Грех и немножко нежно

– Да вот как раз это вроде бы и есть склеп, – сказала Людмила, откровенно зевая, поднимаясь и принимаясь убирать со стола.

– Какой же это склеп, когда здесь одни кусты?

– А ты приглядись повнимательнее…

– Да я вижу – тут нет никакого склепа! Камни…

– Ты не смотри на эти камни, ты смотри в середину этих кустов, там должен быть вход в склеп. Кто-то из нашей семьи фотографировал. Ты включи свет и рассмотри все хорошенько! А камни эти – они как ориентир. Это разрушенный памятник какого-то доктора, кажется гинеколога, там и буквы есть… «Ch… i… hs». Вот по этому памятнику и надо искать склеп. Да только я тоже, как и все из нашей семьи, не верю в клад. Какое золото? Все, что было накоплено семьей Краушенбах, полетело прахом, когда началась война и нам, немцам, приказали оставить город… Что неправильно это, что в сердце России живут немцы. Предполагалось даже, что фашисты были связаны с нашими немцами, которые якобы вели подрывную деятельность… что сюда уже начали поступать какие-то средства… Что город заполнился шпионами, врагами народа и все такое… Словом, в сорок первом году автономия немцев была ликвидирована, их переселили в Казахстан, в Сибирь… Подогнали баржу и приказали немцам в двадцать четыре часа покинуть город… Все было сделано очень быстро. После того как люди ушли, множество домов оставались пустыми, по улицам ходил голодный скот… Даже кастрюли с супом в этих опустошенных домах стояли еще горячие, когда хозяева были вынуждены взойти на баржу… Думаю, это время было самым тяжелым для наших людей, и кто знал тогда, как надолго они покидали свои дома… потом многие, конечно, вернулись, после пятьдесят пятого года, а кто-то сгинул в Сибири…

– Ну вот… Начали за здравие, кончили за упокой, – сказала Маша. – Вроде мы с тобой не так много выпили, а от разговоров о мужиках скатились до политики… Честно говоря, меня этот вопрос совсем не интересует. В то время вообще было много несправедливого, на то она и война…

– В твоей крови мало немецкого, быть может, от этого такое отношение? – задумчиво проговорила Людмила. – А для меня эта тема всегда была больной.

– Меня волнуют другие темы… – окончательно потеряв интерес к разговору, сказала Маша.

– И какие же, если не секрет?

Впервые, быть может, за все время их общения, растянувшееся на годы, между ними пробежал холодный сквозняк, который отрезвил их на минуту, дав почувствовать, что они совершенно чужие люди, хоть и родные по крови.

– Люда, у меня родители разводятся, ты разве не знаешь?

3. Золотой тоннель: прокурор

Константин Самойлов, молодой мужчина в черной майке и черных джинсах, остановился посреди комнаты и задумался. Так много предстояло сделать, и все дела такие тяжелые, невыносимые, наполненные тоской и безысходностью, что ему вдруг захотелось исчезнуть. Но не умереть, а именно исчезнуть на время, чтобы кто-то невидимый и сильный взял его за шиворот и поднял надо всей этой траурной круговертью, и держал так, в подвешенном состоянии, до тех пор, пока все не утрясется, пока не снимут с зеркал черную материю…

– Костя, ты чего остановился?

К нему подошла его сестра Рита, шатенка с черной лентой в волосах, в черном платье и черных чулках (и это в жару!).

– Уф… Жарко… просто мозги плавятся… – очнулся Константин. – Хоть бы у них там, в морге, с электричеством перебоев не было, как мне рассказывал один мой знакомый…

– Вот о чем ты думаешь! А ты не думай, все будет в порядке.

– Да у меня же вообще вся жизнь в полном порядке.

– Главное, держи себя в руках. Ты не должен выдать себя, свои чувства. Ведь ты любил ее, любил?

– Рита, прошу тебя…

– Ладно-ладно… просто завтра похороны, соберутся люди, и ты должен будешь вести себя очень сдержанно… Ну да, жаль, конечно, что умерла совсем молодая женщина, но она была тебе не жена, а лишь сестра жены… Ты понял?

– Тебе легко так говорить, а Лена для меня была… Я даже дышать без нее не мог, я постоянно думал о ней, считал часы, минуты до наших свиданий, да я просто… не знаю, как сказать… Она была для меня всем!

– Тогда почему не развелся с Эммой?

– Боялся…

– Чего боялся-то?

– Того и боялся… что произошло… понимаешь, отношения так накалились, знаешь, словно в воздухе замерло электрическое облако, готовое вот-вот разрядиться и сжечь все вокруг…

– Думаешь, Эмма вас подозревала?

– Я не знаю. Она же молчит. Она постоянно молчит. Думаю, что это ее молчание сослужит ей нехорошую службу и ей дадут максимальный срок.

– Да уж, судьи этого не любят, когда молчат…

Неделю тому назад жена Константина, двадцатипятилетняя Эмма Самойлова, вернувшись из Геленджика домой раньше на два дня, застала мужа в их спальне в постели с ее родной девятнадцатилетней сестрой Еленой Багаевой и зарезала ее кухонным ножом, после чего сама рухнула без чувств.

Очнувшись, хотела тотчас вызвать полицию, да Константин не разрешил, вызвал сестру Риту – обсудить создавшееся положение.

– Вы что, идиоты совсем?! – заорала на них Рита, увидев залитую кровью постель и мертвую Елену с ножом в животе. – Уроды! А ты, Эмма, что ты наделала? Она же была твоей сестрой! Она мертвая, ты понимаешь?

И она наотмашь ударила и без того находящуюся на грани помешательства Эмму по щеке.

Эмма, как приехала с моря в белых шортах и красной майке, загорелая, отдохнувшая, красивая, так и стояла теперь рядом с бездыханным телом сестры, но только забрызганная ее кровью и очень бледная.

– Я бы и тебя, скотину, убила, если бы не потеряла сознание, – прошипела она, косясь в сторону мужа. – Как вы могли? Ты – мой муж, она – моя сестра… два ножа предательства забили мне в спину, это ничего? А я только один! Верни мой телефон, я сама вызову полицию и во всем признаюсь и все расскажу!

– Не давай ей телефон, – жестко приказала Рита. – Она и сама не ведает, что творит… Сейчас ее повяжут и упекут лет на восемь. Может, она и дура, да только жена твоя. К тому же это ты, кобель, во всем виноват. Вот и думай теперь, как ее спасать. Адвоката я ей найду, если понадобится. Но я все же предлагаю спрятать труп…

Эмма истерично хохотнула, заламывая руки.

– Прямо криминальное кино! К чему такие сложности? Куда, на свалку мою распутную сестрицу отвезете? На помойку? – Она уже ревела в голос, слезы капали на красную майку. – Да? Да это тебя, гад, надо туда… Ты же всю мою жизнь разрушил… всю…

Пока Константин с сестрой решали, куда спрятать труп, Эмма достала из сумочки Риты ее телефон, заперлась в ванной комнате и позвонила в полицию, сказала, что она убила свою сестру и назвала адрес, после чего телефон отключила, пошла на кухню, где продолжался спор о том, в какой район парка ночью отвезти тело Елены, и налила себе холодной воды.

– Пить хочется, – сказала она и принялась жадно, большими глотками, пить.

… – Может, заплатить кому, чтобы дело развалили? Мало ли кто признаéтся в убийстве… Люди часто берут чужую вину на себя… Да она вообще не в себе! Вот положить бы ее в психушку на время, где ей поставили бы правильный диагноз, ты понимаешь, да? На ноже-то отпечатков никаких нет, слава богу, мы успели стереть… Может, это и не она была, а кто-то вошел в квартиру да и пырнул ножом…

– Рита, они же знают, что у нас с ней был секс… экспертиза показала. Все бесполезно.

– А тебе Эмму не жалко? Ты вообще представляешь себе, что ее ждет в тюрьме? Она же нежная, как цветок… Я всегда завидовала ее коже, она тонкая, мягкая… У нее на туалетном столике пятьдесят баночек с кремом стоит! И что теперь с ней станет? Ее сомнут и растопчут… А то и изнасилуют. Тебе на самом деле ее не жалко?

– Она хотя бы живая… А вот Лены больше нет. Ладно… Пусть все идет, как идет… Я устал и смертельно хочу спать. Я вообще забыл, когда спал последний раз. Ты платье привезла?

– Да, вот…

Рита достала из пакета платье розового цвета, короткое, с белым атласным пояском.

– Думаю, это подойдет…

Константин взялся за голову, за волосы и сжал, чтобы почувствовать другую боль, не ту, что изматывала душу, а вполне реальную, физическую. И даже взвыл.

Это розовое платье вызвало в нем столько воспоминаний! Когда он видел кого-нибудь в толпе в платье такого же оттенка, у него сердце начинало колотиться бешено, словно в предвкушении встречи с Леной. Сейчас, когда произошло это несчастье – когда на носу были похороны Лены и все ждали суда над Эммой, для которой прокурор непременно попросит максимальный срок, Рита не могла, конечно, не запустить свои коготки в его прошлое, не могла не задать ему кучу вопросов, связанных с его романом с Леной.

– Как давно это у вас? Что это на тебя нашло? Да что в ней особенного? Как ты мог? Зачем ты привел ее к себе домой? Почему раньше не ушел от Эммы? Неужели нельзя было найти себе любовницу где-нибудь в другом месте?..

Вот откуда у старших сестер право поучать, критиковать, вмешиваться в твою жизнь, требовать объяснений?

– Я любил ее… если тебе это слово хоть о чем-нибудь говорит…

Вот только почему, подумал он, слово «любовь» в контексте обрушившихся на него событий воспринимается сейчас как нечто пошлое, несерьезное, как попытка оправдать свою похоть и желание причинить боль жене?

– Вот, еще туфли, белые. Почти новые. – Рита достала из того же пакета с изображением огромной блестящей клубники на зеленом фоне туфли-лодочки с золотым бантиком. – Думаю, что будет нормально. Вот только не знаю, колготы надевать или нет?

– Рита, прошу тебя, уволь от таких подробностей!!! Мне и так дурно!

– Но это не я, а ты все затеял, это по твоей вине мы сейчас собираем одежду для твоей мертвой любовницы, – грубовато, ледяным тоном обрезала его сестра. – Так что давай, друг, не истери и возвращайся в реальный мир… Сегодня к вечеру я должна все это привезти в морг, и там оденут ее и загримируют. Заметь, все это устроила я, то есть похороны. И нам нужно будет только позвонить еще раз в кафе и уточнить, все ли там готово к завтрашним поминкам.

– Еще одно слово, и я убью тебя, – сказал Константин.

– Тебе нож прямо сейчас принести? Ладно… Итак. С одеждой и обувью закончили. Колготы и белье я найду у Эммы в шкафу. Теперь давай собираться к Эмме. Ты приготовил ей все по списку?

– Да там такой список… Прокладки, трусы, кремы… Я не могу всем этим заниматься. Можно подумать, она не в СИЗО, а снова в Геленджик собирается.

– Свинья, вот ты кто. Мало того, что ты прямиком отправляешь свою жену в ад. Вернее, она уже там. Так еще и отказываешься собрать ей в СИЗО посылку с вещами! Да ты настоящий урод! Возьми себя в руки, будь мужиком! Ну нет Лены, так позаботься, насколько это, конечно, возможно, о своей жене!

– Жена… Убийца – вот она кто!

– А кто сделал ее убийцей? Ты вообще хотя бы на мгновение представь себе, каково ей сейчас. Еще недавно у нее имелась семья, были любимый муж, любимая сестра, и вдруг в одночасье все исчезло… Самые близкие люди оказались предателями, жестокими и циничными…

– Послушай, ты мне сестра или?..

– Я сестра, поэтому и вожусь тут с тобой, объясняю простые вещи, которые до тебя не доходят. Собери, приготовь все, что просила Эмма.

– Я не могу, не могу! – заорал, потеряв всякое терпение, Константин, швырнул на стол список и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Идиот, – заключила Рита, села за стол и принялась спокойно изучать список, составленный несчастной Эммой в изоляторе.

Да, сама Эмма молчала, признавшись в убийстве и не посчитав нужным что-то добавлять или как-то оправдать себя, но вот ее записка, этот длинный список вещей, которые, по ее мнению, были ей просто необходимы в камере предварительного заключения, просто кричал о ее желании жить. Милые ее сердцу вещицы, любимая помада, прозрачные чулки, духи, флорентийское ландышевое мыло, кремы, вышитые носовые платочки… Понимая, что она, быть может, никогда их не увидит, она, выводя эти слова на бумаге, словно держала эти сокровища в своих руках.

…Слеза капнула на мятый несвежий листок. Рита перекрестилась. Дурак Костя, совсем раскис, расслабился. И это тогда, когда он должен собраться и действовать. Добиваться свидания с женой, просить у нее прощения, подбодрить ее известием о нанятом им адвокате. Запутался в двух женщинах.

Нет, она никогда его не поймет. Хорошо, ты влюбился в Лену, свою свояченицу, так почему же не признаться в этом жене, не сказать, что хочешь развода? Зачем прыгать из койки в койку? Он сказал, что не рассказывал Эмме о своей связи с ее сестрой из страха, что она, Эмма, сотворит что-то с Леной. Выходит, он хорошо знал свою жену, раз предполагал такое. Или же лжет сейчас, чтобы оправдать свою нерешительность, трусость или скрыть желание обладать сразу двумя женщинами.

Рита не спеша, сосредоточенно, открывала шкафы, выдвигала ящики в поисках итальянского мыла и чулок, прокладок и духов, складывая все это на стол, чтобы потом уложить в сумку. Зеленое махровое полотенце, черные эластичные лосины, розовая туника, вязаные носки…

Дверь открылась, и она увидела Костю. Он тяжело вздохнул, сел в кресло напротив нее.

– Ты, наверное, права, – сказал он. – Ей сейчас там очень тяжело… Неужели ей дадут восемь лет?

– Дадут, если мы ей не поможем.

– Но должны же они учесть ее добровольное признание… – неуверенно произнес он.

– Мы должны выйти на прокурора, Петрова. У тебя есть знакомые, которые могли бы с ним встретиться и поговорить?

– О чем?

– Ты, Костя, ребенок, что ли?

– Взятку дать? Но это же не судья.

– Да зачем же нам доводить дело до суда? Петров многое может. Если постарается, то и дело развалит. Представит все так, словно Эмма твоя не в себе была, когда признавалась в убийстве…

– Рита, тебе не кажется, что мы ходим по кругу? Ты уже говорила об этом, и я ответил тебе, что обратного хода событий быть уже не может, поскольку в деле есть заключение экспертов, свидетельствующее о том, что Лена была со мной незадолго до своей смерти…

– Но убить Лену мог кто-то другой, ее парень, к примеру, который застал девушку в постели с тобой, приревновал и зарезал…

– Ты несешь полную чушь…

– Но попытаться-то можно!

– Рита, что ты такое говоришь? Я понимаю еще – обратиться к следователю. Вот он точно может развалить дело… Во всяком случае, я так думаю. Но прокурор… Почему именно прокурор?

– А ты посмотри, как живут Петров и следователь Вадим Липченко, и сразу все станет понятным. У Петрова не дом, а дворец! Как ты думаешь, можно так развернуться на прокурорскую зарплату?

– Да вообще-то у них немаленькая зарплата… К тому же у него жена крутая, она в Москве живет, у нее бизнес – магазины постельного белья. Спроси у кого хочешь в нашем городе. А Липченко живет один, он не женат, ну и, конечно, зарплата у него небольшая, это правда. Так, может, это ему как раз и надо дать?

– Я уже наводила справки – Липченко не продается. Потому у него иногда денег даже на сигареты нет… Ну вот, я все собрала. – Рита уложила в сумку последний сверток и застегнула молнию. – Уж не знаю, позволят ли ей все это взять… Нет, еду-то разрешат, там нет ничего такого, но разные там штучки… Не знаю. Костя, тебе правда ее не жалко?

– Я запутался, Рита… Совсем. Мне хочется, чтобы все поскорее закончилось и меня оставили в покое. Я сразу уеду куда-нибудь отдохнуть, развеяться… Иначе… иначе у меня голова лопнет…

И словно в подтверждение его слов раздался резкий и короткий хлопок. Рита даже подскочила на месте.

– Что это?

– Не знаю… Что-то упало внизу. Может, крысы в подвале?

4. Ланг

Его кабинет засиял веселым солнечным светом, когда в дверях появилась она. Высокая молоденькая брюнетка с лисьим взглядом синих глаз и полуулыбкой на пухлых губах. И он сразу понял, что теперь его жизнь разделится на две части, первая – до встречи с ней, вторая – после. Он и сам не мог понять, откуда вдруг взялось это знание? Быть может, за ними кто-то наблюдает сверху, с высоты звезд, и контролирует, чтобы линия жизни не промахнулась мимо предначертанной каждому судьбы?

– Это вы здесь самый главный? – спросила она, с каждой секундой становясь ему все ближе и родней. Откуда, откуда вдруг это чувство?

Юрий Михайлович Ланг с пылающими щеками поднялся со своего места и улыбнулся. Подумал, как же хорошо, что он сменил зубную пасту, купил себе дорогую, крепко пахнущую мятой. Да и рубашка на нем чистая, и брюки новые, летние…

Господи, что за чушь лезет в голову?!

Он был очарован незнакомой девушкой, вплывшей, как облако, к нему в тихий и унылый кабинет посреди жаркого дня. Как мираж.

– Да, я тут самый главный, – улыбнулся он, разглядывая ее. – Хотите посмотреть наш музей?

Он сразу понял, что она не местная, залетная птичка, райская.

– И да и нет, – напустила туману девушка. – Хотела бы просто найти такого человека, с которым можно было бы поговорить о прошлом города, о его жителях, о немцах…

– О, тогда это точно ко мне! – обрадовался он. – Я знаю про здешних немцев вообще все! Вы ищете родственников?

Он задавал вопросы, но ему хотелось самому догадаться, что же привело эту современную, одетую в шорты и майку девушку в краеведческий музей.

– Понимаете, я хотела бы сделать фоторепортаж местного немецкого кладбища… Дело в том, что я учусь на факультете журналистики нашего университета, и у меня есть летнее задание… Словом, я должна написать очерк о немецком кладбище Зульштата… У меня есть список немецких фамилий, присланных мне из Германии людьми, которые ищут свои корни… Теперь понятно? – И, не дав Лангу перебить себя, она быстро продолжила: – Работа предстоит интересная, но и опасная, поскольку я очень боюсь бывать на кладбищах… Но если мне удастся разыскать семейные склепы некоторых фамилий да еще и познакомиться с оставшимися в живых родственниками этих людей, то мою работу опубликуют в известном немецком журнале… Ну, это уже вам неинтересно…

– Почему же, очень даже интересно! И я с радостью вам помогу, чем смогу! Вы можете дать мне прямо сейчас ваш список, и я поработаю над ним, подниму архивы, быть может, найду интересующие вас документы, да и лично познакомлю с нашими немцами, их в городе много!

– Отлично! Правда, сейчас у меня с собой этого списка нет, я пришла сюда как бы в разведку… Вы до какого часа работаете?

– Сегодня до пяти.

– Хорошо, тогда я приду после обеда, и мы с вами еще поговорим, да?

Девушка исчезла так быстро и неожиданно, что Юрий еще несколько минут смотрел на дверь, за которой та скрылась, спрашивая, не приснилась ли она ему.

Он снова испытал то сладостное чувство возбуждения, которое посещало его по нескольку раз в день, то напряжение, которое, всякий раз суля наслаждение, заканчивалось унылой и стыдной болью, и он вздохнул.

Его мужская энергия искала выхода, не отпуская его ни днем, ни ночью. И даже тихие музейные стены и вид дремлющей на своем месте неизменной смотрительницы Елизаветы Вальтеровны не заглушали в нем острого желания обладания женщиной.

Он думал о женщинах постоянно, чем бы ни занимался, что бы ни читал или ни смотрел. Глядя на одетую и застегнутую на все пуговицы женщину, он представлял себе ее голой, со всеми подробностями ее анатомического строения, со всеми складочками, округлостями, пышностями и влажностями. Мысленно он давно уже обладал практически всеми молодыми особами Зульштата, но вот реально познакомиться с женщиной и хотя бы взять ее за руку, не говоря уже о поцелуе, он не мог. Вот не мог и все. Робел страшно, болезненно. Он так глубоко увяз в своих невысказанных сексуальных желаниях, утонул в душном болоте своей неудовлетворенности, что иногда ему казалось, что его ненашедшая выхода и протухшая мужская энергия набухает и изливается гноем из крупных блестящих нарывов на лице и спине. Быть может, поэтому он несколько раз в день принимал душ, смывая свою физическую и моральную грязь, осознавая себя отвратительным типом, погрязшим в низменных инстинктах. И вот с таким грузом, ненавидя себя, он всеми силами старался полностью погрузиться в работу, сведя к минимуму общение с представительницами слабого пола и лишь издали подсматривая за ними, любуясь их совершенством и страдая от их недосягаемости.

С появлением в его жизни Интернета, он стал живо интересоваться психологической стороной своей проблемы и пришел к выводу, что помочь ему в его беде может только он сам. Что он никогда в жизни не решится рассказать о себе никакому психологу или сексологу, а потому никогда не услышит и профессиональных советов, как же ему жить дальше. Значит, надо работать над собой самому и внушить себе мысль, что женщины – существа такие же реальные и обыкновенные, как и он, разве что иначе устроенные, и что нужно научиться с ними разговаривать, чтобы хотя бы узнать их получше.

Безусловно, в свои сорок пять у него имелся опыт общения с женщинами, но весьма скромный и опять-таки стыдный. Родная тетя Эльза соблазнила его, когда он был еще мальчиком четырнадцати лет. Он запомнил только темную ночную комнату, запах красного вина, горький аромат хризантем, льющийся в распахнутое окно деревенского дома, куда он приехал вместе с родителями на свадьбу одного из родственников, да тяжесть горячего женского тела… Да, еще запах помады и чего-то животного, соленого, непонятного, словно это была кровь…

Были еще какие-то короткие и стыдные встречи с женщинами, случайные и с вином.

Быть может, именно запах и действие вина спровоцировали его в новогоднюю ночь на поступок, к которому он так пока еще и не выработал своего отношения.

С ним за одним столиком оказалась очень милая, скромная и тихая женщина по имени Кира. Очень аккуратная прическа из русых локонов, румянец во всю щеку, блестящие глаза, маленький носик… Вечернее платье ее, бархатное, красивого темно-красного цвета, в области груди просто-таки распирало от упругих (он чувствовал это!) форм! Чудесная молодая женщина лет тридцати, и совершенно одна, без кавалера!

Он смотрел на нее, можно даже сказать любовался ею, они вместе, чокнувшись бокалами с шампанским, проводили старый год, потом встретили новый, и он совершенно не помнил, как привел ее к себе домой и уложил в койку. Память просто отшибло.

Утром же он проснулся один, но ясно отдавая себе отчет, что ночь он провел с женщиной. Доказательством тому было множество мелких оставленных впопыхах этой женщиной предметов (шпильки, бутоньерка из красных бархатных цветов, помада, две скомканные влажные салфетки, на подушке – длинный русый волос, а под кроватью – зимние, с меховой опушкой, сапоги с натекшей лужей талого снега на паркете!) и некоторые детали интимного свойства.

Однако никогда в жизни он не испытывал большей гордости, чем когда обнаружил на простынях бурое пятно крови. Конечно, происхождение этого пятна могло быть самым разным, но Юрий придумал для себя, что оно появилось вследствие дефлорации им его русоволосой кроткой гостьи. То есть что это он, Юрий Ланг, сделал из этой тихой мышки настоящую женщину. Напоил, привел к себе и сделал это. Как настоящий мужик.

Ему так понравилось воспринимать себя именно таким, не вполне серьезным и даже безответственным мужчиной, что, когда его наполовину фантазийная женщина вдруг предстала перед ним, материализовалась в кабинете и спросила, где сапоги, он так растерялся, что уже сейчас не помнил, что вообще нес! Она тоже, видимо, разволновалась, говорила что-то о винных парах, призналась, что бежала домой после этой безумной ночи босиком… Он сказал, что готов вернуть сапоги, когда ей будет угодно. А потом зачем-то сказал, что очень занят. Он хотел, чтобы она ушла. Вот взяла и ушла! Чтобы вернулась в его фантазии, позолоченные победным блеском, а не превращалась на его глазах в такое же запуганное, как и он сам, затравленное жизнью существо…

Да, именно это чувство, будто бы он увидел свое отражение, погасило в нем все то, что прежде распаляло его воображение, когда он вспоминал Новый год.

Уж лучше бы она была распутной девкой, шлюхой, разбитной и веселой девахой, вот тогда он бы с ней скорее нашел общий язык. Но вечером к нему пришла очень тихая и аккуратная, застегнутая на все пуговицы барышня с пирогами или с чем там еще… Она потом часто будет заходить к нему «на минутку» с кулинарными гостинцами, а он даже съесть их при ней не сможет, словно ему стыдно. Но и отказаться от пирогов или варенья он тоже не мог, не хотел причинять ей боль. Ведь человек старался, может быть, даже мечтал о нем.

И еще одно обстоятельство сильно мешало ему – все женщины, которых он вожделел, были реальными, причем местными. А это подразумевало при любом его провале или унижении перед ними (в чем он нисколько не сомневался, поскольку всегда был неуверен в себе) распространение слухов о нем по всему Зульштату. Что он будет делать тогда, уедет? Или будет сидеть в своем музее, вообще не высовываясь? У него и без того жизнь скучная и безрадостная, а тут еще такое…

Ладно, получилось (он это хорошо помнил) в новогоднюю ночь, но где гарантия, что получится и в другой раз? Да пусть даже и с Кирой?!