаида поинтересовалась, как все прошло («высшую» давали не в местном отделе образования, а в областном центре, который жители называли просто Городом), затем поздравила литераторшу и похвалила ее за смелость и решительность, тактично намекнув сидящим за столом педагогам, что и им тоже следовало бы озадачиться – при их-то заслугах и многолетнем стаже…

Разговор за столом шел, впрочем, непринужденный – вспоминали прошедшие праздники, делились впечатлениями о недавно открытом новом обувном павильоне, обсуждали виды на погоду и перемены атмосферного давления. Немногословная директриса и сейчас говорила мало, но от кусочка торта не отказалась («Ну ее, эту диету! Все равно ничего не помогает!»).

* * *

На педсовете Аделаида пребывала в состоянии легкой расслабленности, можно даже сказать, полудремы. Все было как обычно – тихая монотонная речь докладчицы (завуч старших классов рассказывала о новых шагах в модернизации образования), шелест бумаг и перешептывание с галерки (там проверяли тетради и заполняли журналы); утомленный починкой директорского стола трудовик мирно похрапывал на последней парте у потемневшего окна, за которым бушевала метель.

Литераторша Соловьева, виновница торжественного чаепития, пришедшая после других и вынужденная поэтому сесть за переднюю парту, внимательно рассматривала свой свежий маникюр.

– Что же нужно современной школе, в частности, нашей школе, чтобы соответствовать… всем требованиям? – завуч старших классов слегка повысила голос, чтобы привлечь внимание к резюмирующей части доклада. Аделаида вдруг встрепенулась и обвела взглядом весь свой педагогический коллектив – тридцать пять человек.

Тридцать три женщины в возрасте от двадцати семи до семидесяти двух лет и двое… гм, в общем, трудовик (разбудил бы его кто-нибудь, педсовет все-таки!)… И физрук. Красное лицо, синяя спортивная форма, на груди – крошечный серебряный свисток. И взгляд – задумчивый, рассеянный, несколько удивленный, взгляд бывшего футболиста, которому слишком часто приходилось отдавать пассы головой.

Так что же нужно, чего недостает современной школе, чтобы соответствовать? Аделаида даже помотала головой и слегка прикусила губу, чтобы не высказаться по этому поводу вслух. Докладчица, впрочем, ничего не заметила и мирно продолжала бубнить про грядущее профильное обучение и всеобщую компьютерную грамотность педагогического состава.

Педсовет окончился за пять минут до начала второй смены.

Остаток рабочего дня директриса провела в компании завхоза, за подведением финансовых итогов третьей четверти.

Работать с завхозом Аделаиде было легко – и потому, что ей самой нравилась работа с цифрами (иногда гораздо больше, чем работа с людьми), и потому еще, что завхоз, в отличие от доброй половины педагогов, никогда не делала попыток обременить начальство своими личными проблемами.

Около половины пятого в дверь просунулась голова Манечки (с распухшей щекой и покрасневшими глазами) и страшным шепотом сказала:

– Ид-Симна, трубочку возьмите! Область!

Аделаида, положив линейку на последнюю выверенную строку ведомости, вздохнула и сняла трубку.

– Аделаида Максимовна, голубушка, – запело областное начальство, – как же я рада слышать ваш голос! Как здоровье? Все ли благополучно?..

Аделаида, время от времени вставляя вежливые реплики, терпеливо ждала, пока дама из областного комитета народного образования, курирующая их район, не соизволит перейти к существу дела. Когда же та перешла, Аделаида очень удивилась:

– Но… почему именно к нам? У нас же самая обычная школа…

– Как раз и нужна обычная российская школа! В небольшом городе! Таковы пожелания! Аделаида Максимовна, милочка, к кому же еще я могу обратиться с подобной просьбой, если не к вам! Только вы, с вашим тактом, с вашей… с вашим умением находить со всеми общий язык, сможете, без сомнения, достойно встретить и сделать пребывание иностранных коллег приятным и запоминающимся! Всего-то на две недели! К тому же это будет весьма полезным для вашей школы… дружеские, неформальные контакты… возможность будущих поездок…

– Ладно, – произнесла Аделаида, сдаваясь, – будь по-вашему. Пусть приезжает. Но расскажите мне хотя бы, что это за иностранные коллеги?

В трубке наступила небольшая пауза. Когда же заговорили снова, в голосе уже не было заметно прежнего энергично-дружественного напора:

– По правде говоря, я сама ее не видела, и никто из наших не видел. Мы получили сегодня утром письмо курьерской почтой, и звонок был из министерства с просьбой оказать всяческое содействие… Да, совершенно согласна с вами, немного странно. Только визитная карточка… Минуту, я сейчас прочту вам: профессор К. Роджерс, специалист по древнегерманской истории… директор лицея, если я правильно перевела с немецкого… и адрес: Цюрих, Лёвенштрассе… ну, тут еще телефоны. Вот и все.

– Я не говорю по-немецки… – зачем-то сообщила Аделаида. На что трубка тут же и заявила:

– Не сомневаюсь, что коллега из Швейцарии владеет английским.

Аделаиде, год назад окончившей бесплатные курсы английского языка для руководящих работников, организованные областным комитетом, возразить было нечего. Дама из области напоследок предупредила ее, что иностранный гость вполне может появиться уже завтра, пожелала дальнейших успехов, пообещала всяческое возможное содействие и наконец отключилась.

– Гости? – спросила завхоз понимающе. – Оттуда? Сколько человек?

– Один, – мрачно ответила Аделаида, – то есть одна. Тоже директор школы. Лицея.

– Могло быть хуже, – рассудительно заметила завхоз.

* * *

Аделаида вернулась домой в седьмом часу. Муж уже прибыл; на плите шумел чайник и закипала вода для пельменей. Сам он находился в гостиной, в любимом продавленном кресле под торшером, как раз напротив телевизора, где внимательно изучал «Футбольное обозрение».

Когда-то давно (лет двадцать пять тому назад) он был веселым и очень подвижным молодым человеком; голову его в те времена покрывали буйные каштановые кудри, а дерзкие зеленые глаза не нуждались в очках, чтобы рассмотреть, хотя бы и на большом расстоянии, привлекательную молодую особу женского пола. Роста, правда, он и тогда был среднего, но телосложения весьма крепкого, без малейшего намека на будущую дряблость мускулов и отвисший живот. По профессии же он был археолог. Статной, сероглазой, мечтательной Адочке он представлялся кем-то вроде Индианы Джонса, и она даже пару раз съездила с ним в экспедиции – на алтайские курганы, а потом и в туркменскую пустыню Каракум, где под черными песками, опаленными безжалостным солнцем, искали они затерянный город Гюлистан – воспетую Омаром Хайямом страну вечно цветущих роз. Потом у них родилась Ленка, и Аделаида больше не ездила с мужем в экспедиции, а еще спустя несколько лет и сам он перестал ездить, посолиднел, защитил кандидатскую, получил место на кафедре и хорошую должность директора местного краеведческого музея.

За ужином Аделаида хотела спросить его о чем-нибудь интересном из древнегерманской истории, но передумала; ответная лекция заняла бы никак не менее часа, а ее еще ждала грязная посуда и целый узел неглаженого белья.

Совсем уж на ночь глядя, когда Аделаида блаженно вытянулась под теплым одеялом, а рядом на тумбочке лежали очки для чтения и свежий «Караван историй», неожиданно позвонила дочь. Она снова поссорилась со своим Вадимом и просила мать приехать на выходные.

После разговора с дочерью Аделаида долго не могла заснуть – вздыхала, ворочалась, прислушивалась к приглушенным плотно закрытой дверью звукам из гостиной, где все никак не мог кончиться безнадежно ничейный матч. Как это часто бывает при бессоннице, в голову лезли всякие ненужные и странные мысли. Вдруг показалось очень важным вспомнить хоть что-нибудь про эту самую древнегерманскую историю.

…Всхлипывающую Леночку оттеснил всадник в белом плаще с остроконечным крестом, в уродливом рогатом шлеме, на закованной в тяжелую броню лошади. А-а, псы-рыцари Тевтонского ордена, вспомнила Аделаида с облегчением, но тут же и рассердилась на себя – при чем тут Тевтонский орден, это же Средневековье, а не древняя история.

Всадник послушно растаял, но вместо него сразу же возник физрук, одетый почему-то в балетную пачку и мрачно топтавшийся среди дымящихся развалин спортзала. А дальше полезла и вовсе несусветная чушь, вроде разросшихся до колоссальных размеров классных журналов, которые с хриплым карканьем носились по школе и охотились за учениками. Аделаида мучилась до тех пор, пока не вспомнила, что завтра четверг, а значит, можно не сразу идти на работу, а зайти сначала в гороно, узнать новости с последнего аппаратного совещания. Мысль эта почему-то принесла Аделаиде успокоение, и она наконец заснула настоящим глубоким сном.

* * *

Трехэтажное, роскошное, когда-то облицованное мрамором по всему фасаду здание бывшего дворянского собрания за годы советской власти и последующей перестройки сменило немало хозяев. В просторных двусветных залах заседали комиссии по продразверстке, в гулких коридорах вышагивали суровые матросы Балтфлота в скрипучих кожанках, перехваченных крест-накрест пулеметными лентами, и кто-то в папахе, с красными от злой бессонницы и махорки глазами, сорванным голосом кричал с трибуны о близкой и неминуемой гибели мирового капитализма. На смену военному коммунизму пришел нэп, и в здании объявились товарищи в неприметных сереньких френчах и стриженые машинистки с «Ундервудами», а по коридорам с заклеенными плакатами стенами заспешили мелкие частники, желающие получить торговый патент.

После нэпа здание некоторое время простояло в запустении, а потом, в начале войны, здесь развернули было военный госпиталь, очень хороший, с рентгеновской установкой, лабораторией и двумя полностью оснащенными операционными; но уже в сентябре сорок первого его пришлось эвакуировать за Урал.

После войны здание занял секретный институт. Окна первого этажа замазали мелом и оградили решетками, пышные кусты сирени перед фасадом вырубили и возвели трехметровый бетонный забор с колючей проволокой и мощным КПП. Штатские соседи – промтоварный магазин, парикмахерская, фотоателье – испуганно притихли за своими жалкими палисадничками, а граждане, ранее беззаботно пересекавшие площадь во всех направлениях, стали ходить исключительно по периметру.

Однако в начале девяностых институт съела конверсия.

Из-за вращающихся, залитых ледяным светом стеклянных дверей исчезли каменные лики охранников. Предприимчивые лаборанты сдали в цветмет колючую проволоку вкупе с валяющимися во дворе мотками силового кабеля. Оставшиеся в штате сотрудники торговали на местном вещевом рынке полупроводниковыми схемами. Здание снова осталось без хозяина, но ненадолго – в него вселилась первая демократически выбранная городская администрация. Забор убрали, кусты насадили снова, унылый серый фасад покрасили в яркий бирюзовый цвет. Отдел народного образования получил в свое распоряжение весь южный флигель.

Все лето и начало осени наробразовцы с удовольствием обустраивались на новом месте. Но с первыми затяжными дождями начались неприятности: стала протекать крыша, сквозь тонкий слой краски проступила плесень, в стенах грелись и искрили электрические розетки. Наконец в кабинете заведующей обвалился кусок потолочной лепки, вдребезги разбив стоявший в углу гипсовый бюст Ушинского. Подкрашенный снаружи флигель требовал капитального ремонта.

С тех пор гороно в полном составе, с канцелярией и мебелью, ютилось в четырех комнатках цокольного этажа центрального здания. Сотрудники отдела с тоской поглядывали из низких окошечек на окруженный строительными лесами флигель, где краткие периоды активности сменялись значительно более длительными периодами полной бездеятельности.

В это утро в комнатках цокольного этажа было тихо и безлюдно. Обогнув небольшую пирамиду из сваленных в кучу картонных папок с архивными данными, методической литературы и вылинявших учебных пособий непонятного назначения, Аделаида попала в крошечный, но уютный закуток секретарши. Секретарша, трудившаяся над сложным компьютерным пасьянсом, встретила Аделаиду приветливо.

От нее Аделаида узнала, что заведующей сегодня нет и не будет – уехала в область на совещание; остальные сотрудники «в местных командировках». Насчет вчерашнего заседания у мэра секретарша была не в курсе, но полагала, что вопрос о деньгах на школьные нужды там точно не рассматривался. Зато стало известно, что ремонт верхнего этажа флигеля практически завершен, и, вероятно, уже на следующей неделе коллектив отдела народного образования сможет начать обратное переселение. Не евроремонт, конечно, но жить будет можно.

Аделаида поздравила секретаршу с радужными перспективами, отказалась от предложенного чая и поплелась к выходу.

Погруженная в свои мысли, она медленно шла по улице, не замечая, что метель, лютовавшая последние три дня, стихла и превратилась в отдельные легко порхающие снежинки, что небо утратило свинцовую угрюмость, а кое-где в тучах появился даже намек на голубое сияние.

«Где же денег-то взять, в самом деле? – терзалась Аделаида. – И с Леночкой нехорошо… опять этот мерзавец ее обидел… как приду, надо будет сразу ей позвонить!»

Позвонить сразу, однако, не удалось.

В школе бушевала большая перемена. Омываемая ее волнами, Аделаида поднялась на второй этаж, повернула к своему кабинету и тут увидела в противоположном конце коридора Ирину Львовну, старшую англичанку, которая беседовала у окна с каким-то высоким мужчиной.

Не будь Аделаида столь увлечена своими переживаниями, она, несомненно, обратила бы внимание и на непривычно оживленное лицо Ирины Львовны, и на стайку хихикающих старшеклассниц, которым срочно что-то понадобилось в расположенной поблизости учительской, и на широкие плечи незнакомца, стоявшего к шумному коридору спиной.

В приемной Манечка, напряженно закусив губу, докрашивала перламутровыми тенями левое веко. Правый глаз был уже полностью готов и вопросительно уставился на вошедшую начальницу. Аделаида хмуро покачала головой и прошла в кабинет.

– Да, Маня, – донеслось из кабинета минуту спустя, – я забыла тебе сказать… у нас тут могут объявиться иностранные гости.

Манечка, держа в одной руке зеркальце, а в другой, на отлете – щеточку с черной тушью, подошла к двери и заглянула в кабинет. Директриса сидела на банкетке у входа, держа в руках снятый сапог, и задумчиво разглядывала отклеивающийся верх. Совсем заработалась, решила Манечка, а вслух сказала: