История одной семьи

Дом был большой, во всяком случае, он мне тогда таким казался. Там была зимняя и летняя половина. Летняя половина зимой не отапливалась, она вообще была какой-то не очень жилой: очень просторной и какой-то официальной. На стенах висели портреты тогдашних вождей, и мы любили иногда зимой забредать туда и видеть, как эти портреты были покрыты изморозью.

Жилым помещением для нас была небольшая светлая комнатка с голландской печкой, где спали родители, и большая кухня с русской печкой и полатями рядом с печной лежанкой и чуть выше её. Мы спали на печке или на полатях.

Помню утро, когда все мы, дети, лежим на полатях рядом с отцом, – а это было такое счастье! – и вдруг он, свесившись вниз, говорит маме, хлопотавшей на кухне:

– Мать, а у кого-то сегодня праздник, день рождения. Пельменей бы…

И мама ворчливо отвечает: «А, по-вашему, чем я тут занимаюсь?!» У меня сладко тает в груди: я почему-то твёрдо уверена, что это у меня день рождения и что мама в честь меня хлопочет у печки. С Каратузом связан большой кусок моей более или менее сознательной детской жизни. По-моему, именно в Каратузе появилась у нас вторая, очень значимая для нас няня Стюра.

Война

Каратуз помню и по войне. Не знаю, где мы жили, когда началась война, но прожила я её в Каратузе.

Начала войны не помню, но время потом помню очень хорошо. В детском саду, куда мы с Женькой непременно ходили, мы сворачивали в рулон бинты: нам их привозили выстиранными, большим ворохом, наши няньки и воспитательницы разбирали их на отдельные куски и давали нам, детям, скатывать их в рулоны. Кроме того, мы на прогулках собирали специальную лекарственную ромашку, которая потом сдавалась в определённые сборочные пункты. И, конечно же, концерты в госпитале, который тоже был в нашем селе. Мы читали стихи, пели песенки, плясали и танцевали. У нас с Женькой для этого было два «коронных» номера: «Яблочко» и «Калинка-малинка». Если «Калинку-малинку» мы исполняли просто и весело, то «Яблочко» – это было что-то особенное. Мы пели частушки, всех не помню:

Эх, яблочко, куда котишься?Попадёшь ко мне в рот —Не воротишься.Эх, яблочко, да сбоку зелено,Не катись туда,Куда не велено.Эх, яблочко, да на тарелочке,Надоела мне жена,Пойду к девочке.

Эта последняя частушка мне особенно нравилась и под «девочкой» я, конечно же, подразумевала себя.

И под каждую частушку мы исполняли с Женькой некий обряд: мы мыли палубу, ставили паруса, приводили себя в порядок: чистили башмаки и т. д. Номер проходил на «ура».

В одну из военных зим в Каратуз привезли детей-сирот из Ленинграда. Их поместили в больницу, так как они были очень слабыми после блокады, их подлечивали и распределяли по ближайшим детским домам.

А одну девочку, Катю, примерно мою ровесницу, чуть постарше, ни один детский дом не взял: она была очень больна, у неё было больное сердечко. Она поначалу осталась в больнице, но потом её взяла к себе одна из медсестёр. Катя жила у неё, недалеко от нас, на соседней улице. Несмотря на свою болезнь, она была обычным ребёнком: ей и с горки хотелось скатиться и в снежки поиграть. Была Катя из-за болезни сердца очень полной, грузной, и, естественно, дети дразнили её. Бывало, упадёт она, съезжая с горки, а подняться сама не может, дети соберутся вокруг и смеются. Я как-то не выдержала, подошла к ней, подала ей руку, помогла подняться и потом делала так же. Она привязалась ко мне, и мы подружились. Я приходила к ней домой, и мы вместе играли. А уж как радовалась её приёмная мать!

Каким-то образом Катю разыскал её отец, воюющий на фронте. Он стал присылать Кате богатые посылки: видимо, наши войска были уже в Европе. Однажды прислал совершенно необыкновенную куклу: она была с фарфоровой головкой и умела закрывать глаза. Катин отец писал благодарные письма доброй женщине, приютившей его дочку, и обещал, что по окончании войны он приедет в Каратуз и заберёт свою девочку и её приёмную мать в Ленинград.

Катя не дожила до окончания войны. Когда её хоронили, приёмная мать её собрала нас, детишек, и разрешила взять что-нибудь из Катиных вещей на память о ней. Платьица и прочие наряды как-то не очень запали мне в душу, но кукла, присланная Кате её отцом, – это было что-то невероятное! Гораздо позже, когда я уже читала «Отверженных» Гюго и когда Жан Вальжан подарил Козетте куклу, я поняла, что он подарил ей именно такую. Я сказала о кукле Катиной маме, но она ответила, что положила её Кате в гроб. А мне подарила хорошенькое шёлковое платьице в клеточку, но я это платье никогда не любила, мне в нём всегда было холодно.

Чем ещё я помню войну? Одну зиму нам с Женькой совершенно не в чем было выйти на улицу: не было валенок, а другой обуви мы, по-моему, тогда просто не знали – или в валенках, или босиком.

Мы сидели дома, тосковали и ныли: «Гулять хотим, на улицу хотим…» Отец нас уговаривал: «Ну, подождите, ребята, вот кончится война, и я куплю вам валенки». И вдруг однажды приходит вечером с работы и приносит под мышкой две пары новеньких, ещё с каблучками, валенок (ещё они там назывались «катанками»). Мы с Женькой молча переглянулись, схватили «катанки», напялили их тут же, накинули кое-какую одежонку и – вон из дома. Самое главное, что мы с ним не переговаривались, а поняли друг друга молча.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.