Первая мировая война

С чего Европе было бояться войны? В 1914 г., перед самым началом Первой мировой, французский полковник, бывший подростком, когда в 1870 г. Германия напала на Францию, услышал разговор молодых офицеров, выпивавших за скорейшее начало войны и смеявшихся над такой возможностью. Он оборвал их смех вопросом: «Думаете, война – это toujours drôle, всегда забавно?» Полковника звали Анри-Филипп Петен. Двумя годами позже под Верденом он стал свидетелем жесточайшей бойни XX столетия.

Французы, чей смех прервал Петен, разделяли ненависть большинства соотечественников к Германии, возникшую больше 40 лет назад, 2 мая 1871 г. Тогда в отеле «Шван» во Франкфурте-на-Майне германский канцлер Отто фон Бисмарк подписал соглашение, по которому Эльзас и бо́льшая часть Лотарингии перешли во владение Германии. В тот день германские войска вошли в Мец под залпы победного салюта. В классных комнатах иезуитского колледжа Святого Климента, как в 1931 г. писал британский историк Бэзил Лиддел Гарт, «послание, переданное пушками, не требовало перевода. Мальчишки вскочили на ноги. Директор, поднявшись вслед за ними, воскликнул: «Дети мои!» – затем, не в силах сказать больше ни слова, склонил голову и сложил руки, как для молитвы. Память об этом ужасном моменте оставила несмываемый след в душах учеников». Одним из этих молодых людей был 19-летний Фердинанд Фош, который не смирился с тем, что его родина потерпела поражение до того, как он смог пойти на фронт.

Не все в только что объединенной Германии были удовлетворены результатами победы. Амбиции немцев возрастали с ростом промышленной мощи страны. Стремление к колониальной экспансии, не меньшему, чем у Великобритании, морскому могуществу, влиянию на азиатских мусульман, доминирующей роли в Европе постоянно подпитывало чувство неполноценности немцев. Очевидно, Германия, объединившаяся лишь в 1871 г., слишком поздно для империи вступила в борьбу за власть, влияние и уважение на международной арене. Необходимость дальнейшей войны и необходимость накопить достаточное военное могущество для безоговорочной победы – таковы были главные выводы книги «Германия и будущая война» (Deutschland und der nächste Krieg), опубликованной в 1912 г. кавалерийским офицером в отставке Фридрихом фон Бернгарди. В 1871 г. Бернгарди побывал в Париже в числе победителей, и в своей книге он подчеркивал, что Германии необходимо начать войну, чтобы не проиграть битву за мировое господство. «Единственный закон природы, перед которым ничего не значат все остальные ее законы, – пишет он, – это борьба за существование». Война была «биологической необходимостью». Немецким солдатам на сорок лет моложе его вскоре предстояло испытать эту уверенную теорию на поле боя и умереть, проверяя ее на практике.

Франко-прусская война 1870–1871 гг. стала последней войной между европейскими державами в XIX в. В битве при Седане с каждой стороны погибло три тысячи солдат, а во время гражданских волнений в Париже было казнено более 25 000 коммунаров. Этот жестокий пример показал, как дорого обходятся большие войны и насколько непредсказуемыми по своему разрушительному эффекту могут быть их последствия. После 1871 г. Германская, Французская, Бельгийская и Британская империи продолжали расширять свои заокеанские владения, празднуя блестящие победы и испытывая горечь редких, но ощутимых поражений. Среди нескольких сотен британских солдат, в 1879 г. погибших от рук зулусов у Исландваны, был и сын Наполеона III. В 1894 г. полковник-лейтенант Жоффр вел свою колонну по пескам Сахары на штурм Тимбукту. На стыке веков германский полковник Эрих фон Фалькенхайн в составе командования иностранного экспедиционного корпуса создал себе репутацию безжалостным подавлением восстания боксеров в Китае. Именно тогда кайзер Вильгельм II сравнил германских солдат с гуннами, не подозревая, что случайно оброненная фраза спустя короткое время приобретет прямо противоположное значение. «Как тысячу лет назад гунны под предводительством Аттилы завоевали славу, запечатлевшую память о них в мировой истории, – сказал он, – Германия должна запомниться Китаю, чтобы ни один китаец не смел даже косо посмотреть на немца»[1].

Эти, как правило, далекие, но всегда кровавые войны послужили предостережением тем, кто был способен услышать. В 1896 г. британский классик A. Э. Хаусман писал о жестокости войны в поэтическом сборнике «Парень из Шропшира» (A Shropshire Lad):

В волнах летнего дурманаБыл ручьем я усыплен.Слышу: грохот барабанаПробивается сквозь сон.То звучнее он, то тишеРаздается там и тут.Для мортир готова пища —Юноши на смерть идут.На полях былых сраженийКости белые лежат.Все они – добыча тленья,Нет для них пути назад.В горн трубит трубач отважный,Флейта звонкая поет.Все готовы к бою. КаждыйВ Воскресенье оживет[2].

Пятью годами позже тревожным рифмам Хаусмана вторил голос 26-летнего члена палаты общин, консерватора Уинстона Черчилля. Участвовавший в боевых действиях в Индии, Судане и в Англо-бурской войне Черчилль услышал предложения некоторых политиков о создании армии, способной воевать на равных с европейским противником. «В последнее время я часто удивляюсь, слыша бойкие и хладнокровные высказывания членов парламента и даже министров о европейской войне», – заявил он 13 мая 1901 г., через три месяца после вступления в парламент. Далее он развил свою точку зрения, рассуждая о том, что прошлые войны велись «малыми регулярными армиями, состоящими из профессиональных солдат», в будущем же, когда «друг на друга пойдут целые народы», война в Европе закончится лишь «полным истреблением побежденных с едва ли менее фатальным истощением и экономическим коллапсом победителей».

Демократия, предупреждал Черчилль, будет гораздо «более мстительна», чем королевская власть и правительства старых формаций: «Войны народов окажутся куда ужаснее, чем войны королей». Десятью годами позже, 9 августа 1911 г., когда охваченная военной лихорадкой Германия пошла на открытый конфликт с Британией и Францией, захватив на Атлантическом побережье порт Марокко, лидер немецких социал-демократов Август Бебель высказал рейхстагу предостережение: война может привести к революции. Его осмеяли, назвали паникером, один из парламентариев ответил ему, что «после войны положение вещей всегда улучшается!».

Соперничество, порождающее войны, не способна смягчить логика антивоенных настроений. Первое десятилетие ХХ в. ознаменовалось множеством проявлений такого соперничества и различными обидами между народами, чьи истинные потребности, стремления и возможности должны были бы заключаться в мире, торговле, промышленности и росте национального благосостояния. Целых четыре десятилетия во Франции копилось раздражение против Германии из-за потери территорий, аннексированных в 1871 г. Совет французского патриота Леона Гамбетта «Никогда не говорите об этом, но всегда помните» постоянно звучал в ушах французов. Статуя Страсбурга на площади Конкорд, затянутая черной тканью, служила им вечным напоминанием о потере двух восточных провинций. В путеводителе по Парижу Карла Бедекера, вышедшем в 1900 г. в Лейпциге, о задрапированной статуе говорится: «В память об утраченном Эльзасе «Страсбург» затянут крепом и покрыт траурными венками». Со своей стороны, Германия лелеяла неуемные территориальные амбиции, особенно за пределами восточной границы. Немцы надеялись присоединить западные польские губернии Российской империи, а также расширить немецкое влияние в Центральной Польше, Литве и вдоль Балтийского побережья. Империя Вильгельма II стремилась восстановить баланс сил, впервые нарушенный двести лет назад Петром I, а через сорок лет после его смерти – Екатериной Великой.

Амбициозные планы Николая II распространялись прежде всего на Балканы, где Россия выступала в роли защитника славян и союзника славянской Сербии, неустанно боровшейся за увеличение своей территории и выход к морю. Российская империя также считала себя поборником прав славянских народов под австрийским правлением. У самой русской границы на территории Австро-Венгрии жили три славянских меньшинства, которым покровительствовала Россия: украинцы, русины и поляки.

Австро-Венгрия, которой с 1848 г. правил Франц Иосиф, пыталась сохранить собственную громоздкую имперскую структуру, балансируя между многочисленными национальными меньшинствами. В 1867 г., желая найти компромисс между требованиями немцев и венгров, Франц Иосиф принял титул императора Австрии и короля Венгрии. Австрийцы разработали сложную парламентскую систему, целью которой было предоставить место в законодательном органе каждому из народов[3]. Но само нежелание Габсбургов что-либо менять столкнулось со стремлением обуздать возмутителя спокойствия, угрожавшего австрийскому господству на юге, – постоянно растущее (по крайней мере, по мнению Австрии) Сербское государство.

В Великобритании писатели и журналисты, равно как и адмиралы с парламентариями, били тревогу, твердя о растущей военно-морской мощи Германии. В начале лета 1914 г. эти опасения подогрело известие о грядущем расширении Кильского канала, что позволило бы безопасно и стремительно перебрасывать немецкие корабли из Балтийского моря в Северное. Антинемецкий пафос господствовал на страницах популярных изданий, настоятельно рекомендовавших правительству ввести всеобщую воинскую повинность, чтобы в случае войны не зависеть от маленькой профессиональной армии. Либеральный кабинет жестко отклонял все подобные предложения.

Схема европейских альянсов отражала стратегические опасения всех государств. Две Центральные державы, Германия и Австро-Венгрия, были связаны как формальными, так и теплыми дружественными отношениями. С 1892 г. все больше сближались Франция и Россия, с обеими Британия достигла соглашения с целью сократить вероятность конфликта. Англия и Франция, не заключая формального союза, в 1904 г. подписали Entente cordiale (фр. «Сердечное согласие»), урегулировавшее их взаимные претензии в Египте и Марокко, а с 1906 г. начали совместные совещания по военным вопросам. Благодаря этим соглашениям и переговорам и возникла Антанта, союз Англии, Франции и России, создавший для Центральных держав угрозу вражеского окружения. Особенно этого опасался кайзер Вильгельм II. Он мечтал о Германии, которую бы уважали, боялись и одновременно восхищались. Внук королевы Виктории, он возмущался тем, что в мире господствуют ее сын Эдуард VII и внук Георг V, короли, чья империя включала Индию с ее сотней миллионов подданных.

Во дворце Вильгельма в Потсдаме его окружали реликвии, напоминавшие о предке, Фридрихе Вильгельме I, создателе прусской армии. «В наши дни, – писал Карл Бедекер в 1912 г., – характерной чертой городских улиц стали бесчисленные военные, особенно отборные солдаты гвардейских полков». В Потсдаме находилась и бронзовая конная статуя Вильгельма I, установленная в 1900 г. Вильгельмом II, с богиней Победы перед пьедесталом. Богиню, во времена Римской империи покровительницу цезарей, окружали рельефы, изображавшие юного принца в битве при Бар-сюр-Об в 1814 г., во время войны с Наполеоном, и триумфальное вступление немецкой армии в Париж в 1871 г.

Ирония заключается в том, что первое известное упоминание о Потсдаме, символе военного могущества и имперского статуса Германии, относится к X в. и, по словам Бедекера, свидетельствует о «древнеславянском происхождении» города. С тех пор ни о каких славянах в Потсдаме не слышали, хотя в 1945 г. русские встретились там с союзниками как победители, завоеватели и миротворцы. Впрочем, карта Европы после 1900 г. с ее четко очерченными границами, бо́льшая часть которых не менялась с 1815 г. или по крайней мере с 1871 г., скрывала немало серьезных разногласий, в основном этнического характера.

Сербия, несколько десятилетий назад обретшая независимость и территориальную целостность и ставшая первым самостоятельным славянским государством современности, пыталась получить выход к Адриатическому морю, но в этом ей препятствовала Австрия, в 1908 г. аннексировавшая бывшую турецкую провинцию Босния и Герцеговина. Эта аннексия не только очевидно противоречила Берлинскому соглашению 1878 г., подписанному в том числе и Великобританией, но и позволяла Австрии контролировать Адриатическое побережье, протянувшееся более чем на 500 километров. К тому же в случае нападения Австрии на Сербию Босния могла служить ей военной базой.

Каждое из национальных меньшинств Австро-Венгрии мечтало присоединиться к одной из соседних стран, таких как Сербия, Италия или Румыния, или, как в случае чехов, словаков, словенцев и хорватов, получить некую форму автономии или даже образовать независимое государство. Поляки, находившиеся под властью Германии, Австро-Венгрии и России, никогда не оставляли своего стремления к независимости, подкрепленного обещаниями Наполеона, но на протяжении столетий успешно подавляемого кайзерами, царями и императорами.

14 декабря 1912 г. на опасность стремлений славянских народов для Австро-Венгрии в письме престолонаследнику империи Габсбургов, племяннику императора эрцгерцогу Францу Фердинанду, указал начальник австрийского Генерального штаба, барон Конрад фон Гётцендорф. «Воссоединение южных славян, – писал он, – одно из мощнейших национальных движений, которое невозможно ни игнорировать, ни остановить. Вопрос в том, состоится ли это воссоединение под эгидой монархии, и тогда ценой этого станет потеря независимости Сербией, или же Сербия послужит для него основой, и тогда мы потеряем монархию». Фон Гётцендорф ясно дал понять, что объединение славян вокруг Сербии для Австрии будет означать потерю всех южнославянских провинций, то есть почти всего побережья. Утрата территорий и престижа в угоду Сербии «низведет статус монархии до средней европейской державы».

Страхи и желания многих государств и народов пока еще не привели к европейской войне, но стали пороховой бочкой, к которой оставалось лишь поднести спичку, чтобы грянул взрыв. Война дала бы прекрасную возможность осуществить давно вынашиваемые планы или посчитаться по старым счетам. Германию, несмотря на развитую промышленность и уверенность в своей военной мощи, встревожил тесный союз между ее западными и восточными соседями, Францией и Россией. В поисках союзника она ухватилась за громоздкую и внутренне неупорядоченную Австро-Венгрию, ставшую ее партнером по необходимости. А в 1882 г. Германия вовлекла в свою орбиту и Италию, создав Тройственный союз.

В 1898 г. визит кайзера к султану Абдул-Хамиду в Константинополь и его помпезное паломничество в Иерусалим, где представители всех трех монотеистических религий возвели для его проезда особые праздничные арки, продемонстрировал Османской империи и всему мусульманскому миру, что они смело могут искать в Германии друга. К 1914 г. на Масличной горе высились три впечатляющих каменных здания с видом на Мертвое море: русский Вознесенский монастырь, с 1888 г. символ восточных интересов Санкт-Петербурга; дом англичанина сэра Джона Грея Хилла, той же весной приобретенный сионистами для еврейского университета, символа зарождающихся национальных устремлений; благотворительная больница Августы-Виктории, построенная в 1909 г. и названная в честь жены кайзера, – памятник уверенному утверждению немецких интересов и амбиций.

В 1907 г. Великобритания подписала соглашение с Россией. Хотя главной целью соглашения было урегулирование затяжных англо-российских споров о разделе сфер влияния в далеких Персии и Афганистане, для Германии оно стало еще одним подтверждением обоснованности ее опасений по поводу возможного стратегического окружения. В знак серьезности своих намерений Германия с 1899 г. продвигала проект железной дороги от Берлина до Багдада и далее, планируя использовать Константинополь как место перехода из Европы в Азию. Паром должен был принимать путешественников, грузы и железнодорожные вагоны на станции Сиркеджи на европейском берегу Босфора и перевозить их на станцию Хайдарпаша на азиатском берегу, что стало бы символом немецкого предпринимательства.

Планы немцев предусматривали продолжение железной дороги через всю Турцию далеко на юг, до портов Газа в Восточном Средиземноморье, Акаба на Красном море и Басра в Персидском заливе. Дополнительная ветка должна была вести на восток от Багдада, достигая персидских нефтяных месторождений, что стало бы прямым вызовом британскому и российскому влиянию, установленному в регионе всего 7 лет тому назад. В 1906 г., желая помешать возможной постройке немецкого терминала в Акабе на Красном море, Британия, доминировавшая в то время в Египте, присоединила к своим египетским владениям восточные области Синайской пустыни, отобрав их у Турции. Это позволяло молниеносно перебросить британскую артиллерию из Египта в крошечную бухту Табы, откуда она могла бы обстреливать железнодорожный терминал и портовые сооружения Акабы при возникновении угрозы интересам англичан со стороны немцев.

Немецкие страхи перед окружением основывались на наблюдениях за постоянно растущей сплоченностью Франции, России и Великобритании, о которой свидетельствовали договоренности и постоянные переговоры. В январе 1909 г. Альфред фон Шлиффен, бывший начальник немецкого Генерального штаба, ушедший в отставку несколькими годами раньше, опубликовал статью о будущей войне, в которой он говорил о Великобритании, Франции, России и даже Италии: «Очевидно стремление к объединению этих держав, цель которого – концентрация достаточной мощи для нападения на Центральные державы. Вскоре опустятся разводные мосты, границы откроются и миллионные армии ринутся разорять и разрушать, перейдя Вогезы, Мёз, Неман, Буг и даже Изонцо и Тирольские Альпы. Опасность представляется огромной». Зачитывая эту статью вслух своим генералам, кайзер произнес: «Браво!»

В 1911 г., через пять лет после того, как англичане обеспечили себе возможность при необходимости быстро уничтожить хотя бы один из терминалов находящейся под контролем немцев железной дороги Берлин – Багдад, Великобритания и Франция объединили действия с целью помешать закреплению Германии в Агадире, порте на Атлантическом побережье Марокко. Немецкая канонерка вошла в порт, англичане пригрозили начать военные действия, если она откажется покинуть гавань. Угроза подействовала, но напряжение лишь усилилось.

Общественное мнение не всегда основывалось на реальных фактах. Британские коммерсанты пользовались железной дорогой Берлин – Багдад не меньше немецких, к тому же этой дорогой в дополнение к одиннадцати немцам управляли восемь французских директоров. Но Великобритания не могла смириться с самой мыслью о контролируемой немцами транспортной артерии протяженностью почти 3000 километров, пересекающей Европу, Анатолию и доходящей до арабских провинций Османской империи: ее существование представлялось британцам угрозой империи и ее интересам в Персидском заливе и Индийском океане.

Лишь около 300 километров этой дороги, проходившие по Сербии, выпадали из сферы влияния Германии и ее союзников. Британская и Французская колониальные империи были для Германии неиссякаемым источником зависти и негодования, хотя собственные владения Германской империи включали несколько крупных регионов в Африке и обширные пространства Тихого океана. Впрочем, эти регионы никогда не подвергались активной колонизации и эксплуатации. Колониальные владения для Германии были скорее символами власти, чем значимым подспорьем в достижении экономического развития и процветания.

Еще одной причиной англо-германских трений, подогреваемых ярыми националистами по обе стороны Северного моря, стало желание кайзера сравняться с Великобританией в военно-морской мощи, хотя заморские владения Германии не нуждались в столь же значительном флоте, как британский. В 1912 г. специальным указом правительства, четвертым за 12 лет, и без того внушительный личный состав ВМФ Германии был увеличен на 15 000 солдат и офицеров. Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль предложил обеим сторонам взять паузу в наращивании военно-морских сил, но этот шаг был отклонен Германией. Его соображения о том, что сильный флот, необходимый Британии, учитывая ее индийские и другие далекие владения, для Германии является «роскошью», верные по существу, оскорбили немцев, стремившихся сравняться в могуществе с Великобританией, так как предполагали, что они ей в чем-то уступают. В свою очередь, британцы, опасаясь растущей немецкой угрозы в Северном море, приветствовали морскую экспансию России: 12 мая 1914 г. британский кабинет министров с удовлетворением констатировал, что «предположительно существенное увеличение русского Балтийского флота безусловно облегчит наше положение по отношению к Германии в собственных территориальных водах».

В 1912 г. победа Сербии в Первой балканской войне с Турцией нанесла серьезный удар по престижу Германии. Военный успех и территориальные приобретения маленького славянского государства не только угрожали австрийскому господству на Балканах, но и мешали германским планам добиться наибольшего среди европейских стран влияния в Турции. Территориальные потери турок в Европе в пользу Сербии также сыграли на руку России. Российская империя, сильнейшая из славянских государств и к тому же владевшая польскими и балтийскими территориями на границе с Германией, была рада возможности подогреть антигерманские настроения. Само противопоставление тевтонов славянам было серьезным поводом для конфликта, который никак нельзя назвать нежеланным. 8 декабря 1912 г., беседуя с начальником Генерального штаба графом фон Мольтке, главой морского кабинета адмиралом фон Мюллером и гросс-адмиралом фон Тирпицем, кайзер произнес слова, занесенные Мюллером в дневник: «Австрия должна действовать жестко против славян вне своих границ (сербов), иначе она утратит контроль над сербами в Австро-Венгерской империи. Если Россия поддержит сербов, война станет для нас неизбежной». Немецкий флот, добавил кайзер, «встретится в бою с британским».

На встрече Мольтке высказал предположение, что «столь желанная, по словам кайзера, война с Россией потребует серьезной подготовки». Кайзер согласился и выразил пожелание, чтобы пресса начала «объяснять немецкому народу», что война, которая станет следствием австро-сербского конфликта, затронет «основные национальные интересы» Германии. Инструкция, переданная адмиралом Мюллером канцлеру, Теобальду фон Бетман-Гольвегу, не присутствовавшему на совете, гласила: «На пороге великой европейской войны народ не должен задаваться вопросом, за что воюет Германия. Люди должны заранее привыкнуть к необходимости такой войны»[4].

Мольтке также придавал большое значение готовности общества принять войну. В начале 1913 г. он последовал примеру Бетман-Гольвега и предостерег своих австрийских коллег от войны с Сербией, несмотря даже на намерение сербов оккупировать Албанию. Мольтке не сомневался в своей правоте; 10 февраля 1913 г. он сказал генералу Конраду фон Гётцендорфу, начальнику австрийского Генштаба, что «рано или поздно начнется европейская война, в которой столкнутся германские и славянские народы», и «хорошо подготовиться к этому противостоянию – долг и первоочередная задача государств, являющихся главными носителями немецких национальных идей и культуры». Но «необходимое условие такой войны – готовность людей жертвовать собой и своими интересами и всеобщий энтузиазм», предупредил Мольтке. Это время еще не пришло.

В июне 1913 г. Черчилль в частной беседе с капитаном Э. фон Мюллером, немецким военным атташе в Лондоне, вновь озвучил предложение о паузе в наращивании военно-морской мощи обеими сторонами. Мюллер недолюбливал британцев и не горел желанием отправляться в Министерство иностранных дел в Берлин или даже напрямую к кайзеру, чтобы сообщить о мирной инициативе Черчилля. Он запросил инструкций у гросс-адмирала Тирпица. Тирпиц посоветовал доложить о разговоре с Черчиллем как можно скорее, причем представить дело так, будто Черчилль рассчитывает затормозить рост германского морского могущества, опасаясь, что в противном случае Великобритания не сохранит свое традиционное первенство на море. Таким образом, инициатива Черчилля была намерено искажена с целью настроить против нее кайзера. Почти год спустя министр иностранных дел Германии Готлиб фон Ягов жаловался немецкому послу в Лондоне: «Хуже всего тенденциозные отчеты вашего военно-морского атташе. Неужели вы не в состоянии его приструнить? Вечная травля и клевета на английскую политику весьма огорчительны, особенно когда используются в высших кругах [то есть кайзером] как довод против моих действий».

Между тем растущая мощь Германии была очевидна всем и каждому. Весной 1913 г. численность ее постоянной армии, возросшей к прошлому году до 544 000 человек, увеличилась до 661 000. В октябре того же года канцлер объяснил этот рост следующим образом: «Не подлежит сомнению, что, если однажды разгорится общеевропейский пожар, который приведет к прямому конфликту славянских народов с германским миром, мы окажемся в невыгодном положении, так как часть Европы, до последнего времени находившаяся под турецким владычеством, теперь принадлежит славянским государствам».