Мужские игры

Семен Данилюк

Мужские игры

Пролог

Стоял жаркий январский денек 2004 года. На Сиднейском научно-практическом симпозиуме главным событием заключительного дня стало сообщение представителя России Алексея Забелина «Об информационных технологических новациях в ведущих промышленных отраслях страны».

Выступление вызвало всеобщий скепсис. Если в появление в России эксклюзивных технологий приходилось поверить – в конце концов что-то от могучей советской «оборонки» могло остаться, – то внедрение их в стране, безнадежно списанной в разряд сырьевых, было воспринято как откровенная пропаганда.

Ехидные реплики посыпались одна за другой. Но на все вопросы докладчик – сорокалетний худощавый человек с доброжелательным и одновременно жестким взглядом – отвечал исчерпывающе. Не ограничивался изложением научной концепции, но очень точно отмечал, где, в связи с чем и с какой степенью эффективности та или иная разработка может быть внедрена. В ответах легко угадывался человек, не только безукоризненно владеющий научной стороной вопроса, но явно вхожий в российские элитные бизнес-круги. Тем большее недоумение вызвало упорное нежелание его комментировать вопросы, затрагивавшие многих из присутствующих, – чего все-таки на сегодня ждать от России.

В четырнадцать часов председательствующий объявил о закрытии симпозиума и напомнил, что на пятнадцать часов намечена прогулка по Сиднейскому заливу – само собой, с буфетом.

Едва Забелин поднялся на прогулочный корабль, его окликнули.

– Алеша, дорогой мой мальчик! – с сочным грузинским акцентом пророкотали за его спиной, и Забелин, оглянувшись, едва успел раздвинуть руки навстречу объятиям, с которыми устремился к нему Кахи Кавтадзе – бывший советский гражданин, осевший в Германии и успешно продвинувшийся в бизнесе, – последние годы Кахи представлял интересы Дрезднербанка.

– Позволь порадоваться нежданной встрече. Это судьба решила доставить мне приятное. Не хотел идти. Компаньоны уговорили! – перейдя на английский, Кавтадзе ткнул в двух сдержанно переговаривающихся мужчин. – Прошу знакомиться.

Спутники Кахи оказались англичанином и американцем, с которыми он затеял какой-то австралийский проект.

– Мы тут обменивались мнениями. И – должен признать, твой реформаторский доклад произвел впечатление.

Кахи широким жестом тамады пригласил остальных к шведскому столу, вокруг которого суетились изголодавшиеся гости. Мужчины, не сговариваясь, набрали по полному блюду устриц. Забелин, устриц не терпевший, единственный, положил себе огромного лобстера.

– Между прочим, здесь все собрались потерпевшие от ваших реформ! – с хохотом объявил Кахи, первым усаживаясь за стол. – Один на ГКО завис, другой под Краснодаром заводик купил и…

– Кинули, – вполне по-русски подтвердил англичанин.

– Ну, а со мной знаешь, – за месяц дефолта всё моё дело уничтожили. Просто так, походя! Ты, единственный в банке, кто мне помочь пытался, – Кахи с деланным унынием склонил шею, приподнял налитый официантом бокал вина и, переглянувшись с двумя своими партнерами, вопреки обыкновению, огласил кратко: – Приступим.

Что он имел в виду выяснилось тотчас.

Все трое с одинаковым аппетитом набросились на устриц и – на Забелина.

Устриц поливали лимоном, окунали в подливку и заглатывали, будто склизкие грибочки. В Забелина вгрызались с хрустом, тщательно перемалывая кости.

– Вы утверждаете, что в России идут широкие реформы, – приступил к делу американец.

– Ничего подобного я не утверждал.

– Но это следует из доклада.

– Из доклада следует другое: назрели условия для реформ. Это не одно и то же, – Забелин раздраженно отодрал клешню лобстера.

– Нет у вас таких условий! – не отступился американец. – В России построен обычный бандитский капитализм.

– Ваши Морганы и Рокфеллеры тоже были бандюки не из последних, – огрызнулся Забелин. Обсуждать внутренние проблемы с сытыми, самодовольными иностранцами ему казалось так же неприлично, как перебирать с соседями семейные неурядицы.

– Что так, то так, – американец смачно засмеялся. – Но есть разница. Наши отстреливали друг друга за право столбить бизнес. Ваши – за право разворовывать.

– За то теперь и страдают.

– Страдают! – все трое захохотали, оценив юмор ответа. Но сводить разговор к шуткам им явно не хотелось.

– Да, знаем, кто-то уехал, кто-то сел в тюрьму, – кивнул англичанин. – Ваше правительство объявило это реформами. Новая власть прикармливает новых людей. Отбирает у прежних, раздает верным. Что с этого стране? Нам, наконец?

– Только не говори, что выстраивается вертикаль власти, – предостерег Кахи. – Развели байки: технологические новации, инвестиционный климат! А на деле – полицеский режим. Да ещё с гнильцой.

– Да что вы ломитесь в открытую дверь! – Забелин устал сдерживаться. – Или всерьез думаете, что, начитавшись собственных газет, знаете о положении в России лучше нас? Вы дотронулись до раскаленной сковороды, обожглись и – отскочили. А мы на ней крутимся!

Он расслышал укоризненное цоканье Кавтадзе, заметил озадаченные лица остальных. Извиняясь за горячность, приподнял ладонь. Но уже закусил удила.

– Другой страны у меня не будет. – Забелин в упор посмотрел на Кавтадзе, заставив того отвести взгляд. – Поэтому остается работать. Ростки есть. Должна накопиться некая критическая масса, которая вынудит правительство считаться с ней. Для этого каждый должен делать то, что от него зависит. Группа ученых и бизнесменов, в том числе я, подготовила инновационную программу, которая, по нашему убеждению, способна решительно сдвинуть дело. Собеседники Забелина сокрушенно переглянулись, будто в палате больного, который фонтанирует планами, не подозревая о неизлечимости заболевания.

– Давайте поднимемся наверх, – примирительно предложил англичанин. Принюхался. – Кажется, там кофе разливают.

Они вышли на палубу. Корабль подходил к устью, где Сиднейский залив сливался с Тихим океаном. Гид как раз показывал столпившейся группке на дома, построенные на гористом утесе:

– Самая дорогая земля в Австралии. Вон та желтая вилла – Мэла Гибсона, рядом, с колоннами, – дом Мердока. – Дорогой Алеша, – Кахи примирительно приобнял расстроенного товарища за плечо. – Не хочу тебя обижать. Но даже если твой проект вдруг поддержат, для промышленного внедрения технологий нужны серьезные банки. Серьезные! Но где они? Ты же сам бывший вице-президент «Возрождения». Неужели история собственного банка тебя ничему не научила?

– История «Возрождения» как раз и научила меня, что во всяком деле нужно идти до конца. Успех может придти, может, нет. Но придет он только, если идешь до конца, – Забелин упрямо поджал губы. – До последней точки.

На утесе внезапно зазвонил колокол. Отдыхающие заинтересованно всполошились.

– А! Это… Во-он там, среди эвкалиптов, выглядывает вилла, – гид вытянул палец. – Недавно за бешеные деньги перекупил один российский олигарх. Сбежал из России чуть ли не накануне ареста.

Он напрягся, вспоминая фамилию. Не вспомнил:

– Вот и церквушку отстроил. Говорят, тоскует.

Забелин вслушивался в затухающие звуки, а в ушах у него все сильнее звучал совсем иной перезвон, далекого теперь девяносто восьмого года.

Год 1998

Глава 1

Время новороссов

На заваленной мартовскими сугробами Варварке раззванивался церковный колокол. Озорной, непривычный в этих местах гул раздражал покоящиеся на соседнем, Кремлевском холме гранитные здания, отгороженные от суетного мира знаками «Движение запрещено». Подле веселящейся церковки, по преданиям, поднимавшей Русь на Куликовскую битву, возвышались два прилегающих друг к другу здания. Дети одного отца-архитектора, но с разной судьбой. Слева от церкви стояло обильно потрепанное московскими снегопадами и наледью, в неопрятных желтоватых подтеках, хотя не схваченное еще необратимой разрухой, здание Минтяжмаша. А ближе к Солянке, из переулка, буквально выпирало на Славянскую площадь отдраенное, с золоченой лепниной здание, крышу которого венчала корона из витых букв – «Банк „Возрождение“». Разбогатевшим купцом, неохотно допущенным в высшее общество, нависло оно над церковкой, будто родитель, обхвативший за плечи разыгравшегося малыша, и с вызовом косилось своими тонированными стеклами в сторону кичливых соседей. …«БМВ», обогнув Славянскую площадь, свернул в узенькие переулочки, затерявшиеся, будто ручейки в ущельях, меж могучими сталинскими домами. Привычно славировав, проскочил он под шлагбаум и остановился за церковным двором возле парадного входа в банк, точнехонько вписавшись меж двумя пятисотыми «мерседесами». Курившие у крыльца перед началом рабочего дня сотрудники банка развернулись в сторону вышедшего из-за руля тридцатипятилетнего худощавого человека. Приветливо закивали.

– Пытаемся надышаться перед погружением? – Забелин одним весело-ироничным взглядом охватил всех, и через раздвинувшиеся двери вошел в «шлюз» – прямоугольник, оснащенный металлоискателями и счетчиками для «считывания» пластиковых карт. На стене была прикреплена инструкция «Порядок пропуска сотрудников в помещение банка „Возрождение“». В конце длинного витиеватого текста значилось примечание: «Без предъявления документов пропускаются члены правления. Охранник обязан знать членов правления в лицо».

Сидящий в изолированной кабинке милиционер незамедлительно нажал на кнопку. Перед Забелиным распахнулись внутренние двери, за которыми и начиналась собственно банковская территория. Все входящие разделялись на три потока. Банковские служащие устремлялись к лифтам. Посетители толпились у стойки выдачи пропусков. С оторопелым видом вглядывались они в плакат за спиной дежурного – «Банк „Возрождение“ – это коллективный гражданин России. Что хорошо для банка – хорошо для России». Справа от входа сияла бронзой перил парадная, выложенная пушистым ковром лестница, предназначенная для высшего менеджмента и элитных визитеров. Напольные, восемнадцатого века часы всхрипнули, готовясь начать отсчет ударов, и Забелин, боясь опоздать к началу правления, сиганул по парадной лестнице, по-мальчишески перепрыгивая через две ступеньки. На марше второго этажа размещалась еще одна, заблокированная прозрачная дверь, за которой располагалась «сердцевина» банка – аппарат президента, его кабинет и кабинеты двух первых заместителей. Перед дверью с бумагами в руках подпрыгивали, пытаясь обратить на себя внимание находящихся внутри, несколько сотрудников. И среди них трое Забелинских подчиненных: начальник группы аналитиков кредитного управления Эдик Снежко, старший кредитный инспектор Андрей Дерясин и недавно принятый в банк на должность заместителя начальника юридического управления Игорь Кичуй. Неразлучная троица, вечно подтрунивающая друг над другом. – Вы почему здесь? – удивился Забелин. – Так, Алексей Палыч, полная засада! – горячо объявил Снежко. – Ведь сколько пахали над новой инструкцией. На комитете утвердили, а главбух не подписывает. Потребовала какие-то дурацкие выписки. Так я всё собрал – с запасом, пусть хавает. Весь банк эту инструкцию ждет, минута дорога, а тут налицо как бы волокита. Так я ей в лицо!..

Что бы ни делал расторопный Эдик Снежко, всё становилось чрезвычайно важным, и счет он всегда вел на минуты, впиваясь клещом во всякого, кто препятствовал, по его мнению, выполнению очередной судьбоносной задачи.

– Налицо в лицо, – съехидничал долговязый Андрей Дерясин. Для него инструкция была скорее предлогом, чтоб проникнуть внутрь, – за заветной дверью располагалась невеста Андрея помощник президента банка Инночка Голицына.

– А ты с чем? – Забелин обернулся к высоченному, худому как плеть Игорю Кичую.

– Мне Чугунов велел подойти на правление. По-хамски как-то. Даже не объяснил, – Игорь поправил узенькие адвокатские очочки, что означало недоумение и неудовольствие одновременно.

Забелин постучал по стеклу. Охранник внутри поспешил нажать на кнопку. – Со мной, – Забелин пропустил перед собой шумную троицу и шагнул в небольшой зал, в просторечье именуемый залом ожидания и даже – в зависимости от причины вызова – пыточной. Сегодня зал был заполнен сбившимися в кучки людьми, меж которыми сновали оживленные секретарши с документами. Они то и дело подходили к беседующим, что-то показывали, уточняли, отходили, растекались по боковым кабинетикам, появлялись снова и в броуновском своем движении неизбежно стремились к дальней, дубовой двустворчатой двери с табличкой «Конференц-зал». У распахнутой этой двери, за журнальным столиком, восседал неулыбчивый всевластный руководитель аппарата президента банка Геннадий Сергеевич Чугунов. С озабоченным видом начальника штаба перед близкой битвой принимал он рапорты своих раскрасневшихся подчиненных, раздавал новые указания, просматривал подготовленные материалы и либо молча визировал, после чего их тут же раскладывали в папки членов правления, либо брезгливо отбрасывал в сторону, обрекая нерадивых исполнителей на неизбежную экзекуцию.

Первым, кого увидел, едва войдя, Забелин, был Юрий Павлович Баландин – крепкий краснолицый мужчина, энергично притиснувший к струящемуся в углу фонтанчику субтильную женщину в итальянских очках – управляющую Ивановским филиалом Леночку Звонареву. – О! Наконец-то Палыч появился! Боялся, что увильнешь! – при виде Забелина Баландин оставил Звонареву. – И тебе здорово, Палыч. – Забелин стиснул поднаторевшую в крепких мужских рукопожатиях ладонь Баландина. Заботливо вгляделся в пунцовое лицо. – Как самочувствие после вчерашнего?

– Мы – штыки!

Зная, сколько выпил Баландин накануне на приеме архангельской делегации, приходилось согласиться – ответственный за связи с регионами вице-президент был человеком на своем месте. Бывший секретарь ЦК комсомола, не считаясь со здоровьем, неустанно крепил дружбу банка с прежними своими сотоварищами, ныне губернаторами, депутатами и главами администраций.

– Не жалеешь ты себя, – Забелин не удержался от подкола.

– Мы все горим на работе. Веришь, два дня на бабу не влезал. Всё недосуг. – Баландин с сожалением оглянулся на Звонареву. Расстроенно мотнул крупной головой. – Совсем вкус испортился. А я до тебя дельце имею, Палыч. – Он доверительно потащил Забелина в заветный журчащий уголок. – Ты, я слышал, завтра на кредитном комитете вроде как эту разбираешь, ну ты-то помнишь…

Забелин, будто не догадываясь, то и дело отвечал на приветствия или отвлекался, чтоб пожать протянутую руку. Издалека кивнул главному бухгалтеру Файзулиной, над которой энергично навис Эдик Снежко.

– … из Рождественского филиала, пышечка такая, – не дождавшись помощи, припомнил Баландин.

– А действительно, есть такая буква. Будем ставить вопрос об отчислении.

– Уж сразу об отчислении! Больно строг. Это что ж такое надо было наворотить?

– «Нагрела» банк на двести тысяч баксов.

– Что значит «нагрела»? Кредит возвращен полностью, проценты получены. Тут о поощрении вопрос бы поставить. – В Баландине пробурилась внезапная информированность. – Хотели поощрять. Всю группу. Поработали-то и впрямь на славу: мы ж из этого должника цента без нажима не вынули. Ребята в поисках его имущества по всей стране мотались. Описывали всё, что находили. В одних судебных исполнителей кварту влили. Но главный козырь – это уж когда прихватили его вертолет. Тут-то он на цырлах приполз – дескать, чего-то мы с вами друг друга недопоняли. Сколь еще желаете? И откуда только деньги у бедолаги взялись? Вмиг кредит и проценты закрыл.

– Я ж и говорю – «поощрять».

– Да вот незадача. Двести тысяч штрафа за ним осталось. И вдруг является на аэродром, предъявляет изъятые летные документы и справку из банка, что кредит закрыт и претензий не имеется, садится в вертолет – и делает нам всем ручкой. А теперь догадайся с трех раз, кто ему отдал документы и подписал справку.

– Да, есть еще недоработки. Но ведь никто не доказал, что это сделано из корысти. Напутала девка, с кем не бывает? – Баландин слегка смешался под пристальным взглядом Забелина. – Ну, заме… выговор даже, строгость тоже нелишней будет. Пусть вдумается, осознает.

– Ты-то чего хлопочешь? – От извечных баландинских заходов Забелин слегка притомился.

– Исключительно во имя заботы о кадрах! – бодро пробасил Баландин, кивнув мелькнувшему Чугунову. Дождался, пока Чугунов удалился. – И потом… дрючу я ее немножко. Понимаешь, Палыч, так случилось.

– Кто бы мог подумать! – съехидничал Забелин. – Ты мне только ответь – до того или после того? В том смысле, что чувствительная твоя натура в банке известна, и не прыгнула ли она к тебе в постель как в шлюпку.

– Нетонкий ты, Палыч, человек. До, после… Я ж тебя не спрашиваю, с чего бы у тебя в приемной телка эта грудастая завелась. Яна, кажется? – Это совсем не то, о чем ты подумал.

– А если не то, зачем же у нее грудь четвертого размера? – не поверил Баландин. – А впрочем, не сужу. Тут другое важно. Что твое, то твое, – я никогда не сунусь. Понадобится тебе чего для этой Яны, всегда подмогну. И на тебя в том же рассчитываю. Не будем же мы с тобой выяснять отношения из-за каких-то профурсеток. Слава богу, есть у нас вопросы и поважнее. А ты знаешь, если чего поддержать, так я всегда – кремень.

– Вот кремни-то нам сегодня и понадобятся, – в разговор вмешался Александр Михайлович Савин, вице-президент, отвечающий за стратегическое прогнозирование рынка. Забелин давно уж посматривал, как снует он меж членами правления, и знал, с чем снует. Знал, конечно, и Баландин, на глазах поскучневший.

– Я не буду вам мешать, дорогие Палычи, – Савин успокоительно выставил перед собой ладони. – Только напомнить, о чём договаривались. Значит, я на правлении выступлю первым и изложу президенту наши претензии. Но чтоб остальные тут же поддержали. Ну доколь, в самом деле, будем глядеть, как какой-то всезнайка-скороспелка пытается за полгода поломать всё, что мы с вами восемь лет склеивали. Он неприязненно скосился на дверь с табличкой «Первый вице-президент проф. Покровский В.В.». – Так что, договорились?

– Не мельтеши, Михалыч, – пробурчал Баландин. – Трижды уж говорено. Чего опять накачиваешь?

Савин еще поколебался, кивнул неловко и отошел.

– Так что скажешь, Палыч? – Баландин вернулся к прерванному разговору.

– Я не один решаю.

– Только тюльку не гони. Ты на кредитном комитете, что Папа на правлении, – никто против тебя не пойдет.

– Да потому и не идут, что знают – по совести решаем. Палыч! Она элементарная взяточница. Вчера от Снежко узнал, что ей в собственном филиале обструкцию объявили. И как ты себе представляешь?…

– Да никак! Что мы с тобой порешили, то и быть посему, – Баландин заметил Снежко, который, уже от выхода, победно продемонстрировал Забелину подписанную инструкцию. Голос его сделался угрожающ. – И вообще не дело каждой шестерки свое «фэ» показывать! Обидчивый Эдик поджал губы, готовясь ответить колкостью. Но не успел.

Шелест прошел по залу. Все двигавшиеся до того фигуры застыли, обернувшись к открывшейся двери, где стоял, идеально вписавшись в косяк, и быстро оглядывал присутствующих крупный белобрысый милиционер в камуфляжной форме и с автоматом «Калашников» под правой рукой. Удовлетворенный увиденным, он отступил, и в зал головой вперед ворвался лобастый, с белесыми подвижными усиками на припухлой губе человек – сорокадвухлетний президент банка «Возрождение» Владимир Викторович Второв.

– Извините за опоздание, задержался в Центробанке, – стремительно пробираясь по образовавшемуся проходу, говорил он. – Не любят, ох и не любят нас в этом заведении. Через пять минут начнем. – И, сопровождаемый подскочившим Чугуновым, скрылся в дальнем, президентском кабинете.

Оживление в зале возобновилось.

– Похоже, Папу опять в ЦБ поцапали. И мы еще масла подольем. Ох, вляпаемся. – Баландин испытующе пригляделся к Забелину. – Да, быть буре, – с тяжелым сердцем согласился Забелин. – Так что насчет моей просьбы?

– На комитете решим.

– Я думал, ты друг, – не принял уклончивого ответа Баландин.

– Неужто сразу враг?

– Не друг, не враг. Попутчик. – Баландин отошел к соседней группе. Шутил старый комсомолец принципиально.

А к Забелину подошла Леночка Звонарева.

– Спасибо тебе, Алешенька. Освободил красну девицу от огнедышащего дракона, – Она намекающе кивнула на широкую баландинскую спину.

– Так достал?

– Как с пальмы слез. В отличие от некоторых. Ты что-то, куратор, совсем мой филиал забросил. Да и меня, похоже, тоже. Женщина я тихая, беззащитная. Обидеть легко.

На Забелина через итальянскую оправу с веселой откровенностью посмотрела моложавая тридцатилетняя брюнетка, которая за четыре года до того пробилась к президенту банка с идеей создания филиала в текстильном Иванове. Услышав дежурное предложение проработать для начала технико-экономическое обоснование, она все с той же беспомощной улыбкой на румянящемся девичьем лице плюхнула на стол двухтомный бизнес-план, к тому же завизированный мэром. А еще через год Ивановский филиал перетащил на обслуживание губернские счета, а сама управляющая стала советником губернатора.

Как перефразировали знающие люди, с Леночкой Звонаревой мягко спать, но жестко просыпаться.

– Приеду! – выдавил из себя Забелин и, опережая следующий вопрос, уточнил: – Как только, так сразу.

– Врешь, как всегда, – не поверила Звонарева. Но тоже не больно расстроилась. Каждый год Леночка меняла помощников, тщательно отбирая их среди молодых и привлекательных сотрудников. – Не с этим я сегодня. Предостеречь хочу, чтоб не прокололся.

– О чем ты?

– Да всё о том же. Найди предлог и смойся с правления, пока не поздно. Чем бы ни закончилось, Второв вам сегодняшнего бунта не простит.

– Так что ж, продолжать глядеть, как валят банк? – перестал притворяться Забелин. – Мы ведь не Второву на верность присягали, а банку.

– Вот этого как раз больше никому не брякни. – Леночка убедилась, что их не слышат. – И прошу – уходи. Хочешь, я предлог придумаю?

– Поздно, – подхватил ее под локоток Забелин.

Двери конференц-зала распахнулись, затягивая в себя заждавшихся, нервничающих людей. Забелин с внезапной догадкой закрутил головой – Юрия Павловича Баландина среди них уже не было.

В опустевшем зале мерно журчала вода в фонтанчике да позвякивала посуда, – официанты убирали со столиков и с подлокотников кресел чашки из-под кофе и бокалы с остатками соков.

Тихо стало в президентской приемной. Лишь из закутка, занимаемого помощником Второва Инной Голицыной, доносились сдержанные смешки.

Андрей Дерясин, усевшись верхом на стул напротив Инны, рассказывал ей и Кичую свежую историю про то, как на днях его по ошибке угораздило ввалиться в бар для «голубых». Так что ретироваться, со слов Дерясина, пришлось через подсобку.

Громче всех смеялся сам Андрей.

Инночка, миловидная юная женщина с округлым, удивительно нежного цвета лицом, время от времени – к месту – поощряюще улыбалась, не переставая просматривать накопившуюся почту.

«Хоть бы рассмеялась разок для разнообразия, что ли», – подумал Андрей.

Не слишком внимательно слушал и Игорь Кичуй. Его высокое худое тело нависло много выше настольной лампы, коротко подстриженная голова словно надломилась, так что он покачивался над Инной и с нескрываемым интересом следил за спорыми, быстрыми движениями ее пальчиков.

Инночку Голицыну в банке любили. Особенно мужчины. Несмотря на ответственную должность, она была начисто лишена начальственной спесивости. Не было, впрочем, в ней и панибратства. С кем бы и по какому поводу она ни общалась, Инна выглядела приятственно-заинтересованной. Так что собеседник, относящий интерес на свой счет, оставался чрезвычайно доволен собой, а значит, полным симпатии к умной и обаятельной женщине, сумевшей оценить его достоинства.

Истинные же чувства Инна научилась прятать столь глубоко, что лишь в самых чрезвычайных обстоятельствах они могли прорваться наружу.

И это не было лицемерием, а лишь проявлением хорошо вышколенной вежливости.

Увы! Относилось это и к ее жениху – Андрею Дерясину.

Они познакомились шесть лет назад на третьем курсе банковского факультета, понравились друг другу, быстро сблизились, бывали всюду вместе, так что однокурсники иначе как жениха и невесту их не воспринимали.

Женихом и невестой они закончили ВУЗ, сняли квартиру, чтобы жить вместе, и подали заявление в ЗАГС. Но тут у Андрея внезапно умер отец, ему пришлось на время вернуться к впавшей в депрессию матери, Инна вновь перебралась к своим родителям.

«На время» затянулось. Где встречаться, у них было. Потому жизнь порознь стала привычной и даже удобной. Всё это время Андрей проработал в «Возрождении». Год назад туда была принята и Инна. И теперь уже в банке для всех они были женихом и невестой. И это стало для обоих привычным и неотъемлемым, словно «брат и сестра».