В огонь и в воду

Ропот негодования раздался между молодыми людьми.

– Стой! – крикнул Гуго сильным голосом.

Все замолчали.

– Теперь, развяжите его.

Товарищи Гуго замялись.

– Клялись вы мне, да или нет, слушаться меня во всем? и разве дело до сих пор шло дурно? Повинуйтесь же!

Веревки упали одна за другой. Маркиз вскочил на ноги.

– Шпагу мне! – крикнул он.

– Вам шпагу? а зачем это?

– Чтоб убить тебя!

Гуго холодно поклонился.

– А! так вы согласны драться с такой деревенщиной, как я? И вы правы, маркиз, потому что моя кровь стоит вашей.

И между тем как Коклико, по знаку Гуго, взял шпагу маркиза и подал ему, Гуго продолжал:

– Вы сейчас спрашивали, как меня зовут, принцесса. Не угодно ли вам прочесть эту бумагу, и прочесть громко? Не мешает, чтоб маркиз знал, кто я такой, прежде чем мы скрестим наши шпаги.

Взглянув с любопытством на того, кто так почтительно опять склонялся перед ней, принцесса Леонора посмотрела на бумагу, вынутую молодым человеком из кармана. Лицо её осветилось радостью.

– Ах! я знаю, что судьба создала вас дворянином! – сказала она. Она женщина и не могла ошибиться!

И звонким голосом она прочитала следующее:

«Вы видите перед собой моего сына, Гуго-Поля де-Монтестрюка, графа де-Шаржполь, в чем подписью моей свидетельствую.

Луиза де-Монстестрюк,Графиня де Шаржполь».

– А теперь становитесь, становитесь, же скорей!.. маркиз, у вас ваше имение, а у меня имя…

– Чорт возьми! я хочу еще и твоей крови!

Маркиз стал в позицию, но Гуго остановил его знаком и, обратясь к своим товарищам, сказал им повелительным голосом.

– Бой как следует! и никто не смей тронуться с места хотя бы я упал – ни ты, Коклико, ни ты, Жаклен!

– Хорошо! – сказала принцесса.

Кадур подошел поближе и, скрестив руки под бурнусом, огненным взором смотрел на Гуго.

– А тебя, подлый раб, я сейчас велю запороть до смерти! – крикнул маркиз.

Но Гуго выпрямился:

– Теперь – раздайтесь!

В ту же минуту послышался звон оружия. Обе шпаги встретились и столкнулись. У Гуго была в руке та самая, которой отец его, граф Гедеон, убил барона де-Саккаро. На клинке были еще видны пятна крови.

Оба клинка, казалось, дышали страшной жизнью: они искали друг друга, избегали и встречались с отрывистым и звонким ударом.

Маркиз надеялся сначала легко сладить с молодым графом, но скоро понял, что перед ним противник нешуточный, и стал сам гораздо внимательней. Но как ни быстро он действовал шпагой, конец во всякий раз встречал другую, уже отведавшую человеческой крови. Гуго хладнокровно, совершенно владея собой, как было когда-то перед Бриктайлем, щупал своего противника. С быстротой молнии, в одну секунду он обвил клинок маркиза и обезоружил его.

Коклико поднял шпагу и подал ее маркизу.

– Продолжайте, маркиз; это ничего! – сказал Гуго.

Маркиз явственно расслышал шепот и подавленный смех зрителей и кинулся с яростью на противника.

– Вы открываетесь, маркиз, берегитесь! – продолжал Гуго.

И в другой раз, обвив его шпагу с неодолимой силой, он отбросил ее в самый угол залы.

Маркиз бросился за ней, как волк, но Коклико уже опередил его и опять подал ему шпагу, держа, ее рукояткой вперед.

Бой возобновился жестокий, упорный, молчаливый. Глаза маркиза горели, как уголья; зубы были стиснуты за бледными губами. Вдруг, и в третий уже раз, шпага его полетела прочь из рук.

– Браво! – крикнула принцесса, поддаваясь невольно удивлению при виде изящной ловкости и невозмутимого хладнокровия молодого графа.

В отчаянии, совсем обезумев, маркиз схватил себя обеими руками за голову.

– Ах, убейте меня! – вскричал он. – Да убейте ж меня наконец!

– Хорошо! Теперь будет уже и кровь! – Отвечал Гуго; между тем как Коклико подавал опять с улыбкой шпагу маркизу.

Кадур все смотрел невозмутимо.

Гуго собрался с силами и, не ожидая уже нападения противника, как только скрестились клинки, кинулся как пуля и первым же ударом проколол насквозь руку маркиза.

Маркиз хотел поднять на последний бой повисшую бессильно руку; она упала безжизненно и пальцы выпустили шпагу.

Гуго схватил ее и, вложив сам в ножны, висевшие на поясе маркиза, который смотрел на него, ничего не понимая, сказал ему:

– Маркиз, носите эту шпагу на службе его величеству королю.

Коклико бросился к окну и крикнул фигляру:

– Эй, приятель! прибери-ка медведя, и освободи гарнизон!

Принцесса подошла к Гуго, бледная, взволнованная, и сказала:

– Граф, я считаю себя счастливой, что встретилась с вами и надеюсь еще встретиться. Ваше место – вовсе не здесь в глуши, а при дворе… вы пойдёте там хорошо… Принцесса Мамиани вам в этом ручается.

Между тем, страшная борьба происходила в душе маркиза. Гнев еще бушевал в ней, мщение еще кипело. Побежден он; и у себя дома, ребенком, у которого едва пробиваются усы! Он то бледнел, то краснел и бросал во все стороны яростные взгляды. Но, с другой стороны, не простой, не обыкновенный же человек и стоял перед ним! Он сам не знал – будь он на его месте, поступил ли бы он так же? А Гуго, казалось, совсем забыл об нем. Вложив шпагу в ножны, он собирал своих товарищей и строил их, чтоб уходить из замка. Наконец, в этой: борьбе добра и зла в душе маркиза добро победило и он сказал, подходя к Гуго:

– Граф де Монтестрюк, у вас сердце дворянина, как и имя дворянина… Обнимемся.

– Вот это благородно!.. – вскричала принцесса, наблюдавшая: все время за маркизом. – Поклянитесь мне оба, что искренняя дружба будет отныне оказываться друг с другом на веки.

– Ах! за себя клянусь вам! – вскричал маркиз с удивлением. – Эта дружба будет такая же глубокая и такая же вечная, как и мое удивление перед вами, прекрасная принцесса!

Она улыбнулась, краснея, а Гуго и маркиз братски обнялись. Дворецкий, прибежавший наконец с людьми маркиза, и не понимая еще, что случилось тут без него, поднял руки к небу при виде этих неожиданных объятий. Маркиз рассмеялся и вскричал:

– Чёрт возьми! старик Самуил, еще и чего увидишь теперь! Узнай прежде всего, что этот молодой человек, протянувший мне руку, – друг мой, лучший из друзей, и я требую, чтобы он был полным хозяином в Сен-Сави, как он хозяин у себя в Тестере: лошади, экипажи, люди – все здесь принадлежит ему!.. И, клянуся чортом, мне бы очень теперь хотелось, чтоб он пожелал чего-нибудь такого, чем я особенно дорожу, чтоб я мог тотчас же отдать ему и доказать этим, как высоко я ценю его дружбу!

В эту минуту взор его упал на араба, который все еще стоял в стороне, неподвижный и молчаливый. Вдруг лицо маркиза изменилось и он вскричал:

– А! а ты, неверный, изменяешь своему господину! ну, пришла теперь и твоя очередь!.. Плетей, Самуил, плетей!.. пусть четверо схватят этого чернокожего разбойника и забьют его до смерти!..

Самуил с четырьмя слугами уже протянул было руку к арабу, когда Гуго вмешался:

– Вы сейчас сказали, маркиз, что охотно пожертвуете всем, чтоб доказать мне вашу дружбу?

– Сказал и еще раз повторяю… говори… чего ты хочешь?…

Гуго показал пальцем на араба:

– Кто этот человек, которого зовут Кадуром?

– Дикий, проклятый невольник, взятый у африканских корсаров … Мне подарил его двоюродный брат, кавалер Мальтийского ордена.

– Отдай его мне!

– Бери. Когда Сент-Эллис что-нибудь обещал, он всегда держит слово.

Гуго подошел к Кадуру и, положив ему руку на плечо, сказал:

– Ты свободен.

– Сегодня меньше, чем вчера, – отвечал араб.

И, взяв в свою очередь руку графа де Монтестрюка и положив ее себе на голову, он продолжал цветистым языком Востока:

– Ты обвил мое сердце цепью крепче железной… я не в силах разорвать ее… От Самого Бога она получила имя – благодарности… Куда ты ни пойдешь, и я пойду, и так буду всегда ходить в тени твоей.

– Когда так, то пойдем же со мной! – отвечал Гуго.

IX

Безумный шаг из любви

Слух об этом приключении распространился в окрестностях и сильно поднял репутацию сына мадам Луизы, как называли там вдову графа де Монтестрюк. Одни удивлялись его ловкости, другие хвалили его храбрость; все отдавали справедливость его великодушию.

– Он так легко мог бы убить дерзкого маркиза, – говорили те, у кого нрав был мстительный.

Победитель маркиза де Сент-Эллиса сделался чуть не героем, а то обстоятельство, что молодой хозяин Тестеры был сыном графа Гедеона, придавало ему еще больше важности. Хорошенькие женщины начинали строить ему глазки.

Встреча с принцессой Мамиани представлялась ему каким-то видением. Её красота, великолепный наряд, величественный вид – напоминали ему принцесс из рыцарских романов, созданных феями на счастье королевских сыновей. Ему снились её светлый образ и бархатное, вышитое золотом платье.

Как счастлив маркиз де Сент-Эллис, что она живет у него в замке Сен-Сави!

Как-то раз утром, несколько дней спустя после своего приключения, гуляя по полям, Гуго увидел на дороге, верхом на отличном коне прекрасную принцессу, которая с такой благосклонной улыбкой говорила ему о дворе и ожидающих его там успехах.

Она сидела гордо на соловом иноходце, затянутая в парчовое платье; на серой шляпе были приколоты красные перья. На устах играла улыбка, лицо румянилось от легкого ветерка, ласкавшего её черные кудри. Гуго перескочил на самый края дороги и стал пристально смотреть. Она его заметила.

Проезжая мимо него шагом, она оторвала перо со шляпы и, бросив его прямо в лицо молодому человеку с кокетливым жестом, сказала:

– До свиданья, граф!

И, дав поводья горячему коню, принцесса Леонора поскакала дальше.

Смущенный Гуго, с красным пером в руке, еще следил за нею глазами, как вдруг на дороге показалось облако пыли и он узнал маркиза, скачущего во весь карьер вслед за принцессой.

– Куда она; туда и я! – крикнул он ему на скаку и исчез в золотой пыли.

«Счастливец маркиз!» – подумал Гуго, прикованный бедностью к месту своего рожденья.

Куда это ехала она, прекрасная, молодая, блестящая, свободная принцесса, вдруг показавшаяся как метеор на небе его жизни? В Париж, должно быть, в Компьен, в Фонтенебло, где составлялся двор короля на заре его царствования… Она сказала ему: до свиданья, и каким тоном, с какой увлекательной улыбкой! Целый мир мыслей пробуждался в нем. Там, в самом конце дороги, по которой она поскакала, там – жизнь; а здесь напротив не говорило ли ему все о падении его дома?

Сын графа Гедеона прицепил красное перо к своей шапке и пошел в самую глубь полей. Это кокетливое перо, обладая как будто даром волшебства, поднимало в молодой голове его целую бурю мыслей, проносивших мимо него видения празднеств, замков, сражений, балконов, кавалькад, и повсюду горели как уголья зеленые глаза принцессы. При свете этих глаз, он вглядывался в таинственную даль, полную чудес и очарования. Своим жестом, своим призывом не указывала ли она ему пути туда?

Гуго вернулся задумчивый в Тестеру, где графиня прижала его к сердцу в самый день победы над маркизом. Удивляясь его молчанью, тогда как все вокруг рассыпались в похвалах ему, она спросила старого Агриппу, которого не раз заставала в длинных разговорах с воспитанником. Он владел его полным доверием, – значит, должен был знать, что с ним происходит. Верный оруженосец улыбнулся.

– Это молодость машет крылом, – сказал он.

– Как! – вскричала графиня, вздрогнув, – ты полагаешь, что Гуго уже думает меня покинуть?

– Графу уж двадцать лет… а у орлят рано растут перья. Графу Гедеону было именно столько же, когда он уехал из дому на добром боевом коне. Притом же ваш сын встретился с прекрасной, как день, принцессой, и глаза его смотрят теперь гораздо дальше.

– Да, да, – прошептала графиня со вздохом, – та же самая кровь, которая жгла сердце отца, кипит и в жилах сына!.. Да будет воля Господня! – И гордо подняв, голову, удерживая слезы, она продолжала: – Чтобы ни случилось, совесть ни в чем не будет упрекать меня: из ребенка, оставленного мне графом Гедеоном, я сделала человека… мой долг исполнен.

Немного спустя, раз как-то Гуго, бодро приближавшийся к совершеннолетию, встретил под горой, на которой построен город Ош, красивую девушку; она придерживала обеими руками полы длинного плаща, в который был закутан её тонкий стан, и смотрела испуганными глазами на лужи грязной воды и на глубокие рытвины дороги, по которой ей нужно было идти: ночью прошёл сильный дождь и превратил эту дорогу в настоящее болото. Хорошенькая девушка сердилась и стучала щегольски обутой ножкой по камню, на котором она держалась как птичка.

Привлеченный её красивым личиком, Гуго подошел к ней и, желая помочь, спросил:

– Что это с вами? вы, кажется, в большом затруднении?

Девушка обратила на него блестящие и веселые карие глаза и, сделав гримасу, как дитя, которому не дают конфетки, отвечала:

– Да, и есть отчего!.. Меня ждут в той стороне, там будут танцевать… Я нарядилась в новенькое платье, а тут такая дрянная дорога… ямы, да грязь на каждом шагу! Ну, как же мне пройти?… Не знаешь, куда и ногу поставить. Просто, хоть плачь!

– Ну плакать тут еще нечего… вот сами увидите.

И прежде, чем хорошенькая девушка догадалась, что он хочет сделать, Гуго подхватил ее на руки и медленно зашагал через лужи.

– Но послушайте, что же это вы делаете? – вскричала она, стараясь освободиться, – с которых это пор носят людей таким образом?

Гуго забавлялся шуткой, остановился посреди дороги и весело, взглянув на хорошенькое личико, красневшее рядом с его лицом, спросил:

– Прикажете опустить вас здесь?

– Как можно! подумайте сами!

– Значит, вы сами видите, что вам надо тихонько оставаться у меня на руках и довериться моему усердию.

– Тихонько! тихонько! вы думаете, может быть, что мне так удобно? – продолжала она, оправляя руками складки своего измятого плаща. – Хоть бы уж вы не теряли по-пустому времени на разговоры.

– А вы хотите, чтоб я шел поскорей? Извольте. Но если мы упадем, то вы будете сами виноваты.

Он нарочно споткнулся, она слабо вскрикнула и уже больше не двигалась.

– Вот вы стали умницей… и я тоже стану осторожней. Ведь я хлопочу для вас же, чтобы не вышло беды с этими вот хорошенькими ножками.

Гуго прижал к себе немножко сильней незнакомку и лукаво доставил себе удовольствие пройти через дорогу, не слишком спеша. Перейдя на другую сторону, он осторожно опустил девушку на сухое место, где уже был мелкий песок. – Вот и все, сказал он, кланяясь.

Хорошенькая девочка была совсем красная и невольно рассмеялась.

– Однако, вы – порядочный оригинал!.. Схватили меня попросту, даже и не зная, кто я такая!

– Это был лучший способ познакомиться, а теперь, так как мы уже знакомы, можно и еще раз повторить то же самое.

– Кого же я должна благодарить?

– Гуго де Монтестрюка.

– Как! это вы – граф де Шаржполь? тот самый, что наделал столько хлопот маркизу де Сент-Эллису в его замке Сен-Сави?

– Тот самый.

– Поздравляю, граф!.. Теперь уже я не удивляюсь больше, что у вас такая легкая и такая сильная рука!

Она смотрела на него ласково, качая головой, как птичка.

– Я вам сказал, кто я; могу теперь узнать и ваше имя? – спросил Гуго.

– О! у меня имя совсем не знатное, а самое скромное – меня зовут Брискетта.

– Прехорошенькое имя… А нельзя ли будет поскорей опять встретиться с владетельницей этого имени?

– Вот уже и любопытство! Ну, что же? Поищите сами, и если уже очень захочется найти, так и найдете: девушка в Оше ведь не то, что зяблик в лесу.

За тем она низко присела и ушла, переступая на кончики пальцев, как куропатка в борозде на поле. Сделав шагов тридцать, уверенная, что он еще следит за ней глазами, она обернулась, улыбнулась и кивнула головкой.

Разумеется, у Брискетты не было ни величественного стана, ни важного вида принцессы Леоноры, ни сверкающих глаз её, ни белых длинных рук: никто бы и не принял ее за королеву; но её свежие губы алели как вишни, длинные загнутые ресницы оттеняли темной бахромой веселые глаза; вся маленькая фигурка её дышала грацией, а стройная ножка кокетливо несла эту фигурку. Эти ножки, касавшиеся до Гуго, пока он нес ее на руках, не выходили у него из головы. Щечки её цветом и свежестью напоминали спелый персик; так и хотелось укусить их.

Кровь Гуго волновалась и он продлил свою прогулку, преследуемый воспоминанием о Брискетте: её живая и легкая фигура, казалось ему, все еще идет рядом. Задумчивый вернулся он в Тестеру. Несколько дней потом он бродил по темным углам, Агриппа спросил; что с ним; Гуго рассказал ему приключение на городской дороге.

– С этой минуты, – прибавил он, – куда бы я ни пошел, повсюду мне чудятся в кустах два карих глаза, так на меня и смотрят… Ночью они блестят мне в темной комнате… Когда ветерок шелестит листьями, мне слышится её голос, смех её звучит у меня в ушах… Должно быть, я болен…

– Нет, вы просто влюблены.

– Влюблен? – спросил Гуго.

– Послушайте, граф, вот вы уже и покраснели, как пион. Эта болезнь – не редкость в ваши лета, хоть она и кажется вам странною… А хотите убедиться, что я не ошибаюсь?

– Разумеется! Я, Бог знает, что бы дал за это!

– Давать ничего не нужно, а только делайте, что я скажу.

– Говори.

– Вы после виделись с вашим предметом?

– Нет… Ты сам знаешь, что она мне отвечала.

– И она сказала правду! а чтоб ей доказать, что и вы тоже догадливы, ступайте-ка в воскресенье в городской собор, к поздней обедне: хорошенькие девочки всегда ходят к обедне, потому что там бывает много народу. Когда служба кончится, станьте у дверей и как только ее увидите, подайте ей святой воды… И тогда замечайте хорошенько… Если у вас забьется сердце, когда её тонкие пальчики встретятся с вашими, – значит, вы влюблены.

– Хорошо! этот опыт я намерен произнести не позже, как в будущее же воскресенье.

И действительно, в первое воскресенье Гуго отправился в Ош в сопровождении Коклико, который, как мы уже говорили, всюду за ним следовал. Они подошли к собору в ту самую минуту, когда колокольный звон призывал верующих. У паперти теснилась густая толпа. Когда Гуго вошел в церковь, она была наполнена наполовину, а скоро совсем наполнилась. Обедня должна была тотчас начаться. Гуго стал искать глазами, и между множеством черных капоров отыскал один, от которого уже не мог отвести взора: что-то говорило ему, что именно под этим капором улыбается Брискетта.

Когда начали выходить из церкви, Гуго поместился у самых дверей и стал ждать. Он потерял было свой капор из виду, когда двинулась толпа, как волнуемое ветром поле колосьев; но скоро увидел подходящую Брискетту. Лукавая улыбка освещала её лицо. Граф де Монтестрюк обмочил пальцы в святой воде и протянул Брискетте. Как только они коснулись друг друга, сердце его забилось.

«Агриппа, видно, прав», – подумал он.

Он подождал, пока Брискетта вышла из дверей на площадь, и, пробравшись вслед за нею, сказал ей:

– Брискетта, мне нужно вам что-то сказать… Подарите мне одну минуту.

Она прикусила лукаво губки и, взглянув на него украдкой, отвечала:

– Никому не запрещается гулять по берегу Жера… Если и вы туда пойдете, то через четверть часа, может быть, и меня там встретите.

Гуго сказал Коклико, чтоб он подождал его в гостинице, и пошел на берег.

Ветер шелестел листьями, солнце весело играло в воде, погода была ясная и тихая. Через минуту он увидел подходящую Брискетту с букетом цветов в руке.

– Ну, граф! что же вы хотели мне передать? – спросила она, слегка покусывая цветы.

– Брискетта, – отвечал Гуго, – мне сказали, что я влюблен в вас… Сейчас я убедился, что мне сказали правду… и подумал, что честь велит мне сказать вам об этом.

Брискетта рассмеялась молодым и свежим смехом.

– У вас как-то идут рядом такие слова, которые обыкновенно не ладятся вместе, сказала она. Короче сказать, вы меня любите?

– Ее знаю…

– Как, не знаете?

– Не знаю!.. С утра до вечера я думаю об вас, о вашей милой улыбке, о ваших блестящих глазках, об этой ямочке на подбородке, куда, так и кажется, что поцелуй спрячется, как в гнездышко, о вашем гибком как тростник стане, о вашем личике похожем на розу, о ваших ножках, которые я бы так и обхватил одной рукой, о вашем ротике, алом как земляника; ночью я вижу вас во сне… и я так счастлив, что вас вижу… мне бы так хотелось, чтоб это продолжалось вечно… Если все это – значит любить… ясно, что я вас люблю…

– В самом деле, мне кажется, что так… И вам нужно было столько времени, чтоб это заметить?… Значит, эта милая беда случается с вами в первый раз?

– Да, в первый раз.

– Как! – воскликнула она, взглянув на него с удивлением, – вы так еще молоды в ваши лета?…

– Мне будет двадцать один год на св. Губерта.

– О! мне еще нет и двадцати, и однако же…

Брискетта спохватилась и покраснела до ушей.

– И однако ж? – спросил Гуго.

– Нет, ничего! Это до вас не касается… Ну, а теперь, так как вы меня любите и придумали сказать мне об этом, что же вам нужно?

– Полюбите меня, как я вас люблю.

Они ушли незаметно по дорожке в поле; была половина апреля; запах был восхитительный; изгороди и кустарники похожи были на огромные гирлянды и букеты цветов; среди шелеста листьев слышалось пение птичек. Сквозь деревья блистало лучезарное небо; над головами у них качались ветки. Брискетта, продолжая разговор, взяла за руку Гуго, который шел медленно.

– О! я-то! – сказала она, – это – другое дело!.. я ведь не в деревне жила… я и родилась-то в городе… и многое мне представляется не так, как вам… Знаете ли вы, что мне нужно, чтоб полюбить кого-нибудь так, как вы меня любите?

– Оттого-то я и спрашиваю, что не знаю.

– Хотя едва достаю головой до вашего плеча, граф, а я горда, как герцогиня… я не поддамся, как прочие, на красивые перья и на прекрасные слова… сейчас я вас выслушала… все, что вы сказали, было очень мило, и я бы солгала, если б стала уверять вас, что оно мне не понравилось… это так приятно щекочет за сердце… но чтобы полюбить, мне нужно гораздо больше!

– Чего же вам еще?

– Мне нужно встретить человека красивого, статного, смелого, щеголя, умного, искреннего.

– Ну, так что же? – спросил Гуго.

– Гм! вы очень красно рассказываете, граф! Положим, это не мешает, но надо еще, чтоб и дела отвечали словам.

– Мне не приходится слишком хвалить себя, но мне кажется, что после того, что я сделал в Сен-Сави…

– Правда, вы вели себя отлично… Рыцарь из волшебных сказок не поступил бы лучше. Но эту удаль вы показали только, защищая честь своего имени; а мне… мне бы хотелось таких же подвигов из за меня. Посмотрите на меня хорошенько: разве мне не позволительно желать этого, скажите сами?

И она подставила ему к самым глазам такое живое, хитрое и соблазнительное личико, что его так и ослепило.

– О! разумеется! – отвечал он.

– Отлично! – продолжала она, – вот это так ответ: и взгляд и выражение – все тут, как следует.

– Но какие же вам нужны подвиги?

– И одного с меня было бы довольно.

– Да укажите же мне, что именно?

– А если б и указала, вы бы не отступили?

– Нет, даю вам честное слово.

Брискетта шла все тише и тише, обламывая попадавшиеся на дороге веточки. Глазки её блестели каким-то дьявольским огнем; улыбка играла на устах; по всему было ясно видно, что ею овладела какая то безумная фантазия:

– Ну, что же? – повторил Гуго, который в эту минуту не задумался бы сразиться со сказочным драконом садов Гесперидских, чтоб только доказать свою любовь.

– Мне всегда казалось, – отвечала Брискетта, – что если б кто-нибудь решил сделать для меня тоже самое, что совершил когда-то один испанский рыцарь из одного хвастовства, то он мог бы смело взобраться на балкон домика Вербовой улицы.

– Вы там живете, кажется?

Брискетта кивнула головой вместо ответа.

– А что же именно он сделал, этот испанский рыцарь? – проговорил Гуго.

– А вы разве не знаете этой истории? Раз как-то в праздничный день, на виду у всех жителей, он храбро съехал верхом с Пустерлей.

– А потом?

– Как, а потом? Вам кажется, что этого мало? Да он двадцать раз мог сломать себе шею, этот испанец.

– Да ведь не сломал же?

– История об этом молчит.

– Ну, так вот что, Брискетта! на Пасху, в полдень, я буду на городской площади и съеду верхом с большой Пустерли.

– Значит, в будущее воскресенье?

– Да, в будущее воскресенье.

– Мне кажется, если так, то кавалер наш найдет в тот же вечер открытым окно на балконе на Вербовой улице.

Гуго хотел достать для этого случая красивого коня, на котором было бы не стыдно сломать себе шею ради хорошенькой девочки.

Дело было не очень-то легкое. Куда обратиться, чтоб достать коня, похожего на Золотую Узду, знаменитую лошадь Роланда или на славного Баярда, волшебного коня Ринальдо де-Монтобана? Несколько лет уже, как старый герцог де-Мирпуа отдал душу Богу; маркиз де Сент-Эллис скакал повсюду за своей принцессой. А в кошельке у Агриппы сомнительно было, чтоб нашлось довольно денег для покупки такого редкого коня, какой был нужен молодому графу Гуго де Монтестрюку.