Ва-банк

– Да, у нас тут все иначе. У нас любят не для того, чтобы заставить на себе жениться. Если женщина отдается мужчине, так только для того, чтобы его любить, и ни за чем больше. То, что ты женат и сказал об этом отцу, – очень хорошо: значит, ни одной из нас ты не можешь обещать ничего, кроме любви.

И она попросила меня остаться, не обременяя себя никакими обязательствами. Они все будут заботиться о Пиколино. Мои руки будут развязаны, и я смогу работать. А чтобы я не чувствовал себя неловко, она даже согласна принять от меня небольшую сумму в уплату за проживание. Может, рискнуть?

На раздумье времени не было. После тринадцати лет каторги все казалось так ново и неожиданно.

– Согласен, Мария. Пусть так и будет.

– Хочешь, я пойду с тобой на золотой рудник? Там можно поискать работу. Пойдем сегодня вечером, часов в пять, когда солнце уже сядет и станет прохладнее. От деревни до рудника три километра.

– Согласен.

Пиколино жестами и мимикой выразил радость по поводу того, что мы остаемся. Он был совершенно сражен тем вниманием и заботой, которыми окружили его девушки. Если я и согласился, то в первую очередь ради него. Конечно, рано или поздно я обязательно вляпаюсь здесь в какую-нибудь историю. А это как раз то, чего бы мне не хотелось.

Мысль, мучившая меня эти тринадцать лет и не дававшая покоя все это время, никак не укладывалась в обычное стремление побыстрее осесть в небольшой деревушке на краю земли ради красивых девичьих глаз. Нет, меня ждет дальняя дорога, и остановки должны быть как можно короче. Только чтобы перевести дух. И полный вперед! Тринадцать лет я боролся за свободу, и вот наконец она у меня в руках. Спрашивается, зачем? На это есть особая причина – месть. Прокурор, лжесвидетель, фараоны – у меня с ними свои счеты! И я не должен об этом забывать. Никогда!

Я вышел прогуляться и незаметно оказался на площади. Увидел магазинчик с вывеской «Проспери». Хозяин, должно быть, корсиканец или итальянец. Так и есть, магазин принадлежал выходцу с Корсики. Мсье Проспери превосходно говорил по-французски. Он любезно предложил мне написать рекомендательное письмо директору французской компании «Ла Мокупия», разрабатывающей золотой рудник в Каратале. Этот замечательный человек также вызвался помочь мне деньгами. Я поблагодарил его за все и вышел на улицу.

* * *

– Папийон, что ты здесь делаешь? Откуда ты, чертяка, свалился? С луны? На парашюте? Дай-ка я тебя обниму.

Высокий загорелый детина в огромной соломенной шляпе спрыгнул с маленького ослика.

– Не узнаешь? – И он снял шляпу.

– Большой Шарло! Вот это номер!

Это был не кто иной, как Большой Шарло. Взлом сейфов в кинотеатре «Гомон» на площади Клиши и вокзале Батиньоль в Париже – его рук дело! Мы обнялись как братья. Расчувствовались, на глаза навернулись слезы, но мы всё смотрели и смотрели друг на друга.

– Да, дружище, далековато занесло тебя от площади Бланш и каторги! Что, разве не так? Да откуда ты взялся, черт тебя побери? Одет как английский лорд и постарел даже меньше, чем я.

– Я вышел из Эль-Дорадо.

– И долго там сидел?

– Больше года.

– Что же ты раньше не дал мне знать? Я бы взял тебя на поруки, сделал бы соответствующую бумагу, и тебя бы сразу выпустили. Боже мой! Я слышал, что в Эль-Дорадо сидит кто-то из наших, но даже представить себе не мог, что там ты, дружище!

– Просто чудо, что мы встретились!

– Представь себе, Папи! Вся Венесуэльская Гвиана от Сьюдад-Боливара до Кальяо запружена беглыми каторжниками и ссыльными. А это от залива Пария первая земля Венесуэлы на пути беглецов. Немудрено с кем-нибудь да встретиться, поскольку все они без исключения проходят здесь. Разумеется, кроме тех, кто загнулся в дороге. Где остановился?

– У доброго человека по имени Хосе. У него четыре дочери.

– Знаю. Твой добрый человек – пират. Идем заберем твое барахло. Будешь жить у меня, а как же иначе?

– Я не один. Со мной приятель, он парализован, и я за него отвечаю.

– Какие могут быть разговоры! Сейчас и для него найдем осла. Дом большой, а negrita[9] будет ходить за ним как мать.

Нашли второго осла и поехали к моим девчонкам. Боже, наш отъезд из дома этих добрых людей превратился в настоящую драму! И только после того, как мы пообещали их навещать и сказали, что и они могут приходить к нам в гости, девушки немного успокоились. Я никогда не устану рассказывать о необыкновенном гостеприимстве жителей Венесуэльской Гвианы. Мне было стыдно их покидать.

Спустя два часа мы прибыли в «за́мок» Шарло. Так он называл свое жилище. Большой дом, просторный и светлый, стоял на холме, возвышавшемся над долиной, которая тянулась от деревушки Караталь до самого Кальяо. Справа на фоне чудесной панорамы девственного леса виднелся золотой прииск «Ла Мокупия». Дом Шарло был срублен из твердопородного кругляка. Он состоял из трех комнат, прекрасной столовой и кухни. Два душа внутри и один снаружи – в огороде, ухоженном на славу. Все овощи для стола шли с огорода, и росли они превосходно. Во дворе жили пять сотен кур, кролики, морские свинки, поросенок и две козы. Все это теперь составляло богатство и настоящую радость Шарло, бывшего каторжника, специалиста по сейфам и четко спланированным кражам!

– Ну, Папи, тебе нравится мой шалаш? Вот уже семь лет, как я здесь. Я тебе говорил в Кальяо: здесь мы далеко и от Монмартра, и от каторги. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я буду радоваться этой тихой и мирной жизни? Что скажешь, приятель?

– Не знаю, Шарло. Я только что освободился и не имею на сей счет ясного представления. Ведь мы с тобой оба авантюристы и в молодости здорово почудили, это правда! И все же… меня немного удивляет, что ты счастлив и обрел покой здесь, в глухой деревушке. Впрочем, ты все сделал сам, своими руками. Думаю, тебе это стоило большого труда и немалых затрат. Видишь ли, я на такое не способен.

Уже в столовой за пуншем по-мартиникански Большой Шарло продолжил разговор:

– Да, Папийон, я тебя понимаю, тут есть чему подивиться. Ты сразу заметил, что я живу своим трудом. Восемнадцать боливаров в день – заработок скромный. Но у меня свое хозяйство. Глядишь, курочка вывела цыплят. Крольчиха окролилась. Коза принесла козлят. Помидоры уродились. В прошлом мы с тобой презирали многое, что сейчас приносит мне удовольствие. А вот и моя негритяночка! – Он повернулся к чернокожей девушке. – Кончита! Это мой друг Энрике, или Папийон. Дружили еще во Франции. Старый друг.

– Добро пожаловать в наш дом, – отозвалась молодая негритянка. – Не беспокойся, Шарло, я позабочусь о твоих друзьях. Ты будешь доволен. Пойду приготовлю для них комнату.

Шарло рассказал мне о своем побеге. Все сложилось просто и без приключений. На каторге в Сен-Лоран-дю-Марони он долго не задержался. Бежал оттуда через шесть месяцев с напарником-корсиканцем по имени Симон и еще одним ссыльным.

– Нам повезло, мы попали в Венесуэлу через несколько месяцев после смерти диктатора Гомеса.[10] Местные жители помогли нам освоиться и начать новую жизнь. На принудительном поселении тянул в Кальяо два года, да так здесь и остался. Видишь ли, мало-помалу эта простая жизнь меня покорила. Потерял первую жену: умерла при родах. Дочка тоже не выжила. А Кончита, негритянка, которую ты только что видел, отнеслась ко мне с пониманием. Я утешился ее любовью, искренним сочувствием ко мне и обрел счастье. А как ты, Папи? Должно быть, хватил лиха. Тринадцать лет – большой срок. Расскажи.

Я рассказывал больше двух часов, выкладывая своему старому другу все, что накопилось на сердце за все эти годы. Вечер прошел чудесно, мы вдоволь наговорились, предаваясь воспоминаниям. Но странное дело: ни слова о Монмартре, ни полслова о преступном мире, о делах – наших удачах и провалах – мы даже не заикнулись. О дружках, до сих пор разгуливающих на свободе, вообще ни разу не вспомнили. Как будто жизнь для нас началась с погрузки на конвойное судно «Мартиньер»: для меня в тысяча девятьсот тридцать третьем году, для него – в тридцать пятом.

Превосходный салат, жареный цыпленок, сыр из козьего молока, плоды манго под чудесное кьянти – все это подавалось на стол веселой Кончитой, к вящему удовольствию Шарло. Было видно, что он счастлив принимать меня в своем доме. Расчувствовавшись, он предложил пойти в деревню и пропустить там по стаканчику.

– Мы и здесь хорошо сидим, – ответил я, – зачем нам еще куда-то идти?

– Спасибо, друг, – согласился корсиканец, нажимая на парижский акцент. – Действительно, здесь хорошо. Кончита, неплохо бы подыскать невесту для моего друга.

– Я вас представлю своим подругам, Энрике: они гораздо красивее меня.

– Ты самая красивая! – возразил Шарло.

– Да, но я черная.

– Потому ты такая красивая, моя Кончита! В тебе течет чистая кровь твоей расы.

Огромные глаза Кончиты так и сверкали огнем радости и любви. Чувствовалось, что она просто готова молиться на Шарло.

Растянувшись на широкой кровати, я слушал новости Би-би-си из Лондона. Как-то непривычно снова окунаться в события, которыми живет мир. Отвыкаешь за столько-то лет! Я повернул ручку настройки приемника, и оттуда полилась музыка стран Карибского бассейна. В эфире Каракас – на позывные и трансляцию больших городов переключаться не хотелось. Быстро выключив приемник, я погрузился в размышления о только что пережитых часах и минутах.

Умышленно ли мы не касались лет, прожитых нами в Париже? Нет. Намеренно ли не вспоминали о нашем близком окружении, которому повезло избежать нашей участи? Опять же нет. Так что же, выходит, для крутых ребят все, что было до суда, не имеет уже никакого значения?

От жары я все время ворочался на широкой кровати. Не выдержав, я встал и вышел в сад. Сел на большой камень и стал смотреть вниз на долину и золотой рудник. Там внизу все светилось электрическими огнями: туда-сюда сновали порожние и груженные породой тележки.

Золото добывают из недр земли и обращают в слитки или звонкую монету. Если у вас его много, значит у вас есть все. Золото – двигатель мира. Добыча его обходится дешево, поскольку рабочим платят очень мало; но, чтобы хорошо жить, оно совершенно необходимо. А Шарло, в прошлом потерявший свободу именно из-за желания иметь как можно больше золота, сейчас даже не вспоминает о нем. Он и не заикнулся, богат ли прииск, или его запасы истощились. В настоящем он связывает свое счастье с негритянкой, домом, домашним хозяйством, огородом. О деньгах ни слова. Помудрел. А я пребывал в недоумении и замешательстве.

Шарло сцапала полиция по наводке одного парня по прозвищу Малыш Луи. Помнится, еще в тюрьме Санте Шарло клялся мне, что разорвет негодяя на кусочки при первом удобном случае. И вот сегодня вечером об этом ни гугу. А я, к примеру, – просто поразительно! – не заводил разговор ни о фараонах, ни о лжесвидетеле, ни о прокуроре. А ведь надо было о них поговорить, ей-богу! Не для того я столько раз бежал, чтобы стать полусадовником-полурабочим!

Согласен, я обещал себе соблюдать законы этой страны и сдержу свое слово! Но я ни в коей мере не отказывался от мести. И учти, Папи, не следует забывать о том, что идея мести не только поддерживала тебя все эти тринадцать лет, проведенных в застенках, но и была единственной твоей религией. Только благодаря ей ты сегодня на свободе, и от своей религии нельзя отступаться.

Черная малышка Шарло хороша, спору нет, но неужели он действительно предпочитает захолустную дыру у черта на рогах большому городу?! Или это я такой болван, что не могу понять простой истины: жизнь моего друга Шарло может иметь свои прелести? Или он боится ответственности, которую неумолимо налагает на человека современная городская жизнь? Есть над чем подумать, Папи.

Шарло сорок пять, для мужчины это еще не возраст. Высокий, сильный, крепко сбитый крестьянин с Корсики, выросший на вольных хлебах и здоровой пище. А солнце Венесуэлы не поскупилось на загар. И когда он надевает большую соломенную шляпу с загнутыми вверх краями, то выглядит даже очень и очень внушительно. Это тип первопроходца, открывателя здешних девственных земель. Он настолько ассимилировался с местными жителями, вписался в пейзаж, что выделить его из этой среды почти невозможно. Он практически стал ее частью.

Вот уже семь лет, как он здесь, но не постарел еще старый медвежатник с Монмартра! Больше двух лет, пожалуй, ушло на расчистку участка плато и постройку дома. И еще надо было выбрать деревья в лесу, срубить, привезти, окорить, обтесать, подогнать. А ведь каждое бревно из древесины твердых пород. Бревна тяжелые-претяжелые. Недаром дерево называют железным. Все деньги, заработанные на прииске, наверняка ухлопаны на строительство дома. Без помощников было не обойтись, а им тоже надо платить. А еще стоимость цемента (дом заделан в бетон), колодца, ветряка для закачки воды в бак. Эта молодая пухленькая негритянка с большими влюбленными глазами наверняка была первой помощницей старого морского волка, выброшенного на берег. Я заметил в большой комнате швейную машинку. Должно быть, она сама сшила и скроила те короткие платьица, которые так ладно сидят на ней. Неплохо. Зато Шарло реже приходится оплачивать счета портнихи!

Да, если он не уехал в город, значит не был уверен в себе. А здесь эта приятная, в сущности, жизнь не ставит перед ним никаких проблем. Ты большой человек, Шарло! Наглядный пример того, что может выйти из мошенника. С чем и поздравляю! Поздравляю также и тех, кто помог тебе не только перемениться, но и изменить взгляд на жизнь: показать, какой она может быть или какой ей следует быть.

И все же венесуэльцы с их радушием опасны. Им только дай, так опутают тебя сердечностью, доброжелательностью, что и глазом не успеешь моргнуть, как превратишься в пленника! Я свободен, свободен, свободен и хочу навсегда остаться таким!

Берегись, Папи! Не будь дураком, не обзаводись хозяйством, не строй семейный очаг! Тебе хочется любви, ты был надолго лишен ее. К счастью, ты уже спустил первые пары́ в Джорджтауне. Индианка Индара – еще и двух лет не прошло! С этой точки зрения ты менее уязвим, чем если бы тебе пришлось попасть сюда прямо с французской каторги, как это произошло с Шарло. Как бы ни прекрасна была Индара и как бы ни был ты счастлив с ней, это тебя не остановило. И ты бежал из Джорджтауна. Тебе не захотелось жить припеваючи и кататься как сыр в масле. Спокойная жизнь? Это не для тебя. Пусть даже счастливая. И ты это прекрасно знаешь.

Приключения. Приключения. Вот моя стихия! В них я живу и дышу полной грудью. Отчасти поэтому я и рванул из Джорджтауна и оказался в Эль-Дорадо. А сегодня я здесь по той же самой причине.

Ну и хорошо. Девушки здесь прекрасные, горячие и обворожительные. Жить без любви невозможно. Без нее никак не обойтись. Только надо избегать осложнений. Я должен дать себе слово прожить здесь один год, это моя обязанность. А там… Меньше привяжешься – легче вырваться из колдовских чар этого народа. Да, я авантюрист. Однако и во мне произошли некоторые перемены. Я должен зарабатывать деньги честным трудом и никому не причинять зла. Моя конечная цель – Париж. Настанет день – я предъявлю счет тем, кто виновен в моих страданиях.

Очень довольный, я проводил глазами луну, заходящую за девственный лес – море темных вершин, словно застывших в неподвижности. Вернувшись в комнату, я растянулся на просторной кровати.

Париж! Париж! Как ты далек от меня! Но недалек тот день, когда я снова войду в мой город и пройдусь по его улицам.

Глава вторая

Рудник

Через неделю, благодаря рекомендательному письму Проспери, бакалейщика-корсиканца, я устроился на рудник «Ла Мокупия». Следил за работой насосов, откачивающих воду из штолен.

Рудник напоминал угольную шахту. Те же штольни и штреки под землей. Золотые жилы не встречались. Самородки тоже попадались нечасто. Драгоценный металл был сокрыт в твердой горной породе. Ее взрывали динамитом. Большие глыбы разбивали кувалдами. Мерные куски породы загружали в тележки, которые с помощью подъемников подавались на поверхность. Затем порода обрабатывалась в дробилках и превращалась в порошок мельче речного песка. Порошок смешивали с водой и получали текучую массу, которая закачивалась насосами в огромные баки, не уступающие по величине резервуарам на нефтеперерабатывающих заводах. В баки добавлялся цианид. Золото растворялось, образуя более тяжелую суспензию, и осаждалось на дне. Затем жидкий осадок подвергали нагреву, в результате чего цианид испарялся, а выпавшие золотые крупинки задерживались гребенками фильтров. Эти фильтры – точная копия расчесок для волос. Золотой песок собирался и переплавлялся в слитки. Качество получаемого таким образом золота строго контролировалось, проба на чистоту должна была соответствовать двадцати четырем каратам. Слитки отправлялись на склад, где они находились под строгой охраной. Кто же их охранял? Я долго не мог прийти в себя! Не кто иной, как бывший каторжник Симон, напарник Большого Шарло по побегу.

После работы я решил поглазеть на это чудо: отправился на склад и не поверил своим глазам. Внушительный штабель золотых слитков был аккуратно выложен заботливыми руками Симона. А само хранилище какое-то несерьезное: простая камера из бетона, никакой спецарматуры, стены не толще обычных, деревянная дверь.

– Как дела, Симон?

– Порядок. А твои как, Папи? Хорошо тебе у Шарло?

– Не то слово.

– Я не знал, что ты в Эль-Дорадо, а то постарался бы вызволить тебя оттуда.

– Спасибо на добром слове. Скажи-ка, ты нашел здесь свое счастье?

– Видишь ли, у меня здесь дом. Не такой большой, как у Шарло, но кирпичный. Сам построил. Молодая ласковая жена. Две дочурки. Когда захочешь, приходи к нам. Мой дом – твой дом. Шарло сказал мне, что твой друг болен. Моя жена умеет делать уколы. Если надо, обращайся без всякого стеснения.

Мы разговорились. Симон был безумно счастлив. Не вспомнил и не заикнулся ни о Франции, ни о Монмартре, где он, кстати, долго жил. Совсем как Шарло! Прошлое для него не существовало – только настоящее: жена, дом, дети. Зарабатывал он двадцать боливаров в день. Хорошо, что куры неслись, – омлет всегда на столе. Выводились цыплята – опять же мясо на кухне и доход от продажи. А просто так, на двадцать боливаров в день, Симон, конечно, далеко бы не уехал. Да еще с семьей!

Я уставился на эту груду золота, так небрежно хранящуюся за деревянной дверью и четырьмя стенами толщиной тридцать сантиметров. Пару раз подцепить ее фомкой – и дверь бесшумно откроется. Золотишко нынче по три с половиной боливара за грамм, или тридцать пять долларов за унцию. Его тут прилично: потянет на три с половиной миллиона боливаров, или миллион долларов. Фантастическое богатство! Стоит только протянуть руку! Спереть его как дважды два – просто детская забава.

– Хороша поленница! А слитки-то как уложены – красота, да и только! Правда, Папийон?

– Лучше бы ее развалить да хорошенько припрятать. Богатство несметное!

– Может, и так, но золото не наше. Оно священно, потому что мне его доверили.

– Доверили тебе, но не мне. Веришь, просто руки чешутся, когда видишь такую гору. Лежит себе без присмотра.

– Не без присмотра – я ее охраняю.

– Может быть. Но ты же здесь не круглые сутки?

– Нет, только с шести вечера до шести утра. А днем другой сторож. Да ты должен его знать: это Александр, что проходил по делу о фальшивых почтовых переводах.

– А! Знаю. Ладно. Пойду. Пока, Симон. Привет семье.

– Ты навестишь нас?

– С удовольствием. Чао!

И я быстро ушел, вернее, убежал прочь от этого места. Прочь от соблазна. Невероятно! Тут хочешь не хочешь, а украдешь! В администрации рудника сидят какие-то чудаки. Плохо, ох плохо лежит золотишко! Просто диву даешься, как оно еще лежит. Такое сокровище – и под охраной двух первоклассных мошенников! Да уж, чего только не насмотрелся на своем веку, а такого не видел!

Я не спеша поднимался вверх по извилистой тропинке, ведущей к деревне. «Замок» Шарло стоял в самом конце тропинки. Я плелся нога за ногу. День был тяжелый: восемь часов, да во второй штольне даже при работающих вентиляторах воздуха не хватало. Влажно и душно. Раза три или четыре останавливались насосы. Пришлось переналаживать и вновь запускать. Сейчас полдевятого, а под землю я спустился в полдень. Заработал восемнадцать боливаров. Для простого трудяги совсем неплохо. Килограмм мяса стоит два с полтиной, кофе – два боливара, сахар – семьдесят сентимо. Недороги и овощи, рис – полболивара за кило, столько же фасоль. Прожить можно, и довольно дешево. Все это так. Но хватит ли у меня ума принять такую жизнь?

И вот, взбираясь по каменистой тропинке без всякого труда благодаря подбитым гвоздями ботинкам, полученным на руднике, я, хоть и старался не думать об этом, вновь видел миллион долларов в золотых слитках, который так и просится в руки какого-нибудь смельчака. Застать Симона врасплох – пара пустяков, особенно ночью. Подойти сзади и угостить хлороформом, чтобы не узнал тебя. И дело в шляпе. Безответственность и халатность администрации потрясающи: Симону оставляют даже ключ от хранилища, чтоб он мог там укрыться, если пойдет дождь. Верх идиотизма! Остается только вывезти двести слитков с рудника. Подогнать грузовик или телегу – в общем, что попадется. Надо заранее подготовить в лесу вдоль дороги несколько тайников. Слитки можно будет спрятать партиями – скажем, в каждом тайнике по сто килограммов. Если подвернется грузовик, то после разгрузки можно отогнать его подальше к реке, где поглубже, да и пустить на дно. А если телега? В деревне телег полно. С лошадью, правда, труднее, но и ее найти можно. С восьми вечера до шести утра, да если ночка выдастся с проливным дождем, дело можно будет провернуть запросто, еще и вернуться домой и завалиться спать как ни в чем не бывало.

С мыслями о том, как я, обтяпав дельце, уже тихо скользнул под простыню на широкой кровати Шарло, я незаметно для себя очутился на освещенной огнями деревенской площади.

– Buenos noches, Francés,[11] – приветствовала меня группа мужчин из бара.

– Добрый вечер. И всем спокойной ночи.

– Посиди с нами немного. Выпей холодненького пивка, сделай милость.

Отказаться было бы невежливо. Я принял приглашение. И вот я уже сидел среди этих добрых людей, в основном шахтеров. Они хотели знать, как я живу, нашел ли себе жену, хорошо ли Кончита ухаживает за Пиколино, не нуждаюсь ли в деньгах на лекарства и прочие расходы. Эти великодушные и неожиданные предложения постепенно возвращали меня к действительности. Один старатель предложил мне, если я пожелаю, отправиться с ним. Ну это в том случае, если мне не нравится рудник и я не хочу там работать.

– Будет потяжелей, но и заработаем больше. И потом есть шанс разбогатеть за один день.

Я поблагодарил их всех и собрался выставить ответное угощение.

– Нет, француз, ты наш гость. Как-нибудь после, когда станешь богачом. Храни тебя Господь!

И вот я снова шагал по дороге к «замку». Да, легко стать честным и скромным среди этих людей, которые довольствуются малым, счастливы без видимой причины, принимают человека, не интересуясь, кто он и откуда.

Дома меня встретила Кончита. Она была одна. Шарло работал на руднике. Когда я уходил оттуда, он как раз пришел. Кончита – само веселье и доброта. Она подала мне тапочки, чтобы ноги отдохнули от тяжелых ботинок.

– Твой друг спит. Он хорошо поел. А я написала письмо в больницу с просьбой принять его и отнесла на почту. Больница совсем недалеко от нашей деревни – в небольшом городке Тумерено.

Я поблагодарил ее и принялся за дожидавшийся меня горячий ужин. Кончита ухаживала за мной просто и весело, по-семейному, и это снимало внутреннее напряжение, оставшееся от соблазнительной тонны золота, и настраивало меня на спокойный лад. Открылась дверь.

– Всем добрый вечер!

В комнату непринужденно вошли две молодые девушки.

– Добрый вечер, – ответила Кончита. – Папийон, это мои подруги.

Одна из них оказалась высокой и стройной брюнеткой по имени Грасьела. У нее была ярко выраженная цыганская внешность. Другую звали Мерседес. Ее дед был немец, потому и кожа у нее белая, а волосы белокурые и очень тонкие. У Грасьелы были черные глаза андалузки со жгучим блеском тропиков, а у Мерседес – зеленые, вдруг напомнившие мне о Лали, индианке из племени гуахира. Лали… Что стало с Лали и ее сестрой Заремой? Не попытаться ли разыскать их, раз я вернулся в Венесуэлу? Сейчас тысяча девятьсот сорок пятый год, с тех пор прошло двенадцать лет. События тех дней отошли в прошлое, но при мысли о двух прелестных созданиях сердце сжимается от боли. Много воды утекло… В их жизни наверняка произошли перемены. Честно говоря, я не имею права вносить сумятицу в их новую жизнь.

– Твои подруги прелесть, Кончита! Спасибо, что познакомила.

Я понимал, что обе девушки свободны и ни с кем не помолвлены. Вечер в приятной компании пролетел незаметно. Мы с Кончитой проводили их до конца деревни, и всю дорогу они висели у меня на руках. На обратном пути Кончита сообщила, что я понравился и той и другой.