В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази»

– Мой повелитель, хочу вас предупредить это заброшенное место пользуется у всех караванщиков дурной славой. Повелите спросить любого купца взятого вами, каждый подтвердит Фортасса-Гарбия – гнездо разбойников.

– Предлагай.

– Мой повелитель, не возласкает ли ваш ум простота моей ничтожной мысли: перейти горы в ближайшем от нас месте. Вашим зорким очам угодно видеть эти горы. За ними, если будет угодно Аллаху, вы без устали придете в Гардаю.

Омар Мейяд испытующе взглянул на проводника. К нему обязательно нужно приставить соглядатая. Чувствовалось этот человек вел свое.

– Зачем такое отклонение в другую сторону? Если не ответишь убедительно – долой голову с плеч, сейчас же!

– Мой повелитель – упал в ноги Бабрак, правда без особых волнений – Гардая готовит в пустыню. Гардая поменяет коней на верблюдов, даст бурдюки6 с водой. Гардая отправит в долгий путь и заметет следы от чужого глаза. Сахара надежно спрячет вас в своих безбрежных песках.

– Я чувствую заведешь ты нас, и не выведешь, а все из-за своей великой жадности. Золота тебе больше надо, вот что тебя только беспокоит. Так уж и быть, придется на тебя расщедриться, иначе бедным будешь после такой поездки. Я не хочу что бы к тому времени когда ты меня выведешь обо мне забыли бы. Я тебе буду платить не по монете в день, а сотню золотом по окончании пути. Веди вдоль хребтов, так далеко как ты предлагал не удаляйся.

– О щедрейший из всех щедрейших. Осмелюсь раскрыть глаза ваши на то что за сахарскими горами вы найдете совсем не то что думаете. Любого кто пересечет горы ждет бескрайняя цветущая равнина. Ныне весна, с гор в пустыню текут полноводные реки. Эн-Намус, Саура и еще пять рек непостоянство и непродолжительность жизни коих не дали мне припомнить их имена.

Пропадают эти реки в песках Эрга, напоевая своей водой и песчаную пустыню. Если воли Всевышнего будет угодно, вы увидете и Эрг – цветущим и живущим краем. Но обманчива будет сия живизна, только одного человека с конем, сможет пропоить она, да и то случайно. Уже несколько человек будут обречены на гибель или падеж скота…

Совсем другую картину вы встретите на зеленой равнине. Стада антилоп, диких верблюдов, даже жирафов заметите вы вместе с самой разной прочей живностью. Покуда рыки львов и леопардов будут тревожить по ночам ваш сон, знайте: пустыня еще не близко, и только когда вашему зоркому взгляду начнут попадаться антилопы Мендес и Бубалы – значит скоро граница с пустыней. Эти животные – предвестники песков. Пески начнутся раньше всего за Гардаей.

Бабрак убедил Омара Мейяда в целесообразности уклониться в сторону с тем что бы наверняка оторваться от всякой возможной напасти. Пусть на несколько дней затянется путь, но зато он будет спокоен от опасностей. Возможно сильнее вымотает, тем будет лучше если усталость и изнурение лучше всякой паранджи скроют от султана величайшую красоту, и он без затруднений и опасности, коя могла изойти от его завистников, скроет сокровение своего сердца у себя. Такую птичку нельзя будет втихаря отвести от султана.

И чем больше дней он проведет в одном движении с ней, тем большего добьется. Самоуверенность, которую развивают в мужчине женщины, вынужденные искать защиту в смирении, не давало Омару Мейяду сомневаться, что он заставит ее склониться к нему.

Чувство любви даже в самом своем зарождении, даже у самых черных натур порождает стремление делать хорошее, хотя бы полюбившемуся существу. Хорошее, что мог сделать Омар Мейяд для Мальвазии, он считал что сделал все до мелочей, и сделал так, что бы она не тяготилась его добром – ненавязчиво Мальвази получила прекрасную арабскую лошадку белую и спокойную. Имея возможность сидеть на ней как она того хотела и разъезжать вполне свободно в поле видимости смотрителей, скрытых и спереди и сзади процессиями далеко по сторонам.

Что бы иметь повод приближаться к ней Омар Мейяд пустил свою большую повозку рядом с повозкой итальянки, поэтому не было ничего удивительного в том что Мальвази заехав вперед, заметила за приоткрытым пологом (так предпочитала ездить и она) очень миловидную девушку с необычайным смугло-красным цветом лица. Украдкой она и раньше видела ее, и знала об отношении между ней и Омаром Мейядом. Необычайность девушки заключалась в национальной принадлежности. Ни таких лиц, ни убора волос и одежды с украшениями Мальвази никогда раньше не встречала, разве что было сильное сходство с цыганками; но было и сильное отличие. Так или иначе, а девушка эта сильно приглянулась ей, а схожесть их положения только сближала и рождало желание познакомиться. Но встал казалось непреодолимый вопрос о языке общения.

Видя затруднения со стороны европейки (платье и вуаль пока что выдавали в ней таковую), девушка так же проявляя к ней большое внимание обратилась по-французски.

– Мадам, вы говорите по-французски?

Как больно защемило сердце при звуках речи этого языка. Она сейчас должна была говорить по-французски, но не здесь в дебрях Магриба,7 а во Франции с любимым Франсуа, которого она не видела уже года, и уже отчаялась, жизнь столько наобещавшая пошла на слом; ничего кроме доброго сочувственного внимания незнакомой девушки у нее больше было. И она не выдерживая расчувствовалась, уткнувшись лицом в вуаль и руку.

– Значит с вами несчастье случилось не так давно, как со мной. Я уже свыклась за два года. Да вы плачьте не держитесь, после этого полегчает, может вы сильно много потеряли, так расскажите не держите. Вы потеряли любимого?

– Нет, его я потеряла раньше… Я все время ждала его и хочу ждать… а не ехать куда-то… – впала в слезную истерику Мальвази. Она охотно дала себя обнять уткнуть голову в плечо, вставшей в повозке девушке. Утешая она вспомнила о себе.

– Меня украли два года назад прямо с праздника во дворце моих родителей… Меня собирались вернуть за большой выкуп, но побоялись попасться. Мой отец – грозный раджа, поклялся казнить тех кто так преступно воспользовался его гостеприимством. Поэтому я вместо того что бы вернуться к моим горячо любимым родителям и моему старшему брату, которого я тоже не могу забыть, я из-за гнева отцова потеряла родной дом. С арабскими купцами я была и в Багдаде и Дамаске, и на Крите, где меня продали на женском рынке. Оттуда я попала в Алжир, где меня стали обучать сразу нескольким языкам, в том числе и арабскому… вернее я хотела сказать французскому, а арабский я старалась не учить, потому что так боялась остаться в этой стране. Но моим мечтам попасть во Францию не суждено было сбыться, однажды ночью в доме, где жило еще несколько женщин как я, поднялись крики, вошел наш нынешний господин с моим бывшим хозяином. Они о чем-то спорили или ругались… потом господин Омар Мейяд прошелся по нашим комнатам, увидев меня, схватил меня за руку и не дав даже как следует одеться увел за собой…

На счет того что было потом, девушка загадочно улыбнулась, заставив улыбнуться и Мальвази, знавшую уже на что горазд был Омар Мейяд.

– Так я побывала и во Франции и в Испании…

– Как тебя звать?

– Рита. А я знаю ваше имя. Вы итальянка?

– Рита умоляю тебя, давай на ты. Тем более что мы обе принцессы, только ты индийская, а я итальянская. Ну, а если две принцессы объединятся, они заставят любого варвара себя зауважать. Нет Мальвази, – снова так же загадочно улыбнулась индианка. – Я ему не принцесса, а рабыня. Я когда вижу его широкую грудь, мое тело дрожит и слабеет перед ним. Я ничего не могу с собой поделать.

– Та-ак! Это значит ты любишь его! – рассмеялась Мальвази вместе с Ритой. Арабский хищник до женщин, стряхнутый от черных коршунских перьев был немного обсужден голеньким.

Продолжительный перерыв в разговоре, случившийся непроизвольно, был заполнен не тем, что бы ощутить прекрасную погоду в воздухе, синь неба, пейзажи природы вокруг, а как будто, как это всегда за женщинами во время такого молчания кажется, они заняты только тем что бы подыскать новую тему для разговора. Неизвестно, может мы в них что-то недопонимаем, но разговаривать с ними откровенно на темы подобного рода панически ими отвергается и пресекается.

– Ох, Рита, я даже не знаю как мне дальше быть?

– Милочка моя, поверь мне, как женщина женщине тебе только добра желаю, – с глубокой взволнованностью, присущей опыту, проговорила девушка совсем непохоже для своих лет. – Я пробыла среди этих извергов уже два года и одно тебе могу сказать: смиряйся и подчиняйся, и ни в коем случае ни в чем не сопротивляйся – назло сделают еще хуже. Могут что хочешь с тобой сделать, даже искалечить, это звери, я на такое насмотрелась! Как бы тебе не было плохо, больше всего бойся разозлить, Я тебя просто умоляю, сбрось гордыню, забудь кем ты была помни кто ты есть – слабая беззащитная женщина.

Мальвази вспомнила как она отшила одного такого опасного для женщин, но не сомнения овладели ей, а робость и неуверенность за то что она сделала.

– Рита, как ты думаешь? – спросила она после некоторого раздумья – Туда куда мы попадем, мы будем иметь хоть мизеринку свободы? … Я хочу написать и отправить письмо.

– Моя весточка так далеко, до Индии ни за что не дойдет… Мальвази, заклинаю тебя не делай этого! Ничем тебе это уже не поможет, только навредит. Отнимут последнюю свободу что оставалась, будешь целыми днями находиться в одном месте, ни куда не выходя.

– Рита, милая, я знаю как и что мне делать, поверь мне.

– Что ты можешь сделать, кому ты напишешь, скажи мне?

– В испанское посольство. Поверь мне мое письмо дойдет или до рук короля, или до ушей, но последнее это уж точно.

– Мальву-ази! – от протяжного тона разочарования у Риты забавно получилось произнести ее имя на французский лад, – Зачем испанскому королю, пусть даже он и француз, беспокоиться судьбой итальянки, когда это должен делать итальянский король?

Хотевшая ей много что сказать Мальвази вместо слов, вдруг рассмеялась.

– Рита, ты ничего не понимаешь, нет никакого итальянского короля. Мой король – испанский. Мой дядя его враг. Возможно скоро война в Испании кончиться, потому что австрийцев уже выбивают из Каталонии. После, у короля появиться возможность навести порядок в остальных землях, и он наведет и разберется с моим преступным дядей, посмевшим меня продать мусульманам!

…А я даже поняла почему мой дядя захотел от …меня отделаться, – смекнула она, – Над ним может встать более сильная власть, и я могла высудить у него все те земли и деньги, которые он незаконно отнял. Так что я очень нужна властям. Держись за меня, подруга и я тебя тоже выручу!

– Хо-хо! Не досталось бы нам за такие проделки по первое число.

– Сейчас посмотрим кому это достанется, нам или им?

Впереди возникал Омар Мейяд в своём неизменном черном одеянии, на высоком жеребце, в чем-то схожий с дядей. Мальвази почувствовала что, что-то в ней вызывающее, идущее в разрез с требованиями, воспользовавшись особым женским чувством ощущения своей внешности, нашла что не прикрыто лицо. Верным неприветным движением, она заставила плотной шелковой материи спасть. Рита, заметив эти приготовления, выглянула из-за края накрытия, и смело принялась смотреть на «изверга». Омар Мейяд видя такое дело, и не желая с собой играться, резко указал головой во внутрь, желая поговорить с Мальвази. Но та обернулась на Риту.

– Не трусь! – поддержала ее Мальвази, произнеся по-французски, что задело и заставило обратить внимание Омара Мейяда на нее.

Рита все же отвернулась вовнутрь, сохранив гордость тем, что осталась на прежнем месте.

– Может быть вы мне уделите внимание…, и не будете делать вид что не замечаете меня? – твердо произнес Омар Мейяд, обратив на себя вальяжное внимание сеньоры Мальвази.

– Сеньор Мейяд, я разговариваю с подругой. Вы что не считаете себе за правило: в разговор женщин уважающему себя мужчине должно быть зазорно лезть?…

Мальвази сделала паузу в которой противной стороне наверняка нечего было ответить, затем продолжила:

– Может быть наши мужчины не бояться есть свиней, но зато очень боятся свиньею оказаться.

– Но мясо свиньи, жрущей дерьмо утробы и нечистоты, дает в них о себе знать. Презренные юбочники и подкаблучники!

– Да-а! – подтвердила Мальвазии, преисполненная женской гордости.

– Нет ведь, что бы скрывать под паранджой бесстыдный очаг своей страсти они раскрытым выставляют его себе на показ!

– Перед развратниками чего скрываться?

– Однако же я заметил что при моем приближении, вы спустили полог своей европейской паранджи. Не усердствуйте больно, в горах у нас женщинам разрешается открыть лицо.

– Спасибо за ненужные знания, но я ношу вуаль не как паранджу! Просто я спасаюсь от солнца!

– Наоборот загорай. Я смугленьких люблю, – с волнительной дрожью в голосе рыкнул утробным голосом Омар Мейяд и не желая получить что-то в том же духе напрашивавшееся в ответ, стегнул своего жеребца.

– Нахал! – только-то и послала ему вслед Мальвазии. Проводив взглядом, с пылом обернулась рассказывать Рите как она его отделала. А вокруг в небесной выси парили ягнятники, стервятники. Черные грифы и каменные куропатки садились наземь. К травостойным пейзажам с редко встречающимися деревьями, прогалинами солончаков, прибавились агавы-растения высотой в человеческий рост, с острыми похожими на мечи узкими листьями.

Ближе к горам участились отроги, и местность все чаще приобретала неровный взрыхленный вид, горы показали своим голым видом складчатые слои красной глины с базальтом. Иной раз сходившиеся со всех сторон отроги так обступали путь, что казалось пути дальше не будет, но, еле проглядывающаяся дорога выводила далее вперед. Длинный караван рысцой очень скоро продвигался через горную область.

*ханум*

Остановившись только темной ночью, неподалеку от Афлу, при белом свете большой южной луны, наскоро устроили стоянку.

Никогда еще за дневной переход не проделывали такой большой путь. Мальвази устала смертельно, что объяснялось тем, что она почти всю поездку провела верхом и в разговорах. Под конец, слезая с седла, ей чуть не пришлось поплатиться, когда бессильные ноги вдруг отказались слушаться. Кое-как наладив походку, она призвала Риту идти вместе с ней в ее шатер, который был поставлен тут же. Обе девушки за сегодня настолько разболтались и осмелели, что грозному арабу по прошествии определенного времени, за которое он так и не дождался чего хотел, пришлось самому отправляться за желанным.

Спокойно войдя на вторую половину двойного шатра Омар Мейяд сказал Рите идти за ним. Обе девушки занимались приготовлением на ночь, и за этим делом Рита растерянно робея смогла все-же-таки невызывающе отвернуться, взглядом ища поддержки у подруги. На арену выступила Мальвазии, презрительно глядя ему в глаза.

– Бесстыдный очаг своей страсти – напомнила она прежние слова. Омару Мейяду и хотелось ответить сильной скабрезностью, но слишком он для этого устал, что бы продолжать.

– Ну что с того что сказал? Что мне из-за этого делать?

– Заниматься онанизмом! – буквально прибила она его.

Эта женщина – настоящий шайтан! Никогда ему не было перед женщинами так неловко и стеснительно перед превосходящей проворностью, он даже и представить себе не мог что ни за что может быть так невмочь. Бессильно отступившись от одной цыкнул другой.

Та на него внимание обратила, но настолько надменное, и к тому же к ней подступилась вторая – не драться же с ними было в самом деле? Сейчас он был явно не в духе, лучше было прийти потом.

Прокравшись тихо когда они уже начали засыпать, Омар Мейяд ловко подхватил полусонную индианку и не думавшую сопротивляться на его руках.

– Ты моя Ханум. – с нежностью произнес Омар Мейяд и ненасытно произнес в сторону Мальвази:

– Я жду вашего малейшего желания, сеньора!

Они полночи спать не давали! За толстым пологом нарочно почти рядом, девушка так невыдержанно в голос стонала, и так это было здорово, что такое есть, что у Мальвазии, признавшейся себе, шевельнулись желанные чувства, с равнодушием как к личности, но со страстью как к мужчине, решаясь и принять его предложение, и раздевшаяся догола сидя перед толстокожаным пологом, не обладала только лезвием, что бы резануть и быть там в этом…

* * *

Ввиду утреннего благодушия повелителя, нежившегося на мягком теле индианки, сбор и выступление состоялось намного позднее, чем обычно. Но еще до этого главный распорядитель Омара Мейяда по каравану послал в неподалеку лежащее селение на закупку бюрдюков, а заодно найти проводника в Бешар, что преследовало собой иную цель нежели идти вдоль хребтов с той лишь разницей что за другим проводником. Проводника нашли не без помощи некоторых других людей, и Омару Мейяду похвалившего слугу за сообразительность не было даже жаль заплатить несколько монет для надежности.

Утром по пробуждении Мальвази ждало раскаяние, она очень стыдилась своей наготы, что даже не стала принимать полное омовение, скорее одевшись. Поговорить с Ритой не было возможно так как с ней в крытой повозке ехал Омар Мейяд, по всей видимости продолжая заниматься тем же что и прежде… Ее это не интересовало, она хотела отвлечься и найти покой в езде.

Посреди гор, высоких и почти сплошь голых от леса, караван двигался по пути хорошо исхоженному и наиболее легкому в преодолении. Редко дорога взбиралась резко вверх или спадала вниз, захватывая дух от высоты. Сохранись у ней прежнее подавленное настроение, Мальвази без колебаний бросилась бы в одну из пропастей на лошади, но теперь она была слишком равнодушна ко всему, и даже к своей жизни, ее лишь заволновало то, какое ее гибель произведет удручающее впечатление на Риту. К тому же проезжая по краю дороги, за коим шел крутой спуск и обрыв, она почувствовала что ее лошадь отвернута в середину дороги, а от края ее оттеснил конник на серой лошади.

К середине дня горы стали проходить, оставаясь позади и выше, а отроги отстраняться, расчищая путь, пока наконец не открыли ровное необозримое пространство. Они выезжали на живую цветущую равнину находясь еще посреди гор. Заметно ощущался спуск и это очень влияло на ходку. Обогнув правый отрог, вышли на глубокую незаметную реку, сбегавшую с гор и уходившую до самых песков, где и пропадала. Им оставалось двигаться вдоль ее русла.

Весна в самой силе ощущалась даже в воздухе, вдыхавшемся напоенной ароматами теплынью. В этой прелести можно бы было по-настоящему забыться, если б не темные силуэты всадников, если б не знать что скоро это все кончиться, заменясь неизвестно чем? Одно это могло очернить внутреннее состояние на все время пути, но оставалось уповать на благосклонность судьбы.

С выходом на равнину, под предлогом этого, Мальвази через Риту заставили надеть чадру, легкую, прозрачную, сплетенную из конского волоса и шелка, но чуждую по одеянию. Еще эта чадра ей напоминала о скрытой угрозе – без нее не будет лошади.

Тянулись однообразные, но всегда разные виды равнины с отарами овец, прочими стадами скота, стайками диких газелей и прочей неприметной живности за исключением пожалуй что только льва, и издали дававшим сильное впечатление.

Чем дальше на юг, тем чаще, неожиданно, как из-под земли вставали группки взлохмаченных, как будто чем-то недовольных кактусов. Может быть потому что растительный покров редел, давая суглинистые прогалины, а пришельцам с Нового Света нравилась этакая почва.

Каждый новый день прибавлял все больше примет приближающейся пустоши, редела трава, становилось суше и жарче. Последнее особенно удручающее обстоятельство заставляло Мальвази все чаще проводить время под накрытием. И ей становилось жаль оставленного позади, когда еще можно было не думать о приближении чего-то неведомо ужасного и тягостного. Она считала что впереди в песках и лежит Марокко, отчего все усиливавшаяся жара олицетворялась с ждущей ее жизнью.

Наконец наступил такой момент когда Мальвази выглянула из-за полога и увидела неподалеку впереди медно-красные дюны, с которыми начиналась собственно песчаная настоящая пустыня Сахара с нетвердой зыбучей поверхностью, и редкой на растительность. Проходили последний отрезок пути, который еще можно было считать прежней степью, или если учесть насколько исчахла и поредела поверхность показывавшая обнаженные, но еще твердые участки – то и полупустыней это еще можно было назвать, но еще не пустыней, от одного предчувствия которой, Мальвази охватило тяжестное ощущение перехода из одного в другое – безвозвратно. Последние повороты колеса по рыхлой, но еще скрепленной истоптанными травами почве, после которой мягкое проваливание в песчаник… Верблюдица потащила повозку в зыбкое пространство, вызывая в Мальвази мрачную тревогу, от которой ей хотелось отрешиться, найти хоть где-нибудь успокоение. Отвернувшись и задернув полог, она упала на подушки, уткнувшись лицом и вместо того что бы расплакаться, как ей хотелось, незаметно для самой себя и быть может от упадка сил уснула…

Проснулась от тишины прекратившейся езды, характерной скрипом и громыханьем самых различных частей повозки. Впечатление от хорошего отдыха было такое: как будто она проспала неизвестно сколь много времени, но долго, с захватом ночи, во время которой осталось ощущение она просыпалась, и тут же быстро уснула. Недаром на ней поверх лежало одеяло, согревавшее холодной ночью.

Мальвази привела себя в порядок и выглянула из-за одернутого полога… Высокие стволы пальм давали тень, в тени которой из-под приземистого камня бил родник, собственно возле которого и возник типичный крохотный оазис в несколько финиковых пальм, под тенью которых возделывается еще два яруса, самый нижний на земле, а над ним различные плодоносящие деревца. Оба эти яруса пользуются одной и той же водой для полива, обильно идущей на полив пальм. В народе про финиковую пальбу говорят: «Королева пустыни» – она держит голову в огне, а ноги в воде». Финиковая пальба главный источник существования земледельцев таких небольших оазисов, она – дерево жизни дающее тень, строительный материал и конечно же финики – хлеб и деньги пустыни, которыми зачастую пользуются при купле продаже. Спелые сочные плоды дают пальмовое вино, финиковый мед, представляющий из себя густой сироп. Вяленые финики, могущие сохраняться в течении нескольких лет и называются собственно «хлебом пустыни».

Светлая тень даваемая кроной пальбы позволяет не сгореть на солнце нижнему ярусу, обыкновенно погибающему после сильной песчаной бури. В этом оазисе вся молодая поросль бахчи погибла вмиг как только караван остановился – под копытами и в зубах жаждавшей тягловой скотины. Новую тут же насадят и она наростёт. Благо для земледельца ему было заплочено за ущерб и за воду, пошедшую на водопой скоту. Найдя у хозяина клочка жизни гору кожанных мешков – бурдюков для воды, коими тот промышлял и по-видимому не плохо, без разговоров купил все что имелось. Колодец, который скапливал стекавшую из источника воду был опустошен на эти бюрдюки. Алжирские воины отдохнули и поели в тени.

Мальвази в обмякшем послесонном состоянии украдкой смотрела на пугавших ее своей темностью и чуждостью воинов, и внутренне содрогалась от мысли столкнуться с этим, затаенно радовалась тому что ее ждет не это, а самая роскошь восточной жизни, изысканность и сила могущественного мужчины. Она внутренне содрогнулась и покорилась мысли. Подняв подол платья и опустив взгляд посмотрела…

Это только и ждало ее впереди неизбежно. Позади же оставленное не так и жаль, потому что главное было не там, а где-то между. Может так даже и лучше что жизнь насильно решила за нее окунуться в это, сама бы она ни за что бы не стала… хоть всю жизнь лучше оставаясь в неопределенном положении, чем изменить идеалу. Что ж раз Создатель решил что ей лучше будет так, она поняла что как хотелось бы уже не может быть… А будет только когда-то …по воскресении душ. Значит она согласна со своим предназначением, которому безразлично предастся, отдаст все что от нее все хотят и может ее тело, тоже требующее того же, быстрее прожечь молодость, жизнь, молясь втайне, внутри себя, только своему Создателю, внешне только делая вид, что молясь как заставляют. И это даже становится хорошо что …много жен у султана или его сановника, легче будет забыться, быть с самой собой. И хорошо даже что она выбрала этот путь, вырвавшись от Амендралехо… Иначе и он бы с ней не ушел. Совсем теперь стало не жаль того, никуда бы они не смогли убежать в этой чуждой стране, только он бы погиб.

…Он конечно очень хороший, почти такой же, но вот именно это, оставаться один на один наедине с этой небольшой даже разницей представлялось невозможным. Лучше с таким другим вульгарным сователем своего, лучше с разными несколькими, представлялось ей предательством меньшим, простой безличной вынужденностью, чем с почти таким же хорошим и ловким, с которым отношения пошли завязываться невольно, в какой-то суррогативной хотя бы потребности, но чтобы хоть немножко было того. Теперь все – разрыв, как и со многим другим, со всей прежней жизнью, которая вышла на последнюю дорогу, и все в ней стало видно до самого завершения. И она уже не та, что была прежде. У нее от всего прежнего осталось только соблазнительное юное еще тело, на которое она продолжала смотреть как на единственно дорогое, что у нее еще осталось в этой жизни… и она бережливо от чужого неожиданного взгляда закрыла наготу. Все-таки у нее были ее родители, пусть не на земле, но в какой-то духовной обители они были ее родными, и Франсуа ее там дожидался… А здесь оставалось только дать бой всяким домогающимся, они у нее попляшут!