Тайкино счастье. рассказы и стихи

– Фу-у, напугал. Значит, встретить. Когда такое было?

– Маленький был.

– А теперь, значит, вырос.

– А теперь возмужал. Буду тебя встречать. Мало ли что…

Она взъерошивает его пепельную шевелюру.

– Жен-пельмен. Мужчина!

– А чего так нагрузилась?

– Да… Из магазина вышла, воткнулась в очередь за арбузами. Пока простояла, уж домой идти было некогда: на работу пора бежать. Вот так и получилось.

– Тяжеленный какой, – сказал Валера, перехватывая сумку. – Кормовой, что ли?

– Какой-то азиатский. Длинный такой да светлый. Корка толстенная. Но говорят, сладкий. Давай вдвоём понесём!

– Ещё чего!

Он вешает сумку на плечо.

– Ел что-нибудь?

– Ну, дак кашу же твою.

– Всю съел?

– Нет. Тебе мал-мал оставил.

– Напрасно. Надо было доедать.

– А ты?

– Я у нас в буфете закусила.

– Когда это было!

Едва войдя в комнату, мать тяжело опускается на диван.

– Что-то ухайдокалась я сегодня. Щас ка-ак завалюсь! Только бульбушки пойдут. А ты говоришь, кашу. Какая там каша! Сам доедай.

Валерка стаскивает с неё сапоги.

– Разбери сумку, а?

Он заглядывает внутрь.

– Ма, а этот кулёк куда?

Не услышав ответа, подходит, поправляет одеяло и, растолкав всё по своему разумению, собирает письменные принадлежности. Потушив свет, выскальзывает на кухню. У Малининых, через дверь, бубнит радио. Сюда доносятся далёкие слова: генерал Мобуту… провинция Катанга… Он включает над столиком свою – к их с матерью комнате относящуюся – лампочку и, обхватив ногами ножки табуретки, начинает писать легко и быстро. Про двухтысячный год, про небо, полное вертолётов, которые садятся прямо на крыши. Про то, как из пушек расстреливают дожди, потому что войны кончились навсегда, и пришло всеобщее и полное разоружение. Как на Земле не осталось никаких болезней, ведь люди изобрели такое лекарство, 2 г которого, принятые в детстве, полностью и на всю жизнь защищают организм от любой гадости. А больницы переоборудованы в жилые дома, и у каждого теперь есть отдельная квартира. И робот, который гладит одежду, моет посуду и ходит… Он хочет написать «по магазинам», но вовремя спохватывается, вспомнив, что магазинов к тому времени уже не будет, потому что всё будет бесплатно, и пишет просто: «за разными товарами». Хорошенько подумав, соображает, что, скорее всего, в двухтысячном году за товарами и ходить-то будет не надо. Всё, что нужно, другие роботы будут приносить прямо домой. Чуть было не вырывает страничку, чтобы заново всё переписать. Но в последний момент решает, что и так сойдёт. Никто ведь не знает: а вдруг они будут не ходить, а летать на тех же вертолётах. Успокоенный этой мыслью, добавляет, что на фабриках тоже работают только роботы. Люди же летают в космос, играют в футбол и пишут книги. Из этих слов будто сама собой вырастает картина завода, где царит чистота и безлюдье, и по формам льётся неизвестный металл голубого цвета, руду которого добывают на планете Венера.

Ещё ложась на свой диван, устало думает: а почему именно голубого? Нет, правда: почему?

Обход

– Броня Исааковна, сколько вам лет?

– Много, много, много!

Сморщенная, с крючковатым носом, старушка напоминает птицу. Движения рук хорошо дополняют это сходство.

– В нашем городе есть только две женщины, которые скрывают свой возраст. Это Фейга Яковлевна и Броня Исааковна.

Гиннес, медлительный и высокий, закончил наконец причёсывать плотные седые кудри, обрамляющие лучезарную лысину, и поворачивает голову туда-сюда, раздумывая, что бы такое с ней ещё сотворить.

– Сегодня вечером я её увижу. Мне передать от вас привет?

– Вы идёте? О-о, я такая рада за вас.

– Да, Броня Исааковна. Я не могу не пойти. А вы-ы?

Она машет рукой. Её жилистая кисть из рукава белого халата кажется тёмно-коричневой.

– Какое пойти! Сегодня Софа опять подкинет мне своих золотушных отпрысков.

– А что Семён Семёнович?

– Семён Семёнович страшно занят. Он реставрирует мебель.

– Всё ещё реставрирует? Или это уже другая мебель?

Мужчина распахивает дверцу шкафа. Критически оглядывает свежевыглаженный халат, держа плечики на вытянутой руке. Со стороны можно подумать, что он поймал кого-то за шкирку.

– Нет, это всё та же мебель. Дело в том, что прежде, чем что-нибудь решить, он сначала всё рассчитывает. Имеет такую привычку.

Стуча старомодными каблуками, она пробегает в смежную комнату и склоняется над столиком, уставленным баночками с мочой.

– А правда, что если в какой-то баночке недостаёт урины, то вы добавляете в неё из других?

– Вы всегда всё путаете, Леонид Наумович! Это говорили о Евдокии.

– А-а.

Он оборачивается к зеркалу. Поправляет галстук и застёгивает халат на все пуговицы.

– О Евдокии, которая уже сорок лет, как здесь не работает.

– Сорок лет! Как бежит время.

– Я удивляюсь, откуда вы вообще можете о ней знать!

Губы мужчины трогает едва заметная улыбка.

– Мадам Кудасова уже на работе?

– Она, коне-эчно, уже на работе. Но до меня ещё не добралась.

– Ещё бы! До вас не так-то просто добраться.

В палате бело и солнечно. Навстречу доктору лица больных самопроизвольно растягиваются в улыбках.

– Ну-у, и как тут у нас? – вместо приветствия заговаривает он. – Вот вы, молодой человек. Вижу, вы поменяли койку. Поближе к выходу?

– Всю ночь бегал. Не знаю уж, куда, – сипит с дальней кровати грузный Жорик, водитель. – Прибёг только под утро, весь в духах. Вы вот его обнюхайте!

– Один мой знако-омый примерно так же набегал на тысячу двести рублей в месяц. Это ещё теми деньгами!

Доктор ощупывает поясницу парня. Тот дёргается от резкой боли, но, закусив губу, терпит.

– Як? Заробыв? – удивляется пожилой поджарый каменщик Павло Зима.

– Заработал двадцать пять процентов алиментов. Как одну копеечку.

Палата взрывается хохотом. В проём двери просовываются две любопытные посторонние физиономии и встают там на мёртвый якорь.

– На свидания бегать пока рановато.

Он переходит к Жорику.

– Так будем ещё лазить зимой под машину?

– Да как же под неё не полезешь, Леонид Наумович! Ехать-то надо.

– И снова приедете прямо сюда. Это я вам обещаю как родному сыну. Берите сейчас же направление на ВТЭК.

– А так можно?

Жорик поднимается с постели, изо всех сил превозмогая боль. Глаза заполняются слезами. Губы дрожат, готовые искривиться в стоне.

– Попросите мадам Кудасову, она сделает.

– Неужто!

– Ну… – пожимает плечами доктор. – Чего не попросите, того не сделает.

Он закуривает сигарету. Дым тонкой струйкой вытягивается в большую форточку – так, что в палате чувствуется лишь лёгкий аромат «Золотого руна».

– Ты ведь ещё и псих, – говорит он Жорику.

Тот грустно качает головой.

– Оно тебе нужно как гадюке стоматолог.

– Да как же!..

Жорик дёргается и осекается, сражённый болью.

– В мире очень мало вещей, которые стоят того, чтобы тратить на них нервы.

– Да ну-у!..

– И если я не прав, пусть меня поправит тот, кто скажет, что их и совсем нет.

С соседней койки слышится мычание парализованного, что привезли накануне вечером.

– Ваня! – зовёт Гиннес, пройдя своей иголкой вдоль рук и ног больного.

Парень подходит хотя и скрючиваясь, но довольно проворно.

– Никогда не бери пример с этого человека, – картинно указывает врач на Жорика. – Ради всего святого не валяйся зимой под машиной.

– У меня нет машины.

– Даже тогда, когда у тебя её нет. И очень тебя прошу, не рви тяжести перед собой. Ты у нас грузчик?

– Студент. И по совместительству грузчик.

– Ты это усвой как студент. И запомни на всю жизнь как грузчик. Постой! Я, вообще-то, не для того тебя подозвал. Видишь, кто это?

Лежачий сводит на парня глаза и пытается улыбнуться.

– Это Василий Никитич, ветеран войны и труда. Ты подзаймись-ка с ним, пожалуйста.

– Чем же я с ним займусь?

– А ему надо петь.

– Петь… Чего петь?

– Всё равно. Хоть «Катюшу», хоть «Тачанку». Хоть «В лесу родилась ёлочка». Вот попробуй. Попробуй, не зарывай талант в землю!

Парень несмело затягивает: «В лесу-ро-ди-лась-ё-лоч-ка…» Василий Никитич изо всех сил пытается подпевать, но из него вырываются лишь свистящие звуки.

– Вот так понемножку, помаленьку. Но каждый день. Чем по девкам-то шастать. Да ещё с ишиасом.

Похлопывает Ваню по плечу.

– Я на тебя рассчитываю.

Василий Никитич смотрит на доктора широко раскрытыми бледно-голубыми глазами.

– Вот так, дорогой, – повышает голос Гиннес. – А научитесь петь, будете вот с этим молодым человеком разучивать польку. Бабочку.

Он вспорхнул руками, и голова лежачего затряслась от деформированного недугом смеха.

А доктор уже обращается к Зиме.

– Я посмотрел ваши снимки. Мне можно. Другим советую показывать их как новенький червонец: только из своих рук. И на расстоянии. Я не шучу. Их могут забрать и смыть. А вам очень важно хранить их. Всю жизнь. Что ещё-о? Ещё скажу, что операция вам нужна.

– Та мэни вже обещалы узяты.

– Где это обещали? У нас?

– У областным.

– Вы с ума сошли.

– Но там ж робят…

– Конечно, делают. Раз в месяц. По високо-осным. Надо ехать туда, где их делают… Хотя бы по одной в день. К ребятам, которые на этом сидят.

– Й-ихать?..

– Например, в Питер. Или, скажем, в Новокузнецк.

– Ось як!

– Геморрой, и тот надо знать, где вырезать. А тут позвоночник… Ни в коем случае! Хоть и предложат с любезной улыбкой. А то получится: «Доктор, у меня язва, а вы вырезали аппендикс. – Нет, вы посмотрите на эту язву! Ему уже жалко аппендикса!»

Посторонние физиономии в проёме сдавленно фыркнули.

– Леонид Наумович! – дрожащим голосом зовёт мелкий старикашка с угловой кровати. – Вы про меня не забы-ыли?

– Ну, что-о вы! – громко отзывается доктор. – Ру-унчик! Владимир Абра-амыч, дорогой. Как же я могу про вас забыть?

Усаживается перед больным на табуретку и смотрит долгим внимательным взглядом.

– Давно хочу у вас спросить. Кого вы защитили?

– Что-о? – вскидывает тот голову, лысую и лёгкую как майский шарик.

– Я говорю: вы всю жизнь в юриспруденции. А хоть кого-нибудь защити-или?

Взгляд старика загорается, и он, вскинув вверх тоненькую руку, взвизгивает:

– Я-а?! Многих, о-очень многих. Одному человеку грозил расстрел. А я защищал так, что его оправдали. Вынесли оправдательный приговор. Это было ещё при Сталине. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Вы так рисковали?

Он прижал тощую как каркас от зонтика пятерню к грудной клетке.

– Но я был на сто проце-энтов уве-эрен, что он невиновен.

Гиннес достал молоточек, постучал пациента по коленкам. Провёл иглой по голым подошвам. Соседи прыснули, видя, как тот извивается.

– Что ж, рефлексы…

– Ноги ника-ак не улучша-аются.

– Что делать, Владимир Абрамыч, что делать. Годы берут своё. У меня когда-то была великолепная шевелюра. А теперь смотрите, вот!

Он сгибается и звонко шлёпает себя по лысине.

– Значит, купания в реке отменя-аются? – не унимается Рунчик.

– За всё на свете надо платить. Вы жизнь обманули! – с улыбкой наклоняется к нему Гиннес. – Молодую жену взяли? А? Расплата. Я говорю: расплата-то должна быть?

– Да-а… Взя-ал, – эхом отзывается Рунчик. – Но кто мне теперь позавидует!

– Зато очень многие позавидовали ей.

– Скоро и ей не позавидуешь.

Доктор хитро сощуривается.

– Как знать, Владимир Абрамыч, как знать. Вдруг позавидуют ещё больше!

На лицах обоих расцветают скромные усмешки.

– «Купа-ания»! Кажи спасибо, шо ще живый до цих рокив, – чуть слышно бормочет Зима, когда Гиннес скрывается за дверью.

– Ему легко говорить: «Не трать нервы»! – гремит Жорик, обращаясь ко всей палате сразу. – Что ему, профессору! А тут… Начальство лает, жена пилит, дети орут, гаишники зверствуют. Бандюки на всех дорогах. Эх-х!..

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.