Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины

– О, это вряд ли, – усмехнулась Олеся. – Этого не жду.

– Тогда зачем? Объясни мне, и я соберусь с силами, и действительно приду туда, и буду натягивать на твой палец кольцо. Какая-то глупость. Зачем это нужно? – Померанцев встал и отвернулся к окну. – Почему мы не можем жить, как живем.

– Но ведь ты сам предложил, – напомнила ему Олеся.

– Да, предложил. Потому что вижу, как сильно ты этого хочешь. – Он покачал головой, а она не смогла совладать с собой и ухмыльнулась – тихо, сама для себя, в полнейшей темноте. «Нет, мой дорогой Максим, выходит, не так уж сильно я этого хочу, как ты думаешь, раз сегодня в загсе не было ни одного из нас».

– Я хочу твою фамилию, – ухмыльнулась Олеся. – В остальном вещи меня устраивают такими, какие они есть.

Максим обернулся и несколько секунд изумленно смотрел на Олесю, словно пытаясь вычислить, откуда взялось это «новое» и что за странное спокойствие в ее жестах. Почему его девочка не кричит, не кидает ему в лицо обвинения и упреки? Что это – новая форма защиты? Отрицание? Может быть, Олеся даже репетировала эту манеру игры, потратила на это весь вечер. Она же актриса.

Да, актриса. Наверное, впервые и уж конечно только в своей голове Максим назвал ее так. Актриса. Он кивнул и пересек темную комнату, протянув руку Олесе. Максим прекрасно знал: какие угодно слова могут быть сказаны, любые жесты или заламывание рук. Даже такое вот наигранное спокойствие – актрисы все это могут и умеют, но когда Олеся окажется в его руках, в тот самый момент она окажется и в его полной власти. Тут Рожкова была бессильна.

Закона ради…

Анна сидела посреди своей огромной гостиной, совмещенной с кухней, и смотрела на настенные часы, красивые, громоздкие, с кукушкой, которая, правда, уже не куковала. И вовсе не оттого, что не могла этого делать – еще как могла. Громко, четко, каждый час кукукала как заведенная – ничем не остановишь. Кто их только таких порождает на свет – кукушек.

Анна терпела и даже привыкла, хотя друзья-знакомые и вздрагивали, когда кукушка с непонятным скрежетом выплывала из своего гнезда и принималась заливаться. Но потом родилась Машка, близнецы – и в один прекрасный момент Анна просто встала на стул и вырвала кукушку с деревянного насеста. Владимир смеялся, как сумасшедший, а Анна кричала, что, если он хочет, чтобы в их доме кто-то кукукал, она готова взять эту роль на себя – за умеренную своевременную оплату. И даже демонстрировала, как именно она будет кукукать.

Владимир – покойный муж Анны. Его не было в живых уже пять лет, а часы все висели и поскрипывали раз в час, запуская механизм, которого каждый раз не оказывалось на месте. Анне это обстоятельство уже не казалось странным. Когда-то, когда Владимира только не стало, Анна с не совсем здоровым изумлением рассматривала вещи, которые он носил, чинил, приносил в дом и вешал на стены. Они остались, а он исчез. Не уехал, не сбежал к другой, а просто перестал существовать. Тогда, много лет назад, эта мысль просто сводила с ума. Анна очень любила Владимира. Но теперь любила другого мужчину, и ее мучал вопрос, где, собственно, черти носят этого самого «другого». Именно поэтому-то она и смотрела на часы.

– Что, все еще не вернулся? – раздался тихий женский голос за Анниной спиной. Полина Дмитриевна, мама Володи, формально уже давно чужой Анне человек, волновалась, куда же подевался их рыжий ирландец, Матгемейн Макконели, в которого пару месяцев назад без памяти влюбилась Анна.

– И не звонил, – задумчиво пробормотала Анна.

– А чего свет не включаешь? – Полину Дмитриевну в простонародье называли бабушкой Ниндзей за способность бесшумно передвигаться в абсолютной темноте, не издавая при этом ни звука. Таким образом и с такими способностями она всегда оказывалась в нужном месте в нужное время. Впрочем, никакой особой фантастики в таких талантах бабушки Ниндзи не было – подобной способностью, так или иначе, обладает любая женщина с маленькими детьми. Чтобы не разбудить драгоценное чадо (а всем известно, какие дети милые, когда спят), женщины приспосабливаются не ходить, а красться, не ставить тарелку на стол, а помещать ее туда, как карту на вершину хрупкого карточного домика.

Фокус был только в том, что Полина Дмитриевна сохранила и развила в себе эти способности до невиданных размеров и качеств. И это с ее-то артритом, с ее-то хрустом в суставах, на который она всегда жаловалась.

– Голова болит. Без света лучше, – вздохнула Анна и подошла к окну. Из большого панорамного окна гостиной открывался шикарный вид на Строгинский затон. Когда-то Владимир мечтал пройтись под парусом по заливу. Теперь Анна мечтала, чтобы Матгемейн – Матюша – поскорее вернулся домой.

– Да ничего с ним не случится.

– Да? – хмыкнула невестка. То есть формально бывшая уже, конечно, но связанная таким количеством лет, трудностей и пережитых вместе слез, что теперь уже пожизненная. – Рыжий двухметровый парень, не говорящий ни слова по-русски? Конечно, что может случиться с таким? – Анна всплеснула руками и отошла от окна.

– Может быть, куда-нибудь позвонить? – предложила свекровь.

– Куда? В морг? – вытаращилась на нее невестка и в буквальном смысле позеленела. Отчего именно этот вариант возник в ее воспаленном воображении, неизвестно. Или, впрочем, известно откуда. Да, конечно, чего еще может бояться женщина, муж которой в свое время скоропостижно, буквально за одну секунду, умер от аневризмы мозга? Анна не хотела и боялась признаваться себе в этом, но, с тех пор как она встретила Матгемейна, каждую минуту волновалась и боялась, что он тоже может вот так… исчезнуть.

– Почему в морг? – уставилась на нее Полина Дмитриевна.

– О боже, за что мне это?..

– А куда его вообще понесло? – поинтересовалась баба Ниндзя.

– Да не знаю я. Он что-то сказал, да разве ж я его понимаю? Что-то вроде про клуб.

– По клубам пошел? Хорош влюбленный! – фыркнула было свекровь, но Анна даже бровью не повела. Матгемейн был музыкантом, играл практически на чем угодно, что могло издавать звуки. Гитара, флейта, волынка, бутылки из-под пива, оставленные подругами Анны, – Матюша извлекал гармонию из всего. Они и познакомились же на фестивале, где Матгемейн, приглашенный музыкант в составе ирландской группы, с упоением выводил рулады, отбивая ногой такт… пока не увидел Анну, конечно.

– Я так поняла, там ему вроде работу предложили, – пояснила она, хотя в глубине души сомневалась в том, что поняла Матюшу правильно. Трудности перевода. С одним языком у них не было проблем, только в одном месте они понимали друг друга без слов – в тишине и темноте их комнаты, когда даже просто прижиматься друг к другу, ощущать тепло большого тяжелого мужского тела было счастьем. Анна совершенно не представляла, как смогла бы жить дальше без него.

– Да какую работу? Кто станет приглашать в клуб никому не известного волынщика? – усомнилась баба Ниндзя. Полина Дмитриевна не могла понять, как столь невозможно другой, во всех смыслах нерусский, не наш Матгемейн сможет прижиться на русской земле. Как бы он там ни любил Анну. И ее мысли имели под собой определенную почву. За те месяцы, что Матюша провел тут, в квартире Анны, он то постоянно сидел в этих своих фейсбуках и твиттерах, то бесконечно смотрел фильмы на планшете, потому что русское телевидение по-английски, как говорится, «нэ размовляло».

– Может быть, он нашел какую-нибудь фолк-группу? – предположила Анна, снова перепроверяя свой телефон. Ни звонков, ни СМС.

– Ага, и теперь начнутся гастроли. – Свекровь сначала сказала, а уж потом пожалела, потому что Анна посмотрела на нее больными глазами влюбленной кошки. Сдурела, сбрендила. Полина Дмитриевна вздохнула, включила маленькую лампочку под кухонным шкафом – верхний свет включать не стала, сама знала, что такое мигрень – и принялась суетиться, кипятить чайник, мазать масло на хлеб, делать бутерброды. Анна постояла еще, прожигая взглядом совсем уже опустевшую дорогу к дому. Снова бросила взгляд на часы – половина первого. Любой концерт уже кончился бы. Любая вечеринка – с этим сложнее, но она была уверена, что Матюша не остался бы просто так. Или хотя бы позвонил.

– Что-то случилось! – замотала головой она и, отказавшись от бутербродов в любой форме, принялась чертить круги по гостиной. – Надо что-то делать.

– Звони в полицию, – предложила свекровь, а Анна, уцепившись за эту мысль, тут же побежала, схватила трубку, набрала телефон «02», который оказался теперь не столько номером полиции, сколько экстренных служб вообще – на все случаи жизни. Если у вас горит – нажмите один, если вас заливает – нажмите два, если вы думаете, что умираете, – нажмите три, если думаете, что убивают кого-то за соседней стеной, – нажмите четыре. Вернуться в главное меню – нажмите ноль. Ваш звонок очень важен для нас. Оставайтесь на линии, и наш оператор обязательно ответит. Вы – шестой в очереди.

– Господи, да если бы нас грабили, то воры успели бы вынести не только деньги и драгоценности, но и мебель, технику, даже квартиру бы успели переоформить на себя, пока ты ждешь! – ворчала баба Ниндзя.

– Оператор 322223, слушаю вас! – раздался женский голос в Аннином ухе, перекрывая ворчание свекрови. После столь долгого ожидания она растерялась и не сразу поняла, что оператор обращается к ней и что он, вернее, она – живая, не автоматическая.

– Да! – воскликнула Анна.

– Что да? – опешила оператор.

– У меня пропал человек, – собрала остатки мыслей невестка.

– Иностранец, – прошипела бабушка Ниндзя, полагая по старой памяти, что для наших «органов» рыжий человек иностранного происхождения ценится выше, чем родной, отечественной выделки.

– Да какая разница! – прошипела Анна в ответ.

– Как давно пропал? – строго спросила 322223.

– Уже четыре часа как должен был вернуться, – сказала Анна и тут же почувствовала смущение, так как, во-первых, все-таки не четыре, а три. Концерты, если что, кончаются поздно. – Не отвечает на телефон.

– Гудки идут? Может быть, просто не хочет отвечать? – предположила 322223, на что Анна тут же обиделась и расстроилась уже окончательно. Главным образом потому, что и сама именно этого и боялась. Что Матюша устанет от всего этого, устанет от нее и, увидев ее номер на экране своего смартфона, просто вздохнет и положит его обратно в карман. Что однажды он подойдет к ней с немного виноватым лицом, скажет, что хочет слетать ненадолго в Дублин, чтоб… ну, не знаю, проверить, выключен ли газ. А то вдруг забыл, когда улетал в Москву. И исчезнет навсегда Матгемейн Макконели, до невозможности рыжий возлюбленный Анны, только его и видели. Почему она об этом думала? Да потому что это был самый вероятный сценарий.

– Вдруг с ним что-то случилось? – зло ответила Анна. Операторша помолчала, а потом предложила обратиться в региональное отделение полиции с заявлением, но не раньше утра.

– Юридически ваш муж пока что не считается пропавшим. Мало ли что его задержало. Надо подождать.

– Муж… – протянула Анна, и операторша моментально напряглась и затянула что-то про то, что заявления принимаются только от родственников и супругов. Голос ее был при этом каким-то неприятным, чересчур вежливым и в то же время презрительным. Будто хотела сказать – много вас тут, мужиков ищут. Они от вас бегают, а вы это на нас валите. Придет к утру мужик, помада на рубашке, перегар и плюс какие-то нелепые отмазки. Не беспокойте людей, не отрывайте по пустякам.

Анна отключилась, не дожидаясь продолжения, и в полнейшей растерянности посмотрела на бабу Нинздзю. Полина Дмитриевна пожала плечами. Уж ей-то от того, что Матгемейн исчезнет, будет только лучше. Легче жить. Нет, Анну Полина Дмитриевна любила как родную дочь, тем более что ее любили все. Аню было легко любить – статную блондинку со спокойным и миролюбивым характером, настоящую русскую красавицу, только без коня и горящей избы. Анну любили подруги, любил младший брат Ванька, тот самый, который сейчас служил в армии, хотя до этого был вечным студентом. Раздолбай. Хиппи недоделанный, доигрался и попал в войска в двадцать четыре года. Ее любили бездомные собаки, консьержки в подъездах и старушки на скамеечках около домов.

Полина Дмитриевна втайне мечтала, чтобы Матгемейн этот, будь он неладен, исчез из их жизни как можно быстрее. Чтобы миновала эта ирландская страсть Анны. Какие были варианты до него! Олег Зарубин, коллега покойного сына Полины Дмитриевны, Володеньки, ухаживал за Анной. Вот это был бы муж. Уж его бы не надо было разыскивать с фонарями по городу. Не пьет, не курит (а нет, курит, но это же ерунда). Моряк, работает в системе речных круизов, мог бы устраивать детям отдых каждое лето.

– Вдруг его избили и бросили на улице? – прошептала Анна, и баба Ниндзя вздохнула.

– Давай обзванивать отделения полиции и вытрезвители, – сказала она, заставив невестку покраснеть. Да, был эпизод. Однажды Матюша вернулся глубокой ночью с какого-то концерта (по его словам) весьма и весьма нетрезвым. Правда, на своих двоих дошел, но все же… Прецедент.

– Хорошо, – кивнула Анна, которой было все равно что делать, лишь бы не сидеть на месте в темной гостиной окнами на Строгинский затон. Баба Ниндзя притащила из коридора справочник, и они принялись жать кнопки, разговаривать с самыми разными людьми, задавая одни и те же вопросы: не задерживали, нет ли какой информации, нет, не муж, но все же… Пожалуйста, как личное одолжение.

– Он – иностранец, он по-русски не говорит, – поясняла баба Ниндзя, поглядывая на уже практически бьющуюся в истерике Анну. Ох, беда, беда. Любит невестка это рыжее чучело. Прямо трясется, как в лихорадке. Угораздило же. Да и он Анну тоже любит. Трясется, по крайней мере, точно так же.

Несколько месяцев назад, когда Матгемейн предложил Анне переехать к нему в Дублин, а Анна отказалась (хорошая девочка, умная, куда детей-то потащила бы, а), он приехал в Россию. Приехал по визе, что была открыта для фестиваля, каким-то чудом нашел дом, в котором был всего один раз, и сказал, что будет жить там, где Анна, если это – цена того, чтобы быть с ней. «Чучело-мяучело».

– Иностранец? Звоните в миграционный отдел, – сказал бабе Ниндзе какой-то полицейский из теперь уже не вспомнить какого отделения полиции. – А он у вас легально в России? Откуда иностранец-то? Из Таджикистана? У нас сейчас рейды, чистки идут.

– Из Ирландии, – пояснила Полина Дмитриевна.

– Гхм, – искренне удивился офицер. – Что ж, все равно. Позвоните, кто знает. Запишите телефон.

Полина Дмитриевна записала, но отвечать этот номер не захотел. Либо был бесконечно занят, либо просто игнорировал поступающий гудок с презрением глухого человека. Процесс шел бы по кругу и дальше, но у Анны кончилось терпение. Она решила, что надо немедленно ехать, причем, по ощущению бабы Ниндзи, все равно куда. Анна уже заметалась, начала собираться, переодеваться, потом она позвонила Жене – подруге, у которой имелась машина.

– Что? – сонно и растерянно переспросила Женька, время-то как раз подходило к четырем утра (или ночи?). – Куда?

– В миграционную службу.

– Это что, прикол? – зевнула Женька. – Ни разу не слышала, чтобы миграционные службы принимали по ночам. Про ночь в музее слыхала, про ночь в ОВИРе – ни разу.

– Ладно, извини! – насупилась Анна. – Я возьму такси, – и чуть было не отключилась.

– Да ладно тебе, я пошутила. Просто не понимаю, куда мы едем. Но уже встаю.

– Спасибо! Спасибо, Женечка! – пробормотала Анна и тут же побежала на улицу ждать ее там. Можно было, конечно, позвонить и Нонне. В конце концов, у той тоже была машина – не «Хендай», правда, а обычные «Жигули», но водила она их ловко. Нонна была подругой детства, и в какой-то мере было бы даже логичнее позвонить и разбудить ее. Нонна обожает заниматься чужими проблемами и влезать в не касающиеся ее дела. В какой-то степени именно поэтому Анна и не захотела привлекать Нонну к поискам Матюши.

Нонна изначально была настроена против этого романа. Женька же Анну понимала. И к тому же теперь, когда Женька была беременна, да не от кого-то там, а он Ванюшки, бедового брата Анны, они стали практически семьей. К кому же еще идти с бедой, как не к члену семьи.

– Вы хоть знаете, куда ехать? – взволновалась баба Ниндзя, стоя в халате на подъездном крыльце. Сама она поехать никак не могла – дети. Ее внуки, ее внучка – все, что осталось от Володеньки. Не так уж и мало. Очень даже немало.

– Я думала, ты знаешь, – покачала сонной головой Женька. Беременности еще не было заметно, если только не надевать обтягивающих лосин или тонких трикотажных платьев. Но для тех, кто знал Женьку, различия были огромными. Она не поправилась, но округлилась, и цвет лица изменился, она стала какой-то светящейся, полной внутреннего смысла. И дерганность движений исчезла, и эта вечная неуверенность в себе, взгляд брошенного щенка, готового пойти за любым, кто поманит кусочком сосиски… Женька стала другой, ее взгляд теперь был спокойным, обращенным большей частью внутрь себя.

– Я не знаю. Но мы найдем. Нам нужна миграционная служба. Мы звонили в вытрезвители – его там нет, – пояснила Анна, и Женька обменялась изумленным взглядом с бабой Ниндзей.

– Мы обзвонили больницы – вроде он тоже туда не попадал. В полиции тоже сказали, что не арестовывали.

– То есть он никого не убил и не ограбил? – ухмыльнулась Женька. – И кто из вас первый вообще предположил, что Матюша на это способен?

– Да никто не предположил! – разозлилась Анна. – Мы звонили во все места.

– Ладно, ладно, – вздохнула Женя. – Поехали.

И они поехали. Помотались по ночной Москве, поражаясь пустоте дорог и гонщикам, летящим по этим самым дорогам со слепой уверенностью в собственном бессмертии.

– А если колесо лопнет? – возмущалась Женька. – Или на дороге кирпич? Что, мало на наших московских дорогах кирпичей? Я сама вот словила – не кирпич, но камешек, будь он неладен. – И Женька ткнула пальцем в длинную трещину, ползущую по лобовому стеклу от правого «дворника» вверх.

– И сколько стоит починить? – поинтересовалась Анна.

– О, ну его в баню. Ничего я чинить не буду. Вот Ванька из армии вернется – пусть и занимается. Он же сказал, что теперь обо всем позаботится. А что на деле? Его вижу только по скайпу! – возмутилась она. – У меня утренняя тошнота, а он мне рассказывает, как их заставляли отжиматься на плацу. И как кто-то от перегрузки обделался прямо на этом самом плацу. Это, конечно, сильно помогает мне снять приступ!

– И все же сегодняшняя армия – это уже не то, – пожала плечами Анна. – Какой-то курорт. Где они там скайп раздобыли?

– Там только один смартфон на роту, и, чтобы позвонить, между прочим, твой брат чьи-то там наряды берет на себя.

– Наряды? – повернула голову Анна. Женька усмехнулась. Анна умела прекрасно стричь волосы, делать макияж. Умела шить самые великолепно красивые наряды, но ее братец, конечно, не о тех нарядах говорил.

– Все. Приехали. Вон вывеска. – Женька махнула рукой на табличку около обшарпанных деревянных дверей. Центр временного содержания нелегальных мигрантов. Анна кивнула и побледнела.

– Ты пойдешь со мной? – спросила она свою беременную подругу. Женька покачала головой и заглушила двигатель.

– Нельзя так нервничать. Все с ним в порядке. Даже если он не здесь, все равно ты должна как-то успокоиться. – Женя закрыла дверь. Сигнализация сломалась, и теперь приходилось закрывать центральный замок ключом, но и на это, как и на многое другое, Женьке было плевать. Лишь бы ребенок развивался здоровеньким. Все-таки рожать первенца в двадцать девять лет. Какое там – рожать его она будет уже в тридцать.

– Я не могу не нервничать, – буркнула Анна. – В прошлый раз, когда мой муж не вернулся домой, за этим последовали похороны и все остальное. Я всегда буду нервничать. И Матгемейн, между прочим, должен это понимать! Если с ним все в порядке, я его убью!

– Это очень логично, – кивнула Женя, открывая двери в заведение, в которое после этого дня мечтала больше не попасть никогда. Ни по каким вопросам. Ни при каких обстоятельствах.

Во-первых, запах. Во-вторых и третьих – тоже  запах. Кислый, затхлый запах, элитный коктейль из ароматов никогда не мытых тел, пота, страха, грязных стен, испражнений и прочих неизбежных составляющих «мигрантского быта». Сотни людей, ежедневно проходящие через одни и те же грязные комнаты, лежащие на одних и тех же деревянных лежаках, пользующиеся одними и теми же писсуарами.

– Господи, не дай бог он тут, – прошептала Анна, едва вдохнув аромат «несвободы».

– Думаешь, лучше будет, если мы найдем его в одном из московских СИЗО? – попыталась пошутить Женя, но Анна только побледнела еще больше, и подруга всерьез испугалась, что утренняя тошнота сейчас случится с совершенно небеременной Анной.

– Вам кого? – на них обеих с изумлением смотрел сонный полицейский, который надеялся, что хоть в промежуток между пятью и шестью утра сюда, в его вотчину, никого не принесет нелегкая. – Девушки?

Анна принялась сбивчиво объяснять проблему. Женька пыталась перевести ее взволнованные междометия на нормальный, человеческий язык, отчего усталость и огорчение офицера только увеличилось.

– Он здесь?

– Я не имею права выдать вам такую информацию. В конце концов, вы ему не жена, – грубо бросил офицер, прикидывая, что будет, если он просто запрется от дамочек в кабинете.

– Но это же не его вина! – ответила Анна, поразив офицера в самое сердце такой вот формулировкой. Он постоял несколько секунд, раздумывая над тем, как теперь строить разговор. Вины ирландца в том, что красивая высокая русская женщина с безумными глазами не была его женой, не было действительно никакой. С другой стороны, а ради чего дергаться?

– Дай ему денег! – прошептала Женька Анне, и вопрос неожиданно начал разрешаться. Денег у Анны с собой было около пятнадцати тысяч. Женька нашла еще десять, когда выяснилось, что разговорчивый рыжий мужик со странным английским в центре «передержки» действительно имеется.

– Они его взяли на Садовом, – пояснял офицер, аккуратно вынимая бумаги на Матгемейна. – При нем не было никаких документов, а в базах данных ОВИРа его виза уже значилась как просроченная.

– Господи, как все сложно, – всплеснула руками Анна. – Он же не просто так, он же со мной!

– Но ирландец же не кот, правда? Усов, лап и хвоста недостаточно. Есть же все-таки закон, – вздохнул полицейский и ушел за задержанным. Ожидание продлилось всего ничего – минут пятнадцать, но Анна все эти минуты бегала по комнате из стороны в сторону, из угла в угол, вызывая у Женьки приступы головокружения и желания дать любимой подруге по голове.

Результат – минус двадцать пять тысяч, что было мучительно тяжело для Анны, так как она до сих пор расплачивалась с Зарубиным, но через пятнадцать минут Матгемейна – целого и невредимого, правда, ужасно воняющего и диковато озирающегося по сторонам – привели в комнату и передали Анне с рук на руки.

– How are you, honey? – спросил он, испытывая явное неудобство из-за подозрительно большого количества грязи на одежде и невыносимого запаха, который он источал.

– Я в порядке, – ответила Анна, не справившись и все же заплакав. Она бросилась к нему и принялась целовать в губы, наплевав на все запахи и все обстоятельства.

– They said they could throw me away! – пробормотал он, и Анна пожалела, что не взяла вместе с Женькой и Нонну. Все же та была учительницей английского. Но – гугл в помощь – и Анна поняла, что Матгемейн говорит о той самой возможной депортации, о которой ни один из них до сего момента не думал.

– Нет, нет. Они не смогут, – заверила его Анна. – Почему ты весь в грязи? Они били тебя?

– Они уронили меня в лужу, – написал через переводчик Матюша, и Анна принялась рыдать еще сильней. Полицейский, который выпустил Матгемейна, начал испытывать смутное беспокойство: слишком много эмоций, все это опасно для его карьерного роста. Уж не погорячился ли он, взяв деньги и уничтожив начатое было дело о депортации.

– Так, дорогие мои, пойдемте-ка отсюда, – скомандовала Женька, заметив это выражение на лице полицейского, но Анна задержалась на секунду.

– Но что же нам сделать, чтобы такого больше не было? Какие нужно визы? Куда обращаться? – Анна проявляла такую невероятную степень наивности, что офицеру стало даже как-то неудобно.

– Вы, девушка, поймите. Он либо иностранный гражданин с просроченной визой – и тут уж никаких вариантов. Если его депортируют, назад уже никогда не пустят.

– Либо? – вмешалась Женька.

– Либо он ваш законный муж и тогда имеет право вида на жительство на территории Российской Федерации, – пояснил слуга закона, с наслаждением прощупывая купюры в кармане. Анна и Женя переглянулись, потом, не сговариваясь, повернулись к Матюше, который все еще никак не мог прийти в себя от пережитого шока. Он посмотрел сначала на Анну, потом на Женю, а потом на офицера, не понимая, о чем они говорят, и опасаясь возможного продолжения этой ночи. Мало ли что еще плохого могут тут с ним сделать.