Предчувствие беды

Пассажиры эконом-класса с легким злорадством наблюдали за происходящим, лениво переговариваясь между собой. Дети начинали капризничать. Люди выглядели нервными и озлобленными. Но все на свете проходит, потихоньку ситуация стала разряжаться. Кто-то согласился пересесть, кто-то подождать следующего рейса, благо был разгар туристического сезона и от авиакомпании летало по нескольку рейсов в неделю. Как раз тогда, когда скандал пошел на убыль, появилась Ирина Евгеньевна. Окинув поле битвы начальственным взглядом, она промурлыкала, что, мол, так и знала, что все кончится хорошо, что с такими-то девочками оплошать невозможно, что премия – это без вопросов, несомненно, она уж лично похлопочет. Ну она же знала, кого брать на такой ответственный пост! Правда, наткнувшись на тяжелый взгляд Наташи, слегка попритихла и занялась регистрацией пассажиров. Кажется, жизнь потекла своим чередом. Рутина. Просто рядовая ситуация. Рабочий момент.

В салоне самолета все также шло заведенным порядком. Пилоты заняли места в кабине, обслуга уже заправила самолет, даже всякий и всевозможный контроль был пройден. Пассажиров все не везли, странно. Пилоты слонялись по проходу между креслами. Седой пытался завести непринужденный разговор со стюардессами, но как-то не клеилось. Задержка была уже больше чем на тридцать минут. Все попытки командира выяснить причину опоздания натыкались на туманно-вежливые ответы наземной службы. Никто так и не понял, в чем причина срыва графика полета.

Правда, Сережа об этом не думал. Не до того было. Сначала поздно привезли питание, потом куда-то делся ящик с виски для продажи в полете, пока его искали, обнаружилась недостача подголовников на кресла и освежителя воздуха во втором туалете. Но все это была ерунда. Главное, что Надичка почти сразу и без ломаний согласилась посетить с ним «замечательную маленькую таверну на берегу моря, возле классной дискотеки». Так что Седому (как прозвали второго пилота) почти сразу был дан отлуп. Сережино сердце пело и радовалось. Вот по бетонке к ним покатились автобусы с пассажирами. Он посмотрел на часы и отметил, что опоздание составляет почти час. Тут в отсек из пилотской кабины вошла Лида и сказала:

– Так, мальчики-девочки, сажаем сразу второй салон, в первом сегодня особые гости, так что готовьте вазелин и быстро-быстро чистите перышки. С нами летит сам Владимир Михайлович Сомов. Всем по местам, быстренько посмотрите, вдруг где-то что-то как-то не на месте. Сережа, Надя, идите рассаживайте людей во второй салон, остальные займитесь делом!

Сережа пошел по проходу, на ходу натягивая стандартную улыбку приветливого «лица авиакомпании». Пассажиры поднимались по трапу.

Посадку произвели на удивление быстро, без обычно возникающих при этом сумятицы и нервотрепки. Когда поток людей уже начал иссякать, Сережа краем глаза заметил, как по бетонному полю к самолету летят три черные машины. Приглядевшись, он присвистнул:

– Надичка, смотри! Вон начальство пожаловало. На «мерсе», наверное, сам катит, а на джипе сзади секьюрити едут. Вот из-за них мы тут лишний час колбасимся.

– Ой, побегу в первый салон. Сержик, ты без меня справишься?

– Давай! Смотри не увлекайся там, а то знаю я этих начальников, как начнут лапы распускать.

– Серж, ну ты прямо как дурачок какой-то. Ну все, побежала.

Машины остановились у трапа в первый салон. Распахнулись одновременно двери, из джипа высыпали сотрудники охраны. Марков впервые увидел своего начальника вблизи и не по телевизору. «Ну и что? Человек как человек, росточком пониже меня. Одет прилично, ухожен – эх, мне бы его зарплату!» – думал Сергей, продолжая машинально улыбаться и рассаживать пассажиров. У первого салона происходило какое-то совещание, Сомов отдавал последние распоряжения. Видно было, что он привык командовать и делал это машинально, прогуливаясь взад-вперед вдоль трапа, не глядя на семенящих по пятам секретарей. Потом от группы отделились несколько человек и пошли обратно к машине. Трое поднялись в салон, что-то внесли в него, затем вышли и спустились по трапу. Один остался у входа и тоном доброго учителя стал что-то внушать Игорю Максимычу – капитану. Тот мелко и часто кивал, словно школяр перед мудрым наставником. В самолет садилось пятеро. Сам, пара его сотрудников-секретарей и двое невозмутимо-спокойных охранников. Пора было готовиться к взлету.

Раньше он любил смотреть на взлет и посадку, теперь это стало не более чем началом и концом полета. Марков проследил за пристегнутыми ремнями, доложился по интеркому. Стали выруливать на взлет, пассажиры успокоились и стали глазеть в иллюминаторы либо, наоборот, старательно отводить от них глаза. Кто-то уже просил во втором салоне гигиенический пакет, там летела беременная. Стюардесса Лида, чертыхаясь, побежала по рядам. Стояли в ожидании долго. Борт опоздал, теперь пропускал очередников, дожидаясь свободного окна на взлет.

Турбины стали менять тональность, и вот лайнер побежал по полосе. Сережа сел на свое место и постарался расслабиться, впереди была работа, три часа беготни.

Взлетели гладко, высоту набирали плавно. Можно было вставать и начинать работать. Сегодня он и Лариса занимались обедом. Прошло почти полчаса, самолет вышел на заданную высоту, девочки повезли по рядам напитки. Лида и Надя скрылись в первом салоне, где им предстояло обслуживать VIP-гостей. Саша и Лариса стали молча и споро открывать ящики с обедом. Сначала надо было бы покормить экипаж, но этим уже займутся в первом салоне. Да и наверняка Сомов не с пустыми руками полетит. Саша видел, как обслуга из джипа тащила в первый салон коробку с питанием, пока сам расхаживал по бетону, отдавая последние распоряжения. Отобедает своим, скоромненьким, да и в кабину зайдет. Ходили слухи, что сам любил поиграть в демократию и «выйти в народ». Сережа с некоторым злорадством подумал, что Седому уж точно будет не до Надиньки. Под бдительным оком начальства не очень-то поклеишь стюардессу. Это его тоже порадовало, и работать он стал с удовольствием. Первая порция питания уже пошла в салон, пора было загружать в духовые шкафы вторую порцию. Лариса суетилась под руками, но его это нисколько сегодня не раздражало. С ней работать было хорошо и просто. Он знал, что Лариса в него тайно влюблена безо всякой надежды на взаимность. Оно и понятно, поскольку была она уж очень невзрачненькая, блеклая какая-то, с Надеждой не сравнить. Зато были свои плюсы в таком ее незавидном положении: безотказность и надежность. Саша это знал и часто пользовался. Если возникала нужда в подмене или нужно было чего провезти эдакого, то он без зазрения совести обращался к Ларисе и почти никогда не получал отказа. Правда, он старался делать такие вещи нечасто и, когда удавалось навариться на провозе мелкой контрабанды (ну кто же из нас не без греха?), всегда с Ларисой делился.

В таких приятных размышлениях Марков не заметил, как загрузил вторую порцию обедов, посмотрел на часы. Черт, надо поторапливаться, уже почти пятьдесят минут как взлетели. В какой-то момент ему показалось, что он услышал щелчок в печке. Затем дверца начала вздуваться. Это происходило на грани восприятия, за какие-то доли секунды. Потом была вспышка, огромная вспышка, и больше ничего. Он умер мгновенно, ничего не поняв и не осознав. Ему, видимо, повезло больше, чем остальным, которые прожили в этом аду на несколько мгновений дольше и смогли заглянуть в глаза собственной смерти.

Сергей уже не увидел, как взрыв расколол лайнер на две части и как эти тонны стали, пластика, огня, в которое превратилось топливо, расцветили небо над Воронежем огромным огненным цветком. Разорванные взрывом человеческие тела, разметавшиеся по воздуху части саквояжей, сумок и чемоданов, вываливающиеся из них разноцветные тряпки, фотокамеры, маски, ласты и множество прочих атрибутов отдыха у моря – все это стало, крутясь и вращаясь, падать вниз, разваливаясь в воздухе еще на сотни и тысячи частей.

Турецкий впервые в жизни отдыхал в шикарном одноместном номере военного санатория, словно какой-нибудь генерал от инфантерии. Впрочем, почему же «словно»? Он и есть генерал-майор, если перевести чин государственного советника юстиции третьего класса в армейский эквивалент.

Первые дни Саша просто отсыпался под шум морского прибоя за окном. Жил растительной жизнью, предавался в руки докторов и докториц, медсестер и массажисток. Дня через три интенсивной терапии нервная система Турецкого вполне восстановилась, другие функции организма заметно оживились еще раньше. Эмоциональный фон никак нельзя было назвать скудным (вот ведь глупости какие изрекает порой любимая жена!), чему способствовало знакомство с весьма интересной худощавой блондинкой, соседкой Саши по обеденному столу. Знакомство произошло в первый же день отдыха.

– Александр, – представился Турецкий и лучезарно улыбнулся.

– Надежда.

Голос у нее был низким, чуть хрипловатым.

– У вас красивое имя, – тут же сделал стойку Александр.

– А у вас отличные зубы.

Столь неожиданный комплимент озадачил Сашу.

– Извините, – рассмеялась Надежда, – я врач-стоматолог, это у меня профессиональное.

– И каким же это образом врач-стоматолог смог украсить общество замшелых вояк?

– Наивный вопрос. Чем замшелее вояка, тем нужнее ему стоматолог, – снова рассмеялась она.

Турецкий тоже рассмеялся, но собственным мыслям. Во-первых, не актриса, уже хорошо. Во-вторых, в его жизни были женщины-врачи. И оставили о себе самые лучшие воспоминания. Стоматолог – тоже неплохо, хоть и не романтично. Но и нам не двадцать, чтобы грезить романтикой. Нам бы что-нибудь веселое, незамысловатое, легкое, как здешние замечательные вина.

Надежда оказалась именно таким вариантом. Она скрасила дни безделья, которое очень быстро начало тяготить Турецкого. Совместные солнечные ванны днем, вечерние посиделки в уютных ресторанчиках, ночные купания нагишом, наконец, ночи в его одноместном номере – все это было замечательно. Но и это приелось. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья, с этим не поспоришь. Но есть друзья более лучшие, как иногда говаривает Грязнов, – это тот же Вячеслав и Костя. Есть товарищи по работе и сама трижды проклятая и четырежды любимая работа, есть, наконец, Ириша и Ниночка. Все это тянуло назад, в Москву.

Турецкий, приподнявшись с каменного ложа, посмотрел в прозрачные серо-голубые воды, омывающие самое красивое место в окрестностях Севастополя – мыс Фиолент, и пропел на манер чеховских героинь:

– В Москву, в Москву…

Загорелая худощавая женщина, лежавшая рядом, тоже поднялась, сдвинула на лоб темные очки, глянула на него и подпела:

– В Москву, в Москву! Скучаешь уже? А мне вот уезжать совсем не хочется. Как вспомню о долгой, холодной зиме… Брр! С удовольствием осталась бы еще на недельку. Но… завтра в это время я уже буду скучать в поезде под стук колес и вспоминать солнце, море и тебя. Давай-ка выпьем!

– Без возражений!

Саша вытянул из тенистой ложбинки между камнями бутылку вина и фляжку коньяка.

Надя достала корзинку, разложила на салфетке грозди прозрачного, тугого винограда, огромные сиреневые сливы, головку домашнего сыра, лаваш.

– За наш отдых, за солнце, за море, за тебя! – провозгласил Турецкий.

– Все в одном тосте? – рассмеялась Надежда, подставляя под светлую струю пластиковый стаканчик.

– А мы будем его повторять столько, сколько нам захочется. – Саша плеснул коньяк в свой стаканчик, они чокнулись и выпили.

– Ты весь уже там, в Москве, – заметила Надежда, поглядывая, как Турецкий в задумчивости отправил в рот ломтик сыра.

– Что есть, то есть, – подтвердил тот.

– А ну-ка скажи мне быстро, не задумываясь, по чему ты соскучился больше всего?

– По работе, – ни на секунду не задумываясь, откликнулся Александр.

– Все вы мужики такие, – вздохнула она.

– А ты по чему соскучилась?

– По детям, конечно. По Тате и Таше. Все-таки первый раз я без них отдыхаю. А они без меня.

– Ну, они у тебя большие барышни. Шесть лет – это возраст. А по мужу соскучилась?

– И по мужу, конечно, – небрежно откликнулась Надя.

– Вот, все вы бабы такие, – передразнил ее Турецкий.

Оба рассмеялись.

– Давай выпьем за тебя, – предложила женщина. – Хороший ты мужик. Настоящий. Легко с тобой.

– Это тебе со мной легко. А вот моей супруге…

– Не будем сегодня о супругах, ладно? Давай за тебя, мне будет тебя не хватать.

Надя подняла на него ставшие вдруг серьезными глаза.

– Но-но! Не грустить! Мы так не договаривались, это во-первых. Во-вторых, мы все-таки живем в одном городе…

– Брось ты, Саша! Расстанемся, забудешь. Можно и в одном городе никогда не встретиться.

Саша помолчал, затем произнес как можно мягче:

– Видишь ли, Надюша, в Москве у меня совсем другая жизнь. Работа у меня такая, она меня всего забирает, без остатка. Так что видеться нам вряд ли придется, что правда, то правда. Все мы мужики такие, ты же сама сказала. У нас первым делом самолеты. А у вас – семья. Единство и борьба противоположностей. Но я тебя не забуду. Хорошее не забывается. Я о тебе внуку расскажу, – пообещал Турецкий.

Надя не оценила шутки, задумчиво произнесла:

– И мы не все такие, и вы не все такие. Вот у нас в фирме протезист один есть, мы с ним дружим. Молодой, обходительный, состоятельный. Бабы наши вокруг него хороводы водят. А он однолюб. Влюбился в одну пациентку, как околдовала его. И добро бы женщина была порядочная. Нет, куда там. Водит его за нос. Вечно он с вопросами: «Шурочка не приходила? Шурочка не звонила?» – просто помешательство какое-то. Мы уж знакомили его с пианисткой одной, очень милая девушка, такая талантливая. Он от нее сбежал, представляешь? Прямо из филармонии удрал, с ее концерта. Ушел в туалет, мы с приятельницей его ждем, а он…

Надя вошла в раж, красочно описывая личную жизнь протезиста. Но Александр не слушал ее.

То, что неведомую ветреницу зовут так же, как называет Турецкого родная жена, навеяло вдруг острое, щемящее желание оказаться рядом с Ириной, уткнуться в пепельные волосы, безмолвно попросить прощения за собственное легкомыслие, вечную жажду новых впечатлений и приключений, каждое из которых убеждало его в том, что нет женщины лучше, чем она, его Ира, Ириша, Ирина.

– Ну ладно, чего это я, в самом деле? За тебя! – выдохлась Надежда.

Они выпили, Саша глянул на часы:

– Все, Надюха, последний заплыв – и собираемся. Скоро солнце сядет, а нам еще восхождение к шоссе совершать.

Он встал, нацепил очки, губы охватили резину трубки.

Скользя под водой, Саша любовался причудливыми подводными камнями; стайками мелких, шустрых рыбешек, снующих то там, то тут; ленивыми, бокастыми крабами, выползающими из-под камней; стройной фигурой плывущей рядом женщины. Но все это уже не волновало его.

И когда час спустя мобильник Турецкого ожил и заговорил взволнованным голосом Меркулова, Александр почти обрадовался, несмотря на то что звонок этот ничего хорошего не предвещал.

– Саша, тебе нужно завтра же быть в Москве. В связи с последними событиями.

– Какими событиями?

– Ты что, «Новости» дневные не смотрел?

– Нет. А что случилось?

– Разбился самолет, вылетевший сегодня из Шереметьева в Ларнаку. Живых нет. В списке пассажиров – президент компании «Аэрофлот».

– Сомов?

– Да. Ты где вообще находишься сейчас?

– На шоссе.

– Завтра утром жду тебя в своем кабинете. Билет на твое имя заказан.

– Хорошенькая перспектива лететь после такого известия. А что, есть основания считать?…

– Завтра поговорим, – оборвал его Меркулов. – До встречи.

– Что случилось? – поинтересовалалсь Надежда.

Саша не слышал вопроса. Он ловил машину.

Через три часа Турецкий покинул солнечный Севастополь. Самолет компании «Аэрофлот» взял курс на Москву.

Глава 4. БЕЗОТВЕТНАЯ ЛЮБОВЬ

Рабочий день Глеба Каменева начался чуть позже обычного. Несколько пациентов, скопившихся у двери его кабинета, удивлялись опозданию пунктуального и аккуратного доктора. Наконец, невысокая полноватая фигура протезиста возникла в коридоре и была встречена дружным «здрасте». Глеб приветливо улыбнулся, прошел в кабинет, на ходу бросив очереди:

– Через две минуты прошу.

Он механически выполнял привычную работу, думая о женщине, запертой на окраине города в маленькой комнатушке. Представлял себе, как поедет к ней, что будет с ней делать, и она никуда от него не денется. Мысленно рисовал ее, униженную, сломленную, раскаявшуюся, полностью подвластную его желаниям, его воле. И это ощущение хозяина, властелина вызывало неведомое доселе сладострастное чувство, невероятное по силе возбуждение.

Когда очередь рассосалась, Глеб уселся за стол заполнять карточки больных. В кабинет впорхнула загорелая Надя Рожина, только что вернувшаяся из отпуска приятельница.

– Привет, Глебушка! – Она чмокнула его в щеку.

– Привет, дорогая. Шикарно выглядешь.

– Спасибо. Я тебе бутылочку хереса привезла. Это подарок, но распивать будем вместе. Предлагаю сегодня же после работы.

– Извини, сегодня никак, – улыбнулся он. – К приятелю на день рождения иду, – на ходу соврал Глеб. – Давай завтра, о'кей?

– Ладушки. Пойдем покурим, поболтаем.

– Иди, я сейчас. Допишу вот…

Надя направилась к двери.

– Я у тебя сигаретку стрельну, – пропела она и сунулась в стоявшую на полу сумку Глеба.

– Куда? – рявкнул вдруг Каменев.

Впрочем, Надежда и так отпрянула, вытаращилась на приятеля в полном изумлении, потом хмыкнула:

– Извини, – и, едва сдерживая смех, выскочила из кабинета.

Глеб побледнел, застыл, глядя в окно. Через секунду он выскочил следом, прихватив сигареты.

Надежда стояла на черной лестнице в компании еще двух молодых врачих. Глеб подошел, безмятежно улыбаясь, заговорщически подмигнув Надежде. Послушав рассказы об отпуске, теплом море, условиях проживания, ценах, каком-то «потрясном мужике», с которым крутился легкий курортный роман, – выслушав все это и дождавшись, когда женщины докурят и отправятся восвояси, он придержал Надю за локоть:

– Ты это… Не подумай чего. Это я приятелю подарок приготовил. Для хохмы.

– Да ладно, мне-то что, – рассмеялась Надя. – Даже если и не приятелю, что уж такого?

– Я сказал – приятелю! – напрягся Каменев.

– Ну и хорошо. Веселенький подарочек. Ладно, рассказывай, как ты тут живешь-поживаешь? Как твое большое и чистое чувство? Где возлюбленная?

– Она в отпуск уехала, – ответил Глеб.

– Куда?

– Не сказала, – буркнул Глеб. – Ладно, пойдем, у меня пациент должен подойти. Новый русский. Они ждать не любят.

– Пойдем, – усмехнулась Надя. – Глебушка, когда тебе надоест безответная любовь, ты меня проинформируй, ладно? Я тебя тут же пристрою в хорошие руки.

– Спасибо, родная, – откликнулся Глеб в дверях кабинета.

Он приехал к дому на окраине во второй половине дня. Оставил машину в том же переулке, замирая, направился к дому. Честно говоря, он не очень представлял себе, как все это будет. И даже испугался, замер на минуту у самой двери квартиры. Закрыл глаза, заставил себя вспомнить все унижения, которые он претерпел от нее, оскорбительное «импотент», насмешливые слова приятельницы Нади о безответной любви…

Когда он вошел в квартиру, падавший с лестницы рассеянный свет выхватил из темноты фигуру Александры, стоявшей в проеме комнаты. Металлический шнур был натянут до предела.

На секунду его охватила жалость. Но женщина, едва увидев его, завизжала истошным, злобным голосом:

– Подонок, садист, сволочь, выпусти меня немедленно, ублюдок!

Он прошел в комнату, Саша набросилась на него, намереваясь ударить по голове запястьем в металлическом браслете наручника.

– Вот этого тебе делать не следовало! – прорычал Глеб и швырнул ее на кровать.

Выхватив из сумки веревки, он ухватил свободную руку женщины и быстрыми, ловкими движениями привязал к спинке кровати. Саша визжала, извивалась, пыталась лягнуть его – безуспешно. Тогда она приподнялась и вцепилась зубами в его запястье. Он наотмашь ударил ее по лицу. Она охнула и уронила голову на постель. На него смотрели огромные от ужаса глаза.

– Что, не нравится? – криво усмехнулся он, чувствуя, что ему-то все происходящее нравится все больше и больше. – Подожди, это только начало.

Он ударил ее еще раз, разбил губу. По подбородку стекала струйка крови.

Глеб подошел к столу, извлек из сумки бутылку коньяка, сорвал пробку, сделал большой глоток, не отрывая глаз от распростертой женщины.

– Не подходи, – едва прошептала Саша.

Но он уже стоял возле нее. Резко рванул платье, легкая ткань затрещала, большие упругие груди с крупными сосками, обнаженный живот, темные завитки волос внизу живота – все это предстало его взору. Он рвал платье, отбрасывал в стороны лоскутья, пока она не осталась совершенно обнаженной. В руке его появился кожаный ремешок, похожий на собачий поводок. Глотнув еще коньяку, он стоял перед нею, помахивая плетью.

– Скажи: ты мой хозяин, я твоя раба.

Саша молчала.

Ремень взвился и опустился на белый живот. И тут же ее крик, и багряная полоса, пересекающая нежную белую кожу, и его рев. И снова взмах, и новый удар плетью, и еще, и еще.

– Ты… мой… господин… – выкрикнула Александра.

Плеть замерла.

Он медленно разделся, сунул ей в лицо разбухший от желания член и приказал:

– Возьми его!

Она старалась. Его руки, тискавшие ее грудь, щипавшие ее тело, причиняли боль, но она очень старалась. Он замычал, вдавливая себя в разбитые губы. Саша закашлялась, вывернулась. По губе стекала густая белесая жидкость.

– Ага, вот как надо с тобой обращаться! – захохотал он.

– Дай мне полотенце, – едва вымолвила женщина.

Он принес с кухни смоченное водой полотенце, осторожно отер ее губы, пот со лба. Неожиданно Глеба пронзили щемящая жалость и нежность.

– Дурочка, я так люблю тебя, – пробормотал он, прикладывая мокрое холодное полотенце к ссадинам на животе.

– А я тебя не-на-ви-жу, – по слогам еле выговорила Саша. – Ты извращенец, садист… Тебя расстреляют, – добавила она в полном отчаянии.

Он вскочил:

– Извращенец? Прекрасно! Ненавидишь? Замечательно! Мы, садисты, любим, когда нас ненавидят. Но я, хоть и садист, забочусь о тебе! О том, чтобы удовлетворить твою ненасытную похотливую утробу. Я принес тебе подарок, моя радость!

Он склонился к сумке и вытащил огромный резиновый фаллос.

– Какова штучка, а? Надеюсь, тебе понравится!

Саша взвизгнула. Ремень, превращенный в петлю, крепко охватил ногу, обвился вокруг металлического каркаса кровати. Он навалился на женщину, ухватил свободную, отчаянно дрыгающуюся ногу, придавил ее коленом и, потрясая над нею резиновым чудовищем, захохотал:

– Ну что, начнем? Тебе будет хорошо! Я удовлетворю тебя на всю катушку!

Турецкий появился в приемной Меркулова ровно в девять утра. Преподнес Клавдии букетик игольчатых астр, за что был вознагражден обворожительной улыбкой.

– На месте? – кивнув на дверь, спросил он.

– Да, Константин Дмитриевич уже ждет вас, Александр Борисович. А уж мы-то как заждались! – понизила она голос и одарила Александра еще одной улыбкой.

Турецкий послал девушке («девушка», как известно, понятие весьма относительное) воздушный поцелуй и исчез за дверью кабинета.

– Прибыл? Хорошо. Проходи, садись, – телеграфным стилем проговорил Меркулов.

– Ну-с, что тут у вас произошло, в ваших палестинах?

– Палестины, положим, у нас общие. На ночные «Новости» успел?

– Да.

– Значит, в курсе.

– В курсе чего? Разбился самолет. Это, конечно, весьма прискорбно, но не такая уж редкая вещь в наш век техногенных катастроф.

– Это так, это так… Это правда, но не вся.

– Ну, как я понял, в катастрофе погиб гендиректор «Аэрофлота» Сомов. Это точно или утка?

– Это точно. Владимир Сомов был на борту. Это подтверждают работники Шереметьева.

– Что значит «подтверждают»? Он что, без билета летел? И вообще, хозяин «Аэрофлота» обычным рейсом на Кипр, с кучей отдыхающих? Не томи, Костя, рассказывай.

– Сейчас расскажу. Хотя все равно друга твоего поджидаем. Грязнов должен вот-вот подъехать. И Самойлович из ФСБ. Еще Левин подойдет. Пока их ждем, я дам вводную. Так вот: буквально за два дня до катастрофы сюда, в Генпрокуратуру, ко мне на прием пришла жена Сомова. Вернее, теперь уже вдова.

– И старшая дочь…

– И старшая дочь. Если помнишь, мы ее вызывали как свидетеля по делу «Анклава». С тех пор знакомы.

Турецкому – да не помнить про «Анклав»?!

Эта швейцарская фирма была учреждена еще в бытность Кирпичникова, бывшего гендиректором до Сомова. Правда, отмашку заняться «Анклавом» следственный отдел Генпрокуратуры получил гораздо позже, уже при Сомове. Это дело шло в ряде других, призванных свалить всенародно «любимого» олигарха Сосновского. В борьбе роковой пал тогда человек, похожий на генерального прокурора, а дело «Анклава» было спущено на тормозах.