Угрюмое гостеприимство Петербурга

И вышел. В комнате остались только Дмитрий и Анна Юрьевна.

– Как много изменилось в Петербурге, – заметил Воронцов.

– Вы правы, Дмитрий Григорьевич, – согласилась княгиня, – пока вас не было, здесь все переменилось.

– И как преобразилась ваша дочь, – сказал Дмитрий.

– Софья повзрослела, это правда, – кивнула Анна Юрьевна.

– Я хотел с вами обсудить…

– Надеюсь, не любовные дела, – улыбнулась княгиня.

– Нет-нет, – уверил ее Дмитрий, хоть именно об них и собирался говорить.

И они провели час, беседуя об общих знакомых, о городских сплетнях, о балах – словом, обо всяких глупостях; и за время их разговора ни слова более не сказано было о княжне.

Глава 8

Меж двух сердец пылающих третье разрывалось

Всегда с любовью жизнь в противоречье.

Уильям Шекспир

Софья быстрыми шагами направилась в свою спальню, и, оказавшись там одна, она опустилась на кровать, закрыла лицо руками и горько заплакала.

Как, как могла она оставить, забыть свою любовь к Дмитрию? Как он обворожителен, умен! Как храбр и отважен! О почему, почему она придавала какое-то значение словам и уговорам? Как могла она подумать, что Дмитрий, Митя, за которого она всегда мечтала выйти, забыл ее в Париже, разлюбил?

Дура! Как она могла?

Вот он вернулся, страстный и влюбленный. Такой же, как и раньше. Нет! – в сто раз лучше. И он по-прежнему в нее влюблен: сомнений быть не может.

А Константин? Ведь и он в нее влюблен, это видно.

Он красивый молодой человек. Воспитан, обходителен, умен. Застенчив, робок, но прекрасный человек. Он мог бы всю жизнь свою любить ее одну, и ей одной всю жизнь он был бы верен. Но ведь она же, Софья, она его не любит! Она всегда любила одного Дмитрия.

Ах, зачем, зачем Дмитрий тогда уехал? И почему же, почему он не писал? Ну почему он хоть раз в неделю, раз в две недели не мог напомнить о себе? Быть может, он ее не вспоминал? Нет, это невозможно! Как он теперь смотрит на нее, как он глядит, как говорит о ней!

Но Константин, как был он обходителен, какое ей внимание уделял. Как часто к ней с визитом приезжал. Как постоянно он на танцы приглашал. Все слишком далеко зашло. Перед балом в день рождения он пригласил ее на вальс. Она ведь ожидала предложения. Она хотела, чтобы он просил ее руки! И она уж готова была себя ему отдать! Но вот вернулся Дмитрий, и она не решилась танцевать с ним вальс. Она хотела быть женою Константина, ведь за полгода он почти ее пленил. Неужели она его полюбила?

Вошла Мария.

– Сонечка, родная, о чем же ты так горько плачешь?

– О любви! – рыдала Софья.

– Ты его любишь?

– Его – люблю! Которого – не знаю! – в отчаянии ответила Софья.

– Ну перестань же плакать, Соня, давай поговорим, – ласково произнесла Мария.

– Нет, не с тобой я должна поговорить, – сказала Софья, резко вставая с кровати и утирая слезы. – Помоги мне переодеться.

– Куда ты собралась?

– Мне нужно в церковь. Срочно! – воскликнула Софья.

– К отцу Кириллу? – поинтересовалась Мария, вспомнив о духовнике семейства Ланевских.

– На исповедь! Скорее! – возбужденно говорила Софья. – Пойдем со мной, ты нужна мне, дорогая.

Она снова заплакала и бросилась в объятия сестры.

Отец Кирилл был человеком скромным. Когда-то в молодости приняв монашеский обет, он молился Богу в глухом монастыре. Но как-то в монастырь заехал князь Ланевский. Случилось это с двадцать лет тому назад, быть может, года двадцать два. Ланевский был раздавлен, болен и едва держался. Он месяц с небольшим провел среди монахов и подружился там с Кириллом, которому поведал все свои секреты. Общение с ним стало для князя спасением. Он вскоре выздоровел и вернулся в Петербург, где выхлопотал для отца Кирилла приход – тот там с тех пор служил обедню и исповедовал дворянский высший свет.

К нему-то и направились в тот день княжны Ланевские.

Мария, старшая, первой исповедалась в грехах и получила отпущение.

Затем настал черед Софьи. О своих переживаниях она поведала отцу Кириллу. Тот выслушал все молча, не перебивая, до самого конца.

– Так что же ты, дочь моя, обоих любишь сразу?

– Я знаю, это грех, батюшка, – говорила Софья, – но я хотела выйти замуж за Константина. Я была им увлечена. Но теперь вернулся Дмитрий, и я…

– Почувствовала, что его ты любишь больше? – проницательно закончил священник.

– Я… я не знаю, – отвечала Софья, – я, кажется, его люблю. Но я же ведь дала надежду Константину. Любила Дмитрия, но принимала ухаживания Кости. И он поверил в то, что я его люблю. И я, видимо, и правда научилась его любить. Но когда вернулся Дмитрий… Ах! Костя не переживет, если я его отвергну.

– Зачем же ты принимала ухаживания человека, которого не любишь? – спросил отец Кирилл.

– Потому что Дмитрий мне не писал. Долго. Помните, я вам рассказывала?

Отец Кирилл помнил. Он был более всех осведомлен о Софьиных душевных переживаниях, ее страстях, ее метаниях. Ведь ни Марии, ни Анастасии, ни Елизавете – своим подругам – Софья не могла поведать всего, что чувствует, что думает. Она не могла открыть им все свои мечты, ведь некоторые из них были глупы, иные безрассудны, и только Божьему (как она думала) человеку княжна могла до конца открыть свое сердце.

– Ты сделала свой выбор. Ты долго думала перед этим, – сказал отец Кирилл. – Ты жила надеждой о возвращении графа в Петербург. Но он не приезжал. Он не писал. И детская влюбленность позабылась. Ты приняла в свое сердце новую любовь. Но и она не оказалась незыблемой. Ты, дочь моя, еще молода, и тебе многое предстоит испытать, много выпадет на твою долю радостей, но и много печали.

Теперь тебе предстоит новый выбор, – продолжал он, – ты можешь выйти замуж по любви, за графа Воронцова. Но Константин Васильевич, быть может, не переживет этого, ведь ты разобьешь ему сердце. Если же ты пожалеешь Константина, ты предашь любовь. И счастлива ли будешь ты в этом браке? Он принесет тебе лишь горе, а твоему мужу страдания – ведь он увидит, что ты любишь другого. Константин Васильевич благородный человек. Пока ты не приняла его предложение, пока не поздно, отступись. Освободи себя и его. Он смирится, простит тебя и уступит: он не пойдет против твоей любви.

Софья пронзительно посмотрела на отца Кирилла и поцеловала ему руку.

– Грехи твои я тебе отпускаю, – говорил священник. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

Прежде чем Софья ушла, она положила перед отцом Кириллом кошелек с серебряными монетами.

– Это на богоугодные дела, – произнесла она.

Софья и Мария вышли из церкви.

Оставшись один, отец Кирилл взвесил кошелек в руке. «Тут эдак рублей тридцать будет», – подумал он и улыбнулся, предвоскушая богоугодные дела.

Глава 9

В библиотеке княжеского дома

Говорить лучше обдуманно, чем быстро.

Томас Мор

В пять часов пополудни Ричард вернулся в дом Владимира Дмитриевича. Переодевшись, он вышел в гостиную, где его встретил старый граф.

– О, Ричард, друг мой, как прогулка? – поинтересовался Воронцов.

– Благодарю вас, граф, прогулка славно, – улыбнулся Ричард, – погода здесь мне по душе. Дожди, туманы, сырость – все в английском стиле.

– Вы уже успели обзавестись новыми знакомыми в столице? – хитро посмотрел на Редсворда Воронцов.

Тот покраснел до ушей. Неужто так заметно, что он воротился с амурного свидания? Однако граф, который – вполне возможно – и не имел ничего в виду, поспешил рассеять смущение своего гостя и продолжил:

– Пока вы странствовали под небом Петербурга, из дома Суздальских пришел гонец с письмом. Аркадий, дай маркизу Редсворду пакет.

Слуга протянул Ричарду конверт с гербовой печатью дома Суздальских. Ричард тут же конверт распечатал и прочел:

«My dear Richard,

I hope thee remember we wait thee at six o’clock.

Pr. P.A. Suzdalskiy».[26]

– Это письмо от Петра Андреевича, – пояснил Ричард, посмотрев на Воронцова, – князь хочет встретиться со мной. Сегодня в шесть.

– О, ну так вам пора, маркиз! – сказал Воронцов, взглянув на часы: те показывали половину шестого.

– Смею откланяться.

– До вечера, мой друг! – весело произнес граф и, когда Ричард вышел, предался грустным размышлениям.

Весь день Герман Шульц раздумывал о приглашении Петра Андреевича на ужин. Хотел ли он этого? Безумно! Больше всего на свете Герман мечтал попасть в высший свет, только этим он жил, только об этом мечтал. За возможность попасть на бал в доме Ланевских или Демидовых он готов был умереть… Герман задумался. А если бы за один вечер в высшем обществе он должен был отдать свою жизнь? Да! Он сделал бы это.

Но Герман не забывал о своем происхождении. Незаконный сын коллежского асессора, обрусевшего немца, и старой еврейки, он не имел никаких прав претендовать на какую-то значимость. Все сослуживцы Германа смотрели на него свысока, и только молодой беспечный князь Суздальский принимал его за равного себе, отбросив все условности и предрассудки.

Петр Андреевич был Герману не просто другом, он был его покровителем и благодетелем. Несмотря на все чудачества молодого князя, с ним считались. Во-первых, он происходил из древнего боярского рода. Во-вторых, отец его был в прошлом видным вельможей, ссориться с которым побаивались. В-третьих, хоть Петр Андреевич и не имел иных доходов, помимо жалованья, однако все понимали, что старый князь, о богатстве которого ходили легенды, рано или поздно преставится, а иных наследников не имеет.

Герман понимал, что дружба с Суздальским принесет ему немалые блага, а может статься, и поможет проникнуть в свет. Этой мысли Герман стыдился. Он не переставал думать, за что любит Петра Андреевича: за то, что он облагодетельствовал его и приблизил к себе, или за то, что общение с ним ему выгодно? И не находил ответа.

Несмотря на все свои амбиции, на все свои устремления, Герман оставался человеком чести, а потому чурался близости с кем-то ради наживы. Но общество Петра Андреевича было ему приятно. Или он сам убедил себя в этом?

Приглашение на ужин в дом на Конногвардейском бульваре было для Германа подарком судьбы. Он желал этого, но и боялся. А вдруг Петра Андреевича нет дома? Вдруг он забыл о своем приглашении? Вдруг дворецкий с позором выставит его за дверь, а то и, чего доброго, с лестницы спустит? А вдруг старый князь решил повременить с отъездом? Ведь у Петра Андреевича даже не было домашнего адреса Германа, чтобы предупредить (Герман стеснялся признаться, что живет в самом конце Садовой).

Примерно такие мысли занимали губернского секретаря, когда он ехал в нанятой на последние деньги коляске, чтобы не промокнуть под проливным дождем.

Без четверти шесть Герман Шульц постучал в дверь особняка Суздальских. Ему открыл мрачный дворецкий, вышедший из Екатерининской эпохи. Он смерил молодого человека оценивающим взглядом и высокомерно осведомился:

– Чего надо?

– Я пришел в гости по приглашению князя Петра Андреевича, – ответил Герман сконфуженно. Он, хоть и привык к презрительному отношению, слегка опешил перед неприкрытой грубостью дворецкого.

– По приглашению? – недоверчиво спросил дворецкий. – Кто таков?

– Губернский секретарь Герман Модестович Шульц, – отрекомендовался молодой человек.

– Ну пойдем, губернский секретарь, – сказал напыщенный дворецкий и препроводил Германа в приемную.

Там дежурил молодцеватый лакей, который с удивлением воззрился на гостя.

– Лука, – сказал ему дворецкий, – тут вот к его сиятельству Петру Андреевичу пожаловал… губернский секретарь, – он презрительно махнул в сторону Германа, – с ним посиди, пока я доложу.

Самодовольный дворецкий удалился, оставив Шульца в обществе недружелюбно настроенного лакея. Герман огляделся. Он сидел на бархатном диване в богато обставленной комнате с многочисленными бронзовыми канделябрами, изображавшими греческих воинов. А свечи, горевшие в этой передней, – Герман никогда не видел таких дорогих свечей: никакого потрескивания, никакого запаха. На стене висело полотно известного голландского художника, на котором изображен был Гектор, собирающийся на битву с Ахиллом. Теперь, только теперь Герман увидел, что такое княжеский особняк изнутри.

Прошло минуты три, дворецкий вернулся.

– Пожалуйте, ваше благородие, – учтиво произнес он и вежливо препроводил Германа в кабинет Петра Андреевича.

– Дружище! – воскликнул князь, когда Шульц вошел. – Рад тебя видеть, проходи!

Герман прошел. Он был в просторной комнате, обставленной старинной мебелью. Присмотревшись повнимательнее, Герман разглядел в ней мебель старую, давно вышедшую из моды и отслужившую свой век, но тем не менее сделанную на славу и еще вполне пригодную для использования. На стене висело выцветшее полотно, с которого строго взирал седой Бог, окруженный великими былых эпох и поколений. На противоположной стене висела картина – авторская копия полотна «Охота на медведей». Стол был дубовый, монументальный, ему было лет сто по крайней мере. Перед ним – два кресла, обтянутые кожей, друг против друга. А за столом стоял неимоверного размера гигантский стул с высокой спинкой.

Петр Андреевич сел в одно из кресел и сделал жест рукой, предлагая Герману сесть против. Когда тот опустился в кресло, князь сказал:

– Прости меня, я не мог тебе написать.

– Что-то случилось? – взволнованно спросил Герман.

– Да, случилось, – ответил князь. – Отец сегодня велел пригласить в гости человека. Он… это приватный разговор.

– Так, значит, лучше мне уехать.

– Герман, дружище, прости, но я…

– Не надо, – сказал Герман, – я понимаю: у господ свои дела.

Сказав это, Шульц поклонился и направился к выходу.

– Герман, ты все неправильно понял! – крикнул князь ему вслед. – Герман, постой!

Но Герман уже закрыл дверь с обратной стороны. Напольные часы с выцветшим циферблатом пробили шесть раз. «Уже шесть, сейчас пожалует лорд Редсворд, – подумал Петр Андреевич, – бьюсь об заклад, он будет в срок».

Князь вышел из кабинета и направился в сторону библиотеки, где в массивном дорогом кресле уже успел расположиться его отец. Одновременно с ним в «храм знаний» пожаловал дворецкий Валентин.

– Ваше сиятельство, к вам джентльмен с визитом, – доложил он и подал Андрею Петровичу серебряный поднос, на котором лежала визитная карточка Ричарда.

– Проси, – ответил князь, взмахнув рукою.

* * *

Ричард сидел в приемной и пытался предугадать, что такого секретного хочет сказать ему старый князь Суздальский. В голове его гнездились догадки и подозрения, одна безумная мысль сменялась другой, уже совсем неприличной, и все же он был далек от хоть какого-то понимания вопроса: зачем все эти тайны?

Войдя за дворецким в комнату, он очутился в просторной библиотеке, исполненной в лучших английских традициях. Стеллажи с книгами были до того высоки, что занимали два этажа. На одном стеллаже Ричард увидел знакомые имена: Аристотель, Гомер, Платон, Аристофан, Эсхил, Сократ, Архилох – труды еще многих других великих греков присутствовали здесь. Соседний стеллаж был полон латыни: Вергилий, Цицерон, Гай Юлий Цезарь, Апулей – и прочие столь ненавистные Ричарду римляне надменно золотились корешками. Библиотека была полна классической литературы, но присутствовали здесь и современные авторы: Уолтер Скотт, Оноре Бальзак и Гоголь. У окна стоял письменный стол, а в центре комнаты находилось несколько кресел. В одном из этих кресел сидел набивавший трубку Петр Андреевич, а другое было занято старым князем.

Это был человек несгибаемый – об этом можно было судить хотя бы по тому, что восьмидесятилетний возраст не смог хоть немного ссутулить Суздальского. Изборожденное морщинами неподвижное лицо и острый взгляд выцветших волчьих глаз, искрящихся безудержной силой, придавали старому князю вид несокрушимого колосса, каковым он, судя по царственной манере держаться, не только считал себя, но и являлся. Увидев Ричарда, он отложил в сторону «Северную пчелу», ласково улыбнулся и по-отечески произнес:

– Садись, сынок, давай поговорим.

Ричард сел. Князь продолжал:

– Как повзрослел, как возмужал, уж точная копия отца.

– Я помню, князь, вы приезжали к нам, – сказал Ричард, и сказал это не столько с тем, чтобы показать князю, что помнит и признает его, сколько с тем, чтобы сказать уж что-нибудь. Кроме Дмитрия, близкого друга маркиза, никто в Петербурге не говорил ему «ты». Но царственность, степенность разговора, бескрайняя, безудержная мощь, из которой весь был соткан хозяин дома, казалось, давали ему право говорить на ты с самим Господом Богом.

– Ты помнишь: это славно, – отвечал Андрей Петрович. – А сколько же тебе тогда лет было? Четырнадцать? Пятнадцать?

– Где-то так, – согласился маркиз, – во время вашего последнего визита.

– Как быстро пролетело это время… – задумчиво протянул Андрей Петрович, – теперь ты стал совсем как Уолтер, когда он был моложе. А твой отец – мой очень близкий друг. Я никогда не забуду, как он впервые явился в Зимний дворец на аудиенцию к императору. Александр встал и горячо пожал ему руку, а Уолтер сразу же сел в кресло, приглашая царя последовать его примеру. Да, твой отец – великий человек.

– Разве великие люди способны на предательство? – осведомился Ричард, поминая письмо, полученное от отца.

– Предательство? О нет, сынок, никогда, – серьезно говорил Андрей Петрович, – но всякий человек способен сделать глупость. И всякому случается оступиться. Мы все не идеальны, железных сердец не существует. Порою и сильнейшие из нас проявят слабость.

– И даже вы? – удивился Ричард.

– Конечно, даже я, – ласково ответил Суздальский. – Главное, никогда не жалеть о совершенных промахах, ошибках. Никогда не терзать себя за проявленную мягкость характера, нетвердость духа… Твой отец никогда не сожалел.

– О чем не сожалел? – спросил Ричард. – Скажите мне, прошу вас, что он сделал? Я получил письмо. Он пишет, что предал графа Воронцова, что в Петербурге ему все, кроме вас, враги…

– Увы, он прав, мой мальчик, это так, – сказал Суздальский.

– Но почему? – не унимался Ричард.

– Случилось так: однажды он не смог преодолеть запретные желания. Они его поработили, завлекли в свой коварный омут, сделав своим рабом. Твой отец порвал связывающие его цепи и уже почти вырвался, когда искушение совсем близко подошло к нему… и он не устоял, его сразило наповал, он, словно детский кораблик из картона, попал в океанский шторм, из которого нет спасения даже фрегату.

– Но что он сделал? – настаивал Ричард.

– Я не могу сказать тебе этого, мальчик мой, – произнес старый князь. – Твой отец просил до поры сохранить эту тайну. На мой взгляд, это не выход, ведь рано или поздно ты должен будешь узнать всю правду. Однако я не буду судить Уолтера – это его тайна, и он ею распорядился по собственному усмотрению.

Тем не менее, – продолжал Суздальский, – я считаю полнейшим безумием оставить тебя в неведении. Потому скажу так: твой отец против воли был вовлечен в одну скандальную интригу. Когда Уолтер понял, что ему не выпутаться из нее, он подал прошение об отставке. Король прошение принял, и твой отец уже собирался вернуться в Англию, когда… в общем, он снова, пуще прежнего пустился в интриги, поступив чертовски неосмотрительно. Потом он уехал. Прошло три месяца, и лишь тогда Петербург облетела весть об интригах герцога Глостера. Но это был просто слух, сплетня. И только два человека знали правду: я да покойный Александр Дмитриевич Балашов. Но мы хранили молчание. Мы никому ничего не сказали. Шло время, и мы с Александром уж было думали, что история эта предана забвению. Но теперь, когда Редсворд вновь приехал в Россию, старая память о вашей фамилии забродит в умах старшего поколения. И потому я советую тебе, мой мальчик: уедем со мной на некоторое время.

– Зачем? – вспыхнул маркиз. – Бежать? Прятаться? Скитаться?

– Сынок, я князь Суздальский, и я никогда не призываю к бегству. – Сказано это было тихим и ровным голосом, но Ричард почувствовал, как все внутри у него похолодело. Страх, животный страх вызывало в нем, маркизе Редсворде, недовольство старого князя. Андрей Петрович продолжал: – Я предлагаю выждать, пока свет не придет к какому-то решению.

– К какому же решению придет свет? – говорил Ричард. – Принять меня в свой круг или предать презрению? Я маркиз Редсворд. Я не стану прятаться от света.

– Узнаю отцовскую гордость, – с улыбкой произнес Андрей Петрович.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Красавица! (англ.)

2

Для меня большое удовольствие познакомиться с вами, лорд Редсворд (англ.).

3

Мятеж не может кончиться удачей – // В противном случае его зовут иначе. (Пер. С.Я. Маршака.)

4

Господа критики, автору известно, что Конногвардейский бульвар появился лишь в 1841 году.

5

Итак, до свидания, месье Шульц! (фр.)

6

Прошу прощения, отец, я опоздал! (фр.)

7

Софья, дорогая, ты прекрасна! (фр.)

8

Благодарю вас, бабушка! Вы очень добры! (фр.)

9

О, красота! Вы прелестны, сударыня! (фр.)

10

Сударыня, я приехал в Петербург, город чрезвычайно холодный и хмурый, но теперь я нахожу его восхитительным, потому что я узнал вас. Девушку крайне прелестную и… (фр.)

11

Софья, дорогая, ваша сестра танцует слишком быстро! (фр.)

12

Мария танцует быстро – это правда (фр.).

13

Мой дорогой и любимый сын Ричард,

как только ты написал мне о том, что направляешься в Санкт-Петербург, я почувствовал сильное волнение. В России много врагов у нашей семьи. Больше чем двадцать лет назад у меня была сильная ссора с графом Воронцовым. Он имеет право ненавидеть меня более чем кто бы то ни было. И я был сконфужен, когда узнал, что ты будешь гостем в его доме. Он благородный и честный человек, но я обманул его.

Будь осторожен с княгиней Марьей Алексеевной – это дьявол, который носит юбку. Будь осторожен с князем Александром Демидовым и князем Михаилом Ланевским – они ненавидят меня и почитают за обманщика и вора.

Но не бойся их. Запомни: они ненавидят тебя, но они и боятся. Потому что в твоей крови течет кровь Редсворда – моя кровь. Ты лорд Ричард Редсворд. Ты дворянин. Ты докажешь им, что ты человек чести.

Если тебе потребуется помощь, ты найдешь ее в доме моего друга Андрея Суздальского. Все свои письма к тебе я буду посылать на его адрес. Он обещал мне защитить тебя, если это потребуется. Я лелею надежду, что мой сын сумеет снискать себе уважение в городе, полном врагов, несмотря на свою фамилию.

Удачи, Ричард.

И держись крепче.

Твой отец, лорд Уолтер Джон Редсворд (англ.).

14

Но, отец, я… (фр.)

15

Батюшка (фр.).

16

Сударыня, вы куда-то собираетесь? (фр.)

17

Да, я хочу совершить небольшую прогулку (фр.).

18

Так пойдемте (фр.).

19

О, сударь! Вы промокли! (фр.)

20

Сегодня очень сыро (фр.).

21

Я знаю одну небольшую кофейню… она здесь, в минуте отсюда, за углом. На Галерной улице (фр.).

22

Завтраком (фр.).

23

В Военной галерее 1812 года нет портрета Владимира Дмитриевича Воронцова, однако там есть портрет Михаила Семеновича Воронцова. Всем читателям этого произведения я советую немедленно отправиться в Зимний дворец и узнать в этом портрете моего героя, в пору молодости. (Примеч. авт.)

24

Строки стихотворения Дениса Давыдова «Песня старого гусара».

25

Софья – сущий ангел (фр.).

26

Дорогой Ричард,

я надеюсь, вы помните, что мы ждем вас сегодня к шести.

Кн. П.А. Суздальский (англ.).