
Полная версия
Голуби в высокой траве. Рассказы
Но Ласт выдыхается, и в эфир запускают маэстро Вивальди с его вечными «Временами года». И сна вновь ни в одном глазу! Маэстро так давит на мою психику своими септаккордами и квинтами, что я решаю:
«Под такую музыку, наверное, умирать не страшно!»
Я снова ищу скучную однообразную музыку. Но мне не везет. Мужской церковный хор необыкновенно славно поет песню. Я не решаюсь прервать ее и с восторгом слушаю всю песню.
«Не для меня», – на все лады повторяют мужественные голоса. И передо мной возникает сначала величаво текущий Дон, затем рощица с засевшим в ветвях соловьем и голосящим, что есть мочи. По роще гуляет чернобровая молодая казачка. Песня поется настолько душевно, что слеза-предательница уже готова выползти. Проходит еще пара часов, прослушано много музыки. Я настолько устаю от такого музыкального разносола, что наконец-то засыпаю.
И всю ночь мне снятся северо-донские степи, покойные родители и тополя, сквозь листву которых, ласково проглядывает солнце.
Паганюня

upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/f/f4/Nicolo_Paganini_
by_Richard_James_Lane.jpg
Витя, десятилетний малый в белой рубашке и в скосившемся набок черном галстуке, ходит по большому залу и нервничает. В руках он держит скрипку размером в три четверти и смычок, от которого исходят небольшие струйки канифольного дыма. Старательно морща лоб и выпятив вперед губы, скрипач пытается настроить струны по трем квинтам. В зале стоит большой шум, сквозь который еле слышны звуки настраиваемой скрипки. Шум-гам создается снующим туда-сюда народом школьного и дошкольного возрастов: танцорами в испанских одеяниях; серьезнолицыми духовиками, дующими во все щеки в трубы, флейты и фаготы; баянистами и аккордеонистами, рост которых не намного превышает размеры инструментов; тренькающими и бренчащими на мандолинах и балалайках струнниками; сольными вокалистами всех мастей; хоровиками, создающими голосовую какофонию сумасшедшего дома; и прочими юными талантами.
В центре одной из стен зала располагается невысокая лестница в пять ступенек с выходом на сцену Дома пионеров, покрытую скрипящим дощатым полом кирпичного цвета. В зале, кашляя, кряхтя и шикая, сидят зрители, в основном, представляющие цех родителей юных музыкантов, а также школьники со всего города.
Идет городской смотр самодеятельности.
Витя бледнеет, так как скоро позовут на сцену, где ему предстоит выступить с «Концертом» Комаровского с оркестром. Ввиду отсутствия оркестра, роль последнего будет исполнена на фортепьяно Аллой Матвеевной, учительницей музыкальной школы. Юный талант вдруг забывает начало своего «Концерта» и теперь, когда остается несколько минут до выхода на сцену, пытается лихорадочно вспомнить нужные ноты. Ему это не удается, он раскрывает свою нотную тетрадь и подсматривает начало, вспоминает его и успокаивается.
– Виктор Можаев – на выход! – раздается громкий голос, вызывающий юного конкурсанта на сцену. Витя бледнеет еще больше, берет скрипку, подходит к лестнице и медленно поднимается по ее ступенькам.
– Быстрее дуй на сцену, Паганюня! – слышит он вдогонку ехидное напутствие от одного из баянистов.
Отвечать на обидную реплику некогда, так как Витя уже занят другим делом. Он стоит посреди просторной сцены и ищет глазами своего фортепьянного аккомпаниатора Аллу Матвеевну. И не находит. Где же та, которая своим аккомпанементом должна заменять целый оркестр в «Концерте» Комаровского? Фортепьяно стоит и поблескивает черной лакированной поверхностью. А вот пианистки нет. Нет ее на сцене. Может быть, она задержалась в зале? Витя уходит со сцены и снова заглядывает в зал. Там ее не видно. Тогда он возвращается на сцену. В зрительском зале шум становится громче. Терпение зрителей иссякает.
– Давай, начинай! Не тяни кота за хвост! Валяй уж! – доносятся возмущенные голоса.
Витя еще раз окидывает сцену недоуменным взглядом, оглядывается назад и смотрит, не появилась ли аккомпаниаторша. Но тщетно. Ее нет. Делать нечего. Приходится начинать «соло», без сопровождения. Первые звуки скрипки звучат уверенно в притихшем зале. Но далее начинаются неприятности. Витя волнуется, так как не привык играть один без вступительных аккордов фортепьяно. Алла Матвеевна обычно кивками головы подсказывала ему, где вступать в игру после пауз. Ничего этого теперь не было. И Витя стал ошибаться, сбиваться, путаться. Несколько раз он останавливается, фальшивит. И, наконец, окончательно сконфузившись, останавливается, и, не доиграв до конца свой «Концерт», убегает со сцены. В ответ из зрительного зала звучат свист и шум. По пути со сцены недалеко от лестницы ему попадается директор музыкальной школы Иван Петрович.
– Витечка! Не переживай, сынок, ты совсем не виноват! Алла Матвеевна не смогла прийти вовремя, так как ее «приспичило». Ну, понимаешь, она была в туалете. Со всяким может такое случиться. В следующем конкурсе у тебя будет все нормально, вот увидишь! – успокаивает Иван Петрович будущего Паганини.
Весь следующий день Витя приходит в себя после позорного выступления в Доме пионеров. А уже дня через три и совсем забывает об этом происшествии. У юных талантов короткая память.
Лоботряс
Знаете, у меня сейчас очень хорошее настроение. Еще бы! Если к Вам приехал в гости любимый дядя, то какое у Вас будет настроение? А? То-то же! Вот и у меня солнце на душе. Вокруг лето, теплынь, пташки поют.
А мы с дядей прогуливаемся, не спеша, по главной улице города Миллерово. Я гордо поглядываю на прохожих, потому что ни у кого нет такого солидного, интересного и умного дяди. Он живет в Москве. Здесь проездом. Едет на юг отдыхать в отпуск. Я слушаю его с восторгом. Он очень образован, начитан и отличный рассказчик. Много знает таких вещей, о которых я не имею никакого понятия. Ходит он несколько косолапо, но это даже придает ему некоторое своеобразие. Скуластый, на голове вьются кудри. В разговоре имеет привычку часто употреблять фразу-паразит: «Неужели непонятно?». Сейчас дядя рассуждает об архитектуре городских зданий. Минуту спустя, между прочим, он интересуется моими планами на будущее. Я учусь в девятом классе, учусь почти на все пятерки, и скоро мне предстоит решить: куда податься? В институт, на завод или в армию? Дяде я отвечаю, что буду поступать в институт. Он некоторое время молчит, раздумывает. Затем я получаю от него приглашение ехать в Москву и поступать в МВТУ. Обещает помочь с поступлением. Его бывшая жена там работает преподавателем.
Проходит год. Еду поездом в Москву.
– Я покажу тебе Москву, – слышу я бодрый голос дяди, встречающего меня утром на Казанском вокзале. – Ты, главное, не бери в голову. Я все продумал. Днем ты готовишься к вступительным экзаменам, а вечером мы с тобой знакомимся со столицей.
– А куда мы пойдем сегодня? – интересуюсь я, испытывая легкое волнение от своего первого в жизни приезда в Первопрестольную.
– Я покажу тебе Москву с высоты птичьего полета. У меня на высотке на Котельнической набережной дружок работает. Он проведет нас на самую верхотуру.
– Ух ты, здорово! – восхищаюсь я.
Вечером мы с дядей, отдуваясь и кряхтя, ступеньку за ступенькой, одолеваем последнюю крутую внутреннюю винтовую лестницу высотки. И вот мы – на самой верхней площадке. Вид открывается просто сумасшедший – аж дух захватывает! Вот она какая – Москва! Красотища!

upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/e/e4/Силаева.jpg
Следующий день я посвящаю подготовке к экзамену, но вечером дядя опять ведет меня смотреть Москву. Между делом дядя интересуется количеством выданных мне матерью денег. Удовлетворенный ответом, он ведет меня в ресторан «Жигули».
– Ты удивляешься, почему ресторан «Жигули»? Неужели непонятно? – вопрошает дядя. – Да это же самое знаменитое место на всю Москву. Ты должен знать столицу со всех сторон.
На следующий день вечером повторяется та же история. На этот раз «знакомство с городом-героем» продолжается уже в ресторане «Арбат». Он, оказывается, также чем-то знаменит. Между прочим спрашиваю об обещанной поддержке со стороны бывшей дядиной супруги, но дядя делает вид, что не понимает, о чем я спрашиваю. Через неделю он проговаривается случайно, что оказывается, она уехала в отпуск и помогать категорически отказалась.
Через две недели я не выдерживаю и ехидно спрашиваю дядю:
– А кроме питейных заведений в Москве больше нет никаких достопримечательностей?
Критика действует, и вот мы у Останкинской башни. Без особого энтузиазма рассматриваю это «чудо света». Запоминается один из гостей столицы, задравший бороду к верхушке башни и восклицающий:
– Вот это дура так дура! И ветер, гляди, ей нипочем! Стоит себе!

upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/f/fb/Moscow_Ostankino_Tower_Details_09.jpg
Быстро пролетает месяц. Разгульно – экзаменационная жизнь подходит к финишу. Я уже очень хорошо «знаю» Москву и прекрасно ориентируюсь в расположении всех известных московских ресторанов и кафе. Деньги мои подходят к концу. Экзамены тоже. Мне кажется, что экзамены сданы неплохо. Конфуз, правда, выходит с физикой. Отвечая экзаменатору, путаю Бойля-Мариотта с Гей-Люссаком. Но шекспировской трагедии в этом не вижу и на что-то еще надеюсь. Однако итог получается неутешительный. На институтской доске со списками поступивших счастливчиков своей фамилии не обнаруживаю. Не добираю одного балла и готовлюсь к отъезду домой. В последний день перед моим возвращением восвояси, дядя горестно вздыхает, смотрит на меня с большим неодобрением и произносит:
– Почему ты не поступил в институт? Непонятно. У тебя же были все условия. А дома чем ты занимался целый год? Эх ты, лоботряс ты, лоботряс!
Старики

Миллерово (фото из личного архива)
Если вы решитесь объехать южнорусский городок Миллерово, к примеру, на «копеечке», не считаясь с тряской и болтанкой по разбитой шоссейной дороге со следами некогда положенного асфальта, то я вам искренне посочувствую. Что с вами случится? Сейчас расскажу. Туго придется. Но в утешение скажу – долго мучиться не будете. Городок больше похож на разросшуюся деревню, нежели на районный центр. На его периметр уйдет мало времени, так мало, что даже не успеете выкурить и пару сигарет. Сделав кружочек и, остановившись, например, на Заводской улице, конечно, с облегчением покинете машину. Наконец, убедитесь, насколько мал этот городок. К тому же удивитесь тишине улиц, особенно на окраинах. Однако тишина Заводской улицы покажется не вполне логичной. Заводская, а значит, где-то рядом должен располагаться завод, там должна звучать симфония скрежета колес перемещающихся по рельсам кранов, визг вертящихся шпинделей, свист шарикоподшипников, громкие с длительным эхом удары штамповочных молотов и тому подобные вещи.
Действительно, в начале улицы стоит давно не подновлявшаяся свежей краской, кирпичная стела с названием завода. Часть больших букв этой вывески отвалилась, из-за чего стела выглядит особенно жалко. Рядом с ней, буквально в ста метрах от истоков улицы, вы заметите старые корпуса механического машиностроительного завода, от которого еще двадцать лет назад было шуму и грохота, как ныне от строящихся башен «Москва-Сити». Сейчас же этот заводской район вместе с жителями наслаждается тишиной. Теперь бывший советский гигант еле дышит, помалкивает и ведет себя, как прилежный школьник на уроке ботаники.
Идёте далее, не спеша, по этой улице, внимательно разглядывая ее. Достигнув середины, невольно замедляете шаг, потому что поражаетесь видом одного дома. Его кирпичный фасад, опутанный морщинами трещин, всеми порами впитывает последнее тепло угасающей ласковой осени. Прохожий старик остановится рядом и заметит, что полвека назад дом выглядел франтом. Вы задумаетесь на минуту, представляя, как дом мог выглядеть раньше. На его крыше, наверное, поскрипывал от ветра веселый вертлявый флюгер-петушок; а прорезные ольховые карнизы, наличники окон и балясины на входной лестнице могли радовать соседей замысловатой вязью рисунка. И вы, может быть, окажетесь недалеки от истины в своих представлениях.
Нет сомнений, с годами, это жилище, подобно человеку, многое испытало, повидало и, в конце концов, состарилось. Деревянный петушок запропастился неизвестно куда. Наличники на окнах потускнели и растрескались от погодных перемен и неумолимого хода времени. Затем переводите свой взор ниже, ниже, – и вот возникает картина с забором. Замечаете, что он старчески беспомощно заваливается в сторону улицы и вот-вот рухнет, испустив последний дух. Никто уже и не помнит, когда беднягу, ощетинившемуся штакетником, последний раз ремонтировали или красили. Через прорехи в заборе видны участки огорода с остатками урожая красно-желтых помидоров, чахлые редкие кусты черной смородины да черноплодной рябины.
Временами доносятся жалобные скрипы входной калитки, дирижируемой теплым октябрьским ветерком, поддаваясь которому она, то отворяется, то захлопывается с неприятным глухим треском. Ну что же вы остановились? Смелее! Смелее входите через эту гостеприимную калитку во двор и далее поднимайтесь осторожно по небезопасным полусгнившим ступенькам в дом.
Заглянув в него, вы увидите, что в одной из комнат, служащей, видимо, гостиной, довольно сумрачно, несмотря на раздвинутые оконные шторы; и запах в ней стоит особенный, какой бывает, когда уборкой почти не занимаются. Пахнет не только пылью, но, кажется, и больницей.
На кровати у стены заметите старую женщину в лиловом потертом халате. Это – хозяйка дома, перенесшая инсульт полгода назад. Вы, человек, от внимания которого ничего не ускользает, также отметите ее растерянный и блуждающий взгляд; старческие, в синих прожилках, руки, беспорядочно и вяло перебирающие оборку одеяла. Также примечаете, что на прикроватной тумбочке в беспорядке лежат какие-то коробочки. Очевидно, это лекарства, догадываетесь вы и перемещаете взгляд поближе к краю тумбочки. Там лежит тарелка с нетронутой гроздью бледно-синего домашнего винограда. Ясно, больной нужны витамины.
Слышите какой-то шум и кряхтение в коридоре, вам становится неловко и вы прячетесь в одной из смежных комнат. Стоите тихо, чуть дыша, рядом с дверями и ожидаете, что произойдет дальше.
– Можно к вам? Здравствуйте, Мария Тимофеевна! – в комнату сначала робко просунулась самодельная сучковатая палка, осторожно прощупывающая неровности дощатого пола, потом показалась худая кисть руки, державшей палку, а затем появился и сам ее владелец, седоватый и согнутый чуть ли не в подкову старик.
Гость степенно снял фуражку, давно утратившую форму и цвет, при этом он внимательно ее разглядывал, словно видел в первый раз, и затем застыл почтительно у входной двери, ожидая, что скажет хозяйка.
Восьмидесятивосьмилетняя хозяйка повернула голову на голос, долго и растерянно всматривалась в сторону двери и не узнавала гостя. Наконец, она сказала:
– Я плохо вижу. Смотрю-смотрю… Это вы, Павел Никанорович?
– Я. Я это, Мария Тимофеевна, – отвечал старик, давний друг больной женщины.
– Павел Никанорович! Та проходите. Проходите же. Садитесь поближе. Вот стул. Садитесь. А я поднимусь немного в постели повыше, чтобы удобнее было с вами говорить, – женщина сделала несколько попыток приподняться, но сил недоставало.
Тем временем Павел Никанорович, передвигая больные ноги и опираясь на палку, подошел к кровати и сел рядом. Он опустил голову со спутанными редкими волосами и с минуту переводил дух.
– Вот, Мария Тимофеевна, иду с рынка и решил заглянуть на огонек. Месяца три я к вам не наведывался. Как ваше здоровье? – начал старик неторопливую беседу.
– Да как? Вот, Павел Никанорович, видите, лежу. Выздоровления нету. А вы как? – отвечала хозяйка.
– А у меня проблема. Я, Марья Тимофеевна, стал хуже слышать. Что-то со мной случилось. Таня мне говорит тихонько чего-то, а я говорю ей: «Что? Что?» А она мне говорит: «О! Глухая тетеря!» Я думаю: «Еще и ругается». Отвечаю: «Ну ничего! Подожди! Вот доживешь до моих лет!» Она по три-четыре раза мне повторяет, потом подходит к самому уху, вот так…, – и Павел Никанорович показывает рукой, насколько близко дочь приближается к его лицу.
Мария Тимофеевна, полулежащая в кровати, поправляет сползающую вниз подушку и с участием откликается на монолог друга:
– Ну что ж, она привыкла…
К чему она привыкла, остается неизвестно, так как Павел Никанорович продолжает рассказ:
– Да, да. Мария Тимофеевна, я хочу сказать, что…
В этот момент старика в свою очередь перебивает больная:
– Вот слово… Не могу вспомнить… хоть стреляй сейчас! – женщина вздыхает горестно и с возмущением машет рукой в сторону окна.
– Мария Тимофеевна! Я тоже стал забывать имена полководцев, актеров…
– Ну, тут… Не удивительно…
– Тут недавно посмотрел еврейский фильм по ящику. Еврейская постановка, еврейская вещь. Но актеры русские. В том числе Михаил Ульянов играл главного действующего героя. Молочника. Ну, смысл такой, что и евреям бедным тоже плохо. У него четыре дочки, у этого героя. Как выросли – определять, куда, что, как… И вот их рассунули кое-как там, а в одну влюбился богатый. И он уже приехал сватать: всё, значит, свадьба. Но нет. Ей, оказывается, нравится ее дядя. С юга, тут, то ли с Одессы приехал. Ну, а семейство миллионеров. И дядя богатый тот. Приезжает сюда к ним и вызывает этого еврея бедного, а он молочник. И вызывает его к себе. Он выходит к нему, встречает его. И тут брат и говорит, дядька того племянника, за которого дочку хотят выдать: «Кто ты такой? Ты поставлял молоко в этот дом, ну и масло. Так? Так. Спасибо тебе! Но знай сверчок свой шесток! Куда ты лезешь с дочкой? Ты представляешь, кто ты такой, и мы кто такие?» И он, бедный, знаете, потух. А всем кажется, что он гордый за дочку, за этот брак. И поплелся он, молочник этот, домой. Приходит… В-общем, финал постановки такой, что – вся эта жизнь жестокая, настолько она ничего не щадит. Ничего, ни положения… Есть карман?! Звенят рубли или доллары?! Значит, ты человек! Нет?! Всё! – и Павел Никанорович резко и широко провел рукой впереди себя. – Ну, Ульянов прекрасно играл. Но я сразу его понял с первых слов, как только увидел, лицо широкое, русское, и, хотя и загримирован он под еврея и разговаривает он так же, но интонация в голосе у него такая, что я сразу узнал Ульянова, и что это русский актер!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.