Наследие предков. Tod Mit Uns

Выйдя не берег, чудовище стояло какое-то время неподвижно. Из каменных складок на бронированной спине стекали ручьи грязной морской воды.

– Командир, а может, я его гусеницами раскатаю? – спросил Скворцов.

– Погоди. Заглуши лучше двигатель.

Скворцов так и сделал. Машина затихла, и краб резко дернул туловищем, вперив жесткий красный взгляд в ПТС. Затем, быстро перебирая своими жуткими волосатыми лапами, приблизился к машине. Снова замер, оценивая неизвестный предмет взглядом и еще черт знает, чем он там еще мог оценивать?

– Они же только по ночам выходят, – тихо проговорил Колесников. – Какого дьявола он сейчас вылез?

– Возможно, его что-то потревожило? – предположил Стечкин. – Или кто-то.

– Ты о чем, командир?

– Я о тех, кто наследил на пляже.

– Ты что, думаешь, они по морскому дну пришли?

– Нет, конечно, – хмыкнул Павел, что отдалось гулом в маске. – Но вот их транспорт… Может, подлодка?

«А не была ли это вылазка жителей Пионерского? Сомнительно. Гнать сюда, в мелкие воды огромный атомный крейсер… Чего ради? Зараженные ягоды собирать?»

Краб попробовал клешней гусеницу плавающего вездехода. Тщетно. Стал перемещаться вдоль правого борта, тыкая боевой клешней в стальные катки, такие же, как у танка Т-64. Они тоже оказались несъедобными. Тварь безмолвно негодовала, обходя неприступную машину. Затем вернулась к загадочным человеческим следам. Постояла возле них. И вдруг резко засеменила в сторону леса.

– Твою мать, только не это! – Воскликнул Стечкин. – Вернись в море, падла!

Однако у краба явно были свои планы, и они в данный момент были связаны отнюдь не с отравленной Балтикой.

Весь отряд проводил взглядами огромного гостя из морских недр, наблюдая за тем, как он, подобно танку, вломился в сухой кустарник и неумолимо продвигался дальше, идя по следу неизвестных.

– Черт! Ну и что нам теперь делать? – сокрушенно махнул рукой Борис. – Пойдем следы изучать – встретимся с этой скотиной. И еще не факт, что его сородичи не вылезут сейчас следом. – Он посмотрел на Стечкина, но тот продолжал глядеть туда, где только что скрылся краб.

– Командир, что делать-то теперь? – спросил Борис громче, видимо, решив, что старший его до этого не слышал.

– Для начала заткнуться и дать мне подумать, – невозмутимо ответил Стечкин.

В люке снова появилась голова Скворцова. Он торопливо лез наружу, отчего получалось это у него неуклюже и вызывало лишнюю суету.

– Васильич! Командир! – доносился из-под маски его приглушенный крик.

– Что такое еще?

– Командир! Взгляни! Ты должен это увидеть! Взгляни на ПУР! – Скворцов протянул майору бинокль.

Павел принял его и посмотрел в сторону видневшегося в километре с лишним здания. Туман уносило в сторону Балтийска, и ПУР стал проглядываться более отчетливо. Вот в окулярах возникли рифленые зеленые стены, потрескавшиеся от времени. Лишенные в некоторых местах стекол «евроокна», установленные незадолго до катаклизма по случаю ожидаемого на учения визита президента страны. Вот наружные лестницы между этажами. Половина ступенек давно сгнила, но подняться еще возможно. Большая смотровая площадка второго этажа. Тут обычно собиралась пресса. От натянутой над ней некогда масксети остались лишь редкие лохмотья, колышущиеся на ветру. Верхняя площадка для высшего командования выступала за пределы стен третьего этажа, находясь над ним, и делала силуэт здания похожим на кувалду. Командный пункт так же частично лишился остекления уже давно. Вот флагшток, идущий с этой площадки. И…

– Что за… – вырвалось из горла Стечкина.

Над ПУРом развевался флаг. Темно-красное, почти бордовое полотнище с большим белым кругом и черной свастикой внутри него.

Глава 2

Форт

– Я бы эту воду пить не стал, – задумчиво проговорил Чел, глядя вниз с каменного парапета. Железная винтовая лестница уходила в темные воды затопленного колодца. Странное дело: с парапета на лестницу не было никакого мостика, а сама лестница начиналась от потолка, метрах в восьми над головой. Этого потолка просто не должно было быть. Или там должен присутствовать люк. Однако как Диггер-Крот не шарил лучом фонаря вверху, никакого намека на люк в потолке он не обнаружил. Тогда где логика? Впрочем, он уже давно знал, что в глухой стене или полу, а значит, и в потолке, может быть такой люк, который и не заметишь, пока тот не откроется, повинуясь какой-то одному этому люку известной силе.

– А тебя никто и не заставляет, – хрюкнул в смешке Марля, закручивая в кусок газеты сушеный желтый мох, который некоторые жители форта собирали с кирпичей у выхода на поверхность.

– Ни черта я не пойму логику этих фрицев. Это ведь лестница из ниоткуда в никуда. Зачем она? – продолжал бормотать Чел. Он навалился на ржавые скрипучие перила, склонился над бездной и плюнул в воду, глядя, как легкое волнение искажает отражение его худой, со впалыми щеками физиономии, обрамленной длинными грязными волосами.

– Эта вода, может, и нормальной была. И ее стоило проверить. Но после того, как ты в нее харкнул, она точно ни на что не годится, придурок чертов! – зло проговорил Крот.

– Чего ругаешься, начальник? – обиженно проскулил Чел и посмотрел на усевшегося «по-турецки» на каменном полу Марлю. Тот уже облизал самокрутку, чтобы не горела, а лишь тлела, и прикурил. Сделал большую затяжку и, зажав пальцами нос, блаженно закатил глаза.

– Эй, чувак! Дай дерну! – Чел лениво протянул худую слабую руку.

Марля, такой же болезненный худой человек двадцати с лишним лет отроду, с грязными и свалявшимися до стостояния дрэдов волосами под натянутой на самые брови шерстяной шапкой, некоторое время не реагировал, надув щеки, зажав губы и сжимая пальцами нос. Затем прокряхтел, закашлял и протянул желтый мох приятелю, оскалив в идиотской улыбке редкие желтые зубы.

– Да вы вообще охренели?! – воскликнул Диггер, поправляя на носу очки.

– Тихо, чувак. Сейчас мультики будут, – блаженно простонал Марля, раскачиваясь в своей позе.

Крот сплюнул и вернулся к своим изысканиям. Однако мешали мысли. На кой черт Самохин дал ему этих, с позволения сказать, помощников? Проку от них не было никакого. Наоборот. Они мешали. Доставали своей тупостью и необразованностью. Хотя… Чего уж от них ждать? Когда все медным тазом накрылось, они вроде даже в школу еще не ходили. Но все-таки, зачем они ему? Первое время Крот постоянно отвлекался, зная их тягу к желтому мху, который произрастал на старых фортовых кирпичах внешних стен после химических осадков. Все время следил, чтобы эти два обкурка никуда не свалились. Боялся за них, помня тот далекий, так и не стершийся во времени и в пепле всемирной катастрофы крик, мчащийся в глубокую шахту-ловушку. Да. Поначалу беспокоился. А теперь часто ловил себя на мысли, что было бы совсем неплохо, если кто-то из них грохнется в какой-нибудь колодец и пополнит списки жертв наследия Третьего рейха.

Понятно, что Самохин дал ему в помощь самых бесполезных в общине пятого форта людей. Комендант общины никогда не воспринимал всерьез исследования Диггера. Хотя… Уж кто-кто, а он, майор Самохин, как никто другой должен был понимать, чего стоят эти исследования. Ведь именно благодаря им были обнаружены не только места, где немцы выращивали неприхотливые и терпимые к подземелью растения, годящиеся в пищу, но даже подземный курятник с инкубатором. Все это, конечно, пришло в негодность еще очень давно, но кое-что удавалось теперь использовать. Так в форте появился дополнительный источник пищи, разнообразящий скудный рацион, основу которого составляли крысы да слизни. И уж конечно, Самохин должен был помнить, что если бы не Диггер-Крот, со своей фанатичной тягой к исследованиям подземелий, то остался бы майор там, на опушке леса, и был перемолот ударной волной. Как большинство из тех, кто занимался поиском пропавших школьников в последние дни цивилизации.

Саше Загорскому, которого теперь гораздо чаще величали Диггер или Крот и уже никогда и никто не назовет Гарри Потным, было больно вспоминать прошлое. И дело не столько в том, что тот ясный для Калининграда день стал днем страшного суда для всего мира. Ему было больно за те пять суток, проведенных во мраке. Он на пять суток дольше всех выживших на земле живет в этой сырой и темной агонии. А мог быть дома. С мамой. С отцом и бабулей. С собакой Лесси. Еще пять дней мог видеть их живыми. И умереть с ними в один миг. Но он ушел и пропал. Близкие наверняка выплакали все глаза, обивая пороги инстанций и прося найти пропавших детей. И так и не узнали, что их Саша жив. Единственный. А они все мертвы. И Хруст… И Русик… И Ленка… Мертвы. Да что там! Весь мир мертв. И он выбрался на несколько минут, обессиленный. Уставший и отчаявшийся. Всего на несколько минут. Он стал спасением для майора Самохина и его водителя. Для двух пожилых немцев и эмчеэсника, которые ринулись следом в указанную Загорским нору. Те немцы и спасатель давно уже умерли, но свою жизнь они продлили именно благодаря ему. А Самохин и его водитель Борщов живы по сей день. Сам же Александр все время завидовал тем, кто сгинул быстро, не успев ничего понять. Его переполняли боль и безысходность. И все, что заставляло Крота цепляться и жить, – его страсть. Нестерпимая страсть к тайнам той земли, того края, в котором он родился и вырос.

Даже задавая самому себе вопрос, откуда у него такое увлечение, он толком не мог ответить, что стало для него катализатором. Конечно, большинство подростков разных поколений от возникновения Калининградской области на прусской земле и до реквиема человечеству любили окунаться в тайны этих мистических, мрачных, овеянных легендами и страшными небылицами нацистов. Которых, несмотря ни на что, побили-таки русские – безо всякой чертовщины, а лишь своей воспетой в песне «яростью благородной». Но ведь мало кто знал столько, сколько Саша. В свое время Загорский перечитал все, что только можно было перечитать. Он не довольствовался одними только байками старших пацанов со двора, как это бывало часто. И эта страсть не угасла в нем и сейчас, когда, казалось бы, все прошлое уже стало не важно. Многие так думали, но только не он. Сейчас в форте было достаточно места и для большего количества людей, нашедших здесь убежище. Но что если бы известны были многие другие помещения, открытые им позже, еще до катастрофы? Сколько еще можно было укрыть здесь людей? Скольких можно было спасти? А что если существует мифический подземный город с заводами, машинами, линиями метро и даже аэродромом? Никто в это не верил. Никто, кроме него…

Александр достал из внутреннего кармана потрепанной военной куртки старую схему. Наследство от тех немцев, что помогали в поисках. Из складок схемы выпала фотокарточка, которую он всегда носил с собой. Крот быстро поднял ее и оглянулся на «помощников». Те уже сидели на краю парапета и тихо хихикали, не обращая на старшего никакого внимания. Загорский украдкой взглянул на фото. В центре – Руслан. Лицо затушевано черным маркером так, чтобы и намека на него не осталось. Слева от него – шестнадцатилетний Саша, серьезный, как и всегда. А справа к плечу Руслана прижимается она. Лена. Ленка Бергер. Русская немка, в которую он был тайно влюблен с первого класса… А может, эта страсть ко всему немецкому из-за нее?

Нет. Определенно нет. Александр даже мотнул головой, отгоняя эту мысль. Это все от отцовской коллекции наград вермахта, эсэсовской каски и тубуса от противогаза, что хранились дома. А еще от рассказов прадеда, что пересказывал дед. Про то, как целый батальон немцев, окруженный у Черняховска, тогда еще называвшегося Инстербургом, буквально исчез. Про то, как взятые топливные склады у Переяславки за одну ночь опустели. И только потом стало ясно, что по тайному трубопроводу немцы перекачали все топливо в хранилища морской базы Пиллау[5]. А еще про то, как из части бежал в шестидесятых годах солдат-срочник. И как отправившиеся его искать находили какие-то входы под землю в районе поиска. А потом пропадали и поисковики. Много чего слышал в детстве Саша Загорский. И заболел этим еще тогда, когда даже не слышал о существовании немки Лены…

* * *

– Слышь, Чел? Прикинь, у тебя рука онемела, гыыг! – нашептывал Марля на ухо приятелю.

– Чего? – тот безвольно поморщился и тупо уставился на Марлю. – Чего? – повторил он.

– Я говорю, рука у тебя онемела, баклуха! – Марля продолжал тихо хихикать, держась за живот.

– Слышь, чувак, – Чел вытаращил очумелые глаза на свою безвольно повисшую правую руку. – В натуре, чувак! Млин… Палевото, а?.. Палево-то какое…

– Слышь, Чел? Опусти руку в воду. Тогда отпустит. Геге…

– Чувак, ну на хрена ты это делаешь, а? Палево…

Марля не выдержал и, рухнув на край парапета, принялся гоготать с повизгиванием.

Чел тем временем медленно, как сомнамбула, распластался на полу и, свесив безвольную руку, стал тянуться до воды, в которую еще недавно плевал.

– Блин, не могу, Марля! Не достаю!

– Твоя рука резиновая. Она сейчас растянется! – продолжал ржать второй обкурок. – Ты чуешь?! Ты чуешь, как она растягивается?!

– Да. Блин, чувак! Я чую! Она реально тянется. Блин, палево, чувак!

Марля уже стал задыхаться. Его смех выталкивал больше воздуха, чем поступало в прокопченные желтым мхом легкие. Тело сводили судороги, но торчок продолжал гоготать.

– Марля, кореш, оно смотрит на меня…

– БА-ХА-ХА-ХА! Кто?! Кто?! Ахахаха!!!

– Там. Оно. Там есть – оно. И оно смотрит на меня!

Смех Марли невозможно было обуздать. Казалось, что он вот-вот свалиться в колодец, наполненный темной водой, в которую уходила винтовая лестница. Но…

Жуткий визг заглушил и его смех, и собственное эхо в железобетонных коридорах непонятной ветки подземных катакомб. Затем всплеск воды, и нет больше визга. А Марля продолжал смеяться, как одержимый. И даже топот сапог Диггера не отвлек его от этого занятия.

Прибежавший на страшный вопль Александр какое-то время ошарашено смотрел в колышущуюся черноту воды, облизывающей возникшими волнами и ржавую винтовую лестницу, и покрывшуюся зеленым бархатом стену колодца. Затем схватил не перестающего ржать Марлю за ворот фуфайки и с силой тряхнул:

– Где Чел, твою мать?! Что случилось?!

Обкурок перестал смеяться. Всхлипнул. Уставился прослезившимися от нестерпимого смеха глазами на воду. Тихо хохотнул и выдохнул:

– Во торкнуло-то!

– Где Чел, паскуда?!

– А? – Марля тупо уставился на Крота.

– Что случилось, выродок? Отвечай!

– У… У него рука реально онемела. Он потянул в воду, чтобы отпустило. Она резиновая. Слышь, меня пробило на хавчик, кажись, – бессвязно бормотал Марля.

В бессильной злобе Диггер оттолкнул от себя этого конченого юнца. Затем наотмашь врезал ему кулаком по лицу. И еще раз. И снова. Саня продолжал яростно молотить оставшегося помощника, вымещая на нем все, что накопилось, казалось, за всю его жизнь.

– Мое лицо – глина. Я ничего не чую. Мое лицо – глина. Я ничего не чую. Хавать. Хавать хочу, – бормотал Марля, вздрагивая от ударов.

– Н-н-на, сука!!! – и перед лицом обкурка возникла подошва сапога, которая очень быстро приближалась к его физиономии…

* * *

Мужчина среднего роста и быковатого телосложения, с затылком, без предупреждения перетекающим массивными складками с лысой головы в толстую шею, вертел в пальцах самокрутку. У него была привычка, перед тем как закурить, разглядывать ее, читая обрывки слов на газетной либо книжной бумаге. Наверное, было в этом что-то символичное. Газеты. Книги. Накапливаемые столетиями знания и мысли человечества. И вот уже долгие годы никто ничего не печатал на этой планете. А мысли постепенно превращались в пепел и дым, нагоняя давшую им фору цивилизацию, которая их же и породила.

Самохин еще долго сосредоточенно морщился, разглядывая буквы на бумаге самокрутки, ловя свет керосиновой лампы, пока, наконец, не прикурил. Выпустил сизый дым, отправляя в сумрак очередную печатную мысль и снова сократив текстовое наследие мира. Запрокинув голову, глядя в низкий потолок. Шмыгнул широкой ноздрей и дернул головой:

– Ладно. Назови мне хоть одну причину, по которой ты это сделал. Ты хоть понимаешь, что превратил ему лицо в кровавое месиво?

– Ну, есть такое дело, – проворчал Загорский, отвернувшись от дыма.

– Так какого хрена, скажи на милость?

Александр почему-то не любил общество майора. Казалось бы, он и майор были друг для друга самыми близкими людьми с того самого дня, как все случилось. Ведь Самохин затащил его обратно в подземный мир, спасая от ударной волны. А Саша показал Самохину, где надо искать спасение. Но отчего-то Крот всегда чувствовал непонятный дискомфорт, когда этот человек был рядом.

– Чел утонул из-за него. Укурки хреновы…

– Ну да. Конечно, – майор снова затянулся. – А может, это ты Чела убил? Ну, вот взял и утопил.

– Что за бред? – Загорский даже привстал на стуле.

– Не дергайся, Крот. А что? После того, с каким воодушевлением ты превратил голову Марли в кашу, я могу подумать, что ты и не на такое способен.

– Да с какой стати?!

– Не ори. Ты же всегда жаловался на эту парочку. Нет?

– Конечно, жаловался. А что мне было делать, когда эти два барана тащатся за мной и постоянно дурь курят? Никакой пользы от них, зато хлопот полон рот. Я должен был хвалить их, что ли?

– Ну-ну, – скептически покачал головой Самохин. – А что этот Марля бормочет в лазарете?

– Почем я знаю. И что он бормочет?

– Ну, дескать, кто-то смотрел из воды на Чела. Будто был там кто-то. В воде. Как это понимать?

– Да обкуренные они были оба! Им там сам черт привидится! Неужели непонятно?! Запретите вы этот чертов мох собирать! Ну сколько ж можно-то?!

– А ты меня не учи уму-разуму. Лишу я людей желтого мха, а что взамен дам? Водки нет, а расслабляться надо. Пусть курят. Покуда курят, не думают. А как думать начнут, хреновее всем станет во сто крат. Ясно тебе?

– Да это же… – возмутился было Загорский.

– Все, я сказал! – рявкнул комендант общины и, приблизившись к Загорскому, навис над ним. – Ты забыл первые годы? Что больше оскотинит людей: дурь или отсутствие средства ухода от реальности? Подумай!

Александр поднял взгляд на майора.

– Между прочим, в Красноторовский колонии нет никакой дури. Никто там желтый мох не курит. Но почему-то там порядок. И все при деле. И дальние рейды по поверхности совершают. Разве нет?

Самохин нахмурился и сжал зубами самокрутку:

– Ты с чего это взял, Крот?

– Тигран рассказывал.

– Вот как? – хмыкнул комендант. – А ему откуда знать? Он что, был там?

– Он же дружен с тамошним командиром…

Самохин оскалился:

– Да шпик этот твой Тигран! А Стечкин – последний диктатор на планете, и весь его режим – гнилой. А дальние рейды – совсем не обязательно признак процветания. Может, они ищут, что бы захватить и оккупировать? Ты не думал об этом, умник? А вообще… правильно, что не думал. Не стоит. И давай, парень, договоримся так: политикой тут занимаюсь я. Как внешней, так и внутренней. А ты занимаешься своими крысиными норами, и не в свое дело не лезешь.

Последняя фраза была произнесена с нескрываемой угрозой.

– Да нужна мне ваша политика…

– Ну вот и славно… Только что мне прикажешь делать с твоими исследованиями? Одного помощника ты потерял, другого покалечил. У меня тут не фабрика клонов. А от твоих исследований пока одни убытки.

– Мне никто не нужен, – мотнул головой Александр, и ему самому стало холодно от этой мысли.

– Вот значит как? – Самохин выпустил клуб едкого дыма прямо в лицо собеседника. – А ты смелый стал?..

* * *

Колоссальный рукотворный вал местами возвышался на два этажа над крепостным рвом, наполненным водой и давно заросшим тиной. Монументальный комплекс из красного кирпича был обвалован землей и сверху покрыт грунтом, давно поросшим деревьями и кустарником. Практически все наземные помещения отводились под хозяйственные нужды. Раньше тут было некое подобие музея. Окна, заложенные кирпичом и глиной, кое-где они пропускали свет. Укрывшиеся от апокалипсиса люди довольно быстро пришли к мнению, что в оконные проемы следует вставлять автомобильное стекла в несколько слоев, наглухо обмазывая края глиной. Воздух такие стекла не пропускали, много света – тоже. Но это был хоть какой-то свет, проникавший в оранжереи и питомники для животных. Немало людей, занятых на замуровывании проемов и окон, ведущих во внешний мир из форта, впоследствии скончались от лучевой болезни, но дело было сделано. Огромные секции пятого форта оказались изолированы от внешнего мира. Кое-где окна превращались в воздушные фильтры: блокировались с двух сторон от толстой крепостной стены сложенной в несколько слоев мелкозвенной сеткой из оптовых магазинов, торговавших когда-то стройматериалами. Дальше шел поролон. Между слоями поролона засыпался специальный уголь с ближайшего военного склада, коих в области было бесчисленное множество. Качество такого фильтра, конечно, оставляло желать лучшего, однако это было лучше, чем ничего. Со временем частые в этом регионе сильные ветра минимизировали последствия радиоактивного заражения. Однако позже пришла другая напасть: химические дожди и туманы, гонимые со стороны моря. И хотя они были не так часты, как на побережье, тем не менее поверхность оставалась враждебной. И так продолжалось довольно долго. Сейчас, по прошествии двадцати лет, окружающий мир был более милосерден к недобитым людям. Хотя все же иногда таил угрозы. Это были и остаточные очаги радиации, и химическое заражение, и сильное ультрафиолетовое излучение, видимо, ставшее следствием разрушения озонового слоя, вызванного множеством высотных ядерных взрывов противоракет основных стран – участников массового вымирания на земле. А еще таили в себе опасность дикие собаки, невесть каким образом превратившиеся в настоящих гончих дьявола, а также мошкара в заболоченных участках, способная довольно быстро собраться в огромную тучу. Ее укусы вызывали у незащищенного человека страшную лихорадку, чаще всего кончающуюся смертью. Группы разведчиков общины, отправлявшиеся в дальние вылазки с целью очередной ревизии руин Калининграда, еще поговаривали о странных и крупных следах каких-то неведомых существ. Однако «счастье» повстречать таковых людям пока не выпадало.

Александр шел по нижнему, подземному уровню. Коридоры здесь были практически круглого сечения, словно тоннели метро, которого в Калининграде не было, хотя планы о его постройке имелись. Всюду опостылевший кирпичный цвет аккуратной немецкой кладки. В некоторых местах потолок почернел. Во время штурма цитадели немыслимое количество лет назад, когда Красная армия несла возмездие вероломному врагу на его же земле, здесь бушевал огонь. В большинстве тупиковых веток, являвшихся, видимо, складами у немцев, были оборудованы жилища. Небольшие «квартиры» образовывали перегородки, сделанные с использованием древесноволокнистых плит, досок, фанеры, картонной тары и бесчисленных километров скотча. Жилые помещения располагались на деревянных настилах, собранных из полет. Освещались жилища в основном лучинами. Некоторое время назад появилось даже электричество. Это произошло благодаря изысканиям Загорского, который обнаружил в глубинных уровнях, построенных гораздо позже, уже при нацистах, электрогенераторы, приводимые в движение грунтовыми водами. Отремонтированные, эти генераторы позволили обеспечить коридоры пусть и тусклым, но все-таки электрическим освещением. Странно, что при этом Самохин говорил о бесперспективности исследований Крота. Впрочем, комендант никогда не любил признавать чьих-то заслуг, кроме собственных.

Впрочем, сейчас Александра заботило не это. Он шел и думал о сказанном майору. Ему никто не нужен. Ну конечно! Он бы прекрасно справлялся с блужданиями в казематах, оставшихся от нацистов и открытиями новых территорий, и один. Однако имелся существенный фактор, который не позволял ему этого делать: фактор страха.

Нет, Загорский не боялся призрака пятого форта, сказками о котором жители общины пугали друг друга, особенно после нескольких затяжек самокруткой с желтым мхом. Он панически боялся одиночества, темноты и катакомб. Этот страх не был врожденным. Он появился тогда. За те пять дней отчаянья, предшествовавшие катастрофе, сменившей его личное горе горем всего человечества. С тех самых пор он боялся. Но страх этот выступал в его рассудке в диссонирующем симбиозе с непреодолимой тягой к исследованиям и поискам мифического подземного города.

Так почему он вдруг заявил, что ему не нужны спутники? В силах ли он побороть свой страх и продолжать многолетнюю работу в одиночку? Думая об этом, Крот подошел к своему жилищу, отомкнул навесной замок на фанерной двери и шагнул в темноту. Здесь, среди людей, что бормотали и кашляли повсюду за стенками, этот страх не работал, и тьма была лишь неосвещенным жилищем. А чтобы дойти до койки, свет ему и не был нужен. Многолетняя жизнь здесь сделала каждое движение у себя дома инстинктивным. Вот и сейчас Александр безошибочно подошел к кровати, закрыв за собой дверь. Лег на нее, морщась от скрипа, и притих. Теперь, когда воцарилась тишина и в подземелье слышались только далекие глухие голоса других жителей общины, он явственно ощутил, что в его жилище есть кто-то еще.