Невеста трех женихов

Галина Артемьева

Невеста трех женихов

Я видел смерть: она в молчаньи села

У мирного порога моего…

А. С. Пушкин

СДЕЛАЙ ДОБРОЕ ДЕЛО!

1. «Ему бы отлежаться…»

Она уже все раздала, что кому-то могло пригодиться из ее старой жизни, ничего не хотела брать с собой. До отъезда оставалось две недели.

Светка каждый день встречалась с подругами, ходила по любимым клубам, легко прощалась со всеми. И тут подвернулся этот Марат, Марашка, как все его называли. Она мало его знала. Просто веселый человек. Всюду свой. Всегда у него есть лишний флаер в клуб, всегда он в курсе всего.

Расцеловались, как родные.

– Когда отбываешь?

– Ровно четырнадцать дней осталось. И на пятнадцатый – ту-ту! – Светка расставила руки, изобразив самолет.

– Слушай, у меня к тебе дельце. – Марашка нежно обнял ее за плечи и отвел в сторонку. – Реально помочь надо. Тут у меня один парнишка знакомый, провинциал, после операции. Ему бы недельку-другую отлежаться спокойно, в себя прийти. А то у него такая штуковина была… Этот… Гнойный аппендицит случился, вот. Ты же знаешь, как им, бедным, со своими паспортами: менты на улице останавливают, если нездешний, заметут как миленького. А у него до сих пор температура повышенная. Жалко человека.

– Чего ж его выписали, с повышенной? – Светке тоже резали аппендицит, и она отлично помнила, как назойливо лезли в больнице с градусником утром, днем и вечером, да еще и пугались, если температура была хотя бы 37,2.

– Хы! Выписали! Да он сам выписался. Не смеши меня. Деньги кончились – вот тебе и вся выписка. Ты что? Не в курсах? Их же в Москве только за бабло лечат. Плохо быть гостем столицы.

Светкин внутренний голос выразил некое сомнение. Ну как бы, например, ее бабушка-хирург выперла пациента из больницы на основании бедности? Совсем даже наоборот. Сколько Светка себя помнила, бабушка вечно носила из дома что-нибудь вкусненькое одиноким больным, а то, бывало, и лекарства за свои деньги покупала. Впрочем, что… «Было-было-было – и прошло, о-о-о, о-о-о!» Времена пошли совсем другие. И врачи другие. И порядки. Всякое может быть.

– А чем я-то могу помочь? Ты же сам знаешь, мои все уехали. Бабушка далеко. Если только по телефону с ней посоветоваться…

– Да нет, ему не врачи… Врачи уже свое дело сделали. Ему бы отлежаться в покое. Просто тихо отлежаться, сил набраться. Никаких хлопот. Парень тихий, скромный. Слабый очень после хирургии. Ему даже и есть-то много нельзя: морсики там всякие… – Марат спохватился и поспешно добавил: – На это у него денежки есть, ты не думай.

– Ты его ко мне домой, что ли, уложить хочешь? – дошло наконец до Светки.

– Светк! Ты же настоящий человек! У тебя же гены добрые заложены в организме. Ну, помоги напоследок соотечественнику, и тебе воздастся сполна. Вот увидишь! Люди должны протягивать друг другу руку помощи. Кто знает, может, и тебе когда понадобится…

– Да ладно, ладно, – остановила красноречивый поток генетическая гуманистка. – Пусть. Пусть лежит, долечивается. Мне не жалко. Только я за ним ухаживать точно не смогу. У меня сейчас сплошные прощания-проводы. Еще мы с Инкой и Аськой русскую свадьбу готовим. Представь: никто знать не знает, какие были раньше эти русские свадьбы. Все по крупицам собираем. Они там думают, мы такие все исконно-посконные, натуральные, фольклорные. Я-то сдуру пообещала… Думала, просто: хороводы поводим, «Во поле березонька стояла» споем. А это на несколько дней история. Опера с продолжением. Как у Вагнера.

– Вот бы мне глянуть на оперу вашу, – позавидовал Марашка.

– Прилетай! – просто так позвала Светка, прекрасно зная, что никакого «прилетая» не будет. – Но если ты мне сейчас какого-нибудь афериста подсовываешь, то квартира практически пустая, взять совершенно нечего. Если только мебель или холодильник. Но он его не вытянет. Надорвется после своего аппендицита.

– Эх, жаль, – вздохнул Маратик, – а я его как раз на твой холодильник нацелил. Раритет как-никак. Хорошо, что предупредила. Дам ему отбой. Пусть просто так долеживает. Без переноса тяжестей.

Светка засмеялась. Легко ей было с Марашкой общаться. Все понимал человек с ходу.

– А Дорис ваша где? – вспомнил вдруг приятель главную свою любовь.

– Дорис уже мои к себе забрали. Скучаю без нее. Утром просыпаюсь и жду, что она ко мне запрыгнет. А ее нет. Как страшный сон.

– Главное – выздоровела. Вот чудо! – вздохнул Марат.

2. Чудо

У кого хоть раз в жизни была собака-друг, тот поймет. Для остальных этот источник счастья, взаимопонимания и искренней дружбы пока тайна. Такое переживается только на собственном опыте, но никак не с чужих слов.

Когда-то Светка принесла свое счастье из зоомагазина за пазухой. Крошечный черный мягчайший колобок таращился огромными круглыми глазищами на ту, кого отныне предстояло любить и радовать всеми своими силами. А сил у такой крохи оказалось очень даже много. Пекинесы – очень яркие индивидуальности, упертые до невозможности, готовые стоять на своем, если уж что задумали, безоглядно и бескомпромиссно… И друзья они – вернее не бывает.

У Светки тогда грусть лежала на сердце. Дорис большую часть грусти вытеснила своим неутомимым желанием играть, гоняться за людьми, грызть их тапки, получать постоянно ласку, любовь, внимание. Лаская кого-то, получаешь отличное настроение, любя, преумножаешь любовь, играя, веселишься. Все так. Но есть и еще что-то. Когда появляется у человека друг – не человек, открываются новые горизонты понимания того, что не только люди наделены душой, что можно общаться без слов, и понимать, и помогать, и – главное: не врать. Большинство слов врет. Даже не желая того. Просто потому, что их можно понять по-разному. Говоришь одно, а понимают сказанное совсем по-другому.

Без слов лучше. Любить, прощать, не стремясь понять даже. Просто любить, без всяких оговорок, что бы любимый случайно ни совершил. Любить, и все.

Люди все же так любить не умеют. Жаль. Дорис умела. Она вытесняла любую печаль настойчивым желанием обратить на себя внимание. Она требовала взаимности. И яблок. Яблоки любила она почти так же, как Светку. Стоило достать из холодильника яблоко, раздавался громкий стон снизу. Где бы ни была в этот момент вездесущая малышка, она стремглав неслась к предмету своего вожделения и подпрыгивала, ударяла лапой по ноге того, в чьих руках находилось яблоко:

– Не забудь! С тебя причитается!

Однажды Светка в задумчивости грызла яблоко, идя по коридору от кухни в свою комнату, и не понимала, почему следом по нарастающей несется скорбный вой с привизгиваниями и всхлипами.

– Что, Дорюша? Что случилось?

Но вой не прекращался, пока Светка не догадалась: яблоко! Она посмела не поделиться! О ужас!

Она немедленно отдала яблоко бедняжке. Вопли мгновенно утихли. Дорис достойно удалилась с добычей в зубах.

До чего глупы бывают люди! Как им все надо подсказать и напомнить – уму непостижимо!

Все у них было хорошо – лучше не придумаешь.

Но недавно Дорис забилась под диван, отказываясь есть и пить. Глаза ее заволоклись пленкой. Из-под дивана доносился хрип. Не храп, а именно хрип, который очень пугал Свету. К вечеру она вызвала скорую ветеринарную помощь.

Врач сказал, что горлышко у больной все опухло, температура зашкаливала.

– Еду давали из холодильника?

– Нет! Никогда не давала и не даем!

Похоже, врач не поверил. Прописал но-шпу, антигистаминное, чтоб отек снять. Посоветовал сдать анализы. Но так посоветовал, что Светка как бы прочитала между строк: надежды все равно нет, сдайте для успокоения совести.

Дорис между тем от лекарств если и полегчало, то на самую малую чуточку. Она смогла попить водички, которую ей принесла Светка. Вот и все улучшение.

Повезли ее на анализы. От Дорис пахло совсем-совсем больным существом. Она безвольно лежала в одеялке, не в силах голову поднять, и хрипела.

Это было невыносимо страшно. И несправедливо. Что случилось, как понять-то? Огромный врач-ветеринар в районной лечебнице набросился на Светлану:

– Запустили! У нее уже почки отказывают! И печень! Не жилец! И деньги не тратьте, последние часы живет!

– Нет, – не согласилась Светка, – буду тратить. И буду все делать, чтоб она поправилась.

Решили ставить капельницу, просто чтоб подкрепить несчастную страдалицу. Дорис не сопротивлялась, не сводя со Светки глаз. Не было у нее сил даже хвостиком махнуть. Угасала. Врач срезал ножницами шерстку на лапке, чтоб было видно, куда вводить иглу, и вдруг радостно завопил:

– Вот он, гад! Насосался!

Именно в том месте, куда надо было вкалывать иглу, торчал огромный раздувшийся клещ.

– Ну, повезло! – радовался доктор. – Просто нереальное везение! Если б не нашли, не кончились бы ее страдания, вернее, кончились бы, но уже насовсем.

Подлый клещ был извлечен.

Началось ежедневное лечение. Две недели все силы уходили на Дорис. Светка возила ее три раза в день на процедуры.

– Она выздоровеет! – поверил даже врач наконец. – Она очень хочет выздороветь, я это с первого момента понял. Она не сдавалась, глазки не закрывала. Просила помочь.

Конечно, хотела выздороветь! Она же знала, как ее любят! Она знала, как нужна ее жизнь! И вот – старалась изо всех сил!

А что было бы, если бы Светка сдалась? Сказала бы:

– Ах, нельзя ничем помочь! Как жаль! Усыпляйте.

Даже подумать страшно!

За жизнь нужно бороться до последнего. До самой-самой маленькой, никому уже невидимой надежды. Бороться, пока теплится ее огонек.

Дорис поправилась! Она начала сама ходить. Весила так мало, что вес ее не ощущался вообще. Есть стала потихоньку. Чуть-чуть. Сама выбрала то, что ей нужно. И вот – снова превратилась в веселую, нахальную, резвую игрунью.

Счастье!

Лечить и помогать надо всем, кому плохо. Хотя бы потому, что видеть, как немощный обретает силы, – это несказанное удовольствие. Мало с чем сравнимое.

3. «Подыхаю!..»

Вот – Дорис выздоровела. Потому что очень хотела. И они все очень хотели, чтоб она жила. Ей надо было жить. Иначе – как?

А теперь у нее еще один больной появится… Пусть уж. Ведь и правда – помогать-то надо. Иначе будем мы не люди, а обреченные на вымирание дикие звери, как говаривала бабушка.

В ту же ночь Марат своего несчастного провинциала и привез.

Светка глянула и ужаснулась. Даже руки похолодели, как всегда у нее бывало, если ужас надо сдержать в себе и никому не выдать, насколько тебе страшно.

Парню было фигово. Откровенно, явно и однозначно. Нечасто увидишь лицо абсолютно серого цвета. По-настоящему, не ради красного словца. Серые щеки, серые губы. Совершенно никакой. Видно было, что каждый шажок дается ему с невероятным трудом. Он весь сосредоточился на своих передвижениях. Руками страдалец изо всех сил поддерживал живот. Светка сама так ходила после операции, ей все казалось, что швы разойдутся. Инстинкт самосохранения велел беспокоиться.

Вид у парня говорил сам за себя: действительно провинциальный, одетый в своего рода униформу. Спортивный костюм «адидас», кроссовки. Стрижка короткая, почти наголо, как у всех сейчас, нос курносый. Скуластый.

Он и говорить-то совсем не мог, даже «здравствуй» кое-как из последних сил прошелестел.

– Я бы этих врачей убила, – возмутилась Светка. – Они его чего – сразу с операционного стола выпихнули?

– Да брось ты, не паникуй, молодой, крепкий, живучий, выкарабкается. Ему бы просто полежать – отойдет, – гнул свое Марашка.

Уложили больного на родительскую кровать, на хрустящую крахмальную простыню. Он так и лег в своем «адидасе». Кроссовки с него снял Марат.

– Знобит, – только и смог парень серыми губами выговорить.

Укрыли его несколькими одеялами. Светка принесла аспирин с анальгином: температуру сбивать.

Несчастный с готовностью проглотил таблетки. Затянул глаза полупрозрачными синеватыми веками, как больная птица. Вот так же и бедная Дорис лежала, пока они еще не знали, чем ее лечить.

Таблетки на удивление быстро подействовали. Дыхание больного выровнялось. Уснул.

Марашка внес довольно объемную спортивную сумку гостя и огромный супермаркетовский пакет с соками для лечения больного.

– Ну, все, я пошел. Он дней через десять сам уйдет, как отлежится. Парень скромный, сама видишь. Хлопот никаких не доставит. Будет только спать и соки дуть, как младенец.

И ушел поспешно.

Даже имени своего гостя Светка не знала. Да и зачем ей его имя – появился на очень короткое время совсем случайный человек в ее жизни: поправится и исчезнет без следа.

Она улеглась спать в своей комнате, оставив дверь в спальню незнакомца слегка приоткрытой: мало ли что, вдруг температура опять подскочит, или попить ему среди ночи захочется.

Проснулась Светка от стонов, доносившихся из недр ее мирного жилища. Ее постоялец что-то оживленно говорил, скрежетал зубами по-страшному и в промежутках, как бы на выдохе, стонал.

– Не того кончил, на фиг ты, не того кончил! – разобрала Светка.

Ее братцу тоже все время снились боевики, и она даже улыбнулась. Надо же! Ему за жизнь свою бороться надо, а он в бреду «не тех кончает». Мальчишки – всегда мальчишки. И еще междометию неслыханному, этому его «на фиг ты», удивилась. Никогда до того не слышала, хотя много чего знала заповедного из разных слоев лексики своего любимого родного «великого и могучего» языка.

Она вскочила и босиком, в пижаме побежала на стоны: надо было как-то помогать больному человеку. Протерла пергаментное лицо салфеткой, смоченной в уксусе, стала расстегивать молнию на груди, чтобы обтереть всего: так всегда делала ей мама при высокой температуре. Парень резко вздрогнул, очнулся, глянул мутными глазами, вцепился в молнию руками – не хотел, чтобы расстегивала.

– Да не стесняйся ты, я же живот не буду, только сверху, чтобы температуру сбить, – успокоила его, как брата бы успокаивала, девушка.

И он расслабил руки, дал сделать все, что нужно.

– Мне бы таблеток каких, лекарств, – выговорил незнакомец с ярко немосковскими интонациями.

У Светки сердце сжалось от жалости. «Москва слезам не верит». Попал бедный паренек в страшную историю.

То, что плохо ему всерьез и кончится все может очень и очень плачевно, осозналось сейчас еще яснее, чем при первых минутах его пребывания под крышей ее дома.

– Давай «Скорую» вызову, – встревоженно предложила она, – они хоть скажут, чего тебе давать, укол сделают.

– Нет, – на стоне выговорил бедняга, – ты дай… лекарства, вначале которые дала.

Но Светка уже отчетливо понимала, что дело тут серьезное и аспирином не поможешь.

Больной снова начал метаться и скрежетать зубами. Иногда Светка разбирала отдельные слова:

– Подыхаю, на фиг ты, подыха-а-аю я, мамка, – невнятно и страшно выл он.

«Надо же: не «умираю», а «подыхаю»! Как они там в своей провинции о собственной жизни!» – поразилась она. И пожалела его «мамку», которая и не знает, каково ее сыночку сейчас.

– Сделаем так, – решила она, – сейчас я тебе последний раз даю аспирин с анальгином, если не поможет, будешь пить антибиотики.

Она говорила уверенно и решительно, как бабушка во времена Светкиных постоянных гнойных ангин. Гнойная ангина, гнойный аппендицит – один черт, инфекция. У нее в домашней аптечке лежала упаковка антибиотиков «широкого спектра действия» – глядишь, и тут помогут. Медицински неплохо образованная благодаря постоянному общению с врачами и большому интересу к тому, как и чем можно облегчить страдания больных людей, она даже знала, что нужно выяснить у больного, нет ли у него какой аллергии на лекарства.

Но тот, похоже, слово «аллергия» слышал в первый раз, а может, просто уже плохо понимал из-за жара.

– Ну и пусть аллергия, – отчаянно постановила испуганная врачевательница, – а то еще, правда, умрет тут у меня…

Наверное, от страха Светке вспомнилось, что с антибиотиками ей все время давали маленькие таблеточки от этой самой аллергии. И даже их название всплыло в памяти.

И еще вспомнился старый учебник в бабушкиной комнате. Учебник, по которому еще бабушкин папа учился, изданный аж в 1934 году. В.Ф. Войно-Ясенецкий. «Очерки гнойной хирургии». Книга лежала на видном месте, на письменном столе, запылилась, бедная. Света судорожно полистала желтые странички, нашла 22-ю главу «Аппендицит и перитонит». Принялась читать, от ужаса практически ничего не понимая. Ну и что она поймет, даже без всякого ужаса, если не учили ее медицине? Она прижала книгу к груди и решила просто обратиться к автору, пусть услышит ее со своей небесной высоты.

Он мог услышать. Должен был. Он же всегда приходил на помощь, пока жил среди людей. Бабушка с почтением и восторгом говорила о Валентине Феликсовиче Войно-Ясенецком, к которому приезжала в Крым в конце пятидесятых годов за благословением на хирургическую деятельность.

Дело в том, что в те безбожные страшные годы оставались люди, существование которых само по себе иначе как чудом не назовешь. Советский профессор медицины был к тому же православным епископом – разве это не чудо? В его операционной на стене висела икона, он молился перед операцией, испрашивая Божьей помощи. Он прошел через страшные мытарства, ссылки за Полярный круг, унижения, издевательства. Но епископ Лука остался епископом и врачом. После войны неожиданно получил Сталинскую премию за эту самую «Гнойную хирургию», благодаря которой удалось спасти тысячи тяжело раненных воинов. Не согнулся, не отступил.

Света хорошо помнила поразительный рассказ бабушки о том, как дискутировал епископ Лука с возглавлявшим ташкентскую ЧК латышом Петерсом во время публичного суда над его коллегой-профессором, обвиненным во «вредительстве».

Петерс, очень дурно говоривший по-русски, с издевкой вопрошал, как это «поп и профессор Ясенецкий-Войно» ночью молится, а днем людей режет.

– Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете их вы, гражданин общественный обвинитель? – отвечал врач.

Зал аплодировал. И тогда Петерс задал свой главный вопрос:

– Как это вы верите в Бога? Разве вы его видели, своего Бога?

– Бога я действительно не видел, – отвечал епископ Лука. – Но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил.

С этих слов профессора Войно-Ясенецкого, часто повторяемых бабушкой, началась Светкина вера. Она знала: ум, совесть, как и Бог, невидимы. Но только они и имеют силу. Остальное – прах, дым. И этого убеждения у нее отнять не смог бы никто.

– Прошу Вас, владыко Лука, – произнесла она, прижимая к груди учебник, – помогите исцелиться моему больному.

Она верила, что епископ Лука поможет, хотя и не знала, да и откуда бы ей тогда знать, что до причисления его к лику святых остается всего год[1].

4. «Я помогу тебе выжить»

К утру стало ясно, что надо немедленно переходить к решительным действиям: жар не спадал, и даже бредить у мальчишки не было сил, он только шевелил губами беззвучно, как рыба на суше.

Светка решительно впихнула в него антибиотик с антиаллергеном. Она была уверена, что это сильная штука и поможет обязательно. Ей помогало безотказно.

Но тут она вспомнила еще одну вещь: когда ей резали аппендицит, у них в палате у девочки нагноился шов, и та тоже горела жутко, и ей этот шов лечили, мазали чем-то, промывали. Она почувствовала радость и уверенность: нашла причину.

– Давай я твой шов посмотрю, – попросила она, – может, у тебя нагноение.

Можно было и не просить: пациент лежал безвольно и был безразличен к происходящему. От его живота шел тухлый запах. Светка заставила себя отогнуть резинку спортивных штанов и ужаснулась: какое там «шов». Весь живот был изрезан вдоль и поперек. Самая страшная воспаленная борозда шла по диагонали, через пупок вниз.

Света испуганно прикрыла раны и выскочила из комнаты. Надо было перевести дух. Все стало ясно: «жестокие московские врачи» были выдумкой для такой дуры, как она. Ее «невинного провинциала» явно убивали. Кто-то помог ему выжить, наспех зашил и сбагрил. Нормальный врач должен был сообщить в милицию.

И вот друг Марат-Марашка сплавил его в тихую благополучную квартиру: здесь никто не найдет. Ну и мразь! Наверное, и деньги за это слупил приличные!

Светка вспомнила, как Маратик хвастался парижским приключением: за 500 франков засвидетельствовал личность русской проститутки в российском посольстве. У той, типа, паспорт сперли. И чтоб въехать в родную страну, нужно было, чтобы свидетель подтвердил: знаю, мол, я эту хорошую девушку уже много лет, помогите обокраденной бедняжке.

– Приходит такая сученция, – ржал Маратик, – выкладывает мне 500 франков. Кому от этого плохо?

Светка тогда тоже смеялась: хорошо умел рассказывать «лжесвидетель», в красках.

– Потом и про меня кому-нибудь будет так же: «Дали мне штуку баксов, нашел я одну дуру. Кому от этого плохо?»

Но злобствовать по поводу Мараши не было времени. Чего уж теперь. Этот-то, «подыхающий», не виноват, его повели, он и пошел. Может, и правда, напали на деревенского дурачка, порезали, выпил лишнего, поругался с кем. А Марат, скорее всего, и сам не знал, и денег не брал: ему сказали «аппендицит», он и поверил. Поэтому и к ней привел.

Так думать было легче. Злость и обида мешали собраться, сосредоточиться, а ей требовалось сейчас много сил. Ясно было одно: к врачам обратиться она не может – те сразу сообщат в милицию, а кто знает, в чем замешан ее гость. Следовательно, замешанной окажется и она, кто поверит ее уверениям, что знать не знала, ведать не ведала? И тогда она не улетит…

Нет, нельзя пугаться. Надо лечить его. Он молодой, крепкий, жить хочет, выкарабкается.

Стараясь не дышать от ужаса и отвращения, Светка обильно полила жуткие раны зеленкой.

– Теперь нужна та, вонючая, мазь. – Она усиленно пыталась вспомнить название. Не получилось.

Светка плюнула и пошла в аптеку. «Найди то, не знаю, что»… Так и сказала:

– У меня палец на ноге нагноился, мне нужна мазь, которая пахнет противно.

– Мазь Вишневского, – засмеялась аптекарша, – правильно, самое лучшее средство.

Светка пробила в кассе за пять банок. Фармацевты заудивлялись: для пальца двух-трех мазков хватит.

– На будущее, – пришлось пояснить туманно.

Из аптеки она пошла прямо в церковь: звонили колокола, как будто помощь обещали. Купила две самые большие свечки, одну поставила у распятия. Еще в школьные годы, когда у них было жутко популярно высчитывать по датам рождения судьбу, одна их классная прорицательница насчитала, что живет Светкина душа десятую жизнь, поэтому очень мудрая, и что у нее нет ангела-хранителя, а присматривает за ней сам Господь Бог. Чушь, конечно. Но иногда Светка ощущала, что кто-то свыше ею руководит, помогает, оберегает. Она была уверена, что Бог ее слышит.

– Боженька, миленький, умоляю Тебя, помоги, пожалуйста (как же за него просить, безымянного?), помоги, пожалуйста, Ты знаешь, кому. Не дай ему умереть. Он же еще молодой. Ему надо пожить. Ему очень плохо. Утоли его страдания, умоляю Тебя.

С другой свечой пошла к Богородице:

– Пресвятая Дева Мария, Матерь Божия, заступись, пожалуйста, за раба Божия, Ты знаешь, кого. Помоги мне его вылечить. Пожалей его, как Сына Своего.

Молитвы принесли бодрость и надежду.

Дома ее больной посмотрел осмысленным взглядом. Наверное, антибиотик начал помогать.

– Сейчас раны лечить будем. Снимай штаны, – приказала Света. – Я все уже видела, не стесняйся.

Она обмотала ножницы ватой и принялась смазывать нагноение отвратительно пахнущей массой.

– Воняет, – покорным голосом произнес через некоторое время раненый.

– Потерпишь.

– Угу, – согласился он и слабо спросил: – Слушай, я ночью кричал что-нибудь?

– Мамку звал. И выл. Еще говорил, что умираешь. А может, давай твою маму сюда вызовем, а? Давай ей позвоним или телеграмму пошлем…

– На тот свет? – зло спросил гость. – Да я и без всякой телеграммы туда скоро.

– Прости, я же не знала. Я думала, если зовешь… И никого у тебя больше нет?

– И никого у меня больше нет, – передразнил он. – Ладно, не боись, оклемаюсь я. Не подохну тут у тебя. Устала за мной ходить?

Светка вдруг подумала, что он старше, чем сначала ей показалось, и гораздо жестче. Чуть-чуть ему полегчало, и глаза стали колючими, и ей, своей спасительнице, готов схамить непонятно за что, по привычке, наверное.

– Да, я устала, я не спала всю ночь, но это не важно. Мне просто было очень страшно за тебя.

Она поднялась, чтобы выйти.

– Как тебя звать? – донесся голос с кровати.

– Знаешь, нам с тобой это ни к чему. Давай так: я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Ты отлежаться просился? Отлеживайся. Полегчает – гуд-бай.