Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Пересечения в досье создают впечатление какого-то подполья духовных лиц и служащих, но никак не политического заговора. Очевидно, молодые священники, собирающиеся получить степень, любили шокировать друг друга стихотворениями, извлеченными «из-под полы» своих сутан. Можно было бы заподозрить их в янсенизме, потому что эта философия в 1749 году проникала повсюду (янсенисты обладали радикальными августинианскими взглядами на благочестие и теологию и были обвинены в ереси папской буллой «Unigenitus» в 1713 году). Но ни одно стихотворение не выражало симпатий к делу янсенистов, а Бони даже пытался обелить себя, яростно их осуждая[14]. Кроме того, священники часто выглядели скорее эстетами, чем фанатиками, и нередко интересовались скорее литературой, чем политикой; не только молодой Аллер стремился прослыть литератором. Когда его обыскивали в Бастилии, то обнаружили при нем два стихотворения – одно, осуждающее короля (номер 4), и другое, написанное в дополнение к паре подаренных перчаток. Он получил оба от аббата Гийара, пославшего перчатки и сопроводительное стихотворение – сочиненные им поверхностные «стихи на случай» – вместо уплаты долга[15]. Гийар получил еще более приземленные строки (номер 3) от Ле Мерсье, который в свою очередь слышал, как Тере читал их в семинарии. Ле Мерсье переписал стихотворение и добавил критические ремарки внизу страницы. Он был возмущен не содержанием, а формой, особенно в строфе, осмеивающей канцлера д’Агессо, где ужасным образом рифмовались слова «décrépit» и «fils»[16].

Молодые аббаты делились стихами со своими друзьями с других факультетов, особенно с юридических, а также с учениками, заканчивающими «philosophie» (последний год в средней школе). Их сеть опутала самые известные коллежи в Парижском университете – включая Луи-ле-Гран, дю Плесси, Наварр, Аркур и Байо (но не убежденно янсенистский Коллеж дю Бовэ) – и вышла за пределы Латинского квартала («le pays latin», как презрительно назвал его д’Аржансон). Допрос Гийара показал, что он получил свой набор стихотворений от священнослужителей, но распространял его среди людей светских, в числе которых был не только Аллер, но и юрист, и советник суда провинции Ла-Флеш, и жена парижского трактирщика. Передача информации шла через запоминание, записки и цитирование в местах дружеских встреч[17].

Прослеживая распространение стихов, полиция все дальше удалялась от церкви. Они добрались до судьи Верховного суда (Ланглуа де Жерара), секретаря прокурора Верховного суда (Журе), секретаря прокурора (Ладури) и секретаря нотариуса (Транше). Полиция вышла на еще одну группу студентов, по всей видимости, собиравшуюся вокруг молодого человека по имени Вармон, который заканчивал свое обучение философии в Коллеж д’Аркур. У него собралась приличная коллекция мятежных стихов, включая стихотворение № 1, которое он выучил и читал в аудитории Дю Шофуру, тоже студенту-философу, который передал его дальше по пути, в конце концов приведшему к Бони. Вармона спугнул арест Дю Шофура, о котором он узнал от Жана Габриеля Транше, секретаря нотариуса, который был к тому же полицейским осведомителем и потому имел доступ к внутренней информации. Но Транше не смог замести следы, так что он тоже отправился в Бастилию, а Вармон залег на дно. Через неделю Вармон, по всей видимости, выдал себя полиции, но был отпущен после дачи показаний о своих вольнодумных знакомых. В них входила небольшая группа служащих и студентов, двоих из которых арестовали, но они не смогли предоставить следующих зацепок. На этом этапе документы иссякают, а полиция, судя по всему, опускает руки, потому что след стихотворения № 1 становится таким неявным, что его больше нельзя отличить от всех стихов, песен, эпиграмм, шуток, сплетен и расхожих фраз, передававшихся по сети городских коммуникаций[18].

Глава 4

Идеологическая угроза?

Из-за того, что погоня за поэзией уводила полицию в столь разных направлениях, складывается ощущение, что следствие свелось к серии арестов, которые могли бы продолжаться бесконечно, так и не дойдя до самого автора. Куда ни глянь, повсюду оказывался кто-то читающий или поющий едкую сатиру на двор и короля. Это безобразие распространялось среди молодых интеллектуалов внутри духовенства и особенно прочно укоренилось в оплотах традиционной интлеллектуальной строгости, таких как коллежи или юридические конторы, где дети буржуа заканчивали свое обучение и профессиональную практику. Неужели полиция почувствовала гнильцу в самом сердце Старого режима? Возможно – но стоило ли к этому относиться как к мятежу? В досье упоминается множество беззаботных аббатов, юристов и студентов, желающих показать свое остроумие и с удовольствием передающих политические слухи в стихотворной форме. Это была опасная игра, куда более опасная, чем им казалось, но вряд ли она угрожала Французскому государству. Почему же полиция отреагировала так сурово?

Единственным заключенным, проявившим хоть какое-то серьезное неповиновение, был профессор философии в Коллеж дю Плесси – тридцатиоднолетний Пьер Сигорнь. Он вел себя не так, как другие. В отличие от них он все отрицал. Он дерзко ответил полиции, что не сочинял стихов, никогда не имел их копий, не читал вслух и не собирается подписывать протокол допроса, так как считает его незаконным[19].

Поначалу бравада Сигорня убеждала полицию, что они наконец нашли своего поэта. Никто из задержанных, кроме него, не колебался, указывая на свой источник информации, частично благодаря методам допроса: полиция заявляла, что тот, кто не сможет сказать, откуда получил стихотворение, станет подозреваться в том, что сочинил его сам, – и будет наказан соответственно. Гийар и Боссанкур уже подтвердили, что Сигорнь при разных обстоятельствах надиктовал им два стихотворения по памяти. Одно из них, № 2 «Quel est le triste sort des malheureux Français» («Как ужасна судьба злополучных французов»), имело восемьдесят строк; другое, № 5 «Sans crime on peut tranhir sa foi» («Сторонясь преступлений, можно предать свою веру»), имело десять строк. Хотя заучивание наизусть было популярно и хорошо развито в XVIII веке и некоторые другие заключенные по этому делу также были вовлечены в эту практику (Дю Терро, например, прочитал стихотворение № 6 Вармону по памяти, а тот запомнил его, пока слушал), такой выдающийся объем удержанной в памяти информации мог свидетельствовать об авторстве.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

За основными мыслями на этот счет обратитесь к: Farge A. Essai pour une histoire dex vois au dix-huitiéme siècle. Montrouge, 2009; Schneider H. (ed.). Chanson und Vaudeville: Gesellschäftliches Singen und unterhaltende Kommunication in 18. and 19. Jarhundert. St. Ingbert, 1999.

2

Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690, folio 66. Следующая оценка основана на рукописях, сваленных в одну коробку, некоторые из которых озаглавлены «L’Affaire des Quatorze». Некоторые из этих документов были опубликованы в: Ravaisson F. Archives de la Bastille. Paris, 1881. Vol. 12. P. 313–330.

3

Д’Эмери к Беррье, 26 июля 1749 года; и д’Аржансон Беррье, 26 июля 1749 года. Оба письма из Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690, folios 40 and 42.

4

Д’Эмери к Беррье, 4 июля 1749, ibid., folio 44.

5

«Interagatoire du sieur Bonis», July 4, 1749, ibid., folios 46–47.

6

В письме к Беррье, датированном 4 июля 1749 года, д’Аржансон ясно дал понять смысл работы полиции. Он призывал генерал-лейтенанта продолжать расследование, чтобы добраться до первоисточника: «Parvenir s’il est possible à la source d’une pareille infâmie» (Ibid., folio 51).

7

Коробка документов из Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690 содержит подробные отчеты по каждому аресту, но некоторые из рапортов пропали, особенно касающиеся Вармона, Мобера, Дю Терро и Жана Габриеля Транше и, возможно, содержащие информацию о последней стадии дела.

8

Д’Аржансон к Беррье, 26 июля 1749 года – Ibid., folio 42.

9

См.: Foucault M. L’Ordre du discours. Paris, 1971; Habermas J. The Structural Transformation of Public Sphere: An Inquiry into a Category of Bourgeois Society. Cambridge, Mass., 1989. Для большего понимания см. обсуждения обеих теорий: Goldstein J. (ed.). Faucault and the Writing of History. Oxford, 1994; Calhoun C. (ed.). Habermas and the Public Sphere. Cambridge, Mass., 1992. По моему собственному мнению, на которое сильно повлияли работы Роберта Мертона и Элиху Катца, наиболее плодотворная теория коммуникаций, по крайней мере наиболее близкая к ситуации во Франции, описана в работах Габриеля де Тарда. См.: Tarde G. L’Opinion et foule. Paris, 1901 и английскую версию эссе Тарда под редакцией Терри Н. Кларка On Communication and Social Influence. Chikago, 1969. Тард предвосхитил некоторые идеи, которые позже были развиты Бенедиктом Андерсоном в книге: Andersоn B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London, 1983.

10

Например, при допросе в Бастилии 10 июня 1749 года Жан Ле Мерсье называл стихотворение, начинающееся словами «Qu’une bâtarde de catin» – «chanson». Ее также называют «chanson» в разных рукописных сборниках сатирических песен того времени, которые, как правило, указывают мелодию. Коллекция La Bibliothèque historique de la ville de Paris, ms. 648, p. 393 описывает это стихотворение как «Chanson satirique sur les princes, princesses, seigneurs et dames de la cour sur l’air Dirai-je mon Confiteor». Другая копия, из коллекции Клерамболя из La Bibliothèque nationale de France, ms. fr. 12717, p. 1 названа «Chanson sur l’air Quand mon amant me fait la cour. Etat de la France en août 1747». Третья копия, написанная на листе бумаги, найденном при аресте Матье-Франсуа Пиданса де Мэробера, имеет то же заглавие «L’Etat de la France sur l’air Mon amant me fait la cour» (Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11683, folio 134).

11

Недатированная записка к Беррье от «Sigorgne, avocat». Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690, folio 165.

12

Дю Крок, директор Коллеж лю Плесси, к Беррье, 4 сентября 1749 года, ibid., folio 153.

13

Допрос Алексиса Дюжаса в Бастилии, 8 июля 1749 года, ibid., folios 60–62.

14

Бони к Беррье, 6 июля 1749 года, ibid., folios 100–101.

15

Допрос Жана Мари Аллера в Бастилии, 9 июля 1749 года, ibid., folios 81–82. Стихотворение о перчатках из folio 87.

16

Допрос Жана Ле Мерсье, 10 июля 1749 года, ibid., folios 94–96. Объяснения Ле Мерсье полиции показывают, как устные и письменные способы передачи информации сочетались в сети коммуникаций: «Que l’hiver dernier le déclarant, que état au séminaire de St. Nicolas du Chardonner, entedir un jour le sieur Théret, qui était alors dans le même séminair, réciter des couples d’une chanson contre la cour commençant par ces mots, “Qu’une bâtarde de catin”; que le déclarant demanda ladite chanson audit sieur Théret, qui la lui donna et à laquelle le déclarant a fait quelques notes et a même marqué sur la copie par lui écrite et donnée audit sieur Guyard que le couplet fait contre Monsieur le Chancelier ne lui convenait point et que le mor “decrepit” ne rimait point à “fils”. Ajouté le déclarant que sur le même fuille contenant ladite chanson à lui donnée par ledit sieur Théret il y avait deux pièces de vers au sujet du Prétendant, l’une commençant par ces mots “Quel est le triste sort des malheureux Français”, et l’autre par ceux-ci, “Peuple jadis si fier”, lesquelles deux pièces le déclarant a copiées et déchirées dans le temps sans les avoir communiquées à personne». См. перевод этого признания в главе 10. С. 70.

17

Гийар, как и Ле Мерсье, дал полиции детальный отчет о процессе передачи стихотворений во время допроса 9 июля 1749 года, ibid., folio 73: «Заявил нам… что в начале этого года под диктовку господина Сигорня, преподавателя философии в Коллеж де Плесси, он записал стихи, начинающиеся следующими словами: “Как ужасна судьба злополучных французов”, а примерно месяц назад стихи о двадцатипроцентном налоге короля, начинающиеся так: “Без злодеянья отступимся от веры”; заявитель продиктовал первое стихотворение господину Дамуру, адвокату при Государственном совете, проживающему на улице де ля Веррери напротив улицы дю Кок, и передал эти стихи о налоге “vingtième” господину Аллэру-младшему, а также накануне продиктовал их мадам Гарнье, проживающей на улице де Л’эшель Сэнт-Оноре у торговца прохладительными напитками, и отослал господину де Бир, советнику уездного суда в городе Ла-Флеш, стихи, начинающиеся словами: “Как ужасна судьба”. Заявитель добавил, что господин де Боссанкур, профессор Сорбонны, проживающий на улице Сент-Круа де ля Бретоннери, передал ему копию листков “Эко де ля кур”, которая хранилась в комнате заявителя, и что он передал ее указанной мадам Гарнье, муж которой, торговец продовольствием, в настоящее время находится в отлучке; и что тот же господин де Боссанкур прочитал ему другое стихотворение, о дофине, начинающееся такими словами: “Народ, некогда столь гордый”, копию которого заявитель не сделал. Кроме того, заявитель указал, что найденная в его кармане песня принадлежит перу господина аббата Мерсье, живущего в указанном Коллеже де Байё, который и передал ее заявителю» (перевод с фр. Сергея Рындина).

18

Среди арестованных, как описано в недатированном общем отчете по делу подготовленном полицией (ibid., folios 150–159), были Франуса Луи де Во Травер дю Терро, которого называют «уроженцем Парижа, служащим архива Гран Огюстен», и Жан-Жак Мишель Мобер, шестнадцатилетний сын Огустина Мобера, «прокурор» в суде Шатле. Жан-Жак был студентом-философом в Коллеж д’Аркур, и его не стоит путать с известным литератором-авантюристом Жаном Анри Мобером де Жуве, рожденным в Руане в 1721 году. Брат Жан-Жака, которого полиция называет просто «Мобер де Ферноз» (ibid., folio 151), тоже участвовал в распространении стихотворений, но так и не был пойман. Досье Вармона пропало из архивов, так что его роль тяжело определить. Согласно замечанию из допроса Мобера, его отец работал в полиции. Так что, возможно, Вармон-père поспособствовал сделке, по которой его сын явился с повинной, но был отпущен после дачи показаний. Допрос Жан-Жака Мишеля Мобера (ibid., folios 122–123) тоже иллюстрирует взаимопроникновение устных и письменных способов распространения: «Сказал нам… что несколько месяцев назад упомянутый Вармон, который зашел к нему как-то после обеда, показал заявителю несколько стихотворений, направленных против Его Величества, среди которых, как говорит Вармон, были те, что дал ему некий господин, имя которого он не ведает… что упомянутый Вармон-младший, сказав, что тот же господин продиктовал ему по памяти один из упомянутых стихов, начинающийся так: “Трусливый расточитель имущества своих подданных”, прочитал оду на ссылку Г. де Морепа… Заявитель также указал, что вышеупомянутый Вармон продиктовал в классе и в присутствии заявителя, который находился рядом с ним, указанную оду означенному Дю Шофуру, студенту философии». В рапорте, датированом июлем 1749-го (ibid., folio 120), Беррье писал, что Журе сказал, что он получил «оду, состоящую из 14 строф против короля, озаглавленную “На ссылку Г. де Морепа” от Дю Шофура, который доверил ее ему с целью сделать копию, и что Дю Шофур сказал ему, что он записал ее во время занятий в Коллеже д’Аркур, со слов некоего студента философии, и объяснил, что Журе передал указанную оду Аллеру-младшему, чтобы тот сделал с нее копию» (перевод с фр. Сергея Рындина).

19

Наиболее важные документы, касающиеся Сигорня: донесения д’Эмери к Беррье, 16 июля 1749 года; Рошебрюн – к Беррье, 16 июля 1749 года; и Показания господина Пьера Сигорня (Déclaration du sieur Pierre Sigorgne) из Бастилии, 16 июля 1749 года. Все они находятся в Bibliothèque de l’Arsenal, Bastille Archives, ms. 11690, folios 108–113.