Мы будем на этой войне. Не родная кровь

После сходил, помылся, пытаясь хоть ненадолго отогнать впитавшийся в самые поры лагерный дух.

Потом только сел к столу с немудрёной домашней едой. И тоже долго не притрагивался ни к чему, хоть и видела жена в его глазах истосковавшегося по нормальной еде человека, измученного постоянной полуголодной жизнью.

Он вообще был немного заторможенным: вероятно никак не мог осознать своей пусть мнимой, пусть короткой, но свободы.

Иван ел мало и не спеша.

– Что не ешь-то, Ваня? Тебе всё везла, – смаргивая слёзы, с улыбкой спросила Елена.

– Отвык от такой еды. Нельзя много: живот заболит, – смущаясь, пояснил он.

Потом они любили друг друга на скрипучей неудобной кровати. Время между разговорами и сексом летело незаметно. Они старались не думать о предстоящей разлуке, но тоска неизбежного грызла душу, съедая вместе с ней драгоценные, незаметно тающие минуты.

Трое суток пролетели как один миг. И вот уже пора расставаться. За дверью послышались грубые голоса, тяжелые шаги. Несколько раз гавкнула собака.

– Заканчиваем длительное свидание! – донеслось из коридора.

– Я должен идти, – произнёс Иван, катая желваки.

Елена мелко покивала, пряча глаза.

Они стояли посреди комнаты, обнявшись.

Нехотя оторвавшись от жены, Иван пошёл к выходу.

Та последовала за ним, цепляясь за одежду.

Когда муж открыл дверь, из коридора загремел властный голос:

– Посетительнице оставаться в помещении для свиданий! Заключённый Никитин, на выход! Лицом к стене! Руки назад!

Елена плакала, слушая, как разговаривают с её мужем, будто он бесправная скотина.

Их разделяли всего несколько шагов, но это были шаги из мира нормального в мир зазеркалья, уродливый и жестокий.

Ивана увели.

Елене тоже не дали много времени на сборы.

В комнату без стука, по-хозяйски вошёл какой-то заключенный. Его трепещущие ноздри жадно втягивали воздух.

Женщина неуверенно посторонилась, пропуская зека. Она даже не догадывалась, что тот пытается уловить флюиды секса.

Зек наглым взглядом обшарил её, потом кровать, жадными глазами окинул пустой стол, после чего маленькие глазки разочарованно потухли.

Иван забрал оставшиеся продукты с собой.

«Для своих пацанов», – коротко пояснил он.

– Желатин! Где ты там? Иди сюда! – окликнул кто-то из коридора.

– Иду! – отозвался зек и пошёл к выходу. У двери остановился, развернулся и сказал: – Поторопись, вольняшка. Мне ещё порядок наводить здесь.

– Хорошо, я быстро, – ответила женщина.

Она боялась этого заключённого. Нехорошая аура от него исходила: жестокость, подлость, коварство, способность предать, ударить в спину…

От Ивана она такого не чувствовала.

От него исходила нечеловеческая усталость и животное терпение, когда выдержать можно многое, почти всё, чтобы выжить и вернуться.

Елена уходила по той же пустынной продуваемой ветрами дороге. Долго стояла на конечной остановке, уже собралась идти на станцию через весь населённый пункт пешком, чтобы окончательно не замёрзнуть, но подошёл автобус.

Поезд прибывал только следующим утром. Остаток дня и всю ночь она сидела в холодном и пустом зале ожидания. Когда объявили посадку, Елена возблагодарила Бога за окончание мучений, всё же стыдясь их, понимая, что Ивану труднее несравнимо.

Когда женщина шла к своему вагону, то увидела, как из вагон-зака, прицепленного к хвосту поезда, по одному выпрыгивают этапники, садятся на корточки, ставят перед собой китайские сумки с немудрёными пожитками, кладут на затылки испещрённые наколками кисти рук.

Заключённых окружали конвойные с автоматами и почему-то молчащими, спокойными собаками на поводках. Поодаль стояли два спецавтомобиля – автозаки.

Вместе с Еленой по каким-то делам уезжали ещё несколько человек из местных, да несколько сошли на этой станции.

Этапников было раза в два больше, чем вольняшек.

Она так и не узнала, что Иван избил шныря по кличке Желатин. Тот подглядывал в специально сделанную дырочку, хоть и клятвенно заверял, мол, никакой дырки нет и в помине, а на него наговаривают всякие козлы.

Однако шнырь не только с большой охотой подглядывал, но ещё и мастурбировал при этом.

Ивану настучал другой шнырь. Сделал он это потому, что Желатин, по мнению шныря, спёр у него полпачки чая.

Желатин отправился в медчасть, а Никитин угодил в ШИЗО на пятнадцать суток. И все считали, что он ещё легко соскочил. А могли бы и срок накинуть.

В тесной камере на зарешеченном маленьком окне под потолком намёрз большой кусок льда, стоял собачий холод. На стенах, покрытых «шубой», от дыхания кристаллизовался иней.

Летом же – наоборот, держалась невыносимая духота. От недостатка свежего воздуха арестанты теряли сознание.

Телогрейку и шапку у Никитина забрали, как и положено для содержащихся в штрафном изоляторе. Разрешалась только арестантская роба. Вместо нормальных валенок выдали полностью обрезанные, наподобие галош.

Сваренный из стальных полос лежак на день поднимали к стене и замыкали на замок, опуская только к ночи. Тогда выдавали дохлый матрац, через него чувствовался холод железа, и постельное бельё, больше похожее на портянки, до того оно было серым и затасканным.

Металлический стол и такой же табурет намертво прикручены к полу. Сидеть на табурете в такую холодину мог только самоубийца. Иван им не был. Он хотел вернуться домой и начать жить по-человечески, забыть навсегда этот ад.

Днём приходилось сидеть на корточках, сжавшись в комок, сохраняя почти потерянное тепло и остатки сил.

И терпеть, терпеть, терпеть…

И так на протяжении пятнадцати суток.

Пайку давали уменьшенную и специально холодную.

На часовую прогулку не выводили. Да и сил на неё не имелось, хоть и предоставлялось такое право. Никитин не ходил, экономя силы, иссякшие на пятые сутки.

Впереди ждали ещё десять…

Елена уже давно приехала домой и написала об этом письмо, а её муж всё ещё отбывал в штрафном изоляторе назначенное наказание.

Как его выводили, Никитин почти не помнил. Как оказался в бараке отряда среди своих семейников[2] – тоже. Те сразу дали ему чифиря, кусочек сала с чёрным хлебом и принесённую со столовой пайку.

Выпив маленькими глотками чифирь, съев хлеб с салом и пайку, Иван рухнул на кровать, провалившись в черноту.

Утром при подъёме он не услышал команды и сразу не подскочил с кровати, за что получил ещё десять суток ШИЗО.

Ничего этого Елена так и не узнала.

* * *

Никитин нашёл временное пристанище на квартире у одного из тех самых корешей, что подставили его с угнанной тачкой. Очень не хотел Иван идти туда, но поразмыслив здраво, решил, что это наиболее приемлемый вариант.

Кореш, надо отдать ему должное, принял беглеца без вопросов. Жил он один в двухкомнатной квартире, поэтому проблем с местом не возникло.

К вечеру подтянулись двое других. Как водится, организовали стол из чего смогли, раздобыли литр мутной самогонки.

Иван рассказал им всё как есть, чем вызвал у дружков бурные эмоции одобрения.

Дальше завязался полупьяный разговор о том, как жить дальше, когда творится непонятно что, и дело, похоже, идёт к большой войне. Вон, ходят слухи, на Кавказе опять русских режут, оттуда беженцы повалили валом, а казаки только и успевают отбиваться от набегов почувствовавших безнаказанность горцев. Да и в самой Москве чёрте что творится, стреляют уже средь бела дня – полиция по бандюкам, те друг в друга, да и в полицейских, порой. Добропорядочные обыватели как с цепи сорвались, митингуют, орут с пеной у рта и бьют друг другу морды, аж загляденье.

Вот и нам самим надо урвать кусок побольше, пока есть такая возможность.

Иван благоразумно помалкивал, пока его дружки пьяно хорохорились, предлагая то банк нахрапом взять, то инкассаторскую машину, что ещё нет-нет, да и ездили по почти пустому городу. Вот только непонятно, возят они деньги или порожняком катаются.

«Нет, я с этими бакланами ни на какое дело не подпишусь, – думал Никитин меланхолично. – Ни с ними, ни с кем другим. Мне хватит моих двух ходок и восьми лет вычеркнутых из жизни. Как вообще меня угораздило сегодня директора прессануть? Нажил себе головняк, а мог бы сейчас сидеть дома спокойно. Как там? Тихо, нет? Или уже ищут меня? Ладно, завтра всё узнаю. Лишь бы Ленка за собой никого не притащила по простоте своей душевной. С другой стороны, о каком спокойствии я мечтаю, когда денег почти не осталось, хата съёмная, платить надо, жрать что-то надо и детям, и мне с Ленкой? Вот как тут быть честным?»

Иван и предположить не мог, насколько был близок к истине, когда думал, что его, возможно, уже ищут.

В это самое время в их съёмной квартире четверо хмурых типов с волчьими глазами требовали у Елены выдать местонахождение мужа. Деньги они уже забрали. Вернее, женщина сама отдала их, как только один из типов приставил пистолет к голове её испуганного сына – семнадцатилетнего Романа, а второй мужик без труда обхватил своей лапищей худенькую шейку пятилетней заплаканной Виктории.

Елена со слезами умоляла отпустить детей и клялась, что не знает, где муж.

Один, видимо старший, сказал:

– Здесь не вся сумма. Где остальное?

– Муж взял…

– Ну, ничё, ничё, – зловеще произнёс главный. – Пообщаемся ещё с твоим мужем. Так где он?

– Не знаю я, Богом клянусь! Детей не трогайте…

– Ладно. Поверим пока. Двое останутся здесь, подождут твоего благоверного, а мы пока поищем его по своим каналам.

– А если он не придёт? – дрогнувшим голосом спросила женщина.

– Тем хуже для вас, потому как счётчик уже мотает, а должны вы двести кусков к концу этой недели, то есть, через три дня. Не отдадите, на следующей неделе будет уже четыреста.

– За что? – заплакала Елена.

– Ты совсем дура, что ли? – искренне удивился старший. – Твой мужик нахамил уважаемому человеку, напал на него, чуть не задушил, ограбил. А ты ещё спрашиваешь за что. Штраф это, если не по-другому не понятно.

– Так Иван своё взял, ему зарплату задолжали, – сквозь слёзы, выдавила женщина.

Старший посмотрел на неё с сожалением, как на умалишённую, и произнёс для своих, отвернувшись от глупой бабы:

– Да тут клиника конкретная.

Те хмуро, с превосходством сильных, ухмыльнулись.

Ночью Елена не спала. Она сидела в комнате рядом с кроватями спящих детей и через приоткрытую дверь слушала, о чём говорят двое на кухне. Но они разговаривали мало и о каких-то пустяках, совсем не касающихся её семьи.

Женщина горько думала о том, что правы те, кто говорит: чужие деньги счастья не приносят. В её случае они принесли только несчастье. Где теперь брать двести тысяч на штраф? У них сроду столько не было одной суммой. Ведь точно не успеют отдать, тут и к бабушке ходить не надо, как говорят. Поэтому долг удвоится, а это вообще какие-то запредельные деньги.

Что будет с Иваном? Опять посадят? Эти типы на полицейских не похожи. Могут вообще искалечить и даже убить.

А что будет с детьми и с ней самой?

Елена молча плакала, утирая слёзы кухонным полотенцем.

Утро ничего нового не принесло.

К этому времени женщина решила всё рассказать и пойти вместе с этими людьми на встречу с Иваном. Хитрить бессмысленно и очень опасно. Да и он вряд ли станет прятаться, как только узнает, что произошло. Нужно что-то делать. Пусть Иван повинится перед директором, прощения попросит. Авось, тот и простит. Ведь не со зла же муж совершил такой поступок.

Как она задумала, так и сделала.

Оба типа среагировали сдержанно. Казалось, они вообще не способны испытывать каких-либо эмоций, кроме угроз в чей-то адрес.

Елена собиралась пойти на встречу с Иваном. Мысли о детях и их безопасности держали её в крайнем напряжении. Ни о чём другом думать женщина не могла. Она твёрдо надумала убедить мужа сделать всё, что скажут эти люди. Только бы с сыном и дочерью ничего не случилось!

Один из типов остался в квартире присматривать за ней и за детьми, пока она ходит к мужу. Второй ещё утром ушёл и передал своим подельникам, сидевшим в машине у подъезда, всё, о чём узнал.

Втроём они решили организовать засаду, чтобы успеть перехватить объект до того, как баба придёт на место встречи. Ведь он сам наверняка явится раньше, чтобы убедиться в отсутствии возможной засады. Вот поэтому и порешили занять позицию загодя и взять объект в момент его появления, когда он особо не ждёт этого.

Они расположились на площадке одного из подъездов, у окна. План был простым: взять мужика тёпленьким и доставить к заказчику. Что уж он там сделает с ним, их не интересовало. Задаток получен, остальное – после завершения работы. Плюс, от себя назначенный штраф – за беспокойство, так сказать. Жить на что-то надо, времена непростые настали.

Никто из группы не собирался причинять вред детям или бабе: они всего лишь инструмент для достижения цели.

Пришлось, конечно, изобразить разбойников с большой дороги. Им, бывшим операм, это не составило никакого труда.

Пока не начался весь этот бардак, они работали в службе безопасности у своего нынешнего заказчика, на то время являвшегося их работодателем. Всё изменилось, фирма приказала долго жить, парни остались не у дел. А у всех семьи. Тут на их удачу дал знать о себе шеф. Проблема, мол. Надо встретиться.

Как бывшие опера предполагали, так и получилось: объект появился на пару часов раньше. Не торопясь зашёл во двор, постоял, зыркая по сторонам, затем пошёл в подворотню.

– Он? – спросил один у старшего.

– Чё ты спрашиваешь, видел же фотки у них дома и на работе в личном деле, – проворчал тот.

– На всякий случай. Ты у нас старший, вот и советуюсь, – заёрничал сдержанно напарник.

– Хорош умничать, – осадил его главный. – Действуем по плану.

Первым вышел тот, что ёрничал. Вида он был совсем обычного. Таких в последнее время в городе полно: нахохлившиеся, в тёмной невзрачной одежде, куда-то идущие, не зевающие обывательски по сторонам, лишь бросающие быстрые колючие взгляды.

Опер прошёл не спеша через неширокий пустынный двор и направился к подворотне, ведущей на улицу, ещё не так давно запруженную постоянными автомобильными пробками, сейчас же свободную и непривычно широкую.

Он прошёл мимо Ивана, покосившись на того настороженно, как сделал бы это любой, встретивший незнакомца в не самом приятном месте.

Никитин тоже проводил его внимательным взглядом, не почувствовав никакой опасности.

Минут через десять из подъезда вышёл второй, направляясь тем же путём, что и первый. Тем самым они перекрыли оба выхода: из подворотни на дорогу и обратно во двор.

Иван, не обладая нужными в такой ситуации знаниями, сам загнал себя в ловушку, ещё не догадываясь о том, что та захлопнулась.

Второй зашёл в подворотню и, слегка замедлив шаг, спросил у Никитина:

– Закурить будет?

– Самого бы кто уго…

Договорить он не успел. Незнакомец рванулся к нему, снёс с ног и заорал:

– Мордой вниз, сучара!!! Руки за спину!!!

Ошеломлённый Иван даже не пытался оказать сопротивления навалившимся крепким и решительно действующим мужикам.

Знакомо щёлкнули на запястьях наручники.

«Вот и всё…», – только и успел подумать он отрешённо.

Его продолжали держать на асфальте, замотав скотчем щиколотки и руки, сведя за спиной локти. Из такого положения не всякий йог выпутается. Чего уж там говорить об обычном человеке.

Тем временем третий подогнал машину. Никитина сгребли в охапку и забросили в обширный багажник.

– Вот и всех делов, – удовлетворённо вымолвил старший, заводя двигатель. – Поехали, что ли, заберём Ваську из той хаты.

Так они и поступили. Когда собрались все вместе, старший сказал:

– Пора груз сдавать. А с бабы этой мы всё равно ничего не получим. У них там шаром кати. Зря запугали только.

– А я бы всё равно дожал, – возразил Василий. – Что-нибудь да возьмём. Чё их жалеть? Время сейчас такое, никто никого не жалеет, о себе думать надо.

– Тоже верно, – покладисто согласился старший. – Что-то я расчувствовался. От радости, видать, что легко всё так вышло. Дожмём, пожалуй, семейку эту, пусть выворачиваются, как хотят. Кстати, баба у него не то чтобы страшная, но какая-то… даже не знаю, с чем сравнить. Жизнью затюкана. А, во! Серая мышка. Да, очень подходит. У меня б на такую не встал.

– Этому зеку пойдёт и такая. Другая посимпатичнее не стала бы с ним жить. У него, как у латыша – только хрен, да душа, – хохотнул Василий и добавил: – Какой нормальной бабе такой мужик нужен? И она сама никому не нужна, раз на зону замуж поехала. Так что они друг друга стоят.

– А при чём тут латыши? – не понял старший.

– Это я от бабушки своей запомнил, – пояснил Василий. – Я ещё маленький был, она иногда вспоминала свою молодость в тылу во время войны. Говорила, как-то привезли к ним в деревню ссыльных латышей целыми семьями от мала до велика. У них вообще ничего не было с собой, только летняя одежда. Бедствовали они очень. Голодали, собирали грибы в лесу, а толком в них не разбирались. Умерли почти все, кто от отравления, кто от голода и пришедших зимой морозов.

– Да, было времечко… – вздохнул старший. – Сейчас не намного лучше, кстати. То ли ещё будет.

– А баба у него и вправду страшная, – вернулся Василий к прежней теме.

– Зато можно не бояться, что рога наставит, – хмыкнул старший.

– Да уж, – согласился Василий. – Но с другой стороны, как говорится, лучше торт сообща, чем дерьмо в одиночку. Хотя, оно, конечно – кому понравится узнать, что его красивую жену полгорода дерёт? А красивые они все такие – на передок слабые. Считают, что с одним мужиком жизнь впустую теряют. Так что тут ещё, в натуре, подумаешь, что лучше: не красивая, но верная, или красивая, но не верная.

Двое других оперов участия в разговоре отчего-то не принимали. Замолчали и оба разговаривавших.

Дальше ехали молча.

На одной из улиц дорогу автомобилю преградила возбуждённая толпа. Такие орды в городе собирались часто. Орали, митинговали, выдвигали какие-то требования, частенько что-нибудь громили. Редко кто мог им помешать. Правоохранители и без того захлёбывались в вале преступлений, силовиков раздирали сомнения: то ли федеральную власть поддерживать, переставшую зарплату платить, то ли к набирающей силу оппозиции примкнуть, хотя и там зарплату тоже только обещают, правда, более высокую.

– Стой! Стой! – занервничали попутчики в один голос.

Но старший уже и сам затормозил и хотел развернуться, но не успел.

Машину разом окружили. Кто что орал – непонятно, но вся злость толпы сконцентрировалась на этом автомобиле, осыпаемом многочисленными ударами.

– Прорывайся! – закричали мужики старшему.

Но тот замер нерешительно. Как прорываться, по людям, что ли?

А с улицы кто-то заорал громче всех, перекрикивая толпу:

– Вот они, сволочи! Жируют! Раскатывают тут, а мы без жратвы сидим! Мочи их!!!

Тут же под очень сильными ударами посыпались стёкла. В салон полезли злые лица и цепкие руки.

Старший отбросил все сомнения и даванул на педаль акселератора.

Машина рванулась назад, сбила нескольких человек, проехала по ним…

Гомон толпы разорвали вопли боли…

Кто-то отхлынул в сторону, другие, наоборот, облепили автомобиль, повисли на нём гроздьями, сумели на ходу раскрыть двери, помешать водителю ехать дальше… Потом выволокли его и пассажиров вон, затаптывая всех насмерть…

Никитина вытащили из багажника. Кто-то разгорячённый пнул его пару раз, но зарвавшегося экзекутора оттолкнули, крича:

– Э! Ты чё! Этот-то при чём?!

С него сорвали скотч, сняли наручники. Посыпались участливые вопросы: что, да как и почему.

Иван, ещё не веря в своё столь неожиданное освобождение, взмолился:

– Беспредельщики наехали, сам не понял, почему. Перепутали с кем-то, видать. Пацаны! Домой мне надо срочно! Дайте пройти! Дети у меня там, жена!

– Ишь, заботливый какой. Дети! У всех дети, – послышалось из толпы. – Ладно, дайте ему пройти, пусть топает.

Никитин пробрался через толпу, ловя на себе со всех сторон какие-то хищные взгляды, будто он лично виноват во всех бедах. А может быть, ему так казалось, всё-таки столь неожиданный захват, поездка связанным в багажнике, потом столь же неожиданное освобождение, когда казалось, что уже всё, конец, оказали на него сильное воздействие. А в таком состоянии мало ли что может показаться.

Домой он бежал, не жалея сил, гоня от себя страшные мысли о том, что с родными и близкими ему людьми могло что-то случиться. Ведь вышли же как-то на него эти преследователи. Наверняка у него дома побывали! Ну, зачем, зачем он так легкомысленно рискнул безопасностью близких?! Только бы ничего не случилось, только бы ничего не случилось…

Подскочив к двери, забарабанил в неё, позабыв о том, что есть ключ.

С той стороны послышался робкий голос Елены:

– Кто?

– Лена, это я! С вами всё хорошо?! Ничего не случилось?!

Дверь широко распахнулась. Женщина со слезами бросилась на грудь мужу:

– Господи… Ваня… Ваня…

– Ну, что… что?.. Где дети, что с ними?

– Ничего, ничего, Ваня… Всё хорошо. Но тут были страшные люди, они искали тебя, забрали деньги и сказали, что мы должны в два раза больше.

– Собирайтесь, – сказал Иван, закрывая за собой дверь.

– Куда, Ваня? – отрешённо спросила успокоившаяся вдруг женщина, прижимая к себе дочь, и глядя то на мужа, то на сына. – Куда мы пойдём? Они всё равно найдут нас, куда бы мы ни пошли…

– Уже не найдут, – холодно ответил Никитин, вспоминая затоптанных до смерти преследователей.

– Не найдут? – не поняла женщина.

– Нет. Но лучше всё же уйти отсюда. Мне за вас так спокойнее будет. Нас всё равно хозяева скоро попросят. Сама знаешь, за аренду платить нечем.

– Куда же мы пойдём? – губы Елены снова затряслись в беззвучном плаче. – А что ты сделал с этими людьми?

– Не реви, – строго сказал Иван. – Я ничего не сделал. Другие сделали. И я тут не при чём.

– Не буду, не буду… – торопливо ответила женщина, прижимая ладонь к губам.

– К Андрею пойдём. Попросимся на постой временно. А там видно будет. Даст Бог, не откажет нам брат мой. Человек он хороший, не то что Федька. Давай, собирайтесь. Берите вещи. Зимние – тоже. Складывайте всё в сумки. Продукты возьмите, какие остались, спички, соль. Идти придётся пешком. Автобусы не ходят, сами знаете.

Спустя пару часов, небольшая семья покинула квартиру, отправляясь в неизвестность, ещё не зная, как отреагирует старший брат на их появление в такое непростое время.

Ну, даст Бог, не выгонит.

Путь предстоял неблизкий – километров двадцать через весь город, с правого берега на левый, потом за городом ещё пару десятков вёрст отмахать.

Раньше они не задумывались никогда о том, что придётся ходить вот так, через весь миллионный, вытянувшийся по обоим берегам Енисея, мегаполис, без всякой надежды на попутный общественный транспорт. Не заметные прежде многие километры, быстро и легко поглощаемые автобусами от остановки до остановки, теперь вдруг оказались такими длинными, долгими и трудными для преодоления.

Глава II

Противостояние

Задумка Трошина по устранению прежнего «бугра» и наиболее опасных «быков» прошла успешно. Сработал тот самый принцип неожиданности, когда Фёдор сходу застрелил не ожидавшего такой подлости главаря и троих стоявших рядом громил. К делу подключились двое подельников Трошина, пустившие в ход полученные пистолеты.

Безоружный Слава, оказался не у дел и в первые же секунды скоротечной перестрелки был убит опомнившимися бандитами. Так же, смертельно ранили Костю. Но на этом успехи бандюков закончились. Фёдор и Олег сумели добить тех, кто никогда под них не пошёл бы. Остальные сдались без боя, побросав стволы.

Именно на это и рассчитывал Трошин.

После расправы он выгнал с территории профилактория родственников убитых и перевёз свою семью на новое место. Когда жена узнала все подробности, то впала в истерику, кричала, что не станет тут жить, вернётся назад. Но Фёдор оставался глух к её бурным эмоциям. В конце концов, она успокоилась и даже освоилась, общаясь с нежданными новыми соседями.

Дела у Трошина шли неплохо. Он продолжил дело прежнего главаря и сумел сохранить наработанные тем связи с коррумпированными правоохранителями. Те сами вышли на него и в жёсткой форме предложили свои условия взамен на относительную свободу действий. Фёдор, не будь идиотом, согласился.

Он сделал Олега своей правой рукой, невольно удивляясь беспринципности и жестокости молодого парня. Порой Фёдор сам побаивался его, но виду не подавал. Да и заместитель оказался далеко не дурак – всё понимал и выше установленной ему планки прыгнуть не пытался.

На протяжении всего времени, как ему удалось стать главарём, Трошин ни на день не переставал думать о Наталье, к которой его тянула необъяснимая сила, будто других женщин и нет на свете. С женой он старался быть прежним, справедливо считая, что она не виновата. Ну не любит он её больше, да и не любил никогда так, как Наталью, ну что теперь делать!