Джуд неудачник

В некотором отдаления, на открывшейся площади, заблестели как топазы какие-то светлые точки. Вскоре ясность воздуха позволила угадать в этих точках очертания флюгеров, окон, мокрых черепичных кровель и шпицев на церквах и других высоких зданиях. Это несомненно был Кристминстер, или в его настоящем виде, или отраженный в виде марева в своеобразном прозрачном воздухе.

Джуд не отрываясь продолжал смотреть на заманчивую панораму незнакомого города, пока окна и шпицы не перестали отливаться и блестеть на солнце. Они потускнели внезапно, словно потухшая свечка. Таинственный город снова закутался в туман. Обернувшись на запад, Джуд увидал, что солнце скрылось. Передняя часть ландшафта погрузилась в густой мрак и ближайшие предметы принимали форму каких-то привидений.

Мальчику стало жутко и он, сойдя с лестницы, пустился домой бегом, стараясь не думать ни о каких ведьмах, великанах и прочих ночных чудищах. Хотя Джуд и вырос из веры в такие ужасы, но все-же был рад несказанно, когда увидал церковную колокольню и огни в окнах теткиного домика.

В этом домике с его «булочной» форточкой в окне, с переливающимися разными цветами старыми стеклами, Джуд нашел себе приют на долгие безрадостные годы. Но грезы его были столь-же беспредельны, как тесна и мизерна была его обстановка.

За массивным барьером мелового нагорья, простиравшагося к северу, его воображению постоянно представлялся пышный город, уподобленный им новому Иерусалиму. Быть может, этот идеал далеко не соответствовал действительности. Но как-бы то ни было, сам город приобрел известную реальность, устойчивость, оказывал влияние на жизнь пылкого мальчика, и главным образом в силу того микроскопического обстоятельства, что человек, пред знаниями и целями которого Джуд преклонялся, действительно жил в этом городе, и не только жил сам по себе, но среди наиболее ученых и развитых людей.

Джуд, конечно, понимал, что в дождливое время года и в недалеком Кристминстере тоже идет дождь, но с трудом мог себе представить, что там такая-же унылая дождливая погода, как и в их деревне. Как только ему удавалось урваться из дома на часок-другой, что бывало не часто, он пробирался к браун-хаузу на горке и пристально вглядывался в даль. Иногда любопытство его вознаграждалось видом отдаленного собора или высокого шпица, или он различал курящийся дымок, представлявшийся ему при его мистическом настроении восходящим к небу фимиамом.

Раз как-то ему вздумалось попасть к месту наблюдения после сумерок и пройти мили на две подальше, в надежде увидать вечерние огни города. Положим, тогда придется возвращаться ночью и одному, но даже это соображение его не останавливало, а только возбуждало опасную решимость.

Сказано – сделано. Было еще не поздно, – сумерки только-что наступили, когда Джуд пришел к излюбленному месту, – но хмурое облачное небо при резком северном ветре делало ландшафт грустным и мрачным. Джуд был доволен, хотя уличных огней еще не было видно; над городом еще разливалось потухающее зарево заката, причем самый город представлялся в расстоянии около двух миль.

Всматриваясь в перспективу города, Джуд дал волю своей фантазии и размечтался о его улицах, домах, жителях, о счастливом учителе. Вдруг пахнул ветерок и с его дуновением что-то донеслось до слуха Джуда, точно желанная весточка из города… Вероятно это был звон колоколов, нежный и музыкальный, как-бы говоривший ему: «Как хорошо у нас, как все счастливы здесь!»

Джуд был выведен из своего сладкого забытья самым прозаическим обстоятельством. Невдалеке от него тихо спускался с отлогой горы воз с углем. Такой груз в нагорную страну только и можно было провезти этой дорогой. Воз сопровождали фурман с подручным, тормозившим теперь задния колеса, чтобы дать утомленным лошадям продолжительный отдых. Фурман достал с воза фляжку и стал пить сам и угощать товарища.

Оба восчика были уже немолодые люди, с мужественными голосами. Джуд обратился к ним с вопросом, не едут-ли они из Кристминстера.

– Боже упаси, с таким-то грузом! – воскликнули восчики.

– Город должно быть вон там.

Джуд идеализировал Кристминстер с нежностью молодого любовника и из застенчивости не решился вновь повторить название города. Он указал им на полоску догорающей зари, едва заметную для немолодых глаз.

– Да, пожалуй. Там в северо-восточной стороне как-будто что-то светлеется, хотя я сам и не разгляжу хорошенько; надо думать это и есть Кристминстер.

В эту минуту маленькая книжка, бывшая у Джуда под мышкой, выскользнула и упала на дорогу. Фурман многозначительно смотрел на мальчика, когда тот, подняв книжку, расправлял её растрепанные листы.

– Эх, малыш, – внушительно заметил он, – да у тебя голова треснет за чтением таких книжек, прежде чем ты сумеешь понимать то, что читают ученые люди в том городе.

– А что? – спросил мальчик.

– Да то, что они и глядеть-то не станут на наши глупые книжки, – продолжал философствовать фурман, чтобы убить время. – Они только и читают на тех языках, что были в ходу до потопа, когда не было двух семей говоривших на одном языке. Они завывают на этих языках не хуже иного филина, и все там наука, одна наука, за исключением религии. Положим, это тоже наука, потому что я никогда не мог уразуметь её. Да, это очень глубокомысленный городок…

– Но откуда вы все это знаете?

– А ты не перебивай, мальчик. Никогда не перебивай старших. Сверни-ка переднюю лошадь в сторону, Боб, а то вон кто-то едет. Ты послушай, что я скажу тебе о жизни в ихних колледжах. Учителя держат себя там очень гордо, это ужь нечего сказать; хотя я об них не больно высокого мнения. Вот как мы стоим здесь на видимой высоте, так и они возвышаются умственно; все люди благородного характера, иные из них умеют зарабатывать сотни размышлением вслух или проповедью. Что-же касается до музыки, то в Кристминстере дивная музыка на каждом шагу. В городе есть одна улица – главная называется – так другой подобной в свете нет. Да, могу сказать, что кое-что знаю о Кристминстере.

Между тем лошади отдохнули и восчики опять тронулись в путь. Джуд, бросив последний восхищенный взгляд на алевший горизонт, обернулся и пошел рядом с своим замечательно сведущим приятелем, который дорогой охотно продолжал свои разглагольствования о городе, – его башнях, галлереях и церквах. Вскоре воз свернул с этой дороги, и Джуд горячо поблагодарил фурмана за сообщенные им сведения, сказав ему на прощанье, что желал-бы уметь хоть вполовину так завлекательно рассказывать о Кристминстере, как он.

– Пустяки, ведь это только то, что мне случайно пришлось узнать от других, – скромно отозвался фурман, – Я, как и ты, признаться, никогда там не был; – собирал эти сведения где случалось, и чем богат, тем и рад поделиться. Кто пошатается по белу свету, как я, соприкасаясь со всеми слоями общества, тот поневоле наслушается много всякой всячины обо всем. Один приятель мой занимался еще мальчишкой чисткой сапог в одной гостиннице, в Кристминстере, так вот я знал его в последнее время все равно как своего родного брата, вот что!

Джуд продолжал обратный путь один, до того занятый своими мечтами, что позабыл за ними всякий страх. Он вдруг как-то возмужал. Его сердце стремилось найти какую-нибудь точку опоры, за которую он мог-бы уцепиться, – найти такое место, которое могло-бы очаровать его. Найдет-ли он желаемое в этом городе, если ему удастся попасть в него? Может-ли от там, не боясь ни фермеров, ни каверз и насмешек, спокойно выждать возможности пристроиться, согласно своему призванию, к какому-нибудь делу? И этот город, среди окружавшей его умственной тьмы, казался ему таким-же светлым, как вот эти городские огни на ночном горизонте, на которые он только-что засматривался.

«Это город света», подумал Джуд про себя.

«Древо познания растет там», прибавил он немного спустя.

«Место, откуда выходят и куда приходят наставники человечества».

«Своего рода крепость, вооруженная ученостью и религией».

Призадумавшись на минуту после этой метафоры, он прибавил:

«Вот это как раз и будет то, что мне нужно».

IV

Занятый своими мечтами, Джуд шел довольно медленно. Почти взрослый по умственному развитию, он был много моложе своих лет во всех других отношениях. Вскоре его нагнал какой-то быстроногий пешеход. Несмотря на сумерки, мальчик мог, однако, разглядеть невзрачную внешность незнакомца: его непомерно высокую шляпу, неуклюжий сюртук и часовую цепочку, отчаянно мотавшуюся и сверкавшую в отблеске ясного неба, при каждом шаге ковыляющих тонких ног в бесшумных сапогах. Джуд, начинавший тяготиться своим одиночеством, предложил ему идти вместе.

– Отлично, молодой человек! Только я спешу и вам надо не отставать, если хотите идти со много. А вам известно, кто я?

– Если не ошибаюсь, вы доктор Вильберт?

– О, я вижу меня везде знают! А все от того, что я общий благодетель.

Этот Вильберт был странствующий врач-шарлатан, хорошо известный всякому сельскому обывателю, но зато неизвестный никому другому. Впрочем, эта неизвестность была в его интересах, так как избавляла его от нежелательного вмешательства некоторых лиц. Обитатели коттеджей были его единственными пациентами, и его распространившаяся на весь Вессекс репутация поддерживалась только в этой сельской среде. И положение его и практика были много мизернее сравнительно с шарлатанами более высокого полета, располагавшими капиталом и организованной системой рекламы. Он был в сущности пережитком доброго старого времени. Расстояния, проходимые им пешком, были громадны, простираясь почти во всю длину и ширину Вессекса. Джуд видел однажды, как он продал баночку с подкрашенным салом одной старухе за верное средство от ревматизма в ноге, причем бедная женщина должна была заплатить гинею за целебную мазь, которая, по уверению шарлатана, добывалась только из одного редкого животного, пасущагося на горе Синае, каковое животное удается изловить лишь с риском получить смерть или увечье. Джуд, по наслышке об этом господине, сильно сомневался в полезности его лекарств, но за то считал его человеком бывалым и опытным, представлявшим собою верный источник сведений по вопросам, неимевшим прямого отношения к его профессии.

– Я полагаю, доктор, вам случалось бывать в Кристминстере?

– Бывал, – много раз, – ответил высокий тщедушный спутник. – Это один из центров моей деятельности.

– Говорят, это замечательный город для изучения всяких наук и особенно богословских.

– В этом вы убедитесь, молодой человек, когда его увидите. Вообразите, что даже сыновья старух, стирающих белье в колледже, могут говорить по латыни – положим, – как компетентный судья, я оговорюсь, – не на хорошей латыни, а на собачьей, как мы называли ее в школьные годы.

– А по-гречески?

– Ну, это уж больше для людей готовящихся в епископы, чтобы читать Новый Завет в подлиннике.

– Я тоже хочу учиться латинскому и греческому языкам.

– Похвальное желание. Вам надо будет приобрести грамматики этих языков.

– Я намереваюсь как-нибудь пройти в Кристминстер.

– Когда вы там будете, говорите всем и каждому, что доктор Вильберт – единственный собственник знаменитых пилюль, без промаху излечивающих все расстройства пищеварительной системы, а также астму и прочие пороки дыхания. Цена два и три пенса за коробку. Пилюли мои разрешены особым актом с приложением казенной печати.

– А не можете-ли вы мне достать эти грамматики, если я обещаюсь говорить о ваших пилюлях?

– Отчего же, я с удовольствием продам вам свои учебники, по которым сам учился в школе.

– Благодарю вас, сэр! – признательно ответил Джуд, едва переводя дух, так как скорая походка голенастого доктора заставляла мальчика поспевать за ним в припрыжку, от чего бедняга почувствовал даже колотье в боку.

– Я полагаю, не лучше-ли вам приотстать, молодой человек. Теперь слушайте, что я вам могу предложить! Я, так и быть, уступлю вам свои грамматики и дам вам первый урок, если только вы не забудете в каждом доме в вашей деревне рекомендовать золотую мазь, жизненный эликсир и пилюли от женских болезней доктора Вильберта.

– А где вы передадите мне грамматики?

– Видите-ли, мне придется проходить здесь ровно через две недели в этот самый час, в двадцать пять минут восьмого. Мои передвижения рассчитаны с того же неизменной точностью, как движение планет в их мировом круговращении.

– Я буду здесь чтобы встретиться с вами, – заявил Джуд.

– С заказами на мои лекарства.

– Хорошо, доктор.

Тут Джуд отстал, приостановился на минуту, чтобы отдышаться, и пошел домой в полном убеждении, что сделал решительный приступ к завоеванию Кристминстера.

В течение двух следующих недель он много расхаживал по окрестностям и счастливо улыбался своим собственным мечтам, улыбался той блаженной, сияющей улыбкой, которая озаряет иногда молодые лица, увлеченные какой-нибудь великой идеей, точно само лазурное небо спустилось над вдохновенным мечтателем.

Джуд добросовестно исполнил данное доктору обещание относительно многих лекарств, в целебную силу которых он теперь и сам готов был верить, странствуя без устали по соседним деревням в качестве передового агента врача. Когда же настал условленный вечер, Джуд пришел к тому месту, где расстался с Вильбертом и здесь ожидал его появления. Кочующий доктор прибыл как раз во время, но, к удивлению Джуда, при встрече с ним он нисколько не убавил шага, видимо не узнав своего молодого спутника, хотя на этот раз вечер был светлее. Джуд, полагая, что быть может доктор не признал его в другой шляпе, первый с достоинством поклонился ему.

– Вам что, молодой человек? – проговорил доктор рассеянно.

– Вот я пришел, – сказал Джуд.

– А вы кто такой? Ах да – вспоминаю! Ну что есть заказы, молодой человек?

Джуд ответил утвердительно и при этом сообщил ему имена и адрегы деревенских обитателей, желавших испытать на себе чудееа от всемирно-известных пилюль и мази. Все эти сведения шарлатан тщательно закрепил в своей памяти.

– А латинскую и греческую грамматики? – робко спросил Джуд.

– Не понимаю, о каких грамматиках вы говорите.

– Да помните, вы хотели мне принести свои учебники, по которым учились в школе.

– Да, да, да! совсем позабыл о них – что хотите! Вы видите, молодой человек, при той массе жизней, какая зависит от моего внимания, для других вещей я уж не могу уделять столько забот, сколько хотелось бы.

Джуд долго не мог убедиться в правдивости ответа, и повторил с большим огорчением: – Так вы не принесли их!

– Нет. Но вы должны достать мне еще несколько заказов от больных и тогда я принесу вам грамматики в следующий раз, – ответил беззастенчивый эскулап.

Джуд отстал от него. После этой выходки он сразу понял, к каким подонкам человечества принадлежит этот отъявленный шарлатан. Из такого источника нечего было ждать умственного просветления. Мальчик повернул к своей калитке, прислонился к ней и горько заплакал.

Под впечатлением этого разочарования Джуд совсем было приуныл. Он вспомнил, что мог бы выписать грамматики из Ольфредстона, но для этого нужны деньги. Кроме того, нужно знать, какие именно требуются учебники.

В это самое время м-р Филлотсон прислал за своим фортепиано, и это дало Джуду выход из затруднения. Представлялся удобный случай написать учителю и просить его купить ему грамматики в Кристминстере. Джуд может просунуть письмо в ящик с инструментом и оно конечно дойдет по назначению. Пусть пришлет хоть какие-нибудь старые, поддержанные учебники, которые уж будут милы ему тем, что пропитаны университетской атмосферой.

Сказать тетке о своем плане – значило-бы погубить его; оставалось действовать самостоятельно.

И вот после довольно долгих размышлений, Джуд приступил к делу, и в день отправки фортепиано, совпавший с днем его рождения, украдкой запихал письмо внутрь фортепианного ящика, отправляемого к дорогому покровителю, боясь при этом обнаружить свои махинации пред теткой, чтобы не повредить осуществлению своего заветного плана.

Инструмент был отправлен и Джуд ждал дни и недели, каждое утро заходя в сельскую почтовую контору, еще прежде чем просыпалась его тетушка. И вот наконец пришла бандероль в деревню, и он увидал в ней две тощих книжки. Мальчик ушел с посылкой в укромное местечко и уселся на бревно, чтобы без помехи вскрыть и рассмотреть присланные книги.

С первых же дней своего увлечения Кристминстером и фантастической идеализации этого города и ожидающей его там судьбы, Джуд много и пытливо размышлял о том процессе, посредством которого выражения одного языка переливаются в выражения другого. И вот он наивно решил, что всякая грамматика должна заключать, прежде всего, известное правило, наставление, или ключ к магическому шифру, усвоение которого даст ему возможность, простым механическим приемом, заменять по желанию все слова его родной речи однозначущими словами речи иностранной. Отсюда будущий лингвист пришел к смелому выводу, что слова данного языка всегда находятся как-бы скрытыми в словах другого языка, и что люди ученые обладают искусством открывать их, каковое искусство и можно будет почерпнуть из упомянутых учебников.

Увидав на посылке кристминстерский штемпель, Джуд с волнением сорвал обложку и когда взглянул на латинскую грамматику, лежавшую сверху, то едва поверил своим глазам.

Книжонка оказалась старая-престарая, изданная лет тридцать тому назад, вся выпачканная, исписанная всевозможными язвительными выходками против всех грамматик и учебников вообще. Но всего досаднее Джуду было впервые узнать из просмотра учебников, что никакого закона относительно превращения слов из одного языка в другой, как он наивно воображал, не существует, что каждое слово и в латинском и греческом языке необходимо запоминать само по себе, ценою упорного многолетнего зубрения.

Джуд бросил противные книги, растянулся навзничь на широком бревне и долго лежал в угнетенном настроении. По привычке он спустил шляпу на лицо и смотрел на солнце, лучи которого назойливо пробирались к нему в скважинки соломы. – Так вот что за штука эти языки, латинский да греческий! Ловко срезался, нечего сказать! То, в чем он ожидал найти неизсякаемый источник наслаждения, на самом деле требовало неимоверного, ужасающего труда.

Какие всеобъемлющие мозги должны быть у учеников высших заведений в Кристминстере – размышлял он теперь – для изучения и запоминания десятков тысяч чуждых слов! Нет, его голова совсем не соответствовала такой работе, и, щурясь от резких солнечных лучей, проникавших к нему сквозь плетенку шляпы, Джуд сожалел, что увидал эти проклятые учебники, и под сокрушительным впечатлением своей жестокой ошибки желал и сам-то исчезнуть с белого света.

V

В продолжении трех или четырех лет после этого случая изо дня в день можно было видеть курьезную повозку, разъезжавшую по дорогам и проселкам в окрестностях Меригрина, управляемую тоже не совсем обычным образом.

Вскоре после получения пресловутых учебников, Джуд стал понемногу забывать злую шутку, сыгранную с ним древними языками. Мало того, его разочарование в свойстве этих языков, с течением времени внушало ему еще большее благоговение пред глубокой ученостью педагогов Кристминстера. Изучение всяких языков, древних или новых, представляло трудности, заключающиеся, как он теперь убедился, в самой их природе, и потому казалось ему геркулесовым подвигом, который сам по себе был для него дороже всякого диплома. Таким образом предстоявшие трудности не только не страшили теперь Джуда, а еще пуще подстрекали его юношескую любознательность.

Он всячески старался не быть в тягость своей суровой тетке, помогая ей по мере сил, и вот дела маленькой деревенской пекарни понемногу расширились. По случаю недорого купили старую клячу с понурою головою, да дешевую скрипучую тележку с верхом, обтянутым холстиной, и в этой скромной запряжке Джуд обязан был три раза в неделю развозить печеный хлеб по окрестным деревням и коттеджам.

Впрочем, оригинальность упомянутой повозки заключалась не столько в ней самой, сколько в том, как разъезжал в ней Джуд по дороге. Внутренность этой кибиточки представляла как-бы его учебный уголок. Как только коняга ознакомилась с дорогой и домиками, у которых ей приходилось останавливаться, Джуд предоставил ее собственному благоразумию в движении по дорогам. Усевшись поглубже, опустит он, бывало, вожжи, за ремень, предусмотрительно прибитый к стенке кибитки, заложит взятый с собою учебник, раскроет на коленях словарь и погрузится в разбор легких отрывков из Цезаря, Виргилия или Горация, запинаясь и спотыкаясь на каждом шагу, но с таким настойчивым усердием, от которого иной добродушный педагог мог-бы умилиться до слез. Впрочем, после долгих усилий Джуд добирался таки до смысла прочитанного, скорее угадывая, нежели понимая смысл подлинника, который иногда далеко расходился с его догадками.

В то время как Джуд корпел над этими старыми истрепанными учебниками, прежние обладатели которых вероятно давно уже покоились в могиле, костлявая старая кляча тихо обходила свой обычный круг, и Джуд отвлекался от классиков остановкой повозки и криком какой-нибудь старухи: «сегодня два хлеба, малый, да вот обратно один черствый».

Дорогой ему часто встречались пешеходы и повозки, которых он даже не замечал, и вот мало по малу в народе стали болтать, что малый вздумал соединять дело с забавой (как понимала его учение), что, если и было удобно для него, оказывалось вовсе не безопасным для встречных. Пошел ропот, а вскоре один местный обыватель просил даже ближайшего полицианта запретить мальчику булочницы читать на ходу повозки, и настаивал на необходимости изловить малого на месте преступления и представить в полицейский суд, для ареста за неосторожную езду по большей дороге. Вследствие этого протеста, полициант устроил Джуду, засаду и, застав его однажды с поличным, сделал ему подобающее предостережение.

Так как Джуду приходилось в три часа утра, топить печь, месить тесто и сажать в печку хлеб, который днем он развозил по домам, он ложился спать очень рано, и лишенный возможности читать своих классиков во время развозки товара, должен был совсем отказаться от занятий. Поэтому ему осталось только смотреть в оба, во все стороны, чтобы тотчас-же убирать свои книги, как только кто-нибудь показывался на дороге, – особенно если это был полициант. Впрочем, надо отдать справедливость этому оффициозу, он не особенно следил за проездом Джудовой тележки, рассудив, что в таком глухом месте непосредственная опасность угрожала только самому Джуду, и потому частенько, завидев издалека его парусинную кибитку, оборачивался в другую сторону.

Однажды, когда Джуд, порядочно подвинувшись в своих занятиях – он был теперь уже шестнадцати-летним юношей – скандировал с грехом пополам «Carmen Saeculare», по пути домой, он заметил, что проезжает по высокому нагорью близ браун-хауза. Солнце заходило и одновременно с ним полный месяц выплывал с противуположной стороны. Воображение его было так поражено чудной картиной заката, что он невольно остановил лошадь, слез с кибитки и, оглянувшись, чтобы убедиться, что его никто не видит, опустился на колени на краю дороги с раскрытой книгой в руках. Обращаясь сначала к светлолицей богине, так кротко и ласково взиравшей на его усердие, потом к исчезающему дневному светилу, он начал:

«Plioebe silvarumque potens Diana!..»

Лошадь стояла смирно, пока Джуд не кончил гимна, который он даже повторил в порыве политеистического одушевления, на что никогда не решился-бы средь бела дня.

По возвращении домой, он долго размышлял о своем странном, далеко не ортодоксальном настроении, не приличном для будущего христианского пастыря. Все это навеяно чтением языческих творений! Чем более он думал об этом, тем более убеждался в своей несостоятельности для избранного поприща. Он опасался, что его пониманию не будут доступны настоящие книги, нужные в духовной профессии.

Ближайшим результатом таких размышлений было то, что Джуд заручился книгами свящнного писания, на греческом языке, и творениями отцов церкви, надолго ограничив ими свое чтение. Затем по воскресеньям он посещал окрестные церкви, разбирая латинские надписи пятнадцатого столетия на церковной утвари и могильных памятниках. В одно из подобных странствований Джуд встретил очень умную старушку, перечитавшую на своем веку все, что попадалось под руку. Она рассказала ему еще больше о поэтической прелести этого города света и науки, и мальчик настойчивее прежнего решался идти в Кристминстер.

Но как жить в чужом городе? Ведь у него не было никакого заработка. Он не знал никакого ремесла, которым мог-бы существовать во время прохождения учебного курса, потребующего, быть может, многих лет труда.

Надо сообразить, что всего нужнее для людей? Ну, конечно, пища, одежда и кров. Заработок от приготовления пищи мизерен; шить платье казалось ему неинтересным, тогда-как к архитектурной работе он чувствовал склонность. Городские жители строят здания, – и вот он будет учиться строительному делу. Джуд вспомнил о своем дяде, отце кузины его Сусанны, мастере по металлу. Следуя по стопам дяди, он не мог ошибиться.