Как живется вам без СССР?

Лариса Бабиенко

Как живется вам без СССР?

Предисловие

На краю леса у обрыва, будто статная красавица на подиуме (какова собою!), замерла сосна, крепкая и могучая. Лесник с ходу определит ее возраст – лет сто. Но это по лесным законам – почти молодость. Жить ей еще долго, хотя сучья внизу обломаны, ажурная крона только у вершины. По янтарному стволу уже торчат сухие ветви, а понизу и вовсе – почерневшие от времени ости. Вроде они и не мешают дереву, но и не отпадают вовсе, как бы напоминая, что были когда-то свежими и первыми ветвями у дерева. А это похоже на зарубки первых увлечений и симпатий человека!

Видим, стоит он на лужайке еще мальчишкой, оглядывается с любопытством вокруг, тем более что же там – вдали? Вот потянулся к солнцу, упрятал от ветра свои вихры, тряхнул головой и, ощутив неожиданную силу, побежал на окраину леса. Глядь, и подрос за лето так, что уже не боится ни зимы, ни ветра, ни соседей негожих, от которых теперь легко отмахивается, будто от неожиданно налетевшего хулигана. На другой год росту уже в нем столько прибавилось, что уверенно оглядывает он теперь бугры, овраги и бегающих по лесу грибников.

И вот у ствола крепкого, пахнущего целебной смолой, присел на траву у обрыва паренек уже с девушкой, спустя какое-то время гуляет он тут с дочкой, шустро бегающей за капустницей. Мимо деловито скользит уж, прошел со стадом пастух, крякнула в речной протоке утка, вспорхнул жаворонок, глотнула свежего воздуха береза. Все вокруг ярко, свежо, первородно.

Но с годами эти впечатления увяли, утратили свою значимость и первоначальность, детали тех дней осыпались в забытье, как пожелтевшие хвоинки в траву, где их уже не отыщешь, разве что редкую из них увидишь в сухом покрове.

Я наклонилась и подняла из забытья все, что за долгие годы пережила сама, а со мною и моя страна. Мне не хотелось, чтобы в историческое беспамятство выпали не только лучшие, но и трудные ее страницы, те крепкие ветви огромного сильного дерева – моего государства, которые вдруг насильно отчего-то обломали и выбросили прочь. Однако следы от них, как значимые, важные прежде впечатления, навсегда остались в моей памяти.

Не каждому дано – забыть… Мимолетные впечатления, конечно, теряются, как порыжевшие хвоинки в траве. Но и эти сгоревшие хвоинки – те моменты, которые пережили многие люди в свое время. Им, этим трудным и трагическим мгновениям, и посвящена моя книга.

Первые ростки Новой пролетарской литературы после разрушения Советского Союза… вот они, налицо!

Глава I

Загадка на семи баобабах, или Уравнение Шредингера

Как-то Хади сказал знакомой девушке:

– Я приехал из страны, где два Нила сливаются в один, а дети играют ананасами в футбол.

– В футбол… ананасами? – изумилась Анна, которая пробовала этот плод раз в жизни, и он показался ей сказочно вкусным. – Вот это жизнь! Где ж такая страна?

– В песках Африки, южнее Египта. Место, где я родился, называется «Деревня у воды», значит на берегу Нила. А ты?

– Я?… – Анна какое-то время подбирала слова, чтобы романтичнее рассказать о своей родине. – Понимаешь, мама во время войны оказалась в Узбекистане, в итоге я родилась… под гранатовым деревом!

Конечно, девушка умолчала, что родилась в обычном роддоме, в далеком и еще незнакомом для ее матери городе. После родильного дома ее мама со свертком на руках вначале несколько дней спала под вагоном, но через неделю в военкомате дали-таки жилье – комнату в восемь квадратных метров, которую пришлось делить еще с одной беженкой. Когда же кончилась война и многие эвакуированные вернулись в родные места, мать Анны получила большую светлую комнату, под окнами которой в память о переезде и был посажен гранатовый куст с такими чудными алыми кистями по весне, что век не забыть это одно из лучших творений природы.

– В детстве, когда я читала сказку про доктора Айболита и реку Лимпопо, конечно, мечтала попасть в Африку и сорвать банан прямо с ветки, – рассказывала Анна своему спутнику и добавила игриво: – Впрочем, я туда еще попаду, и в голубом платье непременно прогуляюсь вдоль Голубого Нила, а в белом – вдоль Белого Нила.

– Ну, – изумился Хади, – ты сможешь приехать в мою страну?

– Не только в твою страну. Я вообще… – Анна задрала голову, ткнула пальцем в дальний угол Вселенной и безапелляционно заявила: – Я буду вести первый репортаж на Марсе!

– Неужто?! – воскликнул он. – Ну и масштабы у тебя!

– Не у меня, – возразила девушка спокойно. – Это масштабы человечества. А моя страна от него не отстает. Даже впереди прогресса мчится.

К полудню мороз усиливался. Сюда, к глубокому оврагу над рекой, не доносился ни один звук с бегущей поверху дороги.

– Когда я впервые увидел снег, – рассказывал Хади, восхищенно поглядывая на деревья в серебристом инее и кусты, похожие под снегом на огромные белые розы, – то подумал, что с неба падает абрэ, мука, из которой моя мать делает напиток.

– Кто твоя мама? – поинтересовалась Анна.

– Крестьянка.

Дальше он сообщил, что мать его владеет полем, на котором вместе с детьми выхаживает хлопок. Хади тоже в детстве собирал хлопок и помогал продавать его.

– Вечерами мама на молитвенном коврике, просит помощи у аллаха, чтобы перекупщики не обманули ее. В доме четверо детей.

– И помогает?

– Кто?

– Ну, к кому она обращается, стоя на коленях?.. – замялась Анна.

– По-разному. Иногда… мама очень плачет.

– Где твой отец? Почему он сам не продает хлопок? Мужчину труднее обмануть.

Молодой человек замялся.

– Понимаешь, – смущенно объяснил он. – У нас в стране многоженство. У папы еще две жены. В общем, у меня еще много братьев и сестер.

– Бедная женщина, каково ей пришлось! – Анна была в шоке и спросила с болью в голосе: – Как живет, что думает твоя мама, зная, что у мужа она не одна?

– Таковы у нас обычаи.

– Зачем они вот такие?

Будущей журналистке тут же захотелось дать бой на страницах газеты подобным обычаям, чтобы навсегда вытряхнуть мужчин из этой подлой, но очень удобной для них ветхозаветности.

– На земле уже двадцатый век! – возмутилась она.

– В нашей стране это норма… Отец – юрист, нормально зарабатывает, немного своей первой жене помогает.

– Немного? Ему самому немного бы помогать с детьми на руках.

Хади тихо попросил:

– Не надо, это же мой отец…

– Тоже будешь многоженцем? – гневно спросила Анна и повернулась лицом к своему спутнику.

Парень рассмеялся, успокоил спутницу и объяснил:

– У нашего поколения это уже не принято. Мы – цивилизованные ребята. И по нынешней жизни, говорят мужчины, одну жену с детьми трудно содержать и кормить. Не переживай, у меня будет одна жена…

Хади не сводил взгляда с одиноких снежинок, медленно падающих на его темные и теплые ладони.

– Вчера мама прислала письмо, – сказал он и вытащил из кармана конверт. – Она спрашивает, правда ли, что в России люди с хвостами?

– Неужели так и написала? – рассмеялась Анна. – В вашей деревне еще такая дикость?

Подул ветер, ели тряхнули снег на головы прогуливающейся вдоль реки пары.

– Конечно. Так и написала. Маме никто не читал «Капитал», ей с детства читали только «Коран». Грамотности большой в нашей деревне нет. Но маму я свою очень люблю.

Засунув руки поглубже в карманы, студент с гордостью уже рассказывал о том, что его прапрадед был вождем племени, и когда к излучине Нила прибыл отряд англичан, в составе которого был юный и наглый капитан, вождь племени в ответ смело повел своих людей на захватчиков с тесаками и кольями в руках. Конечно, все они погибли. Англичане впервые опробовали на живущих в нубийских песках африканцах автоматы системы «Максим». Спустя много лет тот дерзкий капитан – Уинстон Черчилль – написал книгу под названием «Война на реке», в которой подробно рассказал о тех сражениях. Только забыл рассказать о том, как в те дни его соотечественники косили невинных людей тысячами.

Много древних цивилизаций сменили одна другую в Нубии, и уже первые найденные в ее песках останки свидетельствуют о какой-то борьбе. Пятьдесят восемь скелетов, покрытых тяжелым слоем песка и камней, найденные к северу от Вади-Хальфа, были с повреждениями на костях. Рядом – наконечники стрел. Немало нубийцев, соплеменников храброго вождя, людей в ослепительно белых просторных одеяниях, погибли и в те времена, когда вниз по Нилу уходил последний отряд англичан. Среди погибших опять было немало родственников Хади.

– Я же сам немного помню Вторую мировую войну.

– Каким образом? Вы были далеко от всех фронтов.

– Фашисты, если ты помнишь, пришли и в Африку. Зачем-то им понадобился целый мир. Тогда от нашей долины на помощь египтянам в битве под Аль-Аламейн из нашей провинции послали… сто слонов.

– Что послали?.. – удивившись, спросила Анна.

– Да, да… – подтвердил Хади. – Я помню, как караван шел мимо нашей деревни. Глядя на погонщиков с автоматами в руках, моя мама горько плакала. Я впервые тогда услышал слово… война.

Вагончики метро над белой пропастью шустро бегали с одного берега на другой.

– Нелепо, правда? – понял мысли девушки Хади. – Бронетанковый корпус Роммеля и… сто слонов. Но что еще тогда могла дать моя Нубия? Мы же были колонией. Главное – в другом. Наш народ тоже был против той войны. Среди погонщиков слонов был и брат моей мамы. Он не вернулся, навсегда остался под чужим танком.

Насмешливая улыбка тут же сползла с лица Анны.

– Значит, и у вас почти все мужчины погибали в этих проклятых войнах? – задумчиво спросила она. – Мой отец, артиллерист, погиб на войне в те же годы. Он даже не узнал, что я родилась. Подорвался на мине.

Теперь Хади во всем был понятен Анне. Она словно наяву увидела, как от тяжеленного труда, будто стебелек под косой, падала вечерами его мать. Как в редкие минуты отдыха она радовалась тому, что растут ее дети, как в сыне ее, самом младшем, копятся энергия, мысли, сила. Та сила, которая поможет потом мальчишке вырваться с того пятака земли, на котором – лишь жесткая подчиненность нужде, лютая зависимость от дождя, ветра, песка, то и дело норовящих схватить за вихор и лихо потрепать и человеческий, и хлопковый росток.

– Ответь, – поинтересовалась Анна, – почему ты приехал в Россию?

– Не любил уроков истории в колледже.

–?!!

– Да, так. Наш учитель истории говорил, что Англия сыграла решающую роль в победе над Гитлером. А я не люблю ложь и сказал ему, что не хочу быть чернокожим англичанином. Не хочу повторять за ним историческую неправду.

– Так и сказал?

– Конечно. Ты даже не представляешь, как мистер Джонс тогда кричал на меня. Он орал мне прямо в лицо, как рабу. Он кричал, что Россия – нищая и никого не могла победить. Тогда я решил, что непременно сам узнаю, что такое Россия.

– И после этого прямо к нам через моря и долины? – опять начала подшучивать Анна.

– Немного не так. Мне повезло, – спокойно ответил Хади и пояснил, что к тому времени, когда он закончил колледж, Молодежная Лига компартии объявила в стране конкурс на поездку в Москву. Конечно, можно было найти ребят и в самой столице, более подготовленных, но десятки коммунистов с черной кожей, рискуя заболеть сонной болезнью, малярией, оспой, пробирались вдоль рек и озер, чтобы и в глухих деревенских местечках найти умных и толковых подростков.

– Тогда был огромный конкурс. Но голову мою, как видишь, заметили.

– Какой скромный, ну прямо… Ландау! – шутливо восхитилась Анна и спросила с лукавинкой в голосе: – Выходит, верно пишут в книгах, что человек из твоей страны непременно строен, высок, горд и имеет собственное достоинство?

– Книги тебе не все сообщили, – в тон ей ответил Хади, – например, то, что наши дети возвращаются из школы на слонах.

Изумлению Анны не было предела.

– Неужто? Вот бы покататься на слоне!

– И ты этому поверила? – рассмеялся парень и не менее девушки изумился тому, что житель России может верить любой ерунде.

– Нас еще спрашивают на встречах, – добавил он, посмеиваясь, – растет ли в Нубии лук и водятся ли у нас обезьяны?

На другой тропке темнокожие девушки учились кататься на лыжах. Они падали, весело смеялись, кидались снежками.

– Ты тоже кое-что о моей Родине не знаешь… – заметила скромно Анна.

– Я уже здесь несколько лет, чего же все-таки не знаю?

– Видишь, ковыляют девчонки на лыжах? А ведь существуют лыжи не только для ног, но еще для локтей и коленей. Они нужны во время войны как дополнительный резерв для выживания.

– И впрямь не знаю! – согласился Хади, пригляделся к незадачливым лыжницам. – Из моей страны девушки! – поздоровавшись с ними, сказал он и добавил: – В медицинском учатся. Знаешь, каково досталось первой медсестре в нашей стране?

Мусульманские обычаи, оказывается, запрещают женщине касаться чужого мужчины, ее в таком случае считают уличной девкой. Сит Хаву родственники мужа выгнали на улицу с маленьким ребенком на руках. Ей в ту пору было… 14 лет.

Анна, конечно, поморщилась, произнесла сердито:

– Ну и дикость!

– Да, – согласился он, – представляешь теперь, сколько сделала наша компартия, чтобы эти девушки могли спокойно учиться в Москве и потом работать в своих городах и поселениях.

В небе прямо над ними мелькнула звезда и погасла. Опять мелькнула и погасла.

– Гляди, спутник-100 летит! Когда я улетал из дома в Россию, запустили только первый.

– Знаешь, о чем мечтали люди, которые многое сделали для того, чтобы мы учились в Москве?

– О чем же?

– Они мечтали дождаться того дня, когда с земли Африки поднимется в небо первый межпланетный корабль!

– Ничего себе!

Молодые люди подошли к маленькой церквушке над рекой, необыкновенно украшавшей набережную своими веселыми куполами. В общежитии студенты с гордостью рассказывали друг другу, что в ней венчался Кутузов.

– Не хватанули у вас лишнего насчет такой мечты? Еще Советский Союз не отправил меня в Галактику, а ты мечтаешь уже о том, чтобы рядом со мной летел межпланетный корабль из Африки.

– Почему бы и нет? – вспыхнул Хади. – Да, – согласился он. – Африка упустила эру пара, эру электричества, но мы, черные коммунисты, сделаем все, чтобы наш континент ничего больше не упустил! Ты хочешь на Марс? Полетим вместе. Будешь варить кашу, штопать плащ-палатку и вести свои репортажи.

– Давай пока опустимся на землю, – предложила Анна. – Скажи, какие птицы у вас летают?

Темные глаза Хади стали вдруг такими бездонными, будто до самого донышка высветили их тонкие лунные блики. От воспоминаний о Нубии он стал каким-то неладным, оцепенелым, будто внутри его что-то кликнуло, почуялось, и нет уже сил увести себя – ум, душу, чувства – в сторону, чтобы хоть на минуту вернуться в реальность.

– Как хочется домой! – жалобно заметил парень.

– Туда вроде и перелетная птица не летит.

– Мужчина без Родины – ноль. Птица, может, и мимо пролетит, но меня дома многие ждут. Я должен вернуться.

Лунные дорожки то и дело ныряли под черные тени берез, которые, будто их собственные впечатления, показывали то темные, то светлые стороны жизни. И в этой жизни, какой бы она ни была, им выпало нынче жить, потому их обоюдное знакомство с миром было бесконечным.

– Скажи, – вымолвил как-то Хади, – ваши республики – это колонии?

Анна оторопела.

– Какие колонии? – изумленно спросила она и объяснила, что девушек и парней коренной национальности из республик часто принимают в столичные институты без конкурса, хотя знания у них бывают слабоватыми. Но… там, на местах, нужны высококвалифицированные специалисты. – И добавила с горечью: – У меня, славянки, этот конкурс отнял несколько лет жизни. Я поступила в университет лишь на третий год. Представляешь?

Через минуту она усмехнулась:

– Ты б видел Узбекистан! И это колония? – возмутилась девушка и уже с пафосом рассказывала о том, какие в тех краях школы, библиотеки, театры в республике – на всех языках! – Везде больницы, фабрики… Ты б видел, какие там стройки, сколько электростанций, заводов!

– Да, я был в Ташкенте. Очень большой и красивый город!

– Ну, я правду говорю?

– Да!

В те дни и Анне довелось многое узнать о Родине Хади, о том, что в его краю – восемь месяцев жара, остальные – жуткая жарища, а у местных людей существует обычай: при встрече бережно обниматься и надолго застывать в молчании, глядя широко раскрытыми глазами через плечо друга. Но жителям этой страны надоело уже видеть через дружеское плечо то западногерманский капитал, то английский, люди нынче везде активно тянутся к прогрессу и демократии, потому и возникла в стране компартия, кстати, нынче самая влиятельная на континенте. Бывает, что какой-нибудь богатый феодал приходит к генеральному секретарю и просит:

– Возьми моего оболтуса в свою партию и сделай из него человека. Не пожалей сил. Заплачу тебе вот…

Феодал показывает рукой, мол, от пола до подбородка отсыплю долларов.

– Партия и без вступительного взноса работает с людьми, – отвечает с улыбкой на лице Махджуб. – Но мы сделаем из него коммуниста, не боишься?!

– Э-э, дорогой, что коммунист? Пусть так, лишь бы марихуану не курил. Пошли его куда-нибудь учиться.

– Если выдержит конкурс…

– Какой конкурс? – вопит богатый скотовод. – Где твоя Лига? Я всем ее членам деньги дам, пусть мой сын будет без конкурса.

– Без знаний невозможно…

Анна смеется, машет рукой:

– Ладно о феодале. Расскажи лучше о себе. Ты на все лекции ходишь, не отлыниваешь?

– Очень люблю лекции Ландау. И еще Якова Терлецкого. Он мой руководитель. Слушай, – интересовался теперь Хади, – почему ваши студенты ездят на целину? Это повинность? У нас ненавидят трудовую повинность… Однажды нашим крестьянам приказали строить дорогу: мимо собирался ехать английский губернатор. Наша деревня не тронулась с места, и всех потом оштрафовали. Почему у вас интеллигентные люди должны ехать в дикие места и выполнять чужие приказы?

– О мир элементарных частиц! Как ты не понимаешь? Почему бы студентам и не поехать? Там весело. Все такие дружные. Люди поют, рассказывают анекдоты, работают. Я сама поехала со своим курсом на целину. Меня никто к этому не принуждал.

– Не понимаю все же… пусть едут те, кто голодает, но тебе зачем?

Анна уже рассказывала, что целинный совхоз – это бесконечные поля пшеницы, обилие шампиньонов в степи, чудные березовые колки вокруг. Около одной из таких прохладных рощиц студенты факультета журналистики поклялись местному бригадиру Автюкову, что до осени непременно создадут совхозным свиньям почти человеческие условия, в том числе, комнату для матери и поросенка, а сами при этом обещают «не хрюкать», какие бы трудности не выпали на их долю.

Здоровый рослый Автюков, по его поводу в деревне шутили, что он один заменит на земле взвод солдат или трактор «Беларусь», целое лето охотно покрикивал на своих подопечных:

– А ну быстрее, рахитики! Надо щедрее работать, щедрее давать! Учтите, каждая щель – это ведро воды на поросенка. Штукатурьте стены лучше, еж твою кубрялка!

Все лето студенты охотно бегали за раствором, заливали бетоном опалубку, добросовестно, чтоб не оставить просвета на крыше даже с копеечку, замазывали глиной камышовые маты.

К вечеру на руках вспыхивали бесконечные волдыри, ресницы в глине шлепали по лицу, как калоши, но после ужина все бежали в степь, плясали у костра лихие твисты.

– Знаешь, как мы там пели? И песни сочиняли:

Догорают осенние листьяИ полынные травы горчат,Тихо-тихо поют журналисты,Не умеющие молчать.

Анна изображала, как мальчишки бренчали на гитарах, какой огромной была степь вокруг и как они превосходно себя там чувствовали.

– Но лично тебе что дала целина? – спросил строго Хади.

Девушка долго не тянула с ответом.

– Щеки, из-за которых ушей не видно! – выпалила она. – Нас там вкусно кормили!

– И все? За тяжелый труд вам ничего не платили?

– Почему? Видишь эту шубу? Я купила ее на деньги, которые заработала на целине.

– Тогда почему о деньгах ты говоришь в последнюю очередь?

Такой примитивный вопрос удивил девушку. Она пожала плечами и робко заметила.

– Деньги – вроде не самое главное в нашей жизни…

«Убедила его или нет?», – смущенно думала в это время она, желая все-таки объяснить, что бескорыстие – совсем неплохая субстанция, если и вокруг тебя жизнь такая же, а почти все ребята рядом насмерть были лишены какой-либо алчности, и вообще, главное, когда есть с кем петь песни, улыбаться, дружить, да еще и любить.

Африка… В детстве она была для Анны страной Лимпопо, в которой добрый доктор непременно побеждает злого Бармалея. Потом как-то удивилась, почему так красиво называется река: Голубой Нил?

– Он не голубой, он мутный, – заметил Хади.

– Неужто? Почему?

Познакомившись с Хади, Анна то и дело задавала вопросы: какого цвета земля в Африке, как выглядят листья финиковой пальмы?

– Скажи, что такое африканский социализм?

– Перераспределение частной собственности, однако, не ликвидация ее.

Укоризненно, будто Хади лично виноват в таком половинчатом решении, она спросила:

– Отчего же не ликвидация?

– Какой феодал позволит, чтоб у него отняли поле, даже если оно очень большое? Этот вопрос решить, чтобы никого не обидеть, практически трудно.

– Но в России решили…

– Очень сложной ценой… И тогда решить бы его мягче. Чтоб ни один пласт людей не давил на другой.

– Как это можно, если хочешь, чтобы в стране жили все, а не существовали многие? Частная собственность разве не расправляется с людьми? Батракам в России прежде почти ничего не платили. Или давали за тяжелый труд такие гроши, что хватало жить лишь на соломе, притом на чужой. Этих людей не жалко? Кто их защитит? Они и восстали. Много было на земле восстаний, и только в моей стране за всю историю человечества рабочие победили!

Молодые люди уже были в общежитии, на том этаже, где жили физики. Девушки здесь были редкостью, тут они гляделись в диковинку. Лишь в комнате Хади собеседники перестали ощущать неловкость и могли спорить дальше.

На столе рядом с учебником по квантовой механике лежала книга французского философа Сартра. Хади наклонился над ней, перевернул страницы, потом воскликнул:

– Гляди, а ведь ты права! Посмотри, что пишет Сартр…

– Что?

Хади уже переводил с английского.

– «Бунт – всегда прав!».

– Вот видишь, я же говорила! – обрадовалась Анна, но через минуту задумалась.

– Странно видеть такие четкие определения у этого писателя, – проговорила она. – Сартр ведь – за свободу выбора, хочешь, живи с идеей, а то и вовсе без идеи живи. Любой поступок, даже гнусный, философ не осуждает. Что это за свобода, если она не ощущает ценности того или иного поведения?

– Налицо теорема относительности, – охотно ответил ей студент физфака. – Все в этом мире относительно, все можно изменить, если применить эту теорию к жизни. И тут же меняются принципы.

– Ой, только не надо! – взмолилась девушка. – Лично я категорически против такой свободы, – спорила с Хади, уже и с Сартром она, объяснив, что с ее точки зрения, если у тебя мать, жена, ребенок, и не заботиться о них – это свобода недочеловека. – Какая может быть у каждого свобода? Свобода быть свиньей… Объясни? Свобода – это иллюзия, мираж…

«Один – и свободен, – продолжал Хади цитировать Сартра. – «Но эта свобода напоминает смерть».

– Ага, значит, свобода приемлема только на кладбище?

Теперь эту книгу они читали вместе и удивлялись тому, как философ, даже с житейской точки зрения, все время противоречит себе, к примеру, утверждая, что «человек обречен на свободу».

– Я не хочу никакой обреченности! – вопила Анна.

Но если ты родился, спорили молодые люди друг с другом, ты уже не свободен, ты зависишь от дождя, солнца, от своей профессии. Ты обязан хоть чему-то всерьез учиться, чтоб не висеть на шее других. Твои дети каждый день хотят есть, их надо лечить, водить к врачу, вместе с ними сидеть над тетрадками. Какую свободу от общества и людей предлагает Сартр? Свободу как у обезьян? Но в стае животные тоже заботятся друг о друге.

– В природе вообще нет такого понятия, как свобода, – утверждала Анна. – Это буржуазная выдумка, чтоб оправдать любое насилие, подлость, даже войну.

– Что тебя не устраивает, – насмешливо заметил Хади, – так это буржуазия придумала… Вольтер сказал, – напомнил Хади, – «я не разделяю ваших взглядов, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели возможность их свободно высказывать».

– Сплошная демагогия – рассмеялась Анна и возразила: – Если бы Вольтер знал, что племянница уморит его в старости голодом, оценил бы ее предварительные ласковые слова иначе. Вряд ли философ отдал бы жизнь за свободу подлой бесцеремонности, за свободу голода. Свобода нужна только негодяю.