Червем ползущие

Владимир поднял руку…

– Нет, нет… я ее сейчас презираю!.. Слушай! – подошел он к девушке, – Я на тебя смотрю сейчас, как на сестру… как на самого близкого друга…

Анюта расцветилась радостью.

– Ну, вот… вот… Большого я и не хочу!

– Я буду с тобой откровенен… – продолжал студент. – Да, ты права: я люблю ее, хотя в данный момент и презираю! Я с удовольствием убил бы ее, и, в то же время, помани она меня пальцем – я пойду за ней на край света, сделаюсь её рабом… её преданной собакой!.. Не говори… не говори ничего! – остановил он девушку, видя, что та хочет что-то сказать. – Я знаю все, что ты скажешь… Она меня не стоит?.. Она изменяет мне на каждом шагу?.. Она развратна?.. Я знаю все это сам!.. И все-таки… люблю!..

Обернувшись, он закончил:

– И я… я… хочу умереть!..

Бледность покрыла лицо девушки. Она сделала широкие глаза и бросилась к студенту.

– Что вы… что ты!.. Господь с тобой… Володя!..

– После того, что я сегодня узнал, жить не стоит! – упрямо сказал студент.

Девушка положила ему руки на плечи.

– Владимир… дорогой… брат мой! – спохватилась она. – Ведь, ты только что сказал, что считаешь меня сестрой!.. Зачем ты так говоришь?!. Зачем тебе умирать, когда ты молод, когда впереди у тебя такая большая… большая дорога?!. Зачем умирать, когда каждый день так светло… так ярко светит ясное солнышко?!. Посмотри… – подтащила она его к окну и отдернула портьеру: – и в природе все переменчиво!.. Вот теперь небо такое темное-темное, как могила!.. И кажется, что повисла над землей вечная ночь, что никогда не будет рассвета…

Владимир грустно покачал головой.

– Никогда, Анюта… никогда не будет рассвета!

– Нет, нет, дорогой мой, рассвет будет! – воскликнула девушка. – Не может быть вечной ночи, пока живет солнце, пока греют землю лучи его! Уж как мне было тяжело… Помнишь?.. А ведь вот же: живу!

– Ты?.. Ты потеряла только брата… А я… потерял все!

– Нет, нет! – насильно улыбнулась Анюта. – И для тебя настанет рассвет!.. Уйдут за горизонт тёмные, мохнатые тучи и начнет постепенно подниматься солнце… большое… хорошее… несущее жизнь… радости… надежды!.. Сначала медленно окрасят небо лучи его… затем все сильней и сильней зазолотятся: голубой простор… проснутся леса… реки… долины!..

– Ты поэт… Анюта! – улыбнулся Владимир.

– Нет, Володя, я не поэт… Но я люблю жизнь!..

Она слегка отстранилась и облако грусти затемнило её лицо.

– Раньше я тоже думала убежать от жизни… тяжело мне было… Думала, что не стоить жить, что нет у меня ничего… А вот когда увидела его… Андрея… в этот ужасный день там… в подвале… с перерезанным горлом, поняла: как тяжело умирать… как страшно умирать!.. Увидела его в гробу… холодного… ушедшего куда-то далеко… далеко… чуждого мне… страшного… И еще больше поняла, что жить надо; надо бороться, чтобы видеть солнце… звезды… зеленые луга… слышать людской голос… видеть людские улыбки… слезы!.. Ведь, это же и есть жизнь, Володя! – стала она засматривать студенту в лицо: – вечные страдания… вечные радости!.. Ну, обещай мне… обещай, что никогда… никогда с собой ничего не сделаешь!..

Она стояла перед ним, с горящими глазами, такая жизнерадостная и убедительная, что студенту показалось, что солнце, о котором она говорит, озаряет сейчас эту комнату… И он горячо пожал руки девушки.

– Хороший ты человек, Анюта! Хороший… светлый! Ты какой-то апостол жизни, как-то умеешь близко подойти к чужому горю… нежно дотронуться до него!

Анюта не унималась.

– Обещаешь?

– Да, обещаю… обещаю! – улыбнулся студент. – Даже больше тебе скажу… по мере сил обещаю тебе забыть эту женщину!

– Да?.. Правда?.. ты ее забудешь?..

– Повторяю: если хватит сил!

– Хватит, Володя, хватит! А ты, когда у тебя тяжело на душе… когда одолеют тебя сомнения, – приходи сейчас же ко мне!.. Приходи, как к другу, самому близкому другу! Слышишь?.. И мы вместе подумаем, вместе поплачем, если нужно! Вдвоем-то легче!..

Дверь в библиотечную растворилась… Вошла Назарова.

IV

Елизавета Васильевна была когда-то красивой женщиной. Но теперешняя полнота обратила тонкие черты лица в мясистые и расплывчатые, когда-то голубые глаза выцвели, волосы поседели. Но от всей её толстой фигуры веяло добротой и тем незлобивым добродушием, которые свойственны всем богатым, ничего не делающим, дамам…

При её входе, Владимир с Анютой быстро отскочили друг от друга. Владимир притворился, что читает газеты, а девушка стала поправлять бахрому на одном из кресел.

– Вот вы где, Анюта! – воскликнула Назарова. – А я вас ищу!

– Мы здесь с Анной Филипповной говорили относительно дяди… – вмешался Владимир. – По-моему: ему нужно кефир пить!

Анюта не согласилась.

– Да он не выносит кефира, Владимир Александрович! Сколько раз ему ставили, – не дотрагивается!

– А вы все-таки ставьте! – сказала, присаживаясь, Елизавета Васильевна. – Надоест ему смотреть на бутылку, он и выпьет! А теперь вот что: у нас кофе… будет?

– Готов!

– Вы прикажите подать в библиотечную! Мы перейдем сюда, а там откроют окна.

– Сейчас распоряжусь!

Анюта ушла, а Назарова обратилась к сыну:

– Так, по-твоему, Степан Васильевич плох?

– Да! – ответил Владимир.

– Надо уговорить его ехать в Ялту!

– Слышать не хочет!

Вошел Болотов. Шел к креслу с усталым, больным видом.

Сестра повернулась к нему:

– Ты, может быть, не хочешь с нами сидеть? Тогда иди к себе!

Болотов сел.

– Нет, теперь ничего… разгулялся!

– Я почему тебя вытаскиваю… – продолжала Назарова. – Профессор рекомендовал мне не давать тебе хандрить! Я знаю, что ты любишь шахматы, – вот и послала за тобой! Вот что, Степа… – придвинулась она к брату: – теперь весна, оттепели… ходят разные болезни… Трудно тебе в столице… Поехал бы ты на свою дачу… в Ялту!..

Степан Васильевич улыбнулся.

– Да что ты меня, матушка, выпроваживаешь?.. Я, слава Богу, умирать еще не собираюсь!

– Какой ты подозрительный! – пожала плечами Назарова. – Да разве я про это сейчас говорю?

– Маме хочется, чтобы вы, дядя, поправились! – вмешался в разговор Владимир.

Болотов сделал нетерпеливый жесть.

– Да мне же скучно будет, как вы этого не хотите понять! – воскликнул он. – Правда, иногда мне хочется скрыться от всего этого шума – остаться одному… Но, в сущности, я одиночества не переношу! Я всю жизнь прожил на людях… на их говоре… на смехе… слезах… Я люблю, когда вокруг меня ключом бьет настоящая жизнь, когда стонут улицы… ревут автомобили! А когда я один – меня берет жуть… Мне кажется, что я опущен на дно узкого, узкого колодца и никогда я не увижу солнца… людей… жизни!..

– Да кто же тебе говорит, что ты будешь один? – заметила Назарова. – Мы из-заграницы проедем к тебе… навестим тебя!

– Разве что так…

– Наконец, я дам тебе Анюту! – воскликнула Назарова. – Она очень хорошая и сердечная девушка, к тому же ты ее сам любишь!..

Болотов кивнул головой.

– С Анютой я бы поехал! Все-таки свой человек!

– Но, мама, согласится ли Анюта? – спросил Владимир.

Елизавета Васильевна улыбнулась.

– Ах, мой друг, за этим дело не станет! Пошлем – и вся недолга!

Но Степан Васильевич запротестовал:

– Нет, нет… так я не хочу! Зачем принуждать человека?!.

– Да, конечно, Анюта согласится! – авторитетно заметила Назарова. – Даже обрадуется: проедет на юг! Когда бы она туда попала!

Вошла Анюта. Остановилась в дверях.

– Кофе можно уже подавать?

Елизавета Васильевна знаком подозвала девушку:

– Подойдите сюда, Анюта!.. Вот Степану Васильевичу необходимо ехать на юг, в Ялту… Один он ехать туда не хочет, а с кем-нибудь из своих… Мы вас давно уже считаем своей… родной…

– Благодарю вас, – тихо сказала девушка…

– Так, может быть, вы, Анюта, проедете с ним месяца на два? – спросила Назарова.

Анюта потупилась. Не знала, что ответить. С одной стороны жаль было Степана Васильевича, с другой – тяжело было столько времени не видеть Владимира…

И, пока раздумывала, Елизавета Васильевна говорила:

– Степан Васильевич всегда так хорошо к вам относился! И два года назад… помните: ведь он первый пришел к вам на помощь!..

– Конечно, поезжайте, Анна Филипповна! – услышала девушка голос студента. – Поухаживайте за дядей… поберегите его! А после заграницы мы приедем!

«Он хочет, чтобы я ехала!» – молнией пронеслась мысль у Анюты…

И она быстро ответила:

– Да… да… я поеду! Я с удовольствием поеду!..

Степан Васильевич взял ее за руку.

– Вот спасибо! спасибо!.. Хорошая вы!.. Будем мы с вами сидеть на берегу моря и мечтать!..

Анюта вздохнула.

– Да… будем мечтать!.. Ну-с: я пойду, распоряжусь!..

Девушка чувствовала, что сейчас расплачется. И почти выбежала из комнаты. А Степан Васильевич стал говорить сестре:

– Ты не можешь себе представить, Лиза, как я ненавижу смерть, как я хочу жить!.. И не потому, что меня пугает неизвестность потустороннего – я человек верующий, – а потому я цепляюсь за жизнь, что ведь она так прекрасна!.. Ведь, это мы – истрепанные… истерзанные… измельчавшие люди тяготимся ею, но мы слепы… мы упрямы… а, подчас, даже и глупы!

Владимир задумался. Ему вспомнилась сцена с Дубовской.

– Да… мы почти жизни не знаем! – тихо сказал он.

– Да… да… – закивал ему головой Болотов. – А если бы – мы знали ее, Володя! Если бы мы могли понять, что такое жизнь, – смерти бы не было! Она испугалась бы нашего желания жить, и ушла бы от людей навсегда!..

В библиотечную вошла целая процессия. Впереди шел элегантный господин с шахматной доской, небезызвестный виолончелист Козловский. За ним Назаров вел под руку Дубовскую, а сзади шел седой профессор Спешнев с высоким, худощавым, красивым блондином, с безукоризненным пробором и моноклем в глазу. Это был дипломат – барон фон-Риттих.

Козловский еще с порога крикнул Болотову:

– Ага! Так вот вы где, Степан Васильевич?!. Пожалуйте-ка, батенька: доиграем партию… доиграем!

Он поставил шахматную доску на один из столиков, в глубине. К нему подошел Болотов и партию продолжали. Остальные сгруппировались вокруг большого стола. Профессор с дипломатом продолжали начатый разговор. Дипломат говорил:

– В таком случае, профессор, чем же вы объясните все эти массовые самоубийства за последнее время? Ведь, вы посмотрите: газеты полны ими!

– О, я найду для этого много объяснений! – ответил Спешнев. – Возьмем хотя бы нашу учащуюся молодежь…

Вмешалась Назарова, обратив внимание гостей на то, что лакей внес кофе и ликеры.

– Господа: что же мы стоим?! – воскликнула она. – Присаживайтесь! Все это можно говорить и за кофе!

Расселись. Профессор с дипломатом уселись за большим столом, Дубовская против них, Назаровы сели за столик налево, а Владимир пошел к креслу в глубине библиотечной.

Профессор продолжал, обращаясь к дипломату:

– Мои объяснения сведутся к одному: уж слишком в наше время стали смотреть на жизнь пессимистично!

– Вы думаете? – спросила Дубовская.

– Безусловно! Мне, как профессору, приходится возиться с молодежью… И вы знаете: мы зашли в тупик… дальше идти уже некуда! Цена жизни стала грош… Вы посмотрите: из-за чего только теперь не кончают самоубийством: невозможные социальные условия… разочарование жизнью… неудачный роман… двойка на экзамене!.. Ведь, это ужас!.. А все потому, что в наше время нет детей, нет юношества, а все какие-то старики, будто вся жизнь у них за спиной и впереди ничего не предвидится… Да вот, например… Меня любят мои ученики и ученицы… Некоторые находятся со мной в переписке… Но, Боже, что это за письма!

– Например? – спросил дипломат.

Профессор откинулся на спинку кресла.

– Я не помню, конечно, наизусть – могу только передать своими словами… Вот, хотя бы, одна курсистка… Пишет: «Мне все противно… мне ни на что не хочется смотреть… Искусство холодно и фальшиво… литература ничего не знает и лжет… любовь требовательна и грязна! В 22 года я чувствую себя старухой и, кажется, скоро покончу с собой!»…

– Это интересно! – сказала Назарова. – Продолжайте, продолжайте, Валериан Николаевич… мы вас слушаем!

– Или студент… пишет: «У нас, на Руси, все свое оплевано… загрязнено… все взято в подозрение… Не на что опереться… все шатко… нечем жить! Я не нытик, но я хожу по городу и нигде не вижу счастливых людей!..».

– Счастье – понятие условное! – заметил фон-Риттих.

– Как для кого! – улыбнулась Дубовская. – А по-моему: всякое счастье – счастье!

– Так вот… – продолжал профессор, – вот откуда эта массовые самоубийства: наша молодежь решила, что не стоит жить!

– Как это неверно! – из глубины отозвался Болотов.

Дубовская встала. Она была чем-то взволнована.

– О, разумеется, это неверно! – воскликнула она. – И какие они, все эти самоубийцы, близорукие… пристрастные! Жить надо… слышите ли: надо! – обратилась она ко всем. – Надо только жить по настоящему… пользоваться жизнью… брать от неё все, что она может дать!..

До этого Владимир сидел и не вмешивался в разговор. Но, услышав последнюю фразу артистки, он иронически крикнул со своего кресла:

– А если жизнь ничего не дает?

Надежда Федоровна быстро обернулась в его сторону и задорно ответила:

– Не дает безвольным… опустившим руки… трусам… рабам жизни!.. А сильный и не нуждается в её подачках – сам возьмет!..

Подняла глаза вдохновенно к потолку и вдруг начала декламировать:

Посмотри кругом, мой милый: разве мы живем?Телом слабы… сердцем хилы… ползаем червем!..Нет восторгов, нет порыва… жажды нет любить…Да… бедна людская нива… разучилась жить!

Козловский бросил шахматы и вышел на середину. Болотов слушал молча, жадно ловя каждое слово артистки…

Та продолжала:

Или красок нет в природе? О, наверх взгляни…Видишь: в темном небосводе светят нам огни?Смотрят на землю, мерцая, мириады глаз,Вдохновляя, оживляя и лаская нас…Или жизни нет в природе? О, взгляни туда,Где кружатся в хороводе белые стада…И бегут они веками, в синеве небес,Над полями и морями из страны чудес!Или звуков нет в природе? О, взгляни скорейВолны ходят на свободе водяных полей…И, не знавшие преграды, серые валыНабежать свирепо рады на гранит скалы…Но гранит при лунном свете сумрачно уснул,И рыдают волны эти, слившись в общий гул…Сколько звуков в том рыданье и погибших грез,Затаённого желанья и бессильных слез!И когда нас жизнь обманет, и, устав от бурь,Призывать душа устанет солнце и лазурь, –Мы как в сказках Великаны – контуру теней –Понесемся в край Нирваны, звуков и огней!

Она выдержала паузу, обвела всех взглядом и закончила:

А теперь… теперь, мой милый: разве мы живем?Телом слабы… сердцем хилы… ползаем червем!..

Аплодисментами наградили артистку. Но лучшей наградой Надежде Федоровне были тихие, крупные слезы, катившиеся по впавшим щекам Степана Васильевича Болотова…