Полная версия
Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира
– Не жалуйтесь, когда вас побьют во дворе.
И мы переживали обиды молча. Но зато когда кто-то пытался сравнивать своих детей с внуками нашей бабушки, то наперед можно было сказать, что он не получит преимущества.
Чтобы придать силу своим словам (это когда она нас ругала), бабушка прибавляла к нашему возрасту несколько лет. Например, шестнадцатилетней Инге она могла сказать в этом случае:
– Девке скоро двадцать лет, а все за ней ходишь как за малым ребенком.
Когда же кто-то из нас разбивал во дворе стекло, бабушка искала «оружие» для защиты. Про ту же шестнадцатилетнюю Ингу она в этом случае уже говорила:
– Ребенку всего-то чуть больше десяти лет, а вы штраф с него хотите взять…
Бабушка нередко одним лишь замечанием, одной только фразой выражала большой смысл. Бывало, придет Инга расстроенная из-за чьего-то резкого слова, а бабушка, качнув головой и сомкнув в усмешке губы, скажет спокойно, как бы между прочим:
– Не бойся собаку, которая брешет, а бойся ту, которая молчит.
Заботясь о нас, бабушка понимала, что за ней больше никто не стоит. Она и хозяйка, и друг, и товарищ для своих внучат, их крепость и их меч.
Наш теплый дом
В какую бы точку земного шара меня ни забросила спортивная судьба, я всегда стремлюсь домой.
Из письма Инги к мамеСегодня к Речному вокзалу в Химках поздно вечером приходит пароход «Роза Люксембург». Нам это не безразлично: на нем приплывает наша мама – она работает в речном пароходстве.
Вечером мы – бабушка, Инга и я – были на пристани. О причал шлепались темные с блестками волны, приятно пахло пароходным дымом и смолой, дул свежий ветер. Мы впились глазами в речную даль, где стали видны сквозь туман расплывчатые огни приближающегося парохода. Это был он.
Нас ожидали лакомства – астраханские арбузы, ягоды, из которых бабушка наварит различные варенья, вяленая рыба… Красотища!
Конечно, это во-вторых. А сейчас мы ждем маму. Почему-то стягивает в горле и глаза начинают чаще моргать. Вот бросили чалку, положили трап, теперь нам можно бежать на пароход.
Мы и сами нередко отправлялись с мамой в длительный рейс, но после того, как однажды ночью баржа налетела на пароход, на котором плыла мама, мама нас с собой брать не стала. Теперь мы ее только встречали.
Мы по ней скучали две недели, но зато не были голодны. Утром с Ингой встанем – бабушка на работе, – чего, думаем, поесть? Начинаем с варенья. Распоряжалась Инга. В две тарелки для первого она накладывает разных сортов варенья, но преимущественно все-таки клубничное, оно вкуснее. Наедались его с хлебом и запивали чаем. Котлеты там разные, рыбу есть с утра совсем не хотелось. А варенье – хорошо!
Ели так, ели, а потом смотрим – варенье-то клубничное в банке почти все кончилось. Инга не придала этому значения, я долил в банку водички.
Собралась как-то бабушка попить «чайкю» с клубничным вареньем. Шасть – и в шкаф, за банкой, достала ее – что-то не то. От изумления открылся рот. Сразу видно – догадалась. А вот когда она сощуривала глаза, это значило – она себя ругала: «Эх, недоварила я…»
На этот раз она сказала:
– Да что ж вы, варенье-то все слопали, а воды налили…
Но больше ничего говорить не стала. Как будто даже улыбнулась глазами. Это значило, что она хотя и не одобряла содеянного нами, но, как умудренный жизнью человек, в душе нас оправдывала: «Пускай посластаешничают, не видели они ничего прежде».
И она, вероятно, начинала представлять, как мы ничего не видели.
«Нюра молодец, – думала Евдокия Федотовна, – что сумела их обеспечить без отца. Всю войну была донором». Сердце Евдокии Федотовны растоплялось от блаженных мыслей. Она в душе не только хвалила Анну, она готова была благодарить всех, даже тех, кто не был причастен к воспитанию ее внучат, за то, что Бог помог им стать на ноги, несмотря на нужду и плохое питание…
«Нюра, бывало, принесет две пачки дрожжей, – думала Евдокия Федотовна, – разведет их водой, нарежет луку и все это зажарит. Ребята едят, едят… А Ина еще и скажет: «Когда вырасту, буду только такую запеканку есть, но помногу». А за очистками картофельными в очереди стояли в квартире, вот ведь как… Промоешь, бывало, сваришь и ешь… А когда из картошки, помню, сварила Нюра суп, Ина все просила: «Мама, мне погуще!» Много чего было, эх…»
Однажды от недоедания у нас сильно разболелись десны, зубы качались. Жутко хотелось есть. Мы плохо понимали, что еды негде достать, сидели и скулили, чем окончательно расстроили свою сильно переживавшую по этому поводу маму. И вдруг ей словно кто-то подсказал обратиться за помощью к нашему соседу дяде Боре.
– Сходи, Инга, к дяде Боре, может быть, у него остался хлеб, попроси, – вымолвила с трудом мама.
Инга постучала в дверь к дяде Боре. В следующее мгновение он уже знал, что от него требуется. Тут же спохватился, словно ругал себя за то, что раньше ему не пришло в голову предложить ребятам хлеб, который, правда, уже сильно зачерствел. Но он знал, что это дело поправимое: хлеб можно размочить, и он вновь будет мягкий. Так он делал и сам.
– Да-да, Иночка, я сейчас.
Борис Александрович вынул из шкафчика почти целый батон белого, но черствого хлеба, быстрым движением протянул его Инге.
Скороговоркой поблагодарив дядю Борю, Инга быстро вышла из комнаты: голод ее торопил. Оставшись наедине с собой в коридоре, она не удержалась, чтобы сейчас же не попробовать хлеба. Не успев осознать всего, она только почувствовала резкую боль во рту. Зубы заскрипели и чуть не поломались, десны горели огнем. Из глаз Инги покатились крупные слезы.
И вот она уже на пороге нашей комнаты. Мама увидела ее страдальческое лицо, а в руке батон, мокрый от слез, и ей стало все понятно. Она заплакала.
В квартире нашей во все времена царил дух доброжелательности. В холода, особенно в войну, всей квартирой «собирали» тепло. Для этого жильцы располагались в какой-нибудь одной комнате. Там пили все чай, делились продуктами. Чай готовили в большом самоваре, который затапливали деревянными щепками от разбитых железнодорожных вагонов. Щепки приносил сосед дядя Ваня, работавший в депо.
Дяде Боре никто не поручал за нами, детьми, присматривать, когда мы оставались дома одни, но он незаметно делал это: мало ли кто мог прийти в квартиру.
Дядя Боря, встречая тебя во дворе, сунет, бывало, незаметно в твой карман рублишко и идет как ни в чем не бывало… На Новый год он наряжал елку конфетами, мандаринами, которые потом снимал и угощал всех детей нашей квартиры. Обращался ко всем он – к взрослым, детям – не иначе как «Анечка», «Иночка»… Доброй шуткой он старался людей развеселить, подбодрить. Когда Инга отправлялась на каток и, встретив дядю Борю, приглашала его с собой, он весело отвечал:
– Да что ты, Иночка, я же лед сразу проломлю: во мне ведь сто двадцать килограммов да плюс еще одежда.
В нашей квартире жила одинокая худенькая женщина – Зоря Шарафутдиновна. Когда она шла по улице, казалось, что она вот-вот может упасть. Она имела высшее образование, по специальности была геологом, но из-за болезни вот уже который год не могла работать. Ей помогали почти все годы ее родственники, которые к ней приезжали или присылали ей продукты и деньги. Вечер-другой она приходила скоротать в нашу семью.
Она очень тихо открывала дверь, входила и незаметно присаживалась к нам. (Так же неслышно открывала всегда дверь кошка Мурка. Бабушка, если улавливала шорох открываемой двери, насмешливо-грубовато говорила: «Либо Мурка, либо Зоря».)
Зоря Шарафутдиновна была очень культурным человеком и даже нас, детей, звала только на «вы». Она была нашей неизменной палочкой-выручалочкой в решении арифметических задач. В этом нам помогала и другая соседка – тетя Дуня (Евдокия Андреевна), но когда задача была особенно трудной, тетя Дуня говорила: «Сходи-ка к Зоре».
Помнится восточная сказка-быль, которую нам рассказывала Зоря Шарафутдиновна… Один человек пришел в гости в богатый дом плохо одетым. Его не встретили, не накормили, не обогрели и постарались быстрее выпроводить. Каково же было его удивление, когда он, надев на себя богатые наряды, пришел в этот дом во второй раз. Его встретили с большим вниманием, усадили на место для самых почетных гостей и предложили самую лучшую еду. Сел этот человек за трапезу, а сам все оттягивает рукав своего богатого костюма в сторону еды и приговаривает: «Ешь, костюм, ешь, костюм».
Инга тогда слушала эту сказку внимательно и гордилась, как я вспоминаю, тем, что этот умный человек так тонко высмеял богачей, для которых человек сам по себе ничего не значил.
Инга более всего ценила в людях доброжелательность и душевность.
Повествование второе. Во дворе
Вы счастливая, что родились в доме, где под окнами стадион. Это, наверное, и помогло вам стать классной спортсменкой?
Раиса Нестеренко, КрасноярскКаток вот-вот должен был открыться. И диктор-радист Бодя (так его почему-то звали ребята с Петровки, 26) готовился запустить музыку, которая потом не будет смолкать до двадцати трех часов. В его фонотеке имелась веселая и грустная музыка, медленная и быстрая, трогательная и очень жизнерадостная. Катающиеся волей-неволей поддавались настроению этой музыки и, вопреки своему желанию, то кружились в медленном вальсе, то носились в таком ураганном вихре, что милиционеры, призванные блюсти порядок на катке, и те шарахались в стороны, совсем не понимая, что же такое происходит. А в это время уже звучало: «Мишка, Мишка…» Ребята, разогнавшись, резко тормозили около девушек, обдавая их ледяной пылью, и подпевали на свой лад в такт песне: «…где твоя сберкнижка…» Но вновь сменялась музыка. Вот уже раздаются звуки другой мелодии, как я узнал позже – симфонии Моцарта; кажется, и ребята в это мгновение оставляют в покое девушек, и все подчиняется торжественному восприятию романтических звуков, пробивающихся сквозь морозный туман, просвечиваемый со всех сторон лучами прожекторов. Звуки поднимаются высоко-высоко, до самых звезд, они настолько стремительны и порывисты, что, кажется, нет силы, способной приостановить этот взлет.
Я смотрел в такие минуты из окна нашей комнаты и искал глазами Ингу. Детей до шестнадцати лет вечером на каток не пускали, а мне не было не только шестнадцати, но и десяти, и потому я сидел у окна – и весь каток, как кишевший муравейник, был перед моим взором. Инге не было еще и пятнадцати, но ее давным-давно пускали вечером на каток и вообще на любой «взрослый» фильм, на который не пускали Риту, нашу соседку, Ингину одногодку, на полгода старше ее, но маленькую-маленькую. Когда им исполнилось по восемнадцать, Риту продолжали не пускать ни в кино, ни на каток. А если она начинала «бастовать», то контролер ей спокойно отвечал: «Ты же еще совсем ребенок. Дома бы лучше сидела. Вот тетю, которая с тобой, я пропущу». Рита поэтому тоже оставалась дома.
Я продолжал сидеть у окна, слушать музыку – знал, за какой последует какая, потому что музыка ведь была записана на магнитной ленте, и немножко сожалел, что меня нет среди катающихся. Я на мгновение отвлекался от своих мыслей чьим-нибудь столкновением на льду, но вот снова мимо окна мелькала высокая фигура. Это – Инга. На ней был байковый костюм, светлые шерстяные носки, в них заправлены шаровары. Она смотрела в мою сторону, и, хотя лица ее не было видно, по всему чувствовалось, что она улыбалась. Я в ответ тоже. Сейчас не пройдет и минуты, как она вновь поравняется со мной, обежав очередной, уже не знаю какой по счету, круг. Выпрямлялась и поднимала для приветствия правую руку, точь-в-точь как это делают чемпионы. В этом Ингином жесте было все: и усталость, чувствовавшаяся во всем теле, – шутка ли, столько времени кататься не разгибаясь, – и сестринское внимание («Я тебя вижу»), и извинение перед бабушкой («Скажи ей, что я скоро приду, пусть не ворчит»). И тут же вдруг куда-то исчезала, потому что к ней подъезжала ватага знакомых ребят и девчонок и увлекала ее за собой: наверное, в раздевалку погреться и в буфете попить горячего чайку с лимоном и булочкой.
Я знал, что она будет кататься до самого закрытия. Диктор Бодя несколько раз повторит: «Товарищи, время катания окончено, просьба освободить территорию катка, повторяю…»
После того как погасят огни на катке, Ингу ожидай минут через сорок, что-нибудь около двенадцати, хотя завтра рано вставать в школу: ведь нужно еще побалагурить с подругами, с которыми совсем не хочется расставаться. И вот, слышишь, стучится, не в дверь квартиры, а в стенку. Влетает морозная, красивая и веселая, ущипнет меня («Эй, брат»), а ворчащую бабушку обнимет, и та сразу растает. Перехватит поесть, ложится спать и мгновенно засыпает. Просыпаясь утром на том же боку, за всю ночь даже не шевельнувшись и как будто не дыша, словно ее нет в комнате. Даже начни палить из пушки, она не услышит.
Или придет, расскажет, как один парень пристроился за ней на катке и все катается, катается, а отставать ему неудобно от девчонки, хотя и рослой. У нее шаги размашистые, мощные, и вот – круг за кругом, а парень не отстает, тянется.
– Я уже круг десятый пошла, обернулась, а он, бедный, весь запарился, а на одиннадцатом гляжу – зашатался, и к сугробу. Проезжаю через два круга, а ему нехорошо. – И рассказывает этот случай без издевки. Конечно, сначала хотелось проучить парня, чтобы знал, с кем тягаться, а потом жалко стало.
У Инги поначалу были коньки «английский спорт», их отдала нашей маме одна ее знакомая. Прикручивать их к валенкам приходилось с помощью веревок и двух палок. Лезвия у коньков были широкие, это больше подходило для катания на снегу.
Но валенок трудно было наготовиться: на них то и дело образовывались дырки. Пришлось маме купить Инге настоящие коньки с ботинками. Коньки эти были уже выше классом – так называемые «гаги». Они изящнее и острее. На них-то и гоняла Инга по льду лет до семнадцати.
Инга дневала и ночевала на катке. Для нее коньки были – ну как для многих девчонок танцы, которые они никогда не пропускали. Только, в отличие от них, Инга ходила на каток каждый день и даже по два раза – утром и вечером. Инге было предписано как можно больше бывать на воздухе. Вот и не так давно ее осматривали в туберкулезном диспансере, и было сделано такое заключение.
– Ну что ж, это же замечательно, – сказал врач, – никаких следов! – И посоветовал: – Продолжайте в том же духе, ибо болезнь это подлая и отказ от пребывания на воздухе будет ей только на руку.
Инга проводила на катке все свободное время. Учила ли она заданное в школе стихотворение («Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя») или помогала бабушке убираться, когда была наша очередь, в квартире, ее то и дело тянуло к окну: как там, на катке? Еще не открыли? Нужно обязательно быть первой на льду!
Попробуй-ка тут усиди дома. Сегодня все девчонки и ребята будут на катке – так договорились. И Валя Рожкова, и Рита (ее сегодня надо постараться провести на каток), и Женька Сухарев, и Алик Сабиров…
Можно будет поскользить по льду, заложив руки за спину, показать мальчишкам класс: они – чистые хоккеисты, гоняют по всему катку как угорелые, иногда даже едут против движения, а вот подолгу кататься, по-конькобежному, не могут, выдыхаются круга после четвертого. А Инга катается по двадцать и тридцать кругов!
Она тоже, правда, может носиться как хоккеист, но последнее время ей нравится кататься так.
– А вообще-то мальчишкам лучше, – не раз говорила Инга. – Они ловчее, находчивее и активнее девчонок.
Скажем, вот окно ее, Ингиной, комнаты выходит прямо на теннисные корты, которые устраиваются в летнее время, занимайся себе преспокойно теннисом. И напротив, на одной с ней лестничной клетке, живет контролерша стадион-чика тетя Зоя, которая снабжает ребят списанными теннисными ракетками. Перетяни струны – и играй.
Ребята перетягивают вручную, вставляя в дырочки обода спички, чтобы не выползали струны. Смышленые, черти. Девчонкам же с этим возиться неохота. И Ингу теннис не заинтересовал. В то время как среди мальчишек выросло даже два мастера спорта – Виктор Балахненко и Игорь Всеволодов (ныне старший преподаватель кафедры тенниса в Институте физкультуры, а ныне – академии, кандидат педагогических наук).
Мальчишки находят удовольствие в ловле теннисных мячей, чтобы в конце лета подсчитать, кто сколько наловил, и определить победителя. По 80–90 мячей за лето наиболее удачливые из них собирали. А Рифат, делая подкопы под забором и прикрывая лунки дощечками, посыпаемыми землицей, почти всегда был чемпионом, собирая по сто с лишним мячей. Конечно, мальчишки из-под носа у теннисистов порой уносили мячи. А потом пойманные эти мячи не знали куда деть. На этот раз они устраивали уже другие соревнования: кто закинет мяч на пятиэтажный дом, довольно высокий, на который закинуть мяч не каждому удавалось; кто перекинет мяч через соперника и тем самым загонит его в тупик, после чего победитель в знак превосходства над соперником посылает мяч прямо на Неглинную, на проезжую часть, и за мячом уже не бежит. Глядите, вон какие мы!
Или возьмите футбол. Ребята в него играют, кажется, круглосуточно. А когда на стадионе межсезонье – ни зима, ни лето, – они гоняют там. Уж здесь начинается прямо-таки большой футбол. Стекается ребятня со всей округи – из Столешникова, Колобовских, Цветного, Трубной, Малюшенки, Москвина… Евгений Папугин (впоследствии пятикратный чемпион мира по хоккею с мячом) вместе со своим братом Михаилом приводил свою «сборную» по футболу из Столешникова, чтобы сразиться со «сборной» двора, в котором жила Инга.
Мальчишки играли на стадионе в волейбол, баскетбол, городки. И было на кого им посмотреть, с кого взять пример. На площадки выходили настоящие мастера. Например, знаменитый волейболист Щагин. Ребята вечером потом сядут на бревна на заднем дворе и обсуждают баталии мастеров. А кто-то встает и показывает, как с прогибом в пояснице, далеко отведя руку назад, нужно гасить мяч.
Но это было все не для Инги.
Разбирались ребята и в вопросах судейства и гордились, что во дворе живет известный спортивный судья Николай Латышев.
Девчонкам оставалось значительно меньше. На забор не полезешь, в футбол играть как будто не очень прилично – у мальчишек там настоящие соревнования. Штандер, казаки-разбойники – вот здесь еще можно девчонкам применить свою изобретательность, запутать «казаков», когда бываешь «разбойником», ставя мелом на стенках стрелки, которые сбивают соперника с толку. «Разбойники» уже давно дома, а «казак» все еще носится по Петровке, Неглинной, Дмитровке, Козицкому, заглядывая в различные проходнушки, надеясь захватить в плен противника.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
