Деньги

Сергей Гарин

Деньги

I

На московских бульварах, лет двадцать назад, куда было оживленнее, чем теперь. Раньше молодежь была бодрее, взгляд её на жизнь не был отравлен ни политикой, ни экономическими запросами. Жилось всем вольно и хорошо, – кому бедно, кому – богато, но, во всяком случае, не скучно… И на московских бульварах, в особенности летом, собирались и домные, и бездомные, и уставшие от службы за день и – от одиночества за всю жизнь… Собирались сюда и женщины, и девушки, промышлявшие ремеслом позорным, – с накрашенными щеками, с подведенными бровями и глазами… Приходили и студенты и чиновники, молодые, безусые, с дырявыми карманами, но с большими горизонтами в душе.

Были беспечны к своей нужде, но любили горячо весь мир и прощали жизни все её несправедливости…

Ежедневно, на Тверском бульваре, под вечер, собиралась компания молодых людей, состоявшая из двух студентов-медиков, одного техника и телеграфиста. Все это была молодежь, все были люди бедные, живущие уроками и трудом. Студенты были пятикурсники. Один – высокий и рыжий, с копной таких же волос и голосом хриплым от спиртного излишества и нетопленной, по зимам, комнаты. Звали его весьма странно: Мелевсипом, а фамилия его была Хлопов. Но товарищи и знакомые, для упрощения, прозвали его просто Мастифом, да эта кличка как раз и подходила к его громоздкой фигуре, массивной и коренастой. Силы Мастиф был непомерной, но кроток и незлобив, как барашек. Другой студент – полная противоположность первому: худенький, щупленький, подвижной, как угорь. Был он поляк. Звали его Казимиром Студницким.

Техника звали Провушкой. Фамилии его никто не знал, была она не то Иванов, не то Петров, – одним словом простейшая русская фамилия. Но под «Провушкой» его знал весь Тверской бульвар, как знали и о том, что учился он в училище путей сообщения. И был еще телеграфист казённого московского телеграфа – Анатолий Серебрянский. Откуда он появился, – даже на московском телеграфе не знали. Пришел он, в один прекрасный день, в аппаратную с какой-то бумажкой из главного управления, молча сел на отведенное ему место, и сразу же заработал, как опытный и бывалый работник. На расспросы о себе, Анатолий отвечал мало, неохотно и все больше полуответами. Но успели заметить окружающие, что пришелец недюжинных способностей и образован более, чем другие… С бульварной компанией Серебрянский познакомился случайно, и с тех пор проводил с ними все свободное время.

Были и девицы в этой компании. Юзька – чистокровная полька, плохо говорившая по-русски, лет 25, но уверявшая, что ей не исполнилось еще и двадцати. Она любила Анатолия, чувствуя, в нем силу внутреннюю, побаивалась его немного, но уважала за то, что телеграфист не только не брал у неё денег, но, иногда, даже сам делился, хотя был беден, как церковная крыса.

У Мастифа была Нюрка – маленькая, ловкая девчонка, пошедшая в проститутки не более года назад. Звала она своего студента «папашкой», ходила с ним всегда по бульвару под руку, причем казалась такой маленькой и жалкой, рядом с этим богатырем.

Студницкий вел знакомство с Розалией Францевной – рижской немкой, молоденькой, глуповатой и наивной. Несмотря на свою профессию, в которой Розалия находилась не менее пяти лет, она на многие вещи искренно смотрела глазами ребенка.

И, наконец, у Провушки была Аннушка – молоденькая швейка, пошедшая по этому пути просто по легкомыслию.

Жила вся эта компания очень дружно, встречаясь почти каждый день, по вечерам, на Тверском бульваре. Если у кого из мужчин были деньги – шли в ближайший трактир, пили там скверное вино и водку, ели яичницу и сосиски с капустой, а затем – девицы шли на заработок, студенты расходились по домам… И не было в этом знакомстве с девицами ни малейшего намека на сутенерство… Правда, пользовалась иногда молодежь даровыми ласками этих женщин, но было это только по бедности и молодости, и, при первой же деньге, женщинам накупали посильные подарки…

Иногда, а это бывало только в скверную погоду, когда у женщин заработка не предвиделось – вся компания шла на квартиру к Юзьке, и сидели там до рассвета, за полдюжиной пива, распевая студенческие песни под гитару. Играл обыкновенно Анатолий – он и на рояле играл великолепно, а остальные пели безголосо, но с настроением.

После «вечеринки» гости укладывались «по способности», кто на диване, кто на полу…

И так летело время… Чередовались дни. Катилось колесо утренних и вечерних часов. Сменялись времена года.

II

Наступила весна. Сошел снег с московских бульваров; пробилась из грязи травка; набухли почки деревьев.

Однажды, компания собралась рано. На следующий день был праздник, и не хотелось молодежи сидеть в душных каморках. Излюбленным местом друзей были скамейки против кофейни, – их обыкновенно они и занимали.

Раньше всех пришел Мастиф, в полинявшей фуражке и тужурке с заплатанными локтями. Он, по обыкновению, мало смущался своим костюмом и наоборот: когда видел проходящего мимо, элегантно одетого студента – выставлял свой заплатанный локоть, и говорил громко, на весь бульвар, соседу:

– Бедность, брат, – не порок!.. А вот богатство, это, брат, большое свинство!

Пришли Студницкий и Анатолий. Пришли женщины: Нюрка, Юзька, Розалия Францевна и Аннушка. И только Провушки недоставало.

Телеграфист спросил Аннушку:

– А где же Провушка?.. Я что-то его третий день не вижу!..

– Да и я его два дня не видела!.. Где его черти носят – ума не приложу! Получил он какую-то телеграмму в четверг… это я знаю!..

– Готовится верно к экзаменам! – сказал Мастиф. – Ведь, у них, у путейцев, экзамены рано начинаются!

Но Студницкий не согласился:

– Нет, все это не то!.. Вероятно, что-нибудь над ним стряслось!

– А что может с ним случиться? – спросил Анатолий. – Заболел?..

– Нет, нет! – воскликнула Аннушка – все, что хотите, но только не это!.. Ах, да: я и забыла вам сказать: ведь я же вчера к нему вечером забегала!

– Ну?!. – воскликнули все, в один голос.

– И вот квартирная хозяйка сказала, что он уехал… дня на три… в какой-то город… какой – теперь не припомню!..

Мастиф улыбнулся…

– Ну, вот ларчик открывается просто!.. А говорите: не знаю, куда делся!.. – обратился он к Аннушке. – Эх, вы… дамы!..

Помолчали, рассматривая публику, которая заполняла уже бульвар, вливаясь и по нескольку человек, и отдельно. Погода была хорошая, теплая. Против, за столиками кофейни, пестрели весенние шляпки женщин; слышался смех; звенела посуда…

– Недурно бы пивка!.. – задумчиво протянул Мастиф и обратился к товарищам: – У вас как сегодня… насчет денег?..

– У меня… двадцать две копейки!.. – спокойно ответил Казимир.

Анатолий полез в карман, достал рваный кошелек. Стал пересчитывать.

– Семьдесят шесть!..

– A у меня – ноль с дыркой!.. – заявил Мастиф. – Итого: девяносто восемь копеек!.. М-да!.. – прибавил он задумчиво. – На них далеко не уедешь!..

– У меня есть три рубля! – робко начала стоявшая перед студентами Нюрка…

Мастиф оглядел ее с ног до головы, а затем откинулся на спинку скамейки, заложив руки в карманы.

– Женщина… изыде!.. Да как ты смеешь предлагать нам… благородным донам, сию позорную комбинацию?!.

– Но, ведь, отдадите же… – вставила Юзька.

– Не подойдет!.. Русский студент может пасть до того, чтобы не иметь денег на угощение женщин, но он никогда не упадет до кутежа на женские деньги!..

– Это вы только такие странные! – вмешалась Аннушка, переглядываясь с проходящим мимо господином. – Удивительно странные!.. А вот, сколько я ни знаю мужчинов, они даже деньгами берут от женщин!..

Мастиф улыбнулся…

– Не доросли мы до них, маркиза… до этих ваших «мужчинов»!.. Впрочем – не будем больше об этом говорить!.. Итак, сеньоры… – обратился он к товарищам. – Сегодня, как видите, трактиры и портерные для нас закрыты!..

Казимир поморщился…

– Да… обидно!.. На девяносто шесть копеек не напируешь!..

Анатолий стал вслух высчитывать:

– Если даже пойти в портерную… Взять четыре бутылки пильзенского – сорок восемь копеек!.. Яичницу – тридцать…

– Одной яичницы мало! – перебил Мастиф. – Скажите: три яйца!.. Да я один, по состоянию своего здоровья и желудка, уничтожу их десяток!..

– А вы идите без нас! – предложила Юзька. – Вам одним этих денег вполне хватит!

Анатолий насупился…

– Ну, нет… это будет не по-товарищески!.. Идти – так уж всем!.. Иначе я и не понимаю!

Мастиф пожал ему руку.

– Вот это – в моем духе!.. «Коли пир – так пир горой»… всем «обчеством»!

И вдруг, приложив руку к скомканному козырьку фуражки, он стал всматриваться в сторону памятника Пушкина…

– Господа!.. – воскликнул он. – Посмотрите: никак Провушка идет!..

Взоры всех обратились по указанному направлению. И, действительно, шел Провушка, но не прежний Провушка в потертой студенческой тужурке и бесформенной от ветхости фуражке, а кто-то другой, только с лицом Провушки, одетый с иголочки в светлый, элегантный весенний костюм, в фетровой шляпе.

Сначала не поверили глазам. До того все это не вязалось с представлением о Провушке – бедном и безродном…

Но идущий был уже близко… Ясно видны были черты лица его, радостного, улыбающегося…

Не было сомнений: это был Провушка!..

– Что за маскарад?!. – встал ему навстречу первым Мастиф.

Бросилась и вся компания. Окружили Провушку. Спросам и расспросам не было конца.

Но техник отмахивался:

– Да погодите… погодите!.. Не всем сразу!.. Да… да… это я – ваш товарищ… по имени Пров… по прозвищу – Провушка!.. Но здесь я ничего объяснять не буду!.. Идемте сейчас все в ресторан… в хороший… лучший ресторан, и там я вам все расскажу!.. Ну?!. – спросил он удивленно, видя, что все недоверчиво на него смотрят. – Чего же вы на меня буркалы таращите?!. Боитесь идти со мной?!. Думаете: денег нет?..

Он полез в боковой карман, вытащил туго набитый бумажник и показал пачку сторублевых:

– Хватит!.. Видите?!. На все хватить!..

Мастиф стал протирать глаза…

– Что это: сон?.. наводнение?.. конец мира?!.. Провка!.. – вдруг закричал он на весь бульвар, схватив товарища за плечи и потрясая их, – кого же, это, ты, мерзавец, ограбил?!

Провушка рассмеялся…

– Ничего и никому здесь!.. Все там… в ресторане!.. Поняли?.. Идете вы, наконец, в ресторан, или нет?!

Мастиф почесал в затылке…

– В ресторан?.. В хороший?.. – он посмотрел на свой заштопанный локоть, – а того… не спустят с хорошей… покрытой коврами… лестницы?!.

– Пусть попробуют! – гордо кинул Пров: – они тогда узнают, с кем имеют дело!.. Да, наконец, мы же в общем зале и сидеть не станем – пройдем прямо в кабинет!..

Тогда еще, на Тверском бульваре, был ресторан Саврасенкова… Туда и направилась вся компания…

III

Кабинет заняли самый шикарный. Пров потребовал распорядителя, и, совместно с Анатолием – проявившим большие способности и в этой отрасли, заказал великолепный обед, также и все напитки, начиная с водки и кончая шампанским.

Мастиф был в хорошем настроении. Он гоготал на весь кабинет, пока Провушка с Анатолием переговаривались с распорядителем шутил с женщинами, рассматривал сервировку на столе…

– Совсем сцена из «Принца и нищего»!.. Вчера – в грязи… сегодня – ем на золоте!.. Хорошие ложки! – взял он одну из ложек со стола: – 84 пробы!.. Вы знаете, друзья мои: у меня всегда была склонность к собиранию каких-либо коллекций!.. Не начать ли мое коллекционерство с этих именно ложек?!.

Когда сели за стол, Провушка попросил внимания…

– Господа!.. – начал было он, но сейчас же поправился: – друзья мои дорогие!.. То, что случилось на этих днях со мной, рассказывается только в сказках, да и то – для детей младшего возраста!..

– Да ты прямо… по существу! – нетерпеливо воскликнул Анатолий. – К чему это предисловие?..

– А то выпить хочется! – добавил Мастиф…

– И… кушать! – заявила Нюрка…

– Хорошо, я буду очень краток! – продолжал Провушка. – Итак: мы с вами, друзья мои, знакомы третий год… И эти три года вы знали обо мне только то, что зовут меня Провом, что учусь я в путейском училище… Знали также, что фамилия у меня самая ординарная, от которой нельзя было ожидать никаких превращена и метаморфоз!..

– Короче! – попросил Казимир.

– У меня, до сего дня, не было отца… По документам, я значился рожденным от девицы Сидоровой, а отчество мне было дано по крестному отцу – Васильевич!

– Пров Васильевич! – мечтательно протянула Аннушка. – Как красиво!

– Матери своей я тоже не помню, – она умерла, когда мне было три года… Воспитывал меня заштатный протоиерей, живущий в Можайске, он же мне высылал до сего времени по четвертному билету в месяц… И вот, четыре дня назад, я был вызван телеграммой в Можайск, к своему приемному отцу и тот рассказал мне, кто был моим настоящим отцом!.. Он рассказал, что я усыновлен им, и что все состояние, после его смерти, перешло ко мне!..

Возбужденный, с горящими глазами, он перевел дух и продолжал:

– Друзья мои!.. Вы видите перед собой не Прова Васильевича Сидорова, а… – выдержал паузу и добавил торжественно: – а… графа Прова Александровича Шелгунова!..

Все слушали с разинутыми ртами. Так действительно было фантастично все то, о чем Провушка рассказывал…

– Мой покойный отец оставил мне состояние, в имениях, заводах и деньгах, которое оценивается в… десять миллионов рублей!..

Он сел и залпом выпил стакан вина.

Наступило неловкое молчание. Вползло что-то нехорошее в этот кабинет, и связало всех по рукам и по ногам, лишило сразу свободы действий…

И Мастиф, и Анатолий, да и Казимир почувствовали вдруг открывшуюся пропасть между ними и Провушкой…

Женщины сидели потупившись.

– Что же вы молчите?! – заговорил весело Провушка. – Почему вы меня не поздравляете?..

Мастиф налил рюмку водки и протянул ее Провушке, криво улыбаясь…

– Поздравляю… граф!..

Поздравили и остальные. Поздравили, с улыбками, намеренно себя взвинчивая, но чувствовался какой-то холодок и в словах, и в движениях.

Оживились только к концу обеда, когда уже много было выпито. Анатолий сел за рояль и играл бравурный марш… А Провушка все пил, шутил, рассказывал…

– Прежде всего, господа… – говорил он, размахивая бокалом шампанского, – я выстрою большое студенческое общежитие!.. Так, человек на двести!.. За десять рублей в месяц, каждый неимущий студент будет у меня получать комнату, стол, белье постельное и прачку… А папиросы, конечно, пусть покупает сам!.. Я высчитал уже это приблизительно, и вышло, что мне придется добавлять на каждого студента так… рублей сорок!.. Итого – восемь тысяч в месяц!.. Но это… ерунда!.. Затем: общежитие будет носить имя моего покойного отца графа Александра Владимировича Шелгунова!..

Мастиф был пьян. Он развалился в квадратном мягком кресле с сигарой в зубах и иронически слушал Провушку.

– А если… десяти-то рублей не найдется у меня, чтобы за твое общежитие заплатить? – спросил он. – Что же, ты меня, значит, и не пустишь в это общежитие?..

Провушка смутился.

– Нет… тебя… ну, какие могут быть разговоры?!.

– Ну, не меня… студента Хлопова, а, например, какого-нибудь второго Сидорова, у которого еще не выявилось отца-графа!..

Провушка обиделся. За что его Мастиф высмеивает?.. Ведь, он рассказал свой проект друзьям, для которых душа его раскрыта на распашку!.. Да и напрасно Мастиф уколол его этими десятью рублями! Они берутся только для того, чтобы ограничить доступ желающим!.. Ведь если ничего не брать – слишком много кандидатов будет!

К Провушке подошла Аннушка…

– А ты мне денег дашь?

Провушка встрепенулся…

– Когда?.. Сейчас?.. Или… вообще?..

– И сейчас… и вообще!.. – развязно улыбнулась тоже подвыпившая Аннушка. – Мне нужно непременно портнихе заплатить – она мне проходу не дает!..

Провушка нахмурился, вытащил бумажник и стал в нем копаться.

– Ну, на вот тебе пока… двадцать пять рублей!.. После я тебе еще дам!

Он что-то вспомнил и, деланно улыбаясь, обратился к Мастифу, Анатолию и Казимиру:

– А вам, господа, деньги нужны?..

Он держал бумажник раскрытым.

Мастиф скривился…

– Благодарю на ласке!.. Не знаю, как им… – кивнул он на товарищей, – но мне не нужны!..

Остальные тоже отказались, и Провушка быстро спрятал бумажник…

– Кому что нужно – прямо… без стеснений!..

Опять стало всем неловко, но этой неловкостью заразился теперь уже и сам Провушка…

Стемнело. По бульвару громыхала конка и её звонки напоминали о жизни большого города. Женщины вспомнили, что им пора на промысел.

Первой поднялась Юзька, посмотрела смущенно на Провушку, затем на Анатолия и вдруг покраснела:

– Мне… идти нужно!.. А то я… сегодня… еще ничего не заработала!..

За ней поднялись Розалия Францевна, Нюрка и Аннушка… Последняя, видимо, не хотела уходить, но Провушка молчал, и она стала медленно надевать шляпку…

Поднялся и Мастиф…

– Ну, и нам пора! – твердо сказал он и переглянулся с товарищами…

Провушка удивился…

– А вы-то… куда же?! Ну, я понимаю: они… – он показал на женщин… – им… действительно нужно!.. А вы-то?! Давайте… посидим еще!..

Мастиф загадочно усмехнулся…

– Вот потому-то мы и уходим, что «им» нужно! – кивнул студент головой, – Ну, граф… Спасибо за угощение!.. – быстро протянул он руку Провушке.

Казимир и Анатолий взялись за фуражки.

– Экая досада! – бормотал Провушка, прощаясь с товарищами. – а я думал, что мы проведем весь вечер вместе!.. Можно было даже дальше куда-нибудь поехать!

Мастиф хлопнул себя по карману.

– Денег нет!.. Ma пош сан грош!..

– Но, ведь, я предлагаю!.. У меня есть!..

– У вас – это не у нас!.. Однако – до приятного!.. Адью!..

Провушка один остался расплачиваться. Остальные вышли на улицу. И как только закрылась за ними дверь ресторана, Мастиф стал посреди панели…

– Прощай, Провушка! – сказал он и свистнул… – Прощай, товарищ, и… здравствуйте… ваше сиятельство!.. Это уже хуже!..

Женщины простились и шмыгнули на темный бульвар, и скоро их фигуры растворились в покрывале ночи.

Друзья медленно пошли, молча…

– Неужели этим несчастным он не мог, хоть на сегодня, дать, чтобы они не гуляли?! – нарушил вдруг тишину Анатолий…

Мастиф молчал. И только на Страстной площади, прощаясь с товарищами, он бросил в темноту ночи, ни к кому, собственно, не обращаясь:

– Бедность, брат, не порок!.. А вот богатство… брат, ба-а-льшое свинство!..

Ушла вперед его грузная фигура, со склоненной головой, и ей ехидно подмигивали уличные огни, знавшие какую-то большую тайну жизни…