Зима Джульетты

– В смысле – к моим? К кому – к моим?

– Ну, к родителям… У тебя кто? Мама и папа?

– Нет. Мама и бабушка. Мы ее вчера из больницы привезли. Ей операцию делали очень сложную…

Он с трудом поднялся с корточек, глянул на Элку сверху вниз умоляюще, будто хотел вымолить индульгенцию для бабушки. Потом устыдился вдруг. Ведет себя, как сопливый нашкодивший пацан. Бабушкиной операцией решил прикрыться. Отец будущий. Надо же не прикрываться, а решение какое-то принимать! Но – какое? Какое тут может быть решение? Жениться на Элке? Ой нет… Он и не любит ее совсем. Или ради ребенка – надо? Что, что делать-то полагается в таких случаях?

– Я… Я что-нибудь придумаю, Элк. Я пока не знаю… – тихо проговорил он, пятясь к двери и сильно сжимая в пальцах бутылочное горлышко. – Ты прости, я пока не готов… Растерялся как-то. Мне надо одному побыть… Осознать… Я пойду, ладно? Но ты не бойся, я не сбегу… Я что-нибудь придумаю, обязательно придумаю…

Тарелка с колбасой вывернулась из пальцев уже в дверях, грохнулась на пол и не разбилась. Грубо сработанная, фаянсовая, столовская. Подребезжала немного и затихла. Значит, не будет счастливого решения. Да и какое может быть в этой ситуации счастливое решение?

Он быстро переступил через кружочки рассыпанной по линолеуму колбасы, вышагнул в коридор, не оглядываясь. Очень хотелось на морозный воздух. Скорее, скорее. Чтобы голову обдуло. Чтобы протрезветь.

Последняя мысль еще больше его напугала. Трезветь не хотелось. Автоматически поднес к губам бутылочное горлышко, сделал несколько торопливых глотков, закашлялся. Шел по общежитскому коридору, то ли кашлял, то ли рыдал от страха.

Ой, если вспомнить себя того… Стыдоба. Молодой еще был. Первокурсник. Мамин сынок, бабушкин внучек, на чистом сливочном масле да на Майн Риде с Джеком Лондоном воспитанный. Такого вокруг пальца не обвести – себя не уважать.

Не знал он тогда, что подобными вещами вообще можно как-то манипулировать. Растерялся. Не учел Элкиной наглости и глупости, опыта не было. Это уж потом понял, что бабья глупость и наглость – величины прямо пропорциональные. Как мудрость пропорциональна порядочности. Не всегда, конечно, но зачастую.

Отдельная песня была о том, как он сдавался маме с бабушкой. Сидел перед ними, опустив голову, бормотал невесть что. Слова выходили какие-то неправильные, и звучало жалко и глупо. И про «картошку», и про Элку, и про «сам не знаю, как получилось». Последнее вообще стало рефреном его виноватого выступления. Потом поднял на них глаза…

У мамы на лице была написана озадаченность. Вовсе не обвинительная в его сторону, а просто – озадаченность. Будто он заболел и рассказал ей о симптомах болезни, а она решала, к какому врачу лучше обратиться и где его взять, чтобы хороший в своем деле специалист был. Но бабушка… Лучше бы он и не смотрел ей в лицо. Нет, и на нем тоже не было ни презрения, ни обвинения… Было другое, еще хуже. На лице у бабушки был написан торжественный ужас. И озабоченная сосредоточенность. И проговорила она тоже весьма торжественно, распрямив спину и указав на него перстом, как царица Савская:

– Будем играть свадьбу, Георгий!

– Елизавета Максимовна… О чем вы? Какая свадьба? – выныривая лицом из своей озадаченности, тихо спросила мама.

Бабушка повернула к ней голову, смотрела долго и многозначительно. А мама смотрела на бабушку. Тоже многозначительно. Так они вели взглядами свой молчаливый диалог минуты три. Потом мама на тихой истерике произнесла вслух, почти сдаваясь:

– Да, да… Но при чем здесь Гоша, Елизавета Максимовна? Это же другое совсем… У нас с вашим сыном любовь была, взаимное чувство. А тут.

– Какая разница, Юля. Ребенок не должен страдать. Ты что хочешь, так же потом, как я, всю жизнь себя казнить? Нет, Юля, нет. Нельзя по-другому. Я вот хотела по-другому и сына потеряла. Да что я тебе буду доказывать, ты и сама все знаешь! Нет, Юля, нет!

– Но, Елизавета Максимовна! Это не тот случай! Даже близко не тот! Да и не виноваты вы ни в чем.

– Я сказала, будет свадьба! Пусть женится!

– Но он ее не любит!

– Зато ребенок будет расти с отцом! Твой внук, Юля. Или внучка. И ничего Георгию не сделается. Главное, он живой и здоровый, и при тебе… А мой Сашенька…

Бабушкины губы задрожали, и мама смолчала. Потом поднялась с места, подошла к бабушке, огладила по плечу. И вздохнула грустно.

Он тогда и внимания не обратил на подоплеку этой меж ними недоговоренности. Потому что, странное дело, но ему вдруг легко стало. Будто гора с плеч свалилась. Наверное, доминанта воспитанной с детства порядочности взяла верх. Так всегда бабушка говорила – ты должен вырасти порядочным человеком, как твой отец… Да, пусть лучше будет порядочность, черт с ним со всем! Даже в ущерб себе! Свадьба так свадьба, Элка так Элка!

– Мам, бабушка… Я женюсь, ладно. Я решил.

– Молодец, Георгий. Ты настоящий мужчина, – без особого энтузиазма отозвалась бабушка.

– Не надо, сынок… – тихо вздохнула мама. – Можно ведь как-то по-другому. Помогали бы, алименты платили.

– Нет. Все, я решил. Женюсь.

Да, ему легче стало. Только на краешке подсознания билась испуганная мыслишка – неправильно все это. Бред, бред какой-то. Надо немедленно все прекратить. Встать и уйти, хлопнув дверью. Но куда уйти? Сбежать от проблемы? И кому – хлопнуть дверью? Маме и бабушке, которые его проблему, дурака инфантильного, как-то решают? Пусть и неправильно?

Потом он привел Элку в дом. Встретили ее ласково, мама назвала Эллочкой, а бабушка – деточкой. Мама по настоянию бабушки нашла знакомых в загсе, их расписали через неделю. И свадьбу сыграли, скромную, но с нашествием деревенских родственников. Они сидели за столом, важничали изо всех сил, пытаясь показать, что тоже не ликом шиты в части «культурности приличного застолья», как выразилась одна из Элкиных бойких теток, и в то же время страстно ощупывали его глазами, будто примериваясь, какой кусок и с какого боку получше оттяпать. Впрочем, это потом выяснилось, что относительно «оттяпать» у них были совсем другие намерения. У вампиров этих.

После свадьбы молодая жена сразу вошла в конфронтацию и обструкцию с мамой и бабушкой. Без промедления, можно сказать, ввинтилась штопором. Ввязалась в бой. Гоша сам при этом не присутствовал, в то утро на лекции в институт убежал. Но мама рассказывала, как Элка после его ухода вышла из комнаты, села на кухне пить чай и заявила с ходу:

– Хорошо, что вы сегодня дома, Юлия Борисовна. Надо бы с вами срочный вопрос порешать. Ну и с вами тоже, Елизавета Максимовна.

– А что такое, деточка? – ласково подняла брови бабушка. А мама насторожилась.

– Надо бы квартиру разменять срочно. Хочу, чтобы ребенок в нормальных условиях родился. Что мы тут с Гошей у вас…

– То есть как это… разменять? – все еще улыбаясь, подняла брови бабушка.

– Ну как, как… – по-деловому подступила к вопросу Элка. – Вам на двоих однушку, а нам на троих с Гошей и с ребенком двушку. Это будет по справедливости, я считаю.

– Господи, деточка… Да что ты такое говоришь?.. Не понимаю, чем мы тебе не угодили, – тихо проговорила бабушка, хватаясь за сердце.

А мама хвататься за сердце не стала. Отставила от плиты сковородку с сырниками, повернулась к Элке, глянула ей прямо в глаза и заговорила четко, громко, почти по слогам, как с недоумком:

– Послушай меня, Элла. И уясни себе раз и навсегда. Эта квартира никогда меняться не будет. Эта квартира издавна принадлежала семье Елизаветы Максимовны. Здесь жил ее сын, отец Гоши. Эта квартира ей дорога как память. И даже не в этом дело… Не будет она меняться, и все. Вопрос закрыт, Элла. Ты меня поняла, надеюсь?

– Нет, ну… Как-то вы странно говорите… А зачем тогда меня прописали?

– Потому что ты вышла замуж за Гошу. Живи, рожай, радуйся жизни.

– Нет, ну… Странная вы какая… Мы же молодые, нам надо свое жилье! Тем более квартира ведь не приватизирована, ее можно разменять на две муниципальные… Я знаю, мне мама говорила. А она ходила к юристам консультироваться. Они, между прочим, немалые деньги за консультацию берут.

– О, как интересно! Значит, твоя мама уже к юристам ходила! А ты не спросила, чего ради мама вздумала распоряжается нашей квартирой?

– Она, между прочим, не ваша. Она государственная. Так ей юрист сказал. Я уже и фирму нашла, которая занимается разменом таких квартир. Там и варианты уже подобрали. Есть квартиры свободные, и документы очень быстро сделают. У вас хорошая квартира, метраж большой, от желающих съехаться отбою не будет. Правда, денег ужасно много за срочность запросили, но мне мама обещала дать. Я с вас даже денег за размен не возьму!

– Элла, ты что, не понимаешь? Ты не слышала, что я тебе сказала? Я еще раз повторяю, вопрос закрыт. И больше никогда к нему возвращаться не будем. Запомни это.

– Нет, как это – не будем? Как раз и будем. Сегодня мама моя с тетей Зоей приедут. Где-то после обеда, наверное. С утра уже выехали. Пока из нашего поселка до города доберутся… На автобусе до станции два часа пилить, потом два часа на электричке… Вам хорошо, вы таких проблем не знаете, вы в городе живете, на автобусе до станции по грязной да ухабистой дороге не колыхаетесь. Вышли из дома – все рядышком, топай себе по чистому асфальту. Да, хорошо вам… Ну ладно, я пока к себе пойду. Спасибо за сырники, вкусные были. А маме с тетей Зоей я сама обед сготовлю, вы особо не хлопочите. Продукты какие в холодильнике есть?

– Погоди, Элла… А Гоше ты уже озвучила свои наполеоновские планы? – встала у нее на пути мама.

– Нет. Зачем?.. Да кто мужика вообще спрашивает? Мне, главное, ребенка родить в нормальных условиях. Давайте потом поговорим на эту тему, ладно? Когда мама с тетей Зоей приедут. А то как-то несправедливо получается, я одна, а вас двое. Потом, ладно?

А потом был кошмар. То есть кошмар для бабушки с мамой. А для тещи с тетей Зоей – совсем наоборот, привычная ситуация. Особенно «свою тарелку» поймала тетя Зоя, женщина-кипяток. Да, такое чувство было, что все время бурлит в ней что-то шипящее, держит в скандальном тонусе. Она даже ходила, слегка подпрыгивая, и все время дула на пальцы. И всем телом была направлена на скандал, то есть вперед, на врага: пузо – вперед, титьки – вперед, щечки – вперед…

– Да… Кватира у вас большая, хорошая, всем хватит… Хорошая кватира, хорошая, не жмитесь…

Она так и говорила – «кватира». Слышалось в этом что-то зловещее, хамски неуправляемое. Впрочем, так оно и было на самом деле.

– А вы как себе думали, баушка? – склонялась тетя Зоя насмешливо над сидящей в кресле Елизаветой Максимовной. – Думаете, если вы городская, так можете нашу Элку в служанках держать? Не, баушка, и не мечтайте. Еще не хватало, чтобы она за вами горшки выносила.

– Прекратите немедленно, что вы несете! Не смейте, слышите? – возмутилась мама, но тетя Зоя ее и не слышала. Вернее, слышала, конечно, но старательно игнорировала ее возмущение. Только на пальцы дула.

– Мы вам тоже хорошую кватиру подыщем, баушка, не переживайте. Где-нибудь на окраине, чтобы всегда свежий воздух был. И заживете там со сватьей нашей, Юлией-то Борисовной, красавицей писаной. Ишь ведь! Вроде мы с ней одногодки, а выглядит как молодо. Это оттого, Юлия Борисовна, что работать ты не привыкла! Ни сенокоса не знаешь, ни огорода, ни стайки с навозом! Чего так на меня смотрите, баушка, разве я не дело говорю? А то приезжайте к нам в Охлопково, у нас тоже баушки есть… Будете на завалинке семечки лузгать да на печке косточки греть! А, баушка? А Юлию Борисовну за нашего агронома замуж пристроим. Он хоть и пьющий, но так в общем и целом хороший мужик. Нет, не хотите? Ну ладно…

В принципе, бабушка вообще плохо понимала, что происходит. Сидела в кресле, с удивлением глядела на Юлю.

– А я ведь сейчас милицию вызову, уважаемые… – зло, вкрадчиво прошелестела Юля, наступая на тетю Зою. – Вас отсюда выкинут в два счета и фамилию с адресом не спросят!

– Тю, испугала! – усмехнулась женщина, плюхаясь на диван. – Милицию! Мы, между прочим, не к тебе приехали, а к Элке. Она, между прочим, здесь законно прописанная!