Разнообразное

Разнообразное

Антон Чёрный

© Антон Чёрный, 2016

© Творческая группа FUNdbÜRO, дизайн обложки, 2016

© Алексей Кириловский, фотографии, 2016

© Антонина Чёрная, иллюстрации, 2016

Редактор Ната Сучкова

Корректор Елена Титова

ISBN 978-5-4483-1950-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Новый Свет

«Никого тут нет в Америке…»

Никого тут нет в Америке,Только ветер и песок.Листья вянут в тихом скверике,Небосклон высок.Каждый вечер начинаетсяУ накрытого стола.Пустота мне улыбается,Спрашивает: «Как дела?»Говорю: «Дела неважные,Дорогая пустота.Спят дома одноэтажныеИ другая красота.Я смотрел помехи в телике,И, по данным ВКС,Нету никакой Америки.Стало быть, и я исчез».

Разговор

«Надо быть по жизни попроворнее», —Говорили мне ночной поройХвойные деревья Калифорнии,Охристой покрытые корой.«Да вот как-то всё не получается», —Отвечал я прямо в темноту, —«Силы и терпение кончаются,Как узнать последнюю черту?»Говорило дерево осеннее:«Повторителя нелёгок путь.После полосы перерожденияНе забудь направо повернуть:В золотом саду на склоне летаМертвецы покоятся в тени.Полосою медленного светаМирно убаюканы они.Палые плоды лежат в покое,Воздух электрический дрожит.Стрáнствователь, видевший такое,Непременно смерти убежит».Кроны воздевая в выси горние,Говорили мне ночной поройХвойные деревья Калифорнии,Охристой покрытые корой.

Малибу

«Огромная вода тут близко?Вода весёлая, как снег?» —Спросил на ломаном английскомОдин нерусский человек.«Огромная вода тут рядом», —Я отвечал ему тотчас, —«Вода, напитанная ядомИ неприятная для глаз».Ответом огорчён он не был,Вскричал он радостно тогда:«Вода! Весёлая, как небо!Большая добрая вода!»Потом пошёл, как так и надо,И в набегающей волнеСтоял с жестянкой лимонада,Добившись своего вполне.Морская соль смывает сажу,Рокочет добрый водоём.Мы с Ваней тут идём по пляжуИ вам привет передаём.

Озеро Пиру

Было ветрено. Было мокро.Бирюза переходит в охру.Красота – вверху и внизу.Охра падает в бирюзу.Я как рана – ещё не зажил.И торчу я в этом пейзаже,Как из бани выскочил в снег —Незадачливый человек.Вокруг пальца земли, так близко,Путь мой росчерком проведёнТам, где утки плывут по-английски,Через все двенадцать времён.Что ни день, всё та же беседаВ кабинете моей груди —Стрáнствователя и домоседа —Об оставленном позади.

«База, база, мы в тени Плутона…»

База, база, мы в тени Плутона,С высоты не видно ничего,Словно летней ночью у затона,Вечное во мраке торжество.Припадаю к тёмному окошку:.Как вы там? Ни тронуть, ни спросить.Дома не окучена картошка,И за баней надо обкосить.База, база, здесь так мало света.Мчат лучи, как прутики хвои.Я передаю, но нет ответа.Где же избы серые твои?

«Уверен, этот мир не настоящий…»

Уверен, этот мир не настоящий.Здесь просто сняли скучное кино,Оставили цветы, какой-то ящик,Всё кверху дном.Тутовник, пальмы, фикусы и сливы —Перечислять гербарий нету сил.Не может быть вот просто так красиво —Господь бы этого не допустил.

«Как люди движутся сквозь собственные судьбы —…»

Как люди движутся сквозь собственные судьбы —Как их движения отточенно-верны,Спокойны взгляды, устремления высоки,Какая ясная спокойная готовностьИ послушание в их облике сквозят!Как это правильно и как это жестоко…Поцеловать бы их. Обнять. Предотвратить.

«Прибывает тепло понемножку…»

Прибывает тепло понемножку,Вдалеке убывает Луна,Мама с папой сажают картошку,Потому что картошка нужна.Пробегают над ними светилаВ непомерной своей темноте,И Луна багрецом окатилаНебосводы на дальней черте.Тех созвездий не помню я имя,Что бегут солнотечным путём.Теплоту поедает зазимье,Стынет августа окоём.Убывает тепло понемножку,Чернотой глубинеет вода,Мама с папой копают картошку,Потому что так было всегда.

Константин

Не река – болотина да тинаОтразила много лет назадЗолотое имя КонстантинаИ его погасшие глаза.Годы, годы неподвижной мукиСозерцал он низенький причал.Поначалу мучился от скуки,А потом навеки заскучал.Он, бывало, только соберётсяПотревожить тайную струну —Слово пропадёт и не найдётся,Вновь он произносит тишину.Скучно в этом городе крестьянском.Доктор наказал гулять водить —Он в ответ молчал на итальянском,Даже не трудясь переводить.Тина, тина, чёртово болото,Медленная бурая вода…Говорить и думать неохота,Говорить и думать никогда.

Помин

1

Запретили куритьИ постель не к добру подновили.Больно чистенько будет живому лежать.Передвиньте поближе,Поближе кровать.Как легко-то…Почти без усилий.Что-то почти и не больно.Две минуты —И будто вчера.Ничего, не спеши, сестра, —Потом скомандуешь «вольно»…

2

Есть картина одна,Где усталые лицаОчерчены светом.Их трапеза невесела.И отходит один, касаясь стола,Чтобы в сонме теней раствориться.Так однажды из душной палатыПорывом метелиВыскочил в мятом исподнем дед Николай.И встречали его,Кто нагой,Кто в простреленной мокрой шинели —Те,Не вышедшие из котла.

«Хотя я бросил в августе курить…»

Хотя я бросил в августе курить,Я с вами постою неподалёку.Нежданно это было или к сроку?Нам не о чем осталось говорить.Неважно, молодым или седым…Проходит жизнь, как вредная привычка,Быстрей, чем догорает эта спичка,Рассеивая синеватый дым.

«Мне до сих пор неясно, как это возможно…»

Мне до сих пор неясно, как это возможно…Вот он ушёл, прикрыл калитку осторожно.Нам непонятны эти замыслы прямые,И мы стоим, от удивления немые.Вот десять с четвертью, одиннадцать, двенадцать —И мы пошли вослед часам, куда деваться?А он стоит и смотрит, где-то там, за речкой,За окончательной невидимой отсечкой.

«Нет, земле самой не прополоться…»

Нет, земле самой не прополоться,Не засеяться, как стает снег,И воды не принести с колодца —Для всего потребен человек.Для плодов на яблоне осенней,Для бегущего веретена,Для круговорота превращенийНадобен несущий семена.

«С невидимого порога…»

С невидимого порогаУ белого-белого дняОтмеренная дорогаЗакончится для меня.Зима побежит, петляяЗаброшенной колеёй,От холода молодая,Над выстуженной землёйНеся ледяной крыжовникПо сумеречным местам —Семёнково и Ежово,Где-то примерно там,И дальше, до самой Лежи,В лесное её нутро,Где заморозок медвежийРазбрасывает серебро,Где капли печальной клюквойПадают из горсти.Там мы и встретимся, друг мой, —Надеюсь, тебе по пути.

«Грустно будет без старых людей…»

Марии Марковой

Грустно будет без старых людей,Как у высохшего колодца.Как мы с вами ни молодей,Их собой заменить придётся.Оставляют нам старикиУнаследование такое:Домотканые половикиДоморощенного покоя,Рукоделие добротой,Что, над капельницей ночуя,В поликлинике золотойНаши немочи уврачует.Остаёмся мы допоздна,Чтоб не гасла луча живая,Остаёмся, как семена,Погибая, передавая.С естеством наперегонки,Равновесия не нарушим.Будем делаться глубокиИ достойны своих старушек.А когда мы накороткеПовстречаемся с неминучей,Есть завёрнутое в платке —Всё, что надо, на этот случай.

Голландские голоса

Ян Якоб Слауэрхоф

(1898—1936)

Судовой врач и поэт, Слауэрхоф полжизни провёл вдали от родной Голландии: на торговых судах и в дальних портовых городках всех морских побережий. Он чувствовал особую связь с португальским поэтом и путешественником XVI века Камоэнсом и даже написал о нём роман. Подобно ему, Слауэрхоф не отличался крепким здоровьем и в своих скитаниях переболел множеством экзотических болезней, последняя из которых, малярия, стала для него роковой. Поэт оставил обширное наследие, которое ценится на Родине как воплощение раннего, ещё романтического, модерна колониальной Голландии.

Письма в море

От чтения рассыпаться готовы,Хоть в них всё те же самые сюжетыНа разных языках, слова не новы,Поношены, как старые манжеты.Но снова вместо утренней газетыИ вечером, когда скрипят швартовы,Их развернёшь, и дальние приветыБодрят в тебе природные основы.О доме, детях, видах урожаяНапишут те, что там тебе верны.Кто умер, кто родил – и весь рассказ.И снова ты один в который раз,И где-то в дымке водной пеленыБлуждает память, судно окружая.

Первооткрыватель

Была ему грядущая земляМила, как дева, в тайне сокровенная.Он грезил, и мечта самозабвеннаяПарила вслед за носом корабля.Привиделось, иль движется просторВсё ближе перспективой постепенною?Тем временем корабль волною пенноюЗаре навстречу паруса простёр.Но лишь она всплыла из синевы,Он был пронзён как будто бы изменой.Он вновь желал её сокрыть – увы:Обнажена от пят до головы,Её былые прелести мертвы,И снова он один во всей вселенной.

Утешение в болезни

Писарро, пятьдесят свои встречая,Не нажил славы, а грехов – сполна,Форсила в перьях первая жена,И в огороде роется вторая.Ославили его как драчуна,А он плевал, законы попираяИ Эспаньолы, и родного края.И вот – пятидесятая весна.Но выпал шанс: на дряхлой каравеллеПроделать путь невиданный досельИ с сотней удальцов занять Перу.А мне за тридцать, но каких земельМне чаять, если чую слабость в телеИ, две ступеньки одолев, помру?

Зимнее море

Чернеет горизонт, во весь опорСедые гребни мчатся всё быстрей.Сначала сотрясается простор,Затем, как смерть, врывается борей.Бесплодный перекраивая край,Безжизненные скалы расколов,Цветёт великолепный урожайВзрастающих и вянущих валов.И к палубе, где фонари остыли,Попутчиком пристал морозный мрак,Пока мы продирались в снежной пыли,Тараня в темноте скрипящий пак.

Камоэнс

Воспитанный в обители глухой,Служил он после при дворе надменном,Затем бежал за лучшею судьбойНа край земли навстречу переменам.Немногословный и в бою не злой,Терпел насмешки в лагере военном,В порту и в море обделён казной,Бессилен противостоять изменам.Но всем назло вела его мечта:Сквозь дальние заморские местаПройдя в строю властительной армады,Он отверзал творящие уста,Под тяжестью бродяжьего крестаПлетя в тугие строфы «Лузиады».

Вечер

За ставнями в закрытом тихом домеМы с ней сидели рядом на скамье.Как старичок, изнемогал в истомеСквозняк усталый в сумрачном жилье.Тяжёл и вял, почти без перепадовС погоста запах пожелтевших роз,Опутанных унылых палисадов,Листвы надгробной этот ветер нёс.В безмолвии недвижно застывая,Я голову руками обхватилИ прошептал: «Слаба любовь живаяПред смертью, что смиряет всякий пыл».

Алиса Наон

(1896—1933)

Будущая поэтесса родилась в набожной бельгийской семье, и её первые опыты исполнены подчёркнутого благочестия. Во время мировой войны она, ещё подросток, служила сестрой милосердия, в это время у неё открылась лёгочная болезнь. Из-за ошибки врачей Алиса десять лет провела в санаториях, будучи уверенной, что умирает от туберкулёза. Две книги стихов приносят ей известность, а доходы от изданий позволяют поправить здоровье. Однако возвращение в мир было недолгим: после пяти лет общения в артистических кругах Алиса вновь заболела, на этот раз смертельно. На русском языке публикуется впервые.

Зазимье

Подсолнух позднею поройЛовил последние лучи.Во всей вселенной никомуНе нужен, хоть кричи.Помятый мимоходомДосужею рукой,С поникшей головоюОставлен на покой.На стебле тонкошеемНабрякли семенаИ горестно поникли,Не опростав зерна.Себя обозревая,Молил он до конца:«Зачем я так роскошен,Коль не познал Жнеца?»

Поёт цветок в горшке

Я – полевой цветок,И здесь не мой порядок.Я день и ночь судьбу молю:Переселиться к ковылюХочу вдали от грядок.В очаровательном горшкеЯ, увядая, сгину.Ах, люди, это западня,Вы отпустили бы меняВ цветущую долину.Я – полевой цветок.Не требую поливу.Чем удушать меня в горшке,Меня пустите налегкеК сородичам на ниву.Ну, вот я и отцвёл.Ах, поздно сокрушаться!Я радости познал вполне,И очень, очень жутко мнеСреди людей остаться.

Листья поют

Мы вянем, умирая,Скользим у ваших ног,Безмолвно заплетаяСвой бронзовый венок.Покровом листопадаМы осень облачим,Гниением разладаИдущих омрачим.Заставим прослезиться,Глаза запорошив.«Ах, лета небылица! —Заплачешь, коли жив».Кто смертен меж созданий,Горюет, как и мы,В тени воспоминаний,В предчувствии зимы.Рыдайте же, покудаМы тайно шелестим.Как зимняя остуда,Конец неотвратим.Порывами гонимы,Скользим у ваших ног.Всегда приходят зимы.Всему приходит срок.

Хендрик Марсман

(1899—1940)

Знаменитый поэт, автор «голландского стихотворения века», воспевший реки и низины родной земли, ужасно боялся воды. Наделённый живым воображением, он с годами впал в депрессию, мучимый страхом смерти. Многие стихотворения этого классика посвящены теме утопления и крушения в море. Можно себе представить, какое впечатление произвела в 1940 году его гибель: спасаясь от наступающих немцев, Марсман был вынужден сесть на небольшое судно, которое затем было потоплено немецкой подлодкой.

Переправа

Чёрный корабль одинок,движим в пещере ночи,мрак его, как поток,в гибель, в гибель несёт.В трюме скрипящем лежу,холодом, страхом объят,плача о светлой стране,скрывшейся за горизонт,плача о чёрной стране,полнящей горизонт.Те, что встречи с близкими ждут,жаром крови распалены,и те, что познали отказ —вместе погибнут они,проигрыш наконецв схватке со смертью познав.О, тоска по предвечной стране!Тяжким сумраком окружён,страх унимаю тем,что смерть – это не конец.

Страх

Спросить хочусебя: доколе, долго ли ещёмне, как мячу,скакать по милости погоды,от страха гибнуть,в ещё больший страх ввергаясь,и короток ли век,и короток ли век,что осталось мне дрожать лозой весенней,ползущей ввысь по кирпичу?чего страшусь?страшусь узнать об этом дне,когда мой остов смерть навеки расщепит,когда достигну цели я вполнеи пуля, уготованная мне,не промахнётся, пригвоздив к стене.страшусь, что после, в сумрачном краю,я не найду пути в чужой стране,и к сердцевине жизни не пройду,потерян в глубине —о, этим страхам нет числа во мне.

Тонущий корабль

смеркается;идём ко дну.и килем бьёмо глубину.– о, кажется,отходит шквалот ледяныххолодных скал.«эй, ты, что славилсвой удел,чей голосрадостно гудел,я вижу, блескречей поблек,как понял,что погиб навек?»– я понял:смерти на краюдушою вышевосстаюиль нисхожув юдоль тенейи кануневозвратно в ней,и в этом весьподлунный свет,лишь сон,исполненный сует.в ответ насталатишина,как будто ночипеленасдавила суднои лунуи отзвуки двух голосов:– спасите, мы идём ко дну!

Старый свет

Бывшее

В Вологде, в центре, в излучине грязной рекиЕсть одно место: бывшие огороды.Бывшие яблони, бывшая бузина.Списанный тёрн.Отставной крыжовник.Даже здешний зябкий воздух,Кажется, уже на пенсии.Я подростком бегал туда курить.Сидел у забора, нанизываяБычки на колючую проволоку.Вот и сейчас там виднеетсяЧья-то белобрысая голова.У кого-то там лето.Кто-то смеётся там так знакомо.И в вонючей рекеМелеет остановленное время.

«В посёлок по болоту…»

В посёлок по болотуВела гнилая гать.Но в темноте пилотуНетрудно проморгать.И в пузо топи мшистой,Роняя парашют,Проклятые фашистыВтыкались там и тут.За парашютным шёлком