Адамово Яблоко

Георгий сел в машину и поехал по Фонтанке к Неве, повернул на Кутузовскую набережную. Со щемящим чувством думая о том, как мать возвращается одна в полутемную кухню, садится у лампы, раскрывает книгу… Затем он вспомнил Ромео и ощутил неприятный осадок на душе.

Дождь поливал озябший памятник на площади, пустую будку постового. Над серединой реки, на мосту, Георгий поймал себя на том, что уже ханжески рассуждает о системе ложных приоритетов, в которой поиск и потребление удовольствий становятся не средством, а смыслом. И о поколении вчерашних школьников, чей выбор – энергетические напитки, и каждый из которых готов без смущения выложить себя на прилавок и воткнуть ценник в пупок. Может быть, кроме таких, как Максим и его приятели, защищенных крепким родительским тылом.

Он снова подумал об Игоре, тоже почти с неприязнью, рожденной чувством вины.

Запеченный и поданный к столу в сметане, этот заяц все же удивительным образом сохранял достоинство. Он позволял Георгию изобретательно пользоваться всем своим телом, не убывая душой, не теряя первоначальной искренности и чистоты. Или, возможно, подделывал искренность так умело, как некоторые редкие люди подделывают обаяние.

Игорь не хотел денег, не врал, не торговался. Но Георгий все же отчего-то ждал подвоха и здесь. Слишком явно мальчик обнаруживал свое близкое знакомство с изнанкой жизни, с несправедливостью мира, которую принимал как установленный диагноз. И маленький бунт на диком пляже в Аликанте (выходка, которая могла закончиться большими неприятностями для всех присутствующих) служил подтверждением этих догадок.

Вода лилась по трубам, по каменным желобам фасадов, веером летела из-под колес. Уже подъезжая к дому, Георгий заметил нечто необычное в арке у главного подъезда и не поверил своим глазам. Игорь стоял под балконом, среди камней и воды, словно парковая скульптура. Открыв дверцу машины, Георгий Максимович крикнул:

– Зачем ты здесь? Что случилось?!

Мальчик забрался в салон, вытирая шарфом мокрое лицо.

– Ничего. Просто ждал тебя. Ты же обещал позвонить перед выходными.

С влажными волосами, с покрасневшим от холода носом, он казался таким счастливым, что Георгий не смог даже изобразить недовольство.

– А если бы я не приехал? Ты что, до утра бы так стоял?

– Нет. Подождал бы, пока дождь кончится.

В ванной, помогая ему снять мокрую одежду, Георгий решил, что все-таки должен сделать внушение.

– Больше чтобы этого не было, ясно? Являться без приглашения. Во-первых, ты наверняка схватишь простуду, а во-вторых, у меня важная встреча завтра в девять, я собирался выспаться. Наконец, я ведь мог приехать не один. Это тебе не приходило в голову?

Он начал натягивать обратно свою футболку.

– Извини-те… Я сейчас уйду.

Георгий взял его за плечи.

– Есть только одна вещь, за которую тебе можно простить твой ужасный характер: это твой чудесный запах. Почему ты пахнешь яблоками? Чтобы искушать меня, как беднягу Адама?

– Не знаю, – сказал он, снова улыбаясь. – Я зато знаю стихи.

– Какие стихи, маленькое яблочное чудовище?

– Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка… Со скамейки слезть не смог, потому что был без ног.

Георгию вдруг стало немного стыдно за свое чувство к нему – за жадное вожделение и почти отцовскую нежность. Он вспомнил разговор с матерью: Эдуард Михайлович, тридцать лет разницы, Марьяна, ответственность за свои поступки.

– Ладно, марш под душ, а то и в самом деле заболеешь. Вот полотенце. И потом сразу в постель. А я пока сделаю горячего чаю.

– Чай с малиной, ночь с мужчиной? – промурлыкал он, перешагивая через бортик ванны.

– Малины не обещаю, – отозвался Георгий. – Зато мужчина в твоей полной власти.

Глава пятая. Марьяна

Дитя слепого старца, Антигона,

Куда пришли мы, в град каких людей?

Софокл

Решение отца о реструктуризации холдинга поразило Марьяну как своей неожиданностью, так и ничем не оправданной несвоевременностью. Она привыкла безоговорочно доверять отцовской интуиции во всем, что касалось бизнеса, но в этот раз впервые его авторитет готов был пошатнуться.

Высказать свои опасения вслух она не могла, зная, что отец никогда не признаёт своей неправоты и в ответ на критику только измучит ее гневным молчанием и недовольством. Вдобавок ее удерживала гордость – она привыкла к тому, что последние несколько лет любое важное решение отец в первую очередь обсуждал с ней, и теперь ее самолюбие было болезненно задето.

Поэтому воображаемые диалоги с отцом, которые она постоянно вела, приобретали все более напряженный тон. «Эта ошибка может обойтись нам очень дорого, – повторяла она, поливая цветы в оранжерее, которой уже много лет занималась сама. – Я чувствую – все пойдет совсем не так, как ты задумал, и кончится провалом. Прошу тебя, откажись от этой затеи. Оставим все как есть и просто будем работать еще больше. В конце концов, у меня тоже есть право голоса в компании, и я категорически против этого раздела, который ты затеял так внезапно, никого не информировав».

Октябрь выдался ясный и теплый, и деревья в парке стояли совсем зелеными, только клены нарядились в алые и желтые листья. На выходные отец пригласил Сирожей, Сергея Сергеевича с младшим сыном, и в довершение ко всем тревогам Марьяна снова ощущала неловкость своего положения несватанной невесты.

Антон Сирож, рыхлый полнеющий блондин, был на четыре года моложе ее, но уже успел развестись с первой женой (как объясняли – из-за того, что та не могла иметь детей). Считалось, что он ухаживает за Марьяной, хотя они встречались только на каких-то общественных мероприятиях или семейных праздниках, где едва говорили друг с другом. И в этот раз все шло по обычному сценарию. После ужина отец и Сергей Сергеевич поднялись в кабинет, а Антон уселся к камину, закурил сигару и погрузился в чтение журнала «Катера и яхты». Марьяна, любившая вставать и ложиться рано, ушла спать. К завтраку младший Сирож не вышел, появившись в гостиной только в одиннадцать, и сразу отправился с Максимом в гараж осматривать лодку и снегоход. Марьяне же пришлось показывать оранжерею неотвязчивому Сергею Сергеевичу, который к месту и не к месту сыпал простонародными пословицами.

Когда к полудню приехал Георгий, раздражающе изысканный в своем светлом льняном костюме, в серых замшевых туфлях, Марьяна поймала себя на том, что и рада, и не рада его появлению.

Ей совсем не хотелось разбираться в природе того почти неприязненного беспокойства, которое с недавних пор вызывал в ней Георгий. Она предпочитала принять первое лежащее на поверхности объяснение этому чувству: муж покойной сестры вдруг занял главное место среди доверенных лиц отца, оттеснив ее, Марьяну, от трона. Она предполагала, что здесь зреет какая-то интрига, направленная против нее, и не могла скрыть обиды. Но за чашкой травяного чая на освещенной солнцем веранде, оглядывая украдкой Георгия – костюм, шелковый галстук, туфли, плотно и мягко облегающие ногу, – она вдруг осознала, что мучается ревностью к той тайной посторонней силе, из-за которой он уже несколько недель излучал молодое сияющее самодовольство.

Она уже знала, что в Испании Георгий принимал «своих» гостей – компанию представителей чиновничества и бизнеса, объединенных общим пороком, о котором не принято было распространяться вслух. Она знала также, что многие из этих людей женаты, имеют детей и вполне ловко маскируют свои пристрастия, тогда как другие открыто бравируют отклонениями от нормы. То, что Георгий являлся активным членом этого сообщества, было принято объяснять интересами бизнеса, который не разбирает запаха денег. Но Марьяна уже давно не верила этому объяснению, хотя не могла до конца поверить и в то, что Измайлов принадлежит к породе тех неполноценных мужчин, которых влечет к другим мужчинам.

– Почему нам не поиграть в теннис пара на пару? – предложил отец перед обедом. – Марьяна с Антоном, а мы с тобой, Георгий.

– Я готов, – ответил Измайлов и улыбнулся так, словно получил давно оставленный без движения долг.

Марьяна кивнула, хотя ей не особенно улыбалось играть с Антоном, который только что долго и скучно рассказывал о своей поездке на автомобильный завод «Феррари». Каким-то загадочным образом младший Сирож унаследовал все недостатки, но не получил ни одного достоинства своего отца, и это, пожалуй, было единственным необычным свойством его личности.

– Отличная идея, – согласилась она. – По крайней мере за игрой нельзя курить сигары.

– Почему нельзя? – спросил Антон, глядя сквозь нее невидящим взглядом, и она едва сдержалась, чтобы не ответить грубостью на грубость.

Переодевшись в спортивные брюки и джемпер, Марьяна первая вышла к корту. Какое-то время она стояла, наблюдая, как горничная длинными граблями очищала покрытие от листьев, занесенных из парка, – эта молчаливая девушка вызывала у нее возрастающее с каждым днем чувство гадливости. И не только из-за отца, который уже не скрывал своего особого отношения к ней, но еще и потому, что Марьяна интуитивно чувствовала: за миленьким свежим лицом, под льняными кудряшками в небольшой черепной коробке разрабатывается некий захватнический план. Конечно, ни на минуту невозможно было предположить, что отец женится на прислуге, но он был достаточно своенравен, чтобы как-то по-другому возвысить ее. Марьяна читала эту надежду в ее невинных, всегда опущенных глазах.

Когда появились мужчины с ракетками в руках, Марьяна со смутным волнением отметила, что Георгий, самый высокий и лучше всех из них сложенный, выглядит элегантно даже в свитере и шортах. Все это – белоснежный свитер, солнечные очки известной марки, безупречный маникюр – снова напомнили ей о ее подозрениях, и только усилием воли она заставила себя не продолжать эту неприятную мысль.

Словно в благодарность, Георгий подмигнул ей.

– Сейчас мы вас разделаем под орех.

– Еще посмотрим, кто кого, – заставила себя улыбнуться в ответ Марьяна и потрясла ракеткой в воздухе, как воительница копьем.

Антон играл из рук вон слабо, и первый сет с разгромным счетом взяли отец и Георгий. Но во втором, подхлестываемая злым азартом, Марьяна сумела перехватить инициативу. Она как раз собиралась подавать третий мяч, когда Георгий вдруг развернулся у сетки и начал хлопать себя ракеткой по спине.

– Что случилось?

– У нас тут рядом пасека, у соседей, – проговорил отец.

– А, черт! Забралась за шиворот и тяпнула.

Не думая о том, что ее поспешность может показаться неприличной, Марьяна подбежала к нему.

– Если это пчела, нужно вынуть жало.

– Ты не посмотришь?

Свободным движением он снял через голову свитер, обнажив торс, и Марьяну бросило в краску от его такой близкой, непристойной наготы и вместе с тем от обиды, что он вот так просто разоблачился перед ней, как перед сиделкой или врачом. Она растерянно смотрела на его широкую мускулистую спину, загорелую и влажную, с двумя родинками и намечающимися складками у поясницы, слышала запах его одеколона и свежего пота и чувствовала, как ее руки и губы начинают дрожать.

– Что там? – спросил он, оборачиваясь через плечо.

– Да, тут жало. Нужно вынуть, – ответила она, стараясь не выдать своего смятения. – И продезинфицировать рану…

– До свадьбы заживет, – произнес рядом с ними старший Сирож, подошедший к сетке. Марьяне в его голосе послышалась насмешка, и она отдернула руку, которой касалась спины Георгия.

– Ну всё, застряли, – поторопил отец. – И правда будем ждать до свадьбы?

Георгий надел свитер.

– Прошу прощения у всех. Ничего страшного, пчелиный яд полезен. – Затем он вдруг нагнулся к Марьяне и заговорщицки подмигнул: – Спасибо, сестра. Есть мнение, что грамотно зафиксированный пациент в наркозе не нуждается.

Марьяна вернулась на свою половину поля, ощущая на себе пристальные взгляды отца и старшего Сирожа, чувствуя стыд, растерянность и злость. В тот миг, когда Измайлов склонился к ней, ей и вправду показалось, что он хочет сказать что-то важное, сделать признание, на которое долго не мог решиться. Но он просто дразнил ее, как школьная красавица дразнит кавалера, к молчаливому обожанию которого давно привыкла.

После неудачной подачи Антона Сирожа стало ясно, что партия будет проиграна, и Марьяне стоило больших усилий не бросить игру до конца. Она не ушла с корта только потому, что не хотела давать Георгию еще один повод для самоуверенной улыбки.

Вечером в своей комнате, снимая серьги и протирая лицо лосьоном, Марьяна продолжала обдумывать происшествие на корте. Закрыв глаза, она представляла, как Георгий стаскивает через голову свитер, снова видела его мощные плечи, густую шерсть на груди и темную дорожку, тянущуюся от пупка вниз, за резинку шорт. Потом она посмотрела на себя в зеркало и тихо, с нажимом произнесла:

– Если хочешь стать всеобщим посмешищем, продолжай в том же духе. Ты неудачница, старая дева, сухая палка. Не воображай себя яблонькой в цвету.

Но все ее существо вдруг возразило этим привычным мыслям – в зеркале она видела моложавую, подтянутую и по-своему привлекательную женщину, которой просто не слишком везло в личной жизни. И если бы она знала, как это можно изменить, она бы многое отдала за этот секрет.

Светлана, оплачиваемый личный психолог, заодно выполнявшая функции близкой подруги, была довольно подробно посвящена в семейные дела Козыревых. Но, хотя личные отношения она всегда обсуждала с бо́льшим энтузиазмом, чем проблемы в бизнесе, Марьяна не спешила рассказывать ей про отца с горничной и тем более про новый натиск неодолимого чувства к человеку, который был к ней так давно и безнадежно безразличен. Поэтому в среду вечером, когда Марьяна прилегла на софу в офисе Светы и закрыла глаза, разговор пошел о делах.

– Я уже говорила тебе, что отец инициировал реорганизацию холдинга. На первый взгляд, эти изменения должны затронуть только сферу администрирования – те же люди на своих местах ведут свои проекты, только у них больше полномочий в рамках новых структур и как бы увеличивается мотивация за счет участия в прибыли. Но я уже вижу, к чему это приведет. Как только отец потеряет ключевой контроль над отдельными направлениями, внутри начнут разрастаться конфликты. Каждый будет тянуть одеяло на себя. Люди захотят принимать единоличные решения, а это всегда чревато ошибками. И если какое-то одно направление провалится, пострадает вся структура.

– Ты говорила о своих опасениях отцу? – спросила Света.

– Нет, он не станет меня слушать. Уверена, когда-нибудь он поймет, что я была права, но будет уже невозможно ничего исправить. – Неожиданно для себя Марьяна добавила: – Я чувствую, будто почва уходит из-под ног.

– Как будто что-то отнимают? – подсказала Света.

– Мы строили этот бизнес многие годы. Пусть не все было идеально, но мы развивались, выполняли обязательства перед партнерами, получали всё более крупные заказы. А теперь я не знаю, что будет завтра. Наверное, даже боюсь.

– То есть волнуешься, что не сможешь сама, без отца, справиться с ответственностью?

– Нет, за себя я спокойна, – возразила Марьяна, привстав. – Я привыкла работать по двадцать четыре часа в сутки, я опытный руководитель, знаю, как замотивировать людей на полную самоотдачу.

– Значит, ты опасаешься, что к управлению придут люди, которые, в отличие от тебя, не смогут принимать правильные решения?

– Да. И тогда ни я, ни отец уже не сможем повлиять на ситуацию. У нас не будет механизмов контроля.

Наливая в тонкие чашки ромашковый чай, Света заглянула ей в лицо своими большими, по-детски ясными светлыми глазами:

– Может быть, твои опасения преждевременны? Давай предположим, что отец принял это решение не из упрямства и не под влиянием эмоций, а вполне взвешенно. Возможно, ты просто не все знаешь о его мотивах, поэтому тебе трудно их понять. Но ведь у него есть профессиональные помощники и консультанты, они бы не позволили ему рисковать без причины. Не забывай и о том, что остальные акционеры, как и ты, заинтересованы, чтобы компания и дальше работала успешно. От этого зависят их доходы. Никто не будет пилить сук, на котором сидит.

Марьяна хотела возразить, но Света остановила ее мягким жестом.

– Подожди, попробуй выслушать меня до конца. Как я поняла, Павел Сергеевич хочет, чтобы вы учились руководить своими направлениями самостоятельно, именно для этого он постепенно снижает уровень контроля. Конечно, у Максима еще недостаточно опыта, но ведь вы все сможете помочь ему и предостеречь от ошибок. Что же касается Георгия, то он состоятельный бизнесмен. До настоящего момента он вполне успешно взаимодействовал с твоим отцом на правах равного партнера. Почему же сейчас это должно измениться? Откуда это недоверие к нему?

– Он никогда не был для отца равным партнером, – произнесла Марьяна, чувствуя, что Света сознательно или невольно затронула самый слабый узел в цепи ее рассуждений.

– Хорошо, пусть так. Ваша семья много сделала для него, помогла встать на ноги и реализовать свои возможности. Но ведь он уже давно имеет свой независимый бизнес и, если бы захотел, мог выйти из семейного дела, объединившись с кем-то другим. Раз он не сделал этого, значит, для него тоже важны эти связи. К тому же Максим – пока его единственный наследник. Поэтому он так же, как и ты, заинтересован в процветании бизнеса, который когда-нибудь перейдет в руки его сына.

Марьяна, которую покоробило это, как ей показалось, лишнее словечко «пока», проговорила:

– Георгий приезжал к нам на эти выходные.

– Вы обсуждали с ним реорганизацию?

– Нет, просто играли в теннис. Но он, кажется, доволен происходящим. Очень весел, постоянно шутит, из Москвы привез всем секретаршам и для бухгалтерии целый пакет шоколадных зайцев. Максим утверждает, что у него какой-то бурный роман.

– Это легко проверить, – улыбнулась Светлана.

Марьяна подняла бровь.

– Конечно же, я не буду этого делать. Я даже не хочу знать того, что знает Максим.

– Тогда зачем об этом говорить?

– Может быть, мне просто неприятны счастливые люди, – призналась Марьяна после паузы. – Возможно, оттого что я сама давно не ощущала ничего подобного.

– Значит, ты не счастлива? – спросила Света.

– Да. Но я уже привыкла. Мне спокойнее так.

Марьяна отдала ей пустую чашку и поднялась.

– У нас еще пятнадцать минут, – остановила ее Света.

– Пятнадцать минут ничего не изменят.

– А что бы ты хотела изменить?

Марьяна отошла к окну и, повинуясь странной жажде к откровенности, которая владела ей сегодня, призналась:

– Знаешь, я иногда немного завидую тебе. Ты воплощенная женственность, у тебя счастливый брак, уютный небольшой мирок. Дети. Я не очень люблю детей и уже не хочу их иметь, но я всегда восхищалась женщинами, у которых есть эта предрасположенность к созданию семейного очага. Я-то, видимо, так и останусь старой девой. Вернее, старым холостяком. Какой муж будет терпеть жену-трудоголика? А я не могу жить без работы, скучаю по воскресеньям, когда не знаю, чем себя занять… Мы оперируем большими объемами, хотя деньги для меня не цель. Мне просто нравится дело, за которое я отвечаю. Но иногда я думаю, как было бы хорошо, если бы я могла довольствоваться скромным, непритязательным счастьем рядом с близким человеком. Даже если он только позволяет себя любить…

– Что же тебе мешает осуществить эту мечту? – приближаясь к ней и снова улыбаясь, обнаруживая пикантные ямочки на щеках, спросила Света.

– Да именно то, что я не могу довольствоваться малым. Мне нужно всё или ничего.

Марьяна взяла с вешалки свое пальто, надела перчатки.

– И все же я не понимаю, почему ты сразу выбрала второе, – продолжая улыбаться, сказала Света. – Может, прежде чем сдаваться, стоит хотя бы попробовать получить это всё?

Уже выйдя из кабинета подруги, Марьяна вдруг поняла, что Света невольно перевела в словесную форму мысль, в которой сама она не решалась себе признаться. Но в этой идее таился такой неподобающий соблазн, что Марьяна тут же пообещала себе, что больше никогда не станет думать об этом всерьез.

Глава шестая. Симпосий

Мудрецы учат, Калликл, что небо и землю, богов и людей объединяют общение, дружба, порядочность, воздержанность, высшая справедливость; по этой причине они и зовут нашу Вселенную «космосом», а не «беспорядком», друг мой, и не «бесчинством».

Платон

Постепенно приспосабливаясь к переменам в своей жизни, Максим вспоминал два года учебы в Англии уже почти без сожаления и без ностальгии. Он словно поставил на полку книгу, которую ни к чему больше открывать, и даже не отвечал бывшим приятелям по университету, которые сообщали о своих новостях. При этом «вхождение в семейный бизнес», вопреки ожиданиям, оказалось скорее занимательной процедурой. Теперь каждый день приносил ему богатую пищу для исследования чужих и собственных пороков – той заповедной области человеческой природы, которая сохранилась в первозданном виде от начала времен.

С Таней, пышущей провинциальным здоровьем и жизнелюбием, он начал встречаться из того же анатомического любопытства к чужой душе. Он знал, что неизбежно заскучает и над этой книгой, но пока с ней было приятно. Она располагала к доверию, и это был непривычный опыт в его общении с женщинами.

В пятницу они встретились после работы и поехали в ночной клуб, куда она почему-то давно стремилась попасть. Таня заражала его своей энергией, бесперебойно поступающей из какого-то неизвестного источника, и поначалу все шло как нельзя лучше. Но к десяти часам небольшой зал так плотно заполнился посетителями, что стало уже нечем дышать, не было моря, земли и над всем распростертого неба, – лик был природы един на всей широте мирозданья, – хаосом звали его, диджея сменил на эстраде модный герл-бэнд, и Максим предложил ей перебраться на второй этаж, в ресторан.

Румяная, возбужденная, в окружении крахмальных салфеток, свечей и сверкающих бокалов она выглядела чрезвычайно эффектно. Русская разведчица Tatiana, роковая блондинка из фильмов про Джеймса Бонда.

В ожидании официанта они продолжили начатый в машине спор. Максим говорил:

– Дело в том, что только мы, богатые бездельники, способствуем движению прогресса. В человеческом сообществе именно праздный класс хранит и транслирует весь комплекс знаний и навыков, называемых культурой. В конечном итоге только эти знания ведут к развитию цивилизации и к улучшению нравов.

– Ничего подобного – культуру создают не бездельники, а работающие люди. Писатели, художники, актеры…

– Художники не ходят в театр, писатели, за редким исключением, не покупают живопись, актеры не читают книг. Все это всегда делала аристократия, у которой был избыток досуга и средств для отвлеченных занятий.

– Это какая-то антигуманная теория… А остальные люди? Если у них нет досуга и денег, они что, не могут интересоваться искусством?

– Зачем им искусство? У них есть футбол. И массовая культура для повседневного потребления. Пусть довольствуются попкорном. Чтобы разбираться во вкусе устриц и икры, нужно привыкать к ним с детства.

– По-твоему, все определяется социальным статусом?

– Это закон природы. Люди рождаются неравными. А для неравных равное стало бы неравным, как говорил Платон.

– Да, я согласна, что люди неравны, но только потому, что один человек может быть талантливее и умнее другого. Вот художник имеет право называться аристократом, потому что он творец… Но и умение понимать искусство – это тоже особый дар, который выделяет человека из толпы. Я плохо объясняю, но вот Гриша – я тебе говорила, мой знакомый режиссер, – он очень начитанный и очень интересно об этом обо всем рассуждает.

Глядя поверх ее плеча, Максим вдруг увидел, как в зал входит отец. Оживленно улыбаясь, он о чем-то расспрашивал лысоватого метрдотеля. За отцом следовал парень в наглухо застегнутой куртке, которого Максим сначала принял за служащего ресторана, но, разглядев внимательнее, понял, что ошибся.

– Гриша говорит, что суть искусства именно в том, чтобы не служить никаким практическим целям, – продолжала тем временем Таня. – Его цель, как и у религии, – истина, благодать и красота. Объект искусства не поддается рациональной оценке, у него нет практического назначения… Ты меня слышишь?

– У всякого объекта есть практическое назначение, – возразил Максим. – Все сущее существует для того, чтобы быть потребленным.

– Это ты рассуждаешь как потребитель. Ты прекрасно иллюстрируешь теорию о двух человеческих типах – потребителе и творце.

Отец был в сером костюме с розовым отливом. На его руке поблескивало кольцо, на разгоряченном лице блестели глаза. Его высокий стройный спутник держался позади, в тени, не поднимая век. Но лицо, удивлявшее почти классической гармонией черт, невольно удерживало взгляд.

– Конечно, я потребитель, – проговорил Максим рассеянно. – Из двух вариантов – сидеть за столом с вилкой в руке или лежать на столе на тарелке – я выбираю первый.