Заговорщики. Перед расплатой

Итак, Харада был посвящен только в ту часть плана, осуществление которой зависело от его исполнительности. Он знал, что должен отыскать возле Араджаргалантахита место, подходящее для создания посадочной площадки. В точно обусловленный час точно обусловленной ночи он обозначит место своего нахождения световыми сигналами. Самолеты, ведомые самыми опытными американскими летчиками-ночниками из соединения мистера Ченнолта, сбросят по сигналам Харады парашютистов. Одна часть парашютистов будет по ночам заниматься подготовкой аэродрома на месте, которое отыщет Харада. Другая часть парашютистов – это будут ламы – тотчас покинет место посадки.

Харада не был посвящен американцами в то, что ламы пустятся в далекое странствие по просторам Монгольской Народной Республики. Его не касалось, что они должны участвовать в восстании, приуроченном ко дню большого народного праздника надома, который будет происходить в Улан-Баторе. Переодетые пастухами заговорщики должны установить свои юрты среди тысяч других пастушеских юрт, ежегодно появлявшихся к надому на площадях монгольской столицы. В разгар праздника заговорщики должны начать мятеж и уничтожить руководителей монгольского правительства и Народной партии.

План этот был далеко не оригинален и почти десять лет во многих деталях известен Хараде. Ведь уже в 1939 году он, в чине поручика, наряженный в зловонное тряпье ламы, был переброшен через монгольскую границу, чтобы принять участие в мятеже, имевшем целью совершенно то же самое: уничтожение народного правительства во главе с Чойбалсаном и возвращение в Улан-Батор Богдогэгэна, обязавшегося открыть границы Монголии для пропуска японских войск в советское Забайкалье, чтобы перерезать Сибирскую железнодорожную магистраль.

Тогда этот план был сорван благодаря бдительности работников службы безопасности МНР и мужеству советско-монгольских воинов на ее границе. Чойбалсан разгромил заговор в самом его зародыше, а советско-монгольские войска уничтожили японские войска на берегах Халхин-Гола.

Впрочем, и диверсия 1939 года была лишь неудачным повторением столь же неудачного ламского заговора 1933 года.

Теперь американо-чанкайшистские заговорщики пытались осуществить этот потрепанный план потому, что им нужно было во что бы то ни стало выйти в тыл северо-западной группе войск Народно-освободительной армии Китая, уже очистившей почти всю Маньчжурию от войск Чан Кай-ши, блокировавшей главные центры Маньчжурии Чаньчунь и Мукден, ворвавшейся в провинции Чахар, Гирин, Жэхе и угрожавшей со дня на день захватить важнейшую базу материального снабжения и авиационный центр американо-чанкайшистских войск Цзиньчжоу.

Взятие Цзиньчжоу войсками Дунбейской народно-освободительной армии генерала Линь Бяо означало бы окружение почти миллионной северной группировки Чан Кай-ши и захват неисчислимых запасов боевой техники, полученной им от американцев. Цзиньчжоу был как бы крышкой котла, где перемалывались армии Чан Кай-ши. Для него раскупорка этого котла означала спасение миллиона солдат и огромного богатства; для народных армий окончательная закупорка цзиньчжоуского котла означала ликвидацию Маньчжурского фронта и вступление всей Дунбейской армии в Северный Китай.

Удача диверсии американской секретной службы против МНР дала бы возможность армейской группе чанкайшистского генерала Янь Ши-фана прорваться через МНР в тыл войскам Линь Бяо. Это могло быть спасением для армий Чан Кай-ши, запертых в мукденско-чаньчуньском мешке.

Провокация как повод для вторжения в МНР – таков был смысл появления близ Араджаргалантахита майора Харады, маленького исполнителя плана огромной диверсии.

Наконец в этом плане был еще один смысл, неизвестный даже его ответственным американским исполнителям. Его лелеяли в Вашингтоне и в токийском штабе Макарчера: появление гоминьдановских войск на территории МНР послужило бы сигналом к вовлечению СССР в события на востоке. Верность Советского Союза договору о дружбе и взаимопомощи с МНР не вызывала у американцев сомнения. А вовлечение СССР в дальневосточную войну было мечтой, даже не очень тайной, руководящих кругов США.

Вот каков был большой смысл такого маленького на вид события, как появление на монгольской земле незаметного японского разведчика майора Харады, облаченного в изодранный ватный халат монгольского ламы, точь-в-точь такой, какие были напялены и на остальных диверсантов, ждавших сигнала на юго-западной границе МНР.

Если бы, разделавшись с мешавшим ему Бельцем и спеша удалиться от места убийства, Харада мог знать, что происходит в нанкинской резиденции генералиссимуса Чан Кай-ши, вероятно, это сильно укрепило бы веру японца в успех его предприятия.

Глава 3

Хозяин дома, Чан Кай-ши, отсутствовал. Он был в Мукдене. Там он пачками расстреливал солдат и офицеров и рубил головы своим политическим противникам. Этим способом он пытался вернуть бодрость отчаявшемуся гарнизону Мукдена. По приказу американских советников Чан должен был во что бы то ни стало заставить свои войска разорвать кольцо блокады и спешить на выручку осажденному Цзиньчжоу. От того, будет или нет раскупорена «маньчжурская пробка», зависела судьба одной из крупнейших операций во всей истории гражданской войны в Китае.

Поэтому в тот вечер, когда Харада пробирался к монастырю Араджаргалантахит, в загородной резиденции Чан Кай-ши, близ Нанкина, гостей принимала одна Сун Мэй-лип. Этот маленький «совершенно интимный» вечер был ею устроен по случаю прибытия инкогнито из Японии самого большого американского друга ее мужа, генерала Дугласа Макарчера, и сопровождавшего его политического коммивояжера Буллита. Макарчер прилетел, чтобы на месте выяснить причины медлительности, с которой генерал Баркли осуществлял порученную ему важнейшую военную диверсию по выводу армейской группы генерала Янь Ши-фана в тыл Дунбейской народно-освободительной армии генерала Линь Бяо. Всякое появление старого приятеля и покровителя ее мужа было для хитрой мадам Чан Кай-ши предлогом разыграть комедию несказанной радости. Но, увы, почтенный гость не обращал на нее никакого внимания. Мысли Макарчера были заняты нерадивостью заносчивого тупицы Баркли. Если бы не крепкие связи Баркли с домом Рокфеллера, Макарчер давно выкинул бы его ко всем чертям: этот самонадеянный лентяй может в конце концов испортить всю игру в Китае.

Одним словом, американскому главнокомандующему было не до кокетства хозяйки. Он не без умысла шепнул ей, что один из двух прилетевших с ним штатских американцев, мистер Фостер Доллас, не просто адвокат, а своего рода «альтер эго» Джона Ванденгейма. Макарчер знал, что делает: при этом известии искусно подведенные глаза Сун Мэй-лин плотоядно сузились, и «первая леди Китая» накрепко присосалась к Долласу. Ее недаром называли «министром иностранных дел Чан Кай-ши». Имя Ванденгейма тотчас ассоциировалось у нее с деньгами, которые, быть может, удастся вытянуть из уродливого рыжего адвоката. Чтобы коснуться руки Фостера, она сама передавала ему чашку, сама протягивала тарелочку с печеньем. Можно было подумать, что прикосновение к покрытой рыжими волосами потной руке Фостера доставляет ей неизъяснимое удовольствие.

Быть может, чары китаянки и заставили бы Фостера совершить какую-нибудь глупость, если бы, на его счастье, на вечере не появились бывший премьер гоминьдановского правительства, брат хозяйки, Сун Цзы-вень, и ее сестра, жена министра финансов Кун Сян-си.

Между тем гости-американцы, руководимые чувствовавшим себя здесь полным заместителем хозяина (и не без оснований) Ченнолтом, отыскали уединенный уголок, где можно было болтать, не боясь быть подслушанными.

Сегодня Макарчер выглядел сумрачнее обычного. Сдвинув к переносице густые брови, он слушал болтовню Буллита. А тот, как всегда в своей компании, говорил все, что приходило в голову: свежие политические новости, привезенные из Вашингтона, перемежались анекдотами и сплетнями.

Вдруг Буллит хлопнул себя по лбу:

– Друзья мои! Едва не забыл, знаете ли вы, что случилось сегодня в Тяньцзине, почти у меня на глазах?

– Знать обо всем, что умудряется «видеть собственными глазами» всякий лгун, – слишком большая нагрузка для моего мозга, – с откровенной издевкой проговорил Макарчер.

Буллит пропустил насмешку мимо ушей.

– И тем не менее, если вам дороги ваши трусы, Мак…

– Не советую вам, Уильям, проходиться даже на счет моих трусов, – мрачно перебил Макарчер.

– Счастье, что мы с вами янки, Дуглас. Оказывается, гораздо хуже быть англичанином. Послушайте, что случилось в Тяньцзине…

– Ну, выкладывайте, что вы там «видели собственными глазами», – снисходительно пробормотал Баркли.

– Буквально в двух шагах от сеттльмента китайцы поймали какого-то джентльмена весьма почтенного вида, сняли с него штаны и, дав ему под зад, пустили обратно, в сеттльмент.

– Белого человека?! – сквозь зубы спросил Макарчер, угрожающе приподнимаясь в кресле.

– Правда, они тут же сжалились над ним и отдали ему штаны. А когда наш консул поднял бум…

– Что вы сказали? – выходя из себя, прорычал Макарчер. – Наш консул? Так дело шло об американце?!

– Китайцы принесли извинения: толпа приняла того джентльмена за англичанина.

Все присутствующие, кроме Макарчера, рассмеялись. Генерал же сердито оглядел собеседников.

– Сегодня с американца спускают штаны по ошибке, а завтра спустят без всякой ошибки… В этих местах престиж белого человека должен стоять так высоко, чтобы никто не смел поднять на него руку.

– Всякого белого? – спросил Буллит и насмешливо сощурился. – И русского тоже?

Макарчер сделал гневное движение рукой.

– Кроме русского, всякий белый должен быть неприкосновенен, табу! – Он порывисто обернулся к Баркли: – У вас под носом творится черт знает что, а вы об этом даже не знаете. Вы идиотски ухмыляетесь болтовне Уильяма, вместо того чтобы повесить негодяев, позволивших себе посмеяться над янки. Эдак вы тут не продержитесь. Если бы у меня в Японии… – Он угрожающе сжал кулак, но, не договорив, опустил его и неожиданно спросил Баркли: – Какого черта вы тянете с монгольским делом?

– Я хотел знать, при чем там Паркер?

– Какой Паркер?

– Из ОСС.

– А какое вам дело до Паркера и ОСС?

– Он тоже оказался участником этой истории. Тут елозят их люди.

– Тем лучше, – неохотно ответил Макарчер. – Общими усилиями мы скорее добьемся успеха.

– Или спутаем карты.

– Передо мною отвечаете вы. До остальных мне нет дела.

– Хорошо, но если игру веду я, то пусть остальные убираются с поля.

– И тогда вы берете на себя ответственность? – Макарчер испытующе уставился на Баркли. Он не любил этого генерала, так как сам был самонадеян и не терпел ничьего вмешательства в свои дела. Если бы можно было ценою провала монгольской операции скомпрометировать Баркли, Макарчер сделал бы это, но Баркли со всеми потрохами не стоил такой ставки.

Таково было мнение Макарчера об его ближайшем помощнике по Китаю. Но не последним обстоятельством в их отношениях было то, что Баркли являлся фактическим хозяином «Хуанхэ дамм корпорейшн» и «Янцзы электрикал продактс». От него зависело, удастся ли Макарчеру приобрести в этих компаниях то положение, к которому он стремился. Поэтому обычно несдержанный и не стесняющийся в выражениях дальневосточный вице-король его величества американского капитала старался на этот раз взять себя в руки и довольно спокойно заявил:

– Хорошо, можете дать под зад этому Паркеру и кому угодно еще, но с тем, что не позже чем через неделю…

– Праздник в Улан-Баторе состоится только через десять дней.

– Пусть будет десять дней. Но через десять дней самолеты Ченнолта должны начать переброску солдат Янь Ши-фана в Монголию.

– Сначала Ченнолт должен обеспечить чистый воздух на главном оперативном направлении, – возразил Баркли.

Макарчер с недоумевающим видом поднял плечи так, что погоны коснулись ушей.

– О чем вы говорите?

– У Линь Бяо есть авиация.

– Эй, Уильям, – крикнул Макарчер Буллиту, – пощекочите Баркли! Он бормочет во сне.

– К сожалению, нет, – возразил Ченнолт, крепкий человек с грубым, обветренным лицом: – Чжу Дэ действительно послал Линь Бяо авиационный полк.

– Вы говорите о полке таким тоном, словно у этого вашего Линь Бяо появилась целая воздушная армия, – пренебрежительно заметил Макарчер.

– Вы же знаете, Мак, я вовсе не дурного мнения о моих «Тиграх», – возразил Ченнолт, – но, честное слово, появление этого полка – неважный свадебный подарок моей старушке.

Все рассмеялись, поняв, что Ченнолт имеет в виду свою недавнюю женитьбу на китаянке. Но сам командующий воздушными силами Гоминьдана оставался серьезен.

– Могу вас уверить, что это совсем не так забавно: истребители Лао Кэ уже доставили моим парням вполне достаточно хлопот. По-видимому, канули в безвозвратное прошлое те времена, когда мы могли быть уверены, что на базу вернется столько же наших самолетов, сколько вылетело на бомбежку неприятеля.

Удивление Макарчера все увеличивалось.

– Китайские летчики осмеливаются нападать на наших парней?

– И сбивать их, – пояснил Ченнолт. – Чем дальше, тем больше.

– Так разбомбите к черту их аэродромы! – крикнул Макарчер. – Уничтожьте их самолеты! Истребите их летчиков! Какого дьявола вы смотрите?!

Ченнолт рассмеялся.

– Как просто!.. Нет, Мак, чтобы их разбомбить, до них нужно добраться. А они не пускают. Чтобы уничтожить, их надо найти, а они скрываются. Чтобы их истребить, нужно, чтобы они позволили это делать, а они… не позволяют – они сами норовят уничтожать наших.

Забыв о Баркли, которого он собирался пробрать, Макарчер набросился на Ченнолта и принялся бранить его и его летчиков.

– К черту такую работу, Ченнолт! – зарычал он. – Если вы решили посвятить себя исключительно бабам, то уступите вашу авиационную лавочку кому-нибудь, кто еще согласен и летать, а не только валяться по постелям китаянок. Ваши ребята окончательно распустились. Я ничего не имею и против того, чтобы они занимались контрабандой, но надо же немного и воевать. Если вы переложите все на плечи китайских летчиков, то нас в два счета выкинут отсюда. Этого я не допущу, Ченнолт! Слышите: не допущу, чтобы из-за жадности шайки ваших воздушных пиратов дядю Сэма выпихнули из Китая! – Тут он вспомнил, что дело не только в Ченнолте, и обернулся к Баркли: – Слышите, Баркли, я не допущу, чтобы ваши лентяи провалили прекрасный монгольский план. При первой возможности самолеты Ченнолта начнут высадку войск Янь Ши-фана в Монголии, и ваши люди в Урге должны покончить с правительством Чойбалсана. Путь в тыл Линь Бяо должен быть расчищен.

– Это тем более существенно, – с важным видом вставил Буллит, – что если силы красных не будут оттянуты от Мукдена и Цзиньчжоу, они захватят там столько самолетов, сколько им будет нужно, чтобы сформировать не один полк, а десять. Цзиньчжоу, говорят, набит не только нашей техникой, там еще сколько угодно и японского имущества, не правда ли?

– Имущество – еще не все, что нужно для создания боевых частей, – проворчал Баркли.

– Могу вас уверить, что остальное-то у красных есть, – сказал Ченнолт.

– Я имею в виду желание драться.

– Очень сожалею, что у вас не бывает такой же уверенности, когда речь заходит о формировании частей для Чана, – сердито сказал Макарчер.

– Что делать, сэр, совсем другой человеческий материал.

Макарчер пренебрежительно скривил губы:

– Те же желтокожие.

– Да, но, понимаете… – Ченнолт щелкнул пальцами. – Внутри у них что-то другое. Понимаете: какая-то другая начинка.

– У тех лучше, чем у наших?

– Да… чертовски тугая пружина!

– Вы здесь достаточно давно, чтобы разобраться, в чем дело.

Ченнолт развел руками жестом, означающим беспомощность.

– Китайская душа – это китайская душа, сэр.

– Души вы оставьте мистеру Тьену.

– Я имею в виду идею, которая…

– Какая, к дьяволу, идея, когда им платят жалованье в долларах! – сердито воскликнул Макарчер.

Буллит громко рассмеялся.

– А вы уверены, Мак, что доллары до них доходят?

– Что вы хотите сказать?

– Ходит слух, будто Кун Сян-си перекупил у французов целый квартал самых шикарных публичных домов в Шанхае, на это, наверно, ушло жалованье армии за целый месяц.

Макарчер с досадой отмахнулся от слов Буллита и снова обратился к Баркли:

– Вы вполне уверены в надежности диверсионной организации в Монголии?

Баркли пустил кольцо дыма к потолку и выпятил губы с таким видом, что ответ был, собственно говоря, излишним. Но он все же сказал:

– У нас на каждых трех лам один японец, чуть что – пуля в затылок. Мы перебросим туда все лучшее, что у японской секретной службы было в Китае. Это верная игра, сэр. Я спокоен.

– Хорошо. – И после некоторого колебания Макарчер добавил: – Если Паркер и вообще ОСС стоят вам поперек горла, пошлите их к черту, действуйте своими силами.

– Благодарю. Я так и сделаю.

– А от вас я категорически требую, – Макарчер всем корпусом повернулся к Ченнолту, и поперек его лба легла глубокая складка, – авиационный полк этого…

– Вы говорите об авиации Линь Бяо?

– Ну да…

– Истребители Лао Кэ?

– Истребление этих истребителей! Если нужно, пустите в ход то, что мы до сегодняшнего дня держали в резерве: наши последние модели, наших лучших людей. Я сейчас же дам приказ перебросить сюда эскадрилью «Иксов».

– Я бы не делал этого, сэр, – осторожно заметил Ченнолт, – нечаянная посадка «Икса» у противника – и…

– А вы не допускайте такой посадки! Я даю вам эти машины не для того, чтобы вы дарили их красным.

– Война – все-таки война, сэр.

– Мне стыдно вас слушать, Ченнолт. Снимите с работы всех китайцев, пошлите к черту японских летчиков, введите в действие наших парней: у Линь Бяо не должно быть авиации. Понимаете, не должно быть! Если эта его авиация мешает нашим действиям по освобождению Цзиньчжоу…

– И Мукдена, – вставил было Буллит, но Макарчер метнул на него такой взгляд, что дипломатический коммивояжер прикусил язык.

– Мне наплевать на Мукден! – сквозь зубы проговорил Макарчер. – Там нет ничего, кроме живой силы. Даже если капитуляция Мукдена угрожала бы персоне самого старого дурака Чана – основное внимание на Цзиньчжоу! Мы не можем за свой счет вооружать и снабжать красных. И так уже весь мир с усмешкой повторяет слова Мао Цзе-дуна, что его основной арсенал – Соединенные Штаты, и главный интендант – Чан Кай-ши. Довольно!.. Я повторяю: если эта авиация красных служит помехой операциям в тылу Линь Бяо и освобождению Цзиньчжоу – все силы на ее уничтожение. Все, что у вас есть, Ченнолт, слышите?

– Да, сэр.

– Если нужно, я подброшу вам кое-что из Японии, потребую из Штатов, но вопрос стоит ясно: у красных не должно быть авиации. Это для нас вопрос жизни, вопрос свободы маневрирования, коммуникаций. Вы должны понимать, господа, что если над головами всей этой чанкайшистской сволочи появятся самолеты красных, то неустойчивость превратится в отступление, отступление – в бегство. Не хотите же вы потерять все, что Америка вложила в эту проклятую страну?

– Не говоря уже о дяде Сэме, – с усмешкой сказал Ченнолт, – но не хотелось бы потерять даже ту мелочь, что вложил сюда я сам.

Никто не улыбнулся его шутке: она слишком точно выражала то, что думал каждый из них.

– Послушайте, Ченнолт! – Макарчер произнес это таким тоном, что даже не отличавшийся чувствительностью воздушный пират нервно вздрогнул. – Не воображайте, что вы и ваши паршивые «Тигры» – нечто неотделимое от Китая!.. В общем же я хочу вам сказать, джентльмены, что следует серьезно задуматься над происходящим: Цзиньчжоу – частность, но частность очень многозначительная и влекущая за собою последствия гораздо большие, чем нам хочется. Вы хорошо понимаете: я прилетел сюда не для того, чтобы поболтать с вами о нескольких тысячах тонн снаряжения, которое попадет в руки красных, если падет Цзиньчжоу. Речь идет о Китае, о Китае в целом, о нашем пребывании здесь!.. У меня создается впечатление, что никто здесь не отдает себе в этом ясного отчета, Ченнолт!

– Да, сэр?

– Завтра ваши ребята должны доставить сюда старого Чана.

– Вы же знаете, сэр: он в Мукдене.

– Хотя бы он был в преисподней! Они должны его доставить сюда. Его и всю его шайку. Соберите всех главарей. Понимаете?

– Да, сэр.

– Баркли!

– Да, сэр?

– Вы отвечаете за то, чтобы завтра не позже полудня мы имели возможность созвать совещание всей компании. Нет, нет, не семейный чай у «первой леди», а такое совещание, один созыв которого дал бы им всем понять: речь идет о том, что, может быть, послезавтра им выпустят кишки! Понятно?

– Да, сэр.

– Мы беремся за дело засучив рукава, или нас выкидывают отсюда по первому классу – такова дилемма. – Он обвел мрачным взглядом лица присутствующих. – И клянусь небом: я сумею разделаться с теми, кто отвечает за операцию тут, а отвечаете вы, Баркли, и вы, Ченнолт, и все бездельники – китайские и американские – одинаково…

Глава 4

День пришел так же, как приходили здесь, на северо-востоке Китая, все летние дни: стремительный поток багрового света неожиданно хлынул из-за горизонта и залил половину неба. Грозное, как ком раскаленной лавы, солнце торопливо всплыло над холмами.

Еще багровели непогасшие краски зари, а воздух был уже горяч. Небо дышало жаром, и марево начинало подниматься над землей. Стебли трав, казалось, извивались и дрожали в струях устремлявшегося вверх воздуха. Тишина висела над степью: ни радостной зоревой переклички птиц, ни треска кузнечиков, – словно все живое попряталось в страхе перед надвигающимся зноем.

С холма, где попутная машина высадила Джойса, было видно далеко. Джойс в последний раз окинул взглядом оставшиеся позади неприветливые просторы Чахара и посмотрел на юг, где простирались изрезанные отрогами Иншаня более плодородные долины Жэхэ. Почти десять лет провел он в Китае и все никак не мог свыкнуться с его пространствами. Военная и политическая обстановка в течение того десятилетия, что Джойс прожил в этой стране, позволила ему познакомиться только с ее северо-западной частью. Население там было значительно менее плотным, чем в Центральном и Южном Китае, и поэтому пространства казались Джойсу пустынными и необычайно большими.

За эти годы не только побелели виски Джойса, но серебряные нити пронизали и всю его курчавую шевелюру. Бывали минуты, когда он сам себе начинал казаться стариком. Правда, такие минуты бывали нечасты. Стоило его пальцам, по-прежнему гибким и проворным, притронуться к струнам любимого банджо, как забывалась седина и голос звучал по-прежнему уверенно и звонко.

Впрочем, чаще, чем со струнами, его пальцы встречались теперь с металлическими частями моторов и самолетов.

Девять лет Джойс провел в народных войсках, странствовал по западным и северным провинциям Китая вместе со школой командиров, выполнял все обязанности, какие возлагала на его плечи жизнь.

В первые годы этих странствований Джойс при каждом удобном случае справлялся, не знает ли кто-нибудь местонахождения госпиталя, в котором работает приехавшая из Америки китайская фельдшерица Кун Мэй.

– Такая красивая, с родинкой над переносицей, – неизменно прибавлял он, как если бы эта примета могла освежить чью-либо не в меру короткую память.

Наконец Джойс потерял надежду отыскать Мэй и перестал справляться. Для него было неожиданной радостью, когда он однажды обнаружил Мэй в одном из госпиталей Народно-освободительной армии.

Но долгожданная встреча не принесла Джойсу утешения: перед ним была не та Мэй, с которой он однажды ночью расстался в Улиссвилле. Вместо неуверенной и в себе и в своем будущем девушки он увидел врача, исполненного энергии и веры в свое дело и в свои силы, человека с окончательно сформировавшимися взглядами на жизнь и с ясной судьбой. Джойсу даже почудилось было, что Мэй забыла свое прошлое.

– Мне хочется, – мечтательно сказала она Джойсу при их первой встрече в Китае, – когда-нибудь вернуться в Штаты, чтобы рассказать американцам не только о том, как они виноваты перед китайским народом, но на примере китайцев доказать им, что значит вера в силы народа, в силы революции, в победу над эксплуататорами, когда народ бесповоротно решает сбросить их со своей шеи…

После этой первой встречи Мэй, по просьбе Джойса, получила перевод в санитарную часть школы. Но и Джойс и сама Мэй очень скоро поняли, что это было ненужным шагом. Джойс не сразу решился взять ее руки в свои. А когда взял, то ее маленькие, загрубевшие от непрестанного мытья ладони безучастно лежали в его больших черных руках.

Скоро Мэй попросила перевода обратно в действующую армию. Ее сделали врачом формируемого авиационного полка – первой боевой воздушной части Народно-освободительной армии Китая…

Глядя на юг, где был расположен авиационный полк, Джойс думал о Мэй, и ему казалось, что дело вовсе не в том, что между ним и ею порвалась какая-то нить, а просто они отвыкли друг от друга и, может быть, он не нашел слов, которые должен был ей сказать. И вот сегодня, когда он снова увидит ее здесь, непременно найдет эти слова. Все станет на свои места.